Текст книги "Финансист. Титан. Стоик"

Глава 51

Наступил понедельник и время прощания с родным домом. Все, что можно было сделать, было сделано. Каупервуд попрощался с матерью и отцом, братьями и сестрой. Он довольно отчужденно, но тактично и деловито побеседовал со своей женой. Он не собирался устраивать отдельное прощание с сыном и дочерью, когда возвращался домой до конца недели, но хотел немного поговорить с ними, как всегда, ласково и задушевно. Он сознавал, что его позиция оставаться вне моральных рамок может быть несправедливой по отношению к ним, хотя и не был уверен в этом. Большинство людей неплохо справляются с жизнью независимо от того, балует ли их судьба. Его дети, скорее всего, будут справляться не хуже большинства других детей, что бы с ним ни случилось; в любом случае он не собирался лишать их материального благополучия, насколько это было возможно. Он не хотел отрывать своих детей от жены. Она будет заботиться о них. Он хотел, чтобы им было хорошо с ней. Время от времени он навещал бы их и ее, где бы они ни находились. Но он хотел обрести личную свободу и разойтись с женой, чтобы начать новую жизнь и построить новую семью с Эйлин. Поэтому в последние дни и особенно воскресным вечером он был особенно внимателен к мальчику и девочке, не намекая на предстоящую разлуку с ними.

– Фрэнк, – обратился он к своему рассеянному и мечтательному сыну, – разве ты не хочешь подтянуться и стать большим, сильным и здоровым парнем? Ты слишком мало играешь. Тебе нужно подружиться с ребятами и стать вожаком в их компании. Почему бы тебе не ходить на занятия в гимнастическом зале и посмотреть, каким сильным ты можешь стать?

Они сидели в гостиной Каупервуда-старшего, где специально собрались по такому случаю.

Маленькая Лилиан, которая находилась от отца по другую сторону большого библиотечного стола, с интересом смотрела на него и брата. Обоих тщательно оберегали от любых разговоров о реальном положении дел их отца и о его нынешнем бедственном состоянии. Им сказали, что он собирается в деловую поездку примерно на месяц или немного больше. Лилиан читала книжку «Чаттербокс»[32]32
  «Чаттербокс» – большая серия познавательных историй, рассказов и сказок для детей, выходившая в США с 1866 г. до середины 1950-х.


[Закрыть], подаренную ей на прошлое Рождество.

– Ничего он не сделает, – сказала она, оторвавшись от чтения с особенно строгим видом. – Он даже не бегает со мной наперегонки, когда я прошу его.

– Да кто с тобой захочет бегать? – кисло отозвался Фрэнк-младший. – Ты и бегать-то не умеешь, даже если бы я захотел.

– Вот как, не умею? Я тебя на одной ноге перегоню.

– Лилиан! – предостерегающе произнесла ее мать.

Каупервуд с улыбкой потрепал сына по волосам.

– С тобой все будет в порядке, Фрэнк, – сказал он и слегка потрепал мальчика за ухо. – Не беспокойся, просто сделай усилие над собой.

Реакция сына оказалась не такой теплой, как он ожидал. В тот же вечер миссис Каупервуд заметила, как ее муж обнял дочь за тоненькую талию и нежно откинул ей волосы со лба. На мгновение она позавидовала собственной дочери.

– Обещаешь быть самой лучшей девочкой, пока меня не будет? – тихо спросил он.

– Да, папа, – радостно ответила она.

– Вот и хорошо, – сказал он и ласково поцеловал ее в лоб. – Глазки-пуговки! – добавил он.

После его ухода миссис Каупервуд тяжело вздохнула. «Все для детей и ничего для меня», – подумала она, хотя в последнее время детям тоже доставалось не много внимания.

Отношение Каупервуда к матери в час прощания было таким нежным и сочувственным, на какое он только был способен. Он ясно понимал ограниченность ее интересов и силу ее переживаний за него и за всю семью. Он не забыл ее теплоту и заботу в дни его детства и ранней юности, и если бы можно было как-то избавить ее от такого несчастья в пожилом возрасте, то он сделал бы это. Но нет смысла плакать над пролитым молоком. Он не мог избавиться от сильных чувств в минуты успеха или поражения, но считал правильным сносить невзгоды или радоваться успехам, не показывая виду, поменьше говорить и заниматься своим делом не смиренно, но с чувством собственного достоинства, что бы ни ожидало впереди.

– Ну вот, мама, – промолвил он во время их последней встречи, так как не мог допустить, чтобы его мать, жена или сестра явились в суд, утверждая, что это будет бесполезно для него и лишь ранит их чувства без необходимости, – мне пора уходить. Не беспокойся и не падай духом.

– Иди, Фрэнк, – еле слышным голосом сказала она, когда оторвалась от него. – Да благословит тебя Бог. Я буду молиться за тебя.

Он не стал отвечать; по правде говоря, он не посмел этого сделать.

– До свидания, Лилиан, – ласково и дружелюбно обратился он к жене. – Думаю, я вернусь через несколько дней. Мне нужно будет присутствовать на других судебных слушаниях.

– До свидания, Анна, – сказал он сестре. – Не давай другим слишком сильно унывать.

– Мы скоро увидимся, – пообещал он отцу и братьям. Одетый по последней моде, он спустился в приемную, где его ждал Стэджер. Когда члены семьи услышали, как дверь закрылась за ним, они испытали гнетущее чувство опустошенности. Некоторое время они стояли там; мать плакала, отец выглядел человеком, потерявшим последнего друга, но прилагающим большие усилия, чтобы сохранять сдержанность и мужественно встречать трудности. Анна успокаивала Лилиан, которая невидяще глядела в пространство, не зная, о чем и думать. Яркое солнце, сиявшее над этой сценой, закатилось самым драматическим образом.

Глава 52

Когда Каупервуд явился в тюрьму, Джасперс уже был там и радостно встретил его, главным образом испытывая облегчение от того, что его репутация шерифа никак не пострадала. Из-за общей срочности судебных разбирательств было решено отправиться в суд к девяти утра. Эдди Сондерс был снова уполномочен проследить за тем, чтобы Каупервуд был благополучно доставлен к судье Пейдерсону, а затем препровожден в тюрьму. Все документы по делу находились в его ведомстве до передачи шерифу.

– Полагаю, вам известно, что Стинер тоже здесь, – обратился к Стэджеру шериф Джасперс. – Сейчас у него нет денег, но я выделил ему отдельную комнату. Не хочу помещать такого человека в камеру.

Джасперс явно симпатизировал Стинеру.

– Это правильно, и я рад это слышать, – отозвался Стэджер, улыбаясь про себя.

– Судя по тому, что я слышал, не думаю, что мистер Каупервуд захочет встречаться со Стинером, поэтому я решил отправить вас по отдельности. Джордж ушел несколько минут назад вместе с другим моим заместителем.

– Вот и хорошо, – сказал Стэджер. – Так и следовало поступить.

Он был рад за Каупервуда, что шериф проявил тактичность в этом вопросе. Очевидно, между Джорджем Стинером и шерифом наладились очень дружелюбные отношения, несмотря на горестное положение и отсутствие средств у бывшего казначея.

Они прошли небольшое расстояние до городского суда, стараясь беседовать об обычных вещах, избегая сложных вопросов.

– Все не так плохо, – обратился Эдвард к отцу. – Стэджер говорит, что губернатор обязательно помилует Стинера через год или еще меньше, а если он это сделает, то будет обязан выпустить и Фрэнка.

Старик Каупервуд уже не раз слышал об этом, но готов был слушать снова и снова. Это напоминало колыбельную для убаюкивания младенцев. Снег, на удивление не таявший, ясное и светлое утро, надежда, что в суде будет мало народу, – все это отвлекало внимание Каупервуда-старшего и его сыновей. Он даже отпустил замечание насчет воробьев, дерущихся за кусок хлеба на улице, подивившись их бодрости в зимнее время. Сам Каупервуд, шагавший впереди вместе со Стэджером и Сондерсом, говорил о предстоящих судебных слушаниях в связи с его бизнесом и с тем, что еще нужно было сделать.

Когда они вошли в зал суда, Каупервуда ожидала та же небольшая загородка, за которой он находился несколько месяцев назад в ожидании вердикта присяжных.

Его отец и братья нашли места в зале. Эдди Сондерс остался со своим подопечным. Стинер и другой представитель шерифа по фамилии Уилкерсон тоже находились в зале, но они делали вид, будто не замечают друг друга. Фрэнк не возражал против беседы со своим бывшим партнером, но он видел, что Стинер выглядел робким и униженным, так что предпочел обойтись без лишних слов. Через три четверти часа унылого ожидания боковая дверь распахнулась, и в зал вошел судебный пристав.

– Всех подсудимых прошу встать для слушания приговора, – провозгласил он.

Всего было шесть подсудимых, включая Каупервуда и Стинера. Двое из них были взломщиками-конфедератами, которых застигли с поличным во время ночной облавы.

Другой арестант, молодой человек лет двадцати шести на вид, был конокрадом, осужденным за кражу и продажу лошади бакалейщика. Последним был высокий, неуклюжий, неграмотный негр, который унес вроде бы забытый кусок свинцовой трубы, найденной на складе пиломатериалов. Он собирался продать трубу или обменять на выпивку. На самом деле ему вообще не следовало находиться здесь, но после того как он был задержан бдительным сторожем и сначала отказался признать свою вину в краже чужой собственности, по недоразумению не был наказан в обычном порядке, а отправился в суд. Потом он сообразил, что к чему, и признал свою вину, но был вынужден предстать перед судьей Пейдерсоном для обвинительного или оправдательного приговора. Суд нижней инстанции, куда его направили, утратил свою юрисдикцию, передав его дело на рассмотрение в этот суд. Эдди Сондерс, назначивший себя охранником и наставником Каупервуда, поведал ему эти подробности, пока они стояли в ожидании.

Зал суда был полон. Для Каупервуда было унизительно стоять в очереди у бокового прохода вместе с остальными, включая Стинера, который выглядел больным и безутешным.

Негр Чарльз Экерман был первым по списку.

– Каким образом этот человек предстал передо мной? – брюзгливо осведомился Пейдерсон, когда обратил внимание на стоимость имущества, предположительно украденного Экерманом.

– Ваша честь, – поспешил объяснить помощник окружного прокурора, – этот человек предстал перед судом низшей инстанции и отказался признать свою вину, поскольку был пьян. Поскольку истец не отказался от обвинения, местный суд был вынужден направить его сюда для вынесения приговора. С тех пор он изменил свое мнение и признал вину перед окружным прокурором. Его не следовало приводить сюда, но у нас не оставалось выбора. Он должен был предстать перед вами для соблюдения отчетности.

Судья Пейдерсон вопросительно посмотрел на негра, который, явно не смущенный подобным осмотром, удобно прислонился к перекладине, перед которой обычный арестант стоял бы навытяжку, в страхе ожидая приговора. Его уже несколько раз изобличали в мелких правонарушениях: пьянстве, буйном поведении и тому подобных вещах, – но его поза была воплощением грубоватой и равнодушной невинности.

– Итак, Экерман, – строго начал судья. – Вы признаете, что украли этот кусок свинцовой трубы стоимостью четыре доллара восемьдесят центов, как указано в обвинительном акте?

– Да, сэр, я это сделал, – отозвался тот. – Я вам расскажу, как все было. Днем в субботу я проходил мимо дровяного склада; глянь, за оградой валяется кусок трубы, а я как раз был на мели. Ну, я взял доску, подкатил трубу поближе да и забрал ее. А потом этот мистер, сторож, – он красноречивым жестом указал на место свидетеля, где стоял истец на тот случай, если судья захочет задать ему какие-то вопросы, – пришел ко мне домой и обвинил в краже.

– Но вы взяли трубу, не так ли?

– Да, сэр, я забрал ее.

– Что вы с ней сделали?

– Сбыл с рук за двадцать пять центов.

– То есть вы продали ее, – уточнил судья.

– Верно, сэр, так оно и было.

– Разве вы не знаете, что это дурной поступок? Когда вы подкатили трубу к ограде и забрали ее, разве вы не понимали, что совершаете кражу? Да или нет?

– Да, сэр, я знал, что это плохо, – застенчиво ответил Экерман. – Тогда я не думал насчет кражи, но знал, что это плохо. Не стоило мне так поступать.

– Разумеется, вы знали. В том-то и дело; вы знали, что совершаете кражу, и все равно забрали трубу. Того человека, которому этот негр продал трубу, уже задержали? – резко обратился судья к помощнику окружного прокурора. – Он должен быть задержан по более тяжкому обвинению, как скупщик краденого.

– Да, сэр, – ответил помощник. – Его дело рассматривает судья Ягер.

– Так и должно быть, – сурово произнес Пейдерсон. – По моему мнению, скупка краденой собственности – одно из тяжелых правонарушений.

Судья снова повернулся к Экерману.

– Послушайте, Экерман! – воскликнул он, раздосадованный тем, что ему приходится возиться с таким ничтожным делом. – Я хочу вам кое-что сказать и хочу, чтобы вы слушали внимательно. Встаньте прямо! Не опирайтесь на дверцы! Вы находитесь в судебном присутствии!

Экерман удобно опирался на локти, как будто прислонился к забору, болтая с приятелем, но, услышав окрик судьи, немедленно выпрямился с глуповатой извиняющейся улыбкой.

– Вы не так глупы и должны понять, что я собираюсь сказать. Правонарушение, которое вы совершили, украв кусок свинцовой трубы, – это настоящее преступление. Это уголовное преступление, за которое я могу покарать вас самым суровым образом. Вы меня слышите? Я могу приговорить вас к году заключения в исправительном учреждении, если приму такое решение, – к одному году исправительных работ за кражу свинцовой трубы. Если у вас есть немного здравого смысла, вы внимательно выслушаете мои слова. Прямо сейчас я не собираюсь отправлять вас в тюрьму. Это может немного подождать. Я собираюсь приговорить вас к одному году тюрьмы, к одному году. Понятно? – Экерман немного побледнел и нервно облизнул губы. – А потом я собираюсь отсрочить этот приговор и держать этот дамоклов меч над вашей головой, так что если вы еще когда-нибудь возьмете чужое и попадетесь на этом, то вас накажут и за прошлое преступление, и за содеянное. Вы это понимаете? Понимаете, что я имею в виду? Скажите, вы понимаете?

– Да, сэр, я понимаю, – ответил негр. – Я так понимаю, что сейчас вы собираетесь отпустить меня.

Люди в зале суда заулыбались, и даже судья сдерживал улыбку.

– Я собираюсь отпустить вас только при условии, что вы больше ничего не украдете, – грозно произнес он. – В тот момент, когда вы совершите новую кражу, то вернетесь в этот суд и отправитесь в тюрьму на год и другой срок за следующее преступление. Вы это понимаете? Итак, я хочу, чтобы вы покинули суд и вели себя достойным образом. Больше никогда и ничего не крадите. Найдите себе работу. Не крадите, вы слышите? Не прикасайтесь к тому, что вам не принадлежит! Не возвращайтесь сюда! Если вы это сделаете, я точно отправлю вас в тюрьму.

– Да, сэр! Нет, сэр, я не буду! – нервно отозвался Экерман. – Я не буду брать ничего, что мне не принадлежит.

Он побрел прочь, подталкиваемый направляющей рукой пристава, и был выведен из зала суда под смех и улыбки с комментариями о его простодушии и чрезмерно суровом обращении судьи Пейдерсона. Но вскоре было оглашено следующее дело, захватившее интерес публики.

Это было дело двух взломщиков, на которых Каупервуд смотрел с большим любопытством. За всю свою жизнь он не наблюдал за вынесением такого приговора. Он ни разу не был в полиции или в уголовном суде и редко бывал в гражданских судах. Ему понравилось, что освободили негра, и воздал должное Пейдерсону за его здравый смысл и большее сочувствие, чем он ожидал.

Теперь он гадал, могла ли Эйлин каким-то образом оказаться здесь. Он возражал против ее прихода, но она могла ослушаться. В сущности, она находилась в самом дальнем конце зала, среди толпы рядом с дверью, скрывая лицо под густой вуалью. Она не смогла противостоять желанию как можно скорее и вернее узнать судьбу своего возлюбленного – быть рядом с ним в час его величайших страданий, как она думала. Она была крайне возмущена, когда увидела, что он стоит в очереди с обычными уголовниками и вынужден ждать в таких позорных обстоятельствах, но она не могла не восхищаться его достоинством и самоуверенностью даже в этом зале. Она видела, что он не изменился в лице и остался таким же спокойным и сдержанным, как всегда. Если бы он только мог увидеть ее сейчас; если бы он посмотрел на нее, чтобы она могла поднять вуаль и улыбнуться ему! Но он этого не сделал и не собирался делать. Он не хотел видеть ее здесь. Впрочем, когда они встретятся, она все равно расскажет ему об этом.

Судья быстро разобрался с двумя взломщиками, назначив каждому по году тюрьмы, и их увели, растерянных и явно не понимающих, что думать по поводу своего преступления или своего будущего.

Когда пришла очередь Каупервуда, судья жестко выпрямился, поскольку теперь он имел дело с человеком совершенно иного рода, с которым нельзя было обращаться обычным образом. Он точно знал, что собирается сказать. Когда один из агентов Молинауэра, близкий друг Батлера, высказал предположение, что пяти лет для Каупервуда, как и для Стинера, будет примерно достаточно, судья хорошо понял, что должен делать.

– Фрэнк Алджернон Каупервуд! – провозгласил судебный клерк.

Каупервуд быстро вышел вперед, немного стыдясь своего положения, но не показывая это ни жестом, ни мимикой. Пейдерсон окинул его взглядом, как и остальных.

– Ваше имя? – спросил пристав для протокола, который вел судебный стенографист.

– Фрэнк Алджернон Каупервуд.

– Место жительства?

– Джирард-авеню, 1937.

– Род деятельности?

– Банкир и брокер.

Стэджер стоял рядом чуть позади него, собранный и решительный, готовый сделать последнее заявление для суда и публики, когда настанет нужный момент. На своем месте в толпе у двери Эйлин впервые в жизни нервно кусала пальцы, а ее лоб покрылся крупными каплями пота. Отец Каупервуда был весь напряжен от волнения, а его братья быстро отвели взгляды, стараясь скрыть свой страх и горе.

– Были ли вы осуждены ранее?

– Нет, – тихо ответил Стэджер за Каупервуда.

– Фрэнк Алджернон Каупервуд, – гнусаво произнес пристав, – имеете ли вы что-либо сказать перед немедленным оглашением приговора? Если у вас есть возражения, огласите их.

Каупервуд хотел сказать «нет», но Стэджер поднял руку.

– С позволения суда, мой подзащитный, мистер Каупервуд, который сейчас стоит перед вами, невиновен как по собственной оценке, так и по мнению двух из пяти членов Верховного суда, суда последней инстанции, штата Пенсильвания, – громко и ясно произнес он, чтобы все могли слышать его.

Одним из заинтересованных слушателей и зрителей в данный момент был Эдвард Мэлия Батлер, который только что явился из другого зала суда, где беседовал с судьей. Угодливый судебный пристав предупредил его, что приговор Каупервуду вот-вот будет объявлен. Сегодня утром он на самом деле пришел в суд, чтобы не пропустить приговор, но скрыл свое истинное намерение под предлогом другого дела. Он не знал, что Эйлин тоже находится здесь, и не видел ее.

– Как он сам засвидетельствовал в этом суде, – продолжал Стэджер, – и как ясно показывают свидетельства по данному делу, он всегда был посредником для джентльмена, чье преступление впоследствии было установлено судом. В качестве посредника он по-прежнему утверждает, – и двое из пяти судей Верховного суда согласны с ним, – что он действовал строго в пределах своих прав и полномочий, когда не разместил сертификаты городского займа на шестьдесят тысяч долларов в то время и таким образом, который был обжалован людьми, действовавшими через окружного прокурора. Мой подзащитный – человек редких финансовых способностей. Благодаря различным рекомендательным письмам, полученным вашей честью в его защиту, вы можете видеть, что он пользуется уважением и симпатией значительного большинства самых влиятельных людей в банковских кругах. Он занимает видное положение в обществе и известен своими достижениями. Лишь непредвиденный и неблагоприятный удар судьбы вынудил его сегодня предстать перед вами – пожар и последующая паника, затронувшая самые устойчивые финансовые активы. Несмотря на вердикт присяжных и решение трех из пяти членов Верховного суда, я утверждаю, что мой подзащитный не является растратчиком, не присваивал чужую собственность, не должен был предстать перед этим судом и теперь не должен быть осужден за деяния, в которых он не виновен.

Надеюсь, ваша честь правильно истолкует мои побуждения, когда я подчеркну, что все сказанное мною здесь является правдой. Я не хочу бросить даже тень подозрения на компетентность этого суда, любого другого суда или процесс судопроизводства. Но я решительно осуждаю цепочку злополучных событий, которые привели к этой прискорбной ситуации, сложной для непросвещенных умов, которая вывела моего достойного клиента в сферу действия судебного производства. Я считаю, что будет справедливо объявить об этом здесь и сейчас. Я прошу вашу честь проявить снисходительность, и если вы не можете добросовестно отказаться от этого обвинения, то, по крайней мере, примете во внимание, что указанные мною факты и обстоятельства должны иметь определенный вес при определении меры наказания.

Стэджер отступил назад, и судья Пейдерсон кивнул ему, показывая, что он выслушал речь уважаемого адвоката и уделит ей надлежащее внимание, но не более того. Потом он повернулся к Каупервуду и, призвав на помощь все достоинство, какое позволяли его полномочия, начал свою речь:

– Фрэнк Алджернон Каупервуд, коллегия присяжных, собранная по вашему выбору, признала вас виновным в присвоении чужого имущества. Ходатайство о новом судебном процессе, поданное от вашего имени вашим достопочтенным советником, было рассмотрено и отвергнуто большинством членов суда высшей инстанции, вполне удовлетворенных качеством приговора как по закону, так и в силу доказательств. Ваше преступление имеет более чем обычную тяжесть с учетом крупной суммы денег, полученных вами из городской казны. Оно отягчается тем обстоятельством, что вы незаконно использовали в личных интересах облигации городского займа и деньги города на общую сумму в несколько сотен тысяч долларов. Максимальное наказание, назначенное законом за такое преступление, является необычно милосердным. В связи с фактами, свидетельствующими о вашем достойном положении в недавнем прошлом, а также с обстоятельствами, при которых произошло ваше банкротство, а также с обращениями ваших многочисленных друзей и финансовых партнеров, представленными на рассмотрение этого суда, это было принято во внимание. Суд учитывает все важные факты вашей карьеры.

Пейдерсон сделал паузу, как бы в сомнении, хотя он прекрасно знал, что последует дальше. Он знал, чего желают его покровители.

– Если ваше дело не содержит какой-либо иной морали, то, по крайней мере, оно учит тому, что в наше время городскую казну нельзя безнаказанно расхищать под предлогом деловых операций и что власть закона все еще может постоять за себя и защитить общество, – сказал он, перебирая бумаги на столе перед собой.

Он немного помолчал и с торжественным видом добавил, пока Каупервуд бесстрастно смотрел на него:

– Итак, по приговору суда вы должны уплатить штраф в пять тысяч долларов в казну графства и оплатить судебные издержки. Вы также приговариваетесь к отбытию одиночного заключения в государственной тюрьме Восточного округа сроком на четыре года и три месяца. Вы останетесь под стражей до истечения срока данного приговора.

Услышав эти слова, отец Каупервуда опустил голову, чтобы скрыть слезы. Эйлин закусила нижнюю губу и стиснула кулачки, сдерживая свою ярость, разочарование и слезы. Четыре года и три месяца! Какой ужасный пробел в их жизни! Однако она подождет. Это все же лучше, чем восемь или десять лет, чего она опасалась. Возможно, теперь, когда все действительно закончилось и он отправится в тюрьму, губернатор помилует его.

Судья потянулся за документами в связи с делом Стинера, довольный, что не оставил финансистам шансов утверждать, будто он не уделил должного внимания их просьбам о смягчении приговора для Каупервуда. Вместе с тем определенные политики будут довольны, что он назначил Каупервуду срок, близкий к максимальному, в то же время якобы прислушавшись к просьбам о снисхождении. Каупервуд сразу же разгадал этот трюк, но ничуть не расстроился. Это показалось ему слабым и недостойным ходом. Подошел пристав, готовый увести его.

– Пусть осужденный ненадолго останется, – предупредил судья.

Пристав произнес имя Джорджа У. Стинера. Каупервуд сначала не понял причину задержки, но вскоре узнал, в чем дело. Так он мог выслушать приговор, вынесенный соучастнику своего преступления. Стинер ответил на обычные вопросы для судебного отчета. Ирландец Роджер О’Мара, юрист по политическим вопросам, который защищал его во время слушаний, теперь стоял рядом с ним, но не имел ничего сказать, кроме просьбы к судье учесть предыдущую достойную карьеру Стинера.

– Джордж У. Стинер, – произнес судья Пейдерсон, пока зрители, включая Каупервуда, внимательно слушали, – поскольку ходатайство о новом судебном процессе, а также отсрочка приговора по вашему делу были отвергнуты, суд имеет право наложить такое наказание, какого требует характер вашего преступления. Я не хочу усугублять тяжесть вашего положения какими-либо пространными комментариями, но не могу обойтись без личного решительного осуждения ваших проступков. Злоупотребление общественными финансами стало одним из самых тяжких преступлений нашего времени. Если оно не будет твердо и своевременно пресечено, то разрушит наши общественные учреждения. Когда республику подтачивает коррупция, это истощает ее жизненную силу. Она может обрушиться от одного толчка.

Я полагаю, что ответственность за ваше преступление и за другие сходные преступления в значительной мере ложится на общество. С некоторых пор мошенничество чиновников рассматривается с недопустимым равнодушием. Нам нужна высокая и чистая политическая мораль – такое состояние общественного мнения, которое сделало бы неподобающее распоряжение общественными деньгами поистине отвратительной вещью. Именно отсутствие такой морали сделало возможным ваше преступление. Помимо этого я не нахожу в вашем деле никаких оправдывающих обстоятельств.

Судья Пейдерсон сделал выразительную паузу. Наступал миг его высочайшего торжества, и он хотел, чтобы его слова запали в душу слушателям.

– Люди доверили вам заботу о своих деньгах, – торжественно продолжал он. – Это было высокое и священное доверие. Вы должны были охранять двери казначейства, как херувим, охраняющий врата рая; вы должны были обращать пламенный меч безупречной честности против любого, кто приблизится к общественному богатству с недобрыми намерениями. Ваша должность как представителя великого общества наделяла вас таким правом.

Принимая во внимание все факты по вашему делу, суд не может поступить иначе и назначает максимально возможное наказание. Согласно семьдесят четвертой статье Уголовного кодекса осужденный не может быть приговорен данным судом к отбытию тюремного срока, который истекает в любой день между пятнадцатым ноября и пятнадцатым февраля любого года, и эта оговорка требует от меня сократить на три месяца максимальный срок, который я могу назначить по вашему делу, а именно пять лет. Таким образом, по приговору суда вы должны уплатить штраф в пять тысяч долларов в казну графства (Пейдерсон хорошо знал, что Стинер не сможет заплатить такую сумму), а также к отбытию одиночного заключения в государственной тюрьме Восточного округа сроком на четыре года и девять месяцев. Вы останетесь под стражей до истечения срока данного приговора.

Он отложил бумаги и задумчиво потер подбородок, пока Каупервуда и Стинера выводили из зала. Батлер был первым, кто ушел после оглашения приговора; он был вполне доволен. Увидев, что все закончилось, – во всяком случае, как она считала, – Эйлин быстро выбралась на улицу, а через несколько секунд за ней последовали отец Каупервуда и его братья. Они собирались подождать его снаружи и сопроводить его в тюрьму. Остальные члены семьи находились дома, с нетерпением дожидаясь утренних новостей, и Джозеф Каупервуд был сразу же отправлен к ним.

Небо затянуло низкими облаками, предвещавшими снег. Эдди Сондерс, получивший все документы по делу, объявил, что теперь нет необходимости возвращаться в тюрьму графства. Поэтому все пятеро: Сондерс, Каупервуд, его отец, Стэджер и Эдвард – сели в вагон конного трамвая, который шел несколько кварталов до тюрьмы. Через полчаса они находились у ворот государственной тюрьмы Восточного округа.