Текст книги "Полная чушь. Всякий бред"

С учетом этой связи между статусом и отношением к чувствам, можно заключить, что люди, относящиеся к категориям с низким статусом, – женщины, цветные, дети – лишены щита статуса как защиты от плохого обращения с их чувствами. Этот простой факт может всерьез трансформировать содержание работы. Например, работа бортпроводника – не одна и та же работа для женщины и для мужчины. Грубость пассажиров в адрес женщины, копящаяся в течение дня, – не та же самая, что в адрес мужчины. Женщины, как правило, чаще мужчин сталкиваются с грубыми или заносчивыми словами, с тирадами, обличающими обслуживание, авиакомпанию и вообще самолеты. Поскольку женщины в компании – главные амортизаторы недовольства «разочарованных» пассажиров, с их чувствами гораздо чаще обходятся грубо. Кроме того, если целый день приходится иметь дело с людьми, которым не нравится, когда у женщин есть власть, у женщин в результате будет иной опыт работы, чем у мужчин. Поскольку ее полу приписывается более низкий статус, защита от грубости у женщины слабее, и значение чувств, которые она сама испытывает, например когда сталкивается с задержкой рейсов, – соответственно меньше. Таким образом, работа мужчины существенным образом отличается от работы женщины.

С этой точки зрения, быть женщинами, а 85 % бортпроводников – женщины – это недостаток. И в этом случае они являются женщинами не только в биологическом смысле. Они также воплощают представление американского среднего класса о женственности. Они символизируют Женщину. Поскольку категория «женщины» ассоциируется с более низким статусом и меньшей властью, бортпроводницы быстрее классифицируются как «по-настоящему» женственные, чем другие женщины. В результате их эмоциональная жизнь оказывается еще меньше защищенной щитом статуса.

Бортпроводницы больше, чем женщины-бухгалтеры, водители грузовиков или садоводы, общаются с людьми, которые ждут от них, что они будут воплощать две главные роли Женщины: любящей жены и матери (подающей еду, заботящейся о нуждах других) и гламурной «карьеристки» (броско одетой, общающейся с чужими мужчинами, с профессиональными и сдержанными манерами, в буквальном смысле «недомашней»). Они выполняют работу по символизации выхода домашней женственности на безличный рынок, как бы заявляя всем своим видом: «Я работаю на глазах у публики, но в душе я – женщина».

Пассажиры заимствуют свои ожидания в отношении гендерных биографий у себя дома и из большой культуры, а затем основывают свои требования на этих заимствованиях. Разные вымышленные биографии, которые они приписывают работникам и работницам, проясняют ожидания в отношении заботы и авторитета. Один бортпроводник заметил:

Меня всегда спрашивают о моих планах: «Почему ты этим занимаешься?». Это один из вопросов, которые мы все время получаем от пассажиров. «Собираешься перейти в менеджеры?». Большинство парней приходит сюда, собираясь поработать год или около того и посмотреть, как пойдет, но нас постоянно спрашивают о программе обучения на менеджера. Я не знаю ни одного парня, который бы попал отсюда в менеджеры[155]155
  С притоком пассажиров из рабочего класса в кризисный период низких цен вопросы, адресуемые бортпроводникам, изменились. Как сказал один из них: «Теперь они не спрашивают меня, почему я этим занимаюсь. Они спрашивают: „Как ты устроился на такую работу?“». По иронии судьбы, на эту работу приходит больше мужчин, чем женщин, относящихся к ней как к «поденщине»: они заинтересованы прежде всего в свободном времени и хорошей оплате и желают поработать несколько лет, чтобы потом уйти куда-нибудь еще. Они сообщают о традиционно более «женской» мотивации, чем сами женщины, для которых работа бортпроводницы была почетной и денежной карьерой.


[Закрыть].

Одна бортпроводница, в свою очередь, рассказала:

Мужчины спрашивают у меня, почему я не замужем. Парням они не задают этот вопрос. Или же пассажиры говорят: «Когда у вас будут дети, вы уйдете с этой работы. Я точно знаю». А я отвечаю: «Нет. Я не собираюсь иметь детей». «Заведете», – говорят они. «Нет, не заведу», – отвечаю я, и это максимум личного, о котором я готова говорить. Они могут думать, что у меня будут дети из-за моего пола. Но я-то не собираюсь их заводить, что бы они там ни говорили.

Если на бортпроводницу смотрят как на прото-мать, тогда вполне естественно, что на нее ложится работа по уходу и питанию. Как сказала одна бортпроводница: «Парням чаще удается от этого отбояриться, а мы за ними подчищаем. Я хочу сказать, что мы занимаемся младенцами, детьми, ухаживаем за стариками. Парни не так много ими занимаются». В подтверждение этого один бортпроводник непринужденно заметил: «Девять раз из десяти, когда я заговариваю с пассажирами, это обычно привлекательная девушка-пассажирка». Поэтому бортпроводницы высоко ценят бортпроводников-геев, которые, ловко обходя проверку биографии, продолжают больше тяготеть к работе по уходу, чем гетеросексуальные мужчины.

Пол делает из одной работы две и еще в одном смысле. Женщин чаще, чем мужчин, просят стать благодарной аудиторией для шуток и анекдотов, а также просят у них психологического совета. Женская специализация в этом случае становится понятной только в свете того, что от бортпроводников обоего пола требуется быть одновременно почтительным и авторитетным, они должны уметь любезно посмеяться над шуткой, но также твердо потребовать соблюдения правил провоза багажа. Но поскольку от женщины обычно ожидается большая почтительность, у нее хуже получается заставлять пассажиров уважать свою власть и требовать от них соблюдения правил.

Фактически пассажиры привыкли считать, что у мужчин больше власти, чем у женщин, и что мужчины осуществляют власть над женщинами. Для мужчин из корпоративного мира, для которых полеты на самолете – стиль жизни, это предположение подкрепляется всем их жизненным опытом. Как это сформулировала одна бортпроводница: «Предположим, что у вас в пятом ряду сидит бизнесмен. У него есть жена, которая отвозит его костюм в химчистку и готовит закуски для его деловых гостей. У него есть секретарша в роговых очках, которая печатает со скоростью 140 миллионов слов в минуту и знает о его авиабилете больше, чем он сам. Над ним в жизни не стоит ни одной женщины». В силу этого допущения о мужской власти двадцатилетних бортпроводников принимают за «менеджеров» или «руководителей» их коллег-бортпроводниц, которые при этом старше их по возрасту. Мужчина в форме, окруженный женщинами, как предполагают пассажиры, должен иметь власть над этими женщинами. В действительности, поскольку мужчин не принимали на эту работу вплоть до долгого судебного процесса о «дискриминации» в середине 1960-х, да и вообще до начала 1970-х нанимали мало, большинство бортпроводников моложе бортпроводниц и имеют меньший трудовой стаж.

Допущение о мужской власти имеет два следствия. Во-первых, власть, как статус, действует как щит против поисков козла отпущения. Поскольку считается, что женщины в самолете имеют меньше власти и более низкий статус, на них чаще срывают обиды. Когда самолет опаздывал, стейки или лед закончились, фрустрация более открыто вымещалась на женщинах. Предполагалось, что женщины лучше «это перенесут», учитывая, что их задача в том, чтобы смягчить выражение неудовольствия, а не положить ему конец.

Кроме того, и работники, и работницы приспосабливались к этому вымышленному распределению власти. И те и другие разными способами делали его более реальным. Мужчины-бортпроводники обычно реагировали на пассажиров так, как будто у них и в самом деле больше власти[156]156
  Менеджмент American Airlines отклонил требование профсоюза о том, чтобы мужчинам разрешили носить рубашки с коротким рукавом в жаркую погоду, аргументируя отказ тем, что «таким рубашкам не хватает представительности». Как едко заметила одна бортпроводница на профсоюзном собрании: «Но ведь представительность есть только у мужчин-бортпроводников, так о чем тут беспокоиться?»


[Закрыть]. Благодаря этому они более нетерпимо относились к грубости и разбирались с нею решительнее. Они передавали послание, что, поскольку они и есть авторитет, они ждут подчинения без громких жалоб. Пассажиры, уловив это послание, переставали жаловаться и быстрее замолкали. С другой стороны, бортпроводницы, предполагая, что пассажиры будут меньше уважать их авторитет, использовали более тактичные и осторожные методы, когда сталкивались с грубостью. Они проявляли большую почтительность к пассажирам (от которых ожидали меньше уважения), чем к пассажиркам (которые, как считалось, и сами больше страдают от неуважения). И им хуже удавалось остановить эскалацию грубости. Как заметил один бортпроводник: «Думаю, девушки больше пугаются, когда на них раздражаются мужчины, чем когда женщины».

Некоторые работники понимали это как разницу лишь в стиле. Как рассуждала одна женщина:

У парней низкий порог терпимости и свой собственный способ утвердить себя перед пассажиром, которым я пользоваться не могу. Я сказала парню, перед которым стоял багаж, не поместившийся под сиденье: «Он не поместится, нам придется с ним что-нибудь сделать». Он ответил: «Он простоял здесь всю дорогу. Я все время здесь его возле себя держал», и так далее, и так далее. Задал он мне жару. Я подумала, закончу с этим позже. Взяла и ушла. Собиралась к нему подойти после. Мой напарник, молодой человек, подошел к этому пассажиру и, не зная о нашем разговоре, сказал ему: «Сэр, этот чемодан слишком большой для сиденья. Мы его у вас заберем». «Вот, пожалуйста», – сказал парень и сам его ему вручил… Вы не увидите, чтобы на бортпроводников физически нападали или столько же грубили, сколько грубят нам.

Предположительная «большая терпимость к грубости» у женщин означала сочетание того, что они чаще с нею сталкиваются, и того, что у них меньше ресурсов, – в валюте самоуважения – чтобы ей противостоять.

Эта закономерность влекла за собой еще одну: женщины часто шли к своим коллегам-мужчинам, чтобы те «грозно посмотрели» на обидчиков. Как устало объяснила одна женщина, смирившаяся с этой тактикой: «Раньше я с этим боролась и самоутверждалась. Теперь у меня слишком много работы. Проще позвать мужчину-стюарда. Как только он покажется, дебошир сразу замолкает. Все в итоге сводится к тому, что у меня нет времени на серьезную конфронтацию. Теперь на работе столько стресса, что нет смысла лезть на рожон, чтобы его стало еще больше. Взгляд мужчины имеет больший вес». Таким образом, чем большим уважением пользуются мужчины, тем чаще их зовут, чтобы его потребовать от других.

В результате бортпроводники стали ожидать еще большей почтительности от своих коллег-женщин, а женщинам стало труднее руководить молодыми людьми, чем другими женщинами[157]157
  Мужчины-геи явно не вписывались в эту закономерность. Хотя публика обращалась с ними как с мужчинами и потому оказывала больше уважения, они не пользовались этим в отношениях со своими коллегами-женщинами. Возможно, то, что они ожидали от компании и публики проявления предвзятости, приводило к тому, что они соотносили свое уважение с уважением коллег-женщин. Это сильно облегчило отношения между ними и женщинами. Одна бортпроводница сказала: «Геи – замечательные стюарды. Если бы Pan Am разбиралась в своем деле, она бы предпочла нанимать их».


[Закрыть]. Один молодой человек, работающий бортпроводником, сказал, что должны быть выполнены определенные условия – а также выказано почтение – прежде чем он согласиться на то, чтобы им командовала женщина: «Если она будет командовать мной не по-человечески, то я не буду подчиняться. Думаю, что мужчине иногда легче быть авторитетной фигурой и требовать уважения и сотрудничества. Полагаю, это зависит от того, как девица себя поставит. Если у нее нет достаточной уверенности в себе или если она слишком много о себе воображает, то, думаю, тогда у нее будет больше проблем со стюардами, чем с девицами» [курсив мой – А. Х.]. Работники, как правило, соглашались с тем, что женщины лучше воспринимают распоряжения, чем мужчины, независимо от того, что «вообразила о себе» бортпроводница, назначенная старшей, и что женщинам, занимающим ответственный пост, приходится быть более любезными, чем мужчинам, когда они проявляют свою власть.

Такое отношение к статусу и авторитету вызывало порой компенсаторные реакции у женщин. Одна из реакций – изобразить из себя жизнерадостную, не спускающую обид «мамашу скаута» – модель женского авторитета, позаимствованную из быта и используемую для того, чтобы мужчины переварили тот факт, что ими командует женщина. Так женщина могла избежать того, что ее назовут «командиршей» или «воображалой», вписав свое поведение в границы гендерных ожиданий пассажиров и коллег по работе.

Еще одна реакция на незаслуженное раздражение и вызов, бросаемый авторитету, была в том, чтобы сделать мелкие знаки уважения важным поводом для беспокойства. Так, например, обращение может рассматриваться как индикатор статуса, обещание права на вежливость, которого так не хватает лишенным статуса. Обращение «девушка», например, считалось бортпроводницами моральным аналогом обращения «ребята» к чернокожим. Хотя между собой и в частной обстановке бортпроводницы, которых я знала, обычно называли себя «девушками», многие принципиально не соглашались с употреблением этого обращения[158]158
  Другой стороной обращения «девушка» было то, что, говоря в социальном смысле, ей не позволялось стареть. Даже женщин за тридцать порой называли «бабушками» или, не таясь, отпускали в их адрес комментарии вроде «Она уже, наверное, собралась на пенсию». Как заметила одна женщина, которой было около тридцати пяти: «Разница определенно есть. Мужчины принимают как должное то, что могут работать до шестидесяти – шестидесяти пяти лет. Женщины должны работать как проклятые, чтобы доказать, что они все еще могут выполнять эту работу. А потом они должны отбиваться от замечаний о „бабушках“».


[Закрыть]. Для них это был не только вопрос социального и нравственного значения, но и практический вопрос. Если тебя назвали «девушка», значит, ты получила больше стресса на работе. Обращение «Девушка, принесите мне сливки» производило другой эффект, нежели «Мисс, не принесете ли вы мне сливки». А если сливки кончились, потому что отдел снабжения заказал их недостаточно, именно на «девушках» срывали разочарование и раздражение и перекладывали на них вину. Знаками уважения можно обмениваться по ходу торга: «Я поборю свои неприятные чувства ради вас, если вы справитесь со своими неприятными чувствами ради меня». Когда на борту оказываются настоящие дебоширы, это напоминает всем заинтересованным лицам о том, почему надо бороться за хрупкий щит статуса.

Обученные управлению своими эмоциями дома, женщины в массовом порядке пришли на работы вне дома, которые требуют эмоционального труда. Как только они оказались на рынке, стала разворачиваться определенная социальная логика. Из-за разделения труда в обществе в целом женщинам на любой работе приписывается более низкий статус и меньший авторитет, чем у мужчин. В результате у них нет щита, который защитил бы их от «доктрины чувств». Гораздо чаще, чем мужчин, их превращают в своеобразный отдел жалоб, в тех, кому безбоязненно выражают претензии. В свою очередь, их собственные чувства рассматриваются как менее важные. Работа приобретает разное содержание для мужчин и для женщин, а реклама это только камуфлирует[159]159
  С другой стороны, мужчинам-бортпроводникам приходится иметь дело с тем, что их работа считается женской. Их мужская идентичность ставится под вопрос. Им приходится бороться с ожиданиями – которые навязывались им каждый день, по крайней мере до начала кризиса в 1973 году, – что они наверняка пойдут на повышение или уйдут куда-то еще. Они, конечно же, были «выше» женщин, с которыми работали, но работали-то они только с женщинами. К этим допущениям время от времени добавлялась личная озабоченность пассажиров тем, что мужчины должны держаться мужского мира: бортпроводники-мужчины несли на себе тяжелую обязанность готовить себя к дружеским нападкам, к которым примешивалась и эта тревога тоже. Кроме того, им поручалось, иногда их коллегами-женщинами, осаживать пассажиров, которые чувствовали, что могут безнаказанно приставать к бортпроводницам.


[Закрыть].

Независимо от пола работа ставит проблемы идентичности. Какова моя роль на работе и что такое «я»? Как я могу заниматься глубинным актерством и не чувствовать себя «жуликом», не терять самоуважения? Как я могу переопределить работу как «создание иллюзии», не став при этом циником? (См. главу 6.)

Но есть и другие психологические проблемы, с которыми сталкивается бортпроводница, если она женщина. В ответ на относительное отсутствие у нее власти и «доктрину чувств», она может попытаться улучшить свое положение, прибегнув к двум традиционным «женским» качествам – заботливой матери и сексуально привлекательной подруги. Так, у некоторых женщин действительно сильнее материнская сторона, они поддерживают и укрепляют благополучие и статус других. Но даже будучи женщинами материнского склада, они могут изображать из себя матерей и могут иногда почувствовать, что используют эту игру для завоевания уважения других людей. Точно так же некоторые женщины сексуально привлекательны и могут разыгрывать привлекательность. Например, одна бортпроводница, изображавшая из себя сексуальную королеву, – она как будто плыла по проходу – говорила, что пользуется своей сексуальной привлекательностью, чтобы обеспечить себе интерес и благосклонность пассажиров-мужчин. В каждом случае женщина использует женские качества в частных целях. Но в случае бортпроводницы верно и то, что и «материнское» поведение, и «сексуальная» внешность и манеры – в какой-то мере достижение корпоративного инжиниринга, результат того внимания, которое компания уделяла требованиям к весу, возрасту (раньше) и ухоженности, а также писем пассажиров, касавшихся внешнего вида и манер стюардесс. В своей обучающей и надзирающей роли компания может выполнять функцию дуэньи. Но в своей коммерческой роли, рекламирующей сексапильную и гламурную услугу, она больше похожа на тайную сводню. В старой рекламе United Airlines говорилось: «И она даже может стать хорошей женой». Компания, естественно, всегда утверждала, что не вмешивается в личные дела.

Таким образом, два способа, которыми женщины традиционно пытались облегчить свою участь, – использование материнских качеств для укрепления статуса и благополучия других людей и использование сексуальной привлекательности – оказались в корпоративном управлении. Большинство бортпроводниц, с которыми я беседовала, согласились, что компания использовала эти качества для извлечения прибыли.

Какой у этого результат? Некоторые женщины, занятые укреплением статуса других, чувствуют себя отчужденными от своей роли женщины, которую они играют для компании. Что же касается сексуальной стороны, Мелани Мэтьюз, терапевт-сексолог, лечившая около пятидесяти бортпроводниц от «потери сексуального интереса» и «преоргазмических проблем», могла сказать следующее:

Те мои пациентки, что работали бортпроводницами, обычно подходили под определенный тип. Они были «хорошими» девочками, когда были молоды, – заботливыми и чуткими. Компания нанимает их молодыми и пользуется этими качествами. Эти женщины даже не имеют возможности понять, кто они такие, и это сказывается на их сексуальной жизни. Они играют роль сверхженственных особ, пекущихся о других людях, и лишены возможности исследовать другие стороны своего характера и открыть свои собственные потребности, сексуальные и не только. Некоторые из них были так повернуты на том, чтобы доставлять удовольствие другим, что, хотя их в принципе привлекают мужчины, они не то чтобы их активно любят. Дело не только в том, что они еще не достигли оргазмической стадии развития, а в том, что они не достигли той стадии, на которой заводят отношения. Они держатся за свой потенциальный оргазм как за ту малую часть себя, которая не принадлежит кому-то другому.

Фрейд обычно находил под социальными историями сексуальные, но бывает и так, что за сексуальными историями стоят социальные истории. Социальная история в данном случае касается молодых женщин, которые хотят понравиться (и которые работают в компаниях, капитализирующих эту характеристику) и при этом хотят сохранить часть себя в неприкосновенности от этого желания. Их сексуальные проблемы могут рассматриваться как до-политическая форма протеста против расширения понимания и эксплуатации традиционной женственности. Эта форма протеста, эта попытка ухватить за нечто интимное, «мое», подсказывает, что обширные территории «я» могут быть отвергнуты как «чужие». Та самость, которую мы называем «реальной», вытесняется все глубже по мере того, как самовыражение начинает казаться искусственным.

В этом свете отчуждение от некоторых аспектов личности – это средство защиты. На работе разделение между «реальным я» и «я», переодетым в форму компании, – часто способ избежать стресса, прозорливая догадка, настоящее спасение. Но это решение также ставит серьезные проблемы. Потому что, когда мы делим наше чувство самости, чтобы спасти «реальное я» от вторжения незваных гостей, мы неизбежно отказываемся от здорового чувства единства личности. Мы начинаем воспринимать как норму конфликт между «реальной» и «сценической» личностью, который ощущаем. На работу, где нужно общаться с людьми, идет больше женщин, чем мужчин, в особенности на такую, где укрепление чужого статуса – главная социально-психологическая задача. На некоторых работах, таких как у бортпроводницы, женщины выполняют эту задачу, играя роль Женщины. В связи с этим некоторые женщины оказываются особенно уязвимы для чувства отчуждения от своей способности выполнять традиционные женские роли – предлагать другим укрепление статуса и сексуальную привлекательность – и получать от них удовольствие. Теперь эти способности оказываются и в корпоративном, и в персональном управлении.

Возможно, именно это объясняет, почему в учебном центре Delta втихомолку посмеивались над следующей шуткой, рассказанной как бы для своих. Мужчина-пассажир случайно видит на бортовой кухне бортпроводницу, сидящую, расставив ноги, локти на коленях, подбородок опирается на руку, в другой руке между мизинцем и среднем пальцем зажженная сигарета. «Почему вы так держите сигарету?», – спрашивает мужчина. Не глядя на него и не улыбнувшись, женщина затягивается и говорит: «Если бы у меня были яйца, я бы рулила этим самолетом». Под женской униформой и женской «игрой» был мнимый мужчина. Это был анекдот об отчуждении, закулисный протест против коммерческой логики, стандартизирующей и банализирующей женское достоинство.

9
В поисках подлинности

В общественной системе, движимой конкуренцией за собственность, человеческая личность преобразуется в своего рода капитал. В такой системе рациональным было инвестировать себя только в те формы собственности, которые обещают наибольшую прибыль. Личные чувства оказались помехой, поскольку они отвлекали индивида от подсчета своей выгоды и могли увести его по пути, в экономическом смысле контрпродуктивному.

Руссо в парафразе Бермана[160]160
  По словам Маршалла Бермана, именно такой вывод сделал Руссо об обезличенности личных отношений в XVIII веке (Berman 1970, p. 140).


[Закрыть]

Когда Жан-Жак Руссо наблюдал, как личность становится формой капитала, он писал о Париже XVIII века, то есть задолго до того, как учебные центры бортпроводников и искусство сбора долгов сформировались в качестве массового стандартизированного явления[161]161
  Как далее замечает Берман, Руссо рассматривал современного парижанина одновременно и как жертву утраты себя, и как проницательного судью того, что современная жизнь вынудила его потерять. «Современные условия создали моральное воображение, которое может определить неподлинность как проблему», потому что «среди стольких предрассудков и ложных… страстей, необходимо знать, как анализировать сердце человека и открыть настоящие природные чувства» (Berman 1970, р. 158). «„Новую Элоизу“ ждал блестящий успех в декадентском Париже, который он разоблачал, но Швейцария, чьи добродетели она воспевала, холодно ее отвергла» (ibid., р. 157). Больные с большим вниманием относятся к лекарству.


[Закрыть]. Если бы Руссо мог поступить на службу бортпроводником в компанию Delta Airlines во второй половине ХХ века, он, несомненно, захотел бы узнать, чьим именно капиталом являются чувства работника и кто инвестирует этот капитал в бизнес. Он, конечно, понял бы, что, хотя личность индивида остается «средством конкуренции», последняя уже не ограничивается индивидом. Институциональные цели сегодня привязаны к психологическому искусству работников. Дело не только в том, что люди управляют своими чувствами, чтобы выполнять работу, но и в том, что в эту игру вступили большие организации. Управление эмоциями, помогающее улыбаться сотрудникам Delta Airlines, конкурирует с управлением эмоциями, которое держит улыбку на лицах сотрудников United Airlines и TWA.

То, что некогда было личным актом управления эмоциями, ныне продается в качестве рабочей силы на рабочих местах, связанных с общением с людьми. То, что некогда было регулируемым в частном порядке правилом для чувств или демонстрации чувств, сегодня определяется корпоративным управлением по стандартизированным процедурам. Эмоциональная коммуникация, остававшаяся уникальной и необязательной, сегодня стала стандартной и неизбежной. Те формы коммуникации, которые в частной жизни были редки, получили распространение в коммерческой. Так, клиент присваивает себе право срывать свою раздражительность на бортпроводнице, у которой нет аналогичного права, поскольку ей платят в том числе и за то, чтобы снимать раздражение клиента. В общем и целом, частная эмоциональная система оказалась подчинена коммерческой логике, и в силу этого она изменилась[162]162
  Гирц (Geertz 1973; Гирц 2004) отмечал, что, когда верующие начинали соблюдать ислам для того, чтобы построить национализм, меняли смысл сами традиционные верования. Когда их рассматривали как средства, они начинали в меньшей степени функционировать как цели. То же самое происходит, когда чувства заставляют служить внешним целям, и чем более отдаленными являются эти цели, тем больше управляемое сердце становится «не мною» и «не моим».


[Закрыть].

Чтобы превратить наши чувства в товар, а нашу способность управлять чувствами – в инструмент, капитализм был не нужен. Однако капитализм нашел применение управлению эмоциями, а потому эффективнее организовал его и серьезно усовершенствовал. Возможно, чтобы связать эмоциональный труд с конкуренцией и дойти до того, чтобы рекламировать «искреннюю улыбку», обучать такой улыбке работников, следить за тем, как именно они улыбаются, а потом еще провести связь между этой их улыбкой и корпоративной прибылью, и в самом деле понадобилось не что иное, как система капиталистических стимулов. На стикере, приклеенном к компьютеру в одном из офисов компании TWA в Сан-Франциско (в качестве напоминания агенту по продаже билетов), можно было прочитать: «Когда вы нравитесь людям, им нравится и TWA». Требуется немалая изощренность, чтобы компания могла выдать нечто подобное за обыденность, за тривиальное соображение, которое работник должен постоянно держать в уме.