Текст книги "Полная чушь. Всякий бред"

Послесловие к изданию 2003 года

После публикации «Управления сердцем» ко мне потянулись бортпроводники, медсестры и представители других профессий, зарабатывавшие на жизнь эмоциональным трудом, и я стала получать длинные письма от ученых, которые хотели бы изучить этот труд. От тех и других я узнала гораздо больше об эмоциональном труде, чем знала во время подготовки книги. Некоторые бортпроводники прилетали из Лондона, Сиднея, Атланты, Чикаго, Далласа, Нью-Йорка (бортпроводники – народ мобильный). И когда я сама путешествовала самолетом, кое-кто из них узнавал мое имя и тепло пожимал мне руку. Дважды мне предлагали бесплатную бутылку вина. Несколько раз я выступала на профсоюзных собраниях. Всякий раз, когда я разговаривала со стюардессами, они рассказывали личные истории о том, как притворялись, что радуются, когда были подавлены, подавляли страх перед опасностью и отвечали на грубость добродушным юмором. Некоторые говорили, что работа не такая плохая, как я написала. Больше всего они благодарили меня за то, что я дала имя тому, чем они занимались почти целый день, – эмоциональному труду. Большая часть тревоги, о которой я слышала, была связана с абсолютной невидимостью этого труда. Австралийская медсестра за чаем у меня дома рассказала, как ее раздражает то, что она ежедневно с любовью ухаживает за нуждающимися в заботе умирающими пациентами, а лишенные эмоций хирурги, чье отсутствие хороших манер у постели пациента ей приходится незаметно компенсировать, ее игнорируют. «Хирурги удаляют опухоли, – объяснила она, – но с медицинской и эмоциональной точек зрения это мы, медсестры, помогаем пациентам пройти через это испытание. Почему мир видит и ценит то, что делают врачи, но не то, что делают медсестры?»

Ведущий одной из телепередач, посвященных книге, отвел меня в сторону после эфира, чтобы рассказать, что ему тоже приходится взбадривать себя, чтобы выступать перед камерой. Смешно, но меня пригласили выступить на национальном телевидении с Мисс Хорошие Манеры, неофициальной королевой современного американского этикета, на тему вежливой улыбки. Телепродюсеры справедливо полагали, что она будет защищать улыбку, а я буду выступать против нее. Все это, банальное и серьезное, теперь записано у меня в блокноте.

Что касается науки, то могу с удовлетворением отметить, что мои идеи также были применены, усовершенствованы и развиты другими исследователями. Ученые изучали эмоциональный труд у таких профессиональных категорий, как социальные работники, продавцы розничной торговли, операторы аттракционов в Диснейленде, официантки, рецепционистки, сотрудники приютов для несовершеннолетних, люди, занимающиеся телемаркетингом, персональные тренеры, работники домов престарелых, преподаватели, полицейские, акушерки, страховые агенты, полицейские следователи, парикмахеры и дознаватели. Пэм Смит, бывшая медсестра, написала книгу об эмоциональном труде медсестер, а Дженнифер Пирс, моя бывшая студентка, – об эмоциональном труде адвокатов, помощников юристов и секретарей[181]181
  См.: Steinberg and Figart 1999. См. также: Pierce 1995 и Raz 2002.


[Закрыть].

Некоторые из этих работников были высокооплачиваемыми профессионалами, другие были частью того, что Кармен Сириани и Кэмерон Макдональд называют «эмоциональным пролетариатом»[182]182
  MacDonald and Sirianni 1996.


[Закрыть]. В превосходной статье 1999 года «Эмоциональный труд со времени выхода „Управления сердцем“» Ронни Штайнберг и Дебора Фигарт отмечают проблемы, которыми занимались различные исследователи. Сколько мы работаем над нашими чувствами и сколько над чувствами других людей? Насколько естественным или управляемым является наше радостное приветствие «Здравствуйте, спасибо за покупки в Walmart»? К кому мы обращаемся с точки зрения эмоций – к начальнику, клиенту, широкой публике? Как человек может сохранять лояльность компании в эпоху увольнений, когда компания не проявляет лояльности в ответ?[183]183
  Steinberg and Figart 1999, p. 11–12.


[Закрыть]Насколько менеджмент признает эмоциональный труд работника? Штайнберг и Фигарт нашли одно кафе для гурманов, которое явно признавало этот труд в заявлении о своей миссии:

Ни при каких обстоятельствах клиент не должен задаваться вопросом, а не плохой ли у вас день. Ваши проблемы должны быть замаскированы улыбкой. Напряжение может быть замечено и воспринято негативно, что приводит к тому, что обед в заведении может расстроить клиента, или к тому, что можно назвать фрустрированным питанием. Как только несчастный или недовольный клиент выйдет за дверь, он больше не вернется [курсив оригинала][184]184
  Ibid., p. 9.


[Закрыть].

Некоторые исследователи, как например Гидеон Кунда в своей книге «Инженерная культура: управление и ответственность в высокотехнологичной корпорации», сосредоточивается на том, как корпоративная культура американской фирмы может помочь сделать работу увлекательной для сотрудников. В своей книге «Эмоции на работе: нормативный контроль, организации и культура в Японии и Америке» Авиад Раз сравнивает американскую компанию с японской с целью добраться до национальных культур, на которых они основываются. Раз, например, пишет о том, что заученная улыбка вошла в международную моду, но сама эта мода по-разному работает в Америке и в Японии. Японские менеджеры критиковали американских за то, что те привыкли к бездушным, навязанным сверху улыбкам, замечает Раз, тогда как сами они апеллируют к скрытому «ки» (духу) работника. Но японцы выманивают этот «ки», апеллируя к чувству стыда или вины. В Tokyo Dome Corporation менеджеры разместили видеокамеры за кассами недружелюбных продавцов, а потом пристыдили их тем, что показали записи их коллегам. Дело здесь не только в позднем капитализме, как он утверждает, но в том, как капитализм использует национальную культуру.

Еще одна группа исследований сосредоточилась на последствиях – выгорании, стрессе, упадке физических сил – и их признании и финансовой компенсации тем, кто занимается эмоциональным трудом и рискует столкнуться с этими эффектами. В сравнительном исследовании издержек, проводившемся по заказу штата Нью-Йорк, Ронни Штайнберг и Джерри Джекобс выяснили, что на работах, предполагавших «контакт с трудными клиентами» и вообще с людьми, была занята значительная доля женщин. Но чем больше «общения с людьми» требовала работа, тем меньше они зарабатывали. «Контакт с трудными клиентами» не приносил им дополнительного заработка[185]185
  Steinberg and Figart 1999, p. 19.


[Закрыть]. Другая исследовательница эмоционального труда, Ребекка Эриксон выступала как свидетель на слушаниях в палате представителей по теме «Эмоциональный труд, выгорание и общенациональный дефицит медсестер».

Такие исследователи, как Мэрджори Деволт, исследовали эмоциональный менеджмент в частной сфере жизни – в среде родителей-геев и лесбиянок, поддержании гордости за свою расу у цветных, сохранении чувства собственного достоинства у детей матери-одиночки. Другие изучали с этой точки зрения христианские группы поддержки для геев, пары, посещающие психолога, матерей, пытающихся установить хорошие отношения между ребенком и его отцом, и обеспокоенных родителей, помогающих своим детям подавать документы в частные школы. Один автор написал о ситуациях, в которых эмоциональная работа обречена на провал. С учетом растущего интереса к эмоциям была образована новая секция по социологии эмоций в Американской социологической ассоциации. Все эти исследования предлагают долгожданные и перспективные данные для появления новых областей, а многие их них обогатили наше представление о том, какими способами мы управляем своим сердцем. В целом такие исследования указывают на важнейшее связующее звено между крупными общественными противоречиями и частными усилиями по управлению чувствами. Возможно, сигнальной функцией обладают для нас не только эмоции, как я утверждала в этой книге, но и само управление чувствами. Ведь случаи экстремального управления эмоциями могут предупредить нас о противоречиях в обществе в целом, которые создают напряжение, требующее эмоционального труда в повседневной жизни.

Где эти противоречия? На работе, дома и все чаше, как я полагаю, в «промежуточной» сфере между работой и домом. С тех пор как «Управление сердцем» вышло в 1983 году, мне кажется, что сцена труда все больше стала делиться надвое. С одной стороны, значительная часть «эмоционального пролетариата» вытесняется автоматикой. Вместо того чтобы общаться с операционистом в банке, мы все чаще снимаем деньги в банкомате. Вместо того чтобы разговаривать с агентом по продаже авиабилетов, покупаем билеты онлайн. Точно так же автоматы по сбору оплаты за проезд через мост, автоматизированные бензозаправки, а теперь еще и автоматы в продуктовых магазинах заменяют сборщиков платы за проезд, бензозаправщиков и кассиров в супермаркете. Мы реже сталкиваемся с их эмоциональным трудом, потому что они сами реже попадаются нам на глаза. И свои «Спасибо» и «Приходите снова» мы уже получаем с экранов машин.

С другой стороны, на том же самом или более высоком профессиональном уровне появляются новые работы, работы в секторе, который Нэнси Фолбр назвала «сектором заботы» и на который сегодня приходится 20 % работающих в Америке. Среди них няни, работники детских садов, иностранная прислуга и работники по уходу за пожилыми, а также работники домов престарелых. К этим традиционным работам по уходу добавляются новые, покрывающие потребности, отчасти созданные приростом числа состоятельных, но слишком занятых работающих родителей.

Но изменилось и нечто более существенное. До недавнего времени мы могли говорить о доме и работе и знать, что говорим об одной или о другой области. В самом деле, большинство исследований управления эмоциями изучало эмоциональный менеджмент либо на работе, либо дома. Но за последние двадцать лет образовался третий сектор социальной жизни – который я бы назвала областью маркетизированной частной жизни. Те, кто занят в этой области, не работают на самолетах и в офисах. И они не вовлечены в личные отношения дома – отношения мужей с женами, родителей с детьми, бабушек и дедушек с внуками, любовников, друзей. Они на работе, но обычно у кого-то дома или рядом с домом.

У каждой области свои правила для чувств. Если те, кто работает на работе, следуют корпоративным правилам для чувств, а те, кто находится дома, – правилам для чувств семьи или рода, те, кто занят в маркетизированной домашней жизни, опираются на сложную смесь обеих культур – и рабочей и домашней.

Няни, иностранная прислуга и слуги долгое время считались «частью семьи» в домах высших классов, даже если они не всегда чувствовали себя таковыми. Но в этой третьей области к ним теперь присоединились те, кого Рошель Шарп называет «материнской индустрией», – специалисты, которым работающие семьи отдают на аутсорс семейные функции. У одних из них работа более личная, у других менее. В недавней статье в Business Week Мишель Конлин описывает некоторых предпринимателей, «готовых прийти на помощь в ситуации цейтнота, создающих бизнесы, которые были бы немыслимы всего несколько лет назад… консультанты по кормлению грудью, агентства по защите детей, агентства по предоставлению срочных услуг няни, компании, специализирующиеся на выплате налогов за нянь, и компании, устанавливающие скрытые камеры, чтобы следить за их поведением. Люди могут нанимать бухгалтеров для оплаты счетов, организаторов дней рождения, таксистов для перевозки детей, личных ассистентов, личных поваров и, конечно, домоправителей, чтобы приглядывали за всем остальным персоналом»[186]186
  Sharpe 2000, p. 108–110. Президент располагающейся в Массачусетсе организации Parents in a Pinch Inc. сообщил, что бабушки и дедушки вместо того, чтобы помогать работающим родителям, часто покупали эту услугу в подарок занятой работающей дочери. Предположительно, многие из них сами работали и были слишком заняты, чтобы помогать.


[Закрыть]. Одно объявление, размещенное в интернете, включает в перечень предоставляемых услуг: «уход за животными, регистрацию автомобилей, праздничные украшения, выбор личных подарков, организацию вечеринок, рекомендации по ночной жизни, ведение личной/профессиональной переписки и подачу жалоб по кредитным карточкам». Какие услуги предлагают другие, становится понятно из названий агентств: «Мэри Поппинс», «Жена на час» (в Голливуде) или «Муж на час» (в Мэне)[187]187
  Объявление на коммерческой радиостанции в Южном Мэне, июль 2000.


[Закрыть]. Одно агентство, «На все руки мастер», наводит порядок в гардеробной и укладывает вещи в доме. Клиенты позволяют помощнику копаться в их вещах и выбрасывать ненужное. Как прокомментировал помощник: «У людей нет времени следить за своими вещами. А я знаю, что важно»[188]188
  Sharpe 2000, p. 110.


[Закрыть]. Одна компания в Японии даже предлагает помочь разорвать романтическую связь. А вот одно свежее описание работы из интернета:

Ответственный секретарь с опытом работы в корпорации и способностями Марты Стюарт по руководству домом… Необходим интерес к домашнему хозяйству, а также готовность ездить в командировки. Должен любить детей! Это уникальная позиция для одновременно добросердечного и бизнес-ориентированного человека[189]189
  Объявление на craigslist.org под рубрикой «Личный ассистент на полставки».


[Закрыть].

Не только качества, требуемые от ассистента, нарушают границу между рынком и домом, результаты тоже могут нарушить какие-то более важные человеческие границы. Как пишет корреспондент Business Week Рошель Шарп:

Линн Корсилья, начальник отдела кадров в Калифорнии, вспоминает о разочаровании, читавшемся в глазах ее дочери, когда та узнала, что кого-то нанимали помочь с организацией ее дня рождения. «Я поняла, что перешла черту», говорит она[190]190
  Sharpe 2000, p. 110.


[Закрыть].

Она отдала на аутсорс слишком много эмоционального труда.

Для новой книги, над которой я сейчас работаю, я беру интервью у невероятно отзывчивых и творческих людей, которым платят за помощь семьям. И перед всеми ними встает непростая задача – понять, как они должны себя чувствовать – как профессиональный эксперт, суррогатная сестра или тетка, приехавшая в гости? Если как сестра, то в традициях какой национальной или религиозной культуры? На конвенциональных рабочих местах устав компании, или руководство для персонала, или начальник указывают, что нужно чувствовать. Дома этим занимаются ваши родные. Но в маркетизированной домашней сфере ответы приходится искать самим[191]191
  По-видимому, три фактора способствовали росту этой маркетизированной внутренней сферы. Один – увеличение доли работающих женщин. Если в 1950 году за плату работали 30 % и 55 % в 1986 году, то сейчас эта цифра составляет 60 %. Если в 1950 году 28 % замужних женщин с детьми в возрасте до шести лет работали за плату, сегодня работают 63 % – две трети на полный рабочий день. Таким образом, матери работают, но первые люди, к которым они обратятся с просьбой посидеть с детьми, – их матери, сестры, свояченицы, близкие подруги, соседи – тоже работают. Даже мужей и жен нельзя ангажировать наверняка. Еще один благоприятствующий фактор – американская семья становится более хрупкой и гибкой, что отмечают Ян Дизард и Ховард Гэдлин в книге «Минимальная семья» (Dizard and Gadlin 1990). С 1984 года гораздо меньше людей стало вступать в брак, а из тех, кто это делает, меньше оставаться в браке и больше заключать новый и, в свою очередь, разводиться. У большего числа родителей, не состоящих в браке, появляются дети, и больше матерей воспитывает детей в одиночку. Старая структура и ее старые правила сохраняются для все меньшего числа людей. В то же время, как показал Роберт Патнэм в книге «Боулинг в одиночку» (Putnam 2000), за тот же самый временной период люди стали менее охотно голосовать, вступать в клубы, заниматься волонтерством, приглашать друзей на ужин, есть всей семьей или даже разговаривать друг с другом. То, чего не отмечают ни Дизард и Гэдлин, ни Патнэм, так это идущий параллельно рост коммерциализации домашней сферы. Здесь в расширяющемся третьем секторе интеракции продолжаются – с нянями, медсестрами, ухаживающими за престарелыми, персоналом приютов для престарелых, а в случае высших слоев среднего класса – с организаторами дней рождений и личными ассистентами.


[Закрыть].

По краям этого третьего сектора маркетизированной домашней жизни мы встречаем работы, являющиеся коммерческим продолжением не матери, а жены. Читателю это объявление может показаться столь же жутковатым, что и мне. 6 марта 2001 года в интернете появился следующий текст:

Красивая, умная, хозяйственная, хорошая массажистка – 400 долларов в неделю. Отзовись!

Это странное предложение о работе, и я глупо себя чувствую, разместив его, но мне она действительно нужна! Процесс отбора будет в высшей степени конфиденциальным.

Я – бизнесмен-миллионер с хорошими манерами, умный, поездивший по разным странам, но робкий. Я здесь новичок, но меня завалили приглашениями на вечеринки, собрания и светские мероприятия. Я ищу что-то вроде «личного помощника». Работа будет включать в себя, не ограничиваясь ими, следующие функции:

1. Быть хозяйкой на вечеринках в моем доме (40 долларов в час).

2. Делать мне успокаивающий и чувственный массаж (140 долларов в час).

3. Ходить со мной на некоторые светские мероприятия (40 долларов в час).

4. Путешествовать со мной (300 долларов в день + все расходы на путешествие).

5. Вести некоторые мои домашние дела (коммунальные услуги, оплата счетов и т. д., 30 долларов в час).

Вам должно быть от 22 до 32 лет, вы должны быть в хорошей форме, красивой, выразительной, чувственной, внимательной, сообразительной и должны уметь хранить секреты. Я предполагаю не более 3–4 событий в месяц и самое большее до 10 часов работы по массажу, ведению домашних дел и прочему разному. Вы должны быть не замужем, не иметь привязанностей или же иметь очень понимающего партнера! Я – блестящий, умный тридцатилетний мужчина, и я буду рад обсудить с вами причины того, почему я разместил это объявление, в ответе на вашу заявку, посланную по мейлу. Если можете, пожалуйста, вложите вашу фотографию или описание ваших интересов, пристрастий и способности выполнять работу.

НИКАКОГО профессионального эскорта!

НИКАКОГО cекса! Благодарю Вас![192]192
  Объявление, найденное в интернете с любезной помощью Бонни Кван.


[Закрыть]

Какие правила для чувств применимы к интеракциям между робким миллионером и потенциальной кандидаткой на эту работу личного помощника? Роль хорошей жены разобрана в данном случае на составляющие, к каждой из которых прикреплен ценник, а следовательно, правила для чувств будут двусмысленными. Мужчина уж точно не предлагает себя в мужья, его часть сделки – это деньги. Но все объявление намекает на мощную сексуальную и эмоциональную фантазию.

Когда я обсуждала это объявление с моими студентами из Калифорнийского университета, Беркли, кто-то из них заметил, что мужчина «хочет откупиться от ворчания в отношениях». Что он имел в виду? Возможно, то, что робкий миллионер не хотел следовать семейным правилам для чувств. Не хотел заниматься эмоциональным трудом. Он хотел только результатов. И когда он выкладывал свои надежды на это, у него, возможно, была еще одна фантазия – что он может купить чужой эмоциональный труд. И именно в этом может заключаться растущее социальное противоречие.

Ибо люди имеют сильные эмоциональные – а в этом случае, возможно, и сексуальные – потребности, для которых коммерция – лишь слабое прикрытие. Поэтому робкому миллионеру, возможно, самому потребуется эмоционально отстраняться от своей помощницы, хотя сейчас ему кажется, что он легко с этим справится. А помощнице, возможно, придется учиться иметь дело со смесью жалости, презрения и влечения. И это будут одни из многих отношений в этой растущей сфере маркетизированной частной жизни. И как же мы справляемся в этой сфере с нашими привязанностями – и отдалением – друг от друга? Что мы чувствуем? Я пока не знаю. Но продолжение следует, не отключайтесь.

Приложения

Приложение А

Большинство аргументов о специфических аспектах эмоций можно возвести к фундаментальному различию между органическими и интеракционными точками зрения. Прежде чем дать обзор этих точек зрения и представить мой собственный взгляд, будет полезно признать наличие двух препятствий, мешающих любому серьезному исследованию этого предмета. Первым является распространенная среди социологов практика игнорировать эмоции или подводить их под другие категории; вторым – ряд представлений об эмоциях, запутывающих их обсуждение.

Некоторые теоретики дошли до отрицания того, что эмоция вообще является валидным понятием. Так, психолог Элизабет Даффи провела различие между лонгитюдными понятиями (описывающими феномены, происходящие один за другим) и кросс-секционными (описывающими такие феномены, как восприятие, мышление и эмоции, то есть феномены, которые происходят одновременно) и выступила за то, чтобы вообще отказаться от вторых. Она верно указала на то, что они представляют не вполне определенные и накладывающиеся друг на друга категории феноменов (Duffy 1941, p. 184). К сожалению, предложенная ей альтернатива попросту устраняет всю ту сложную картину, которую мы должны попытаться описать. То же самое возражение касается социальных психологов, полагающих, что те уловки, на которые они идут, чтобы избежать обсуждения чувств и сфокусироваться на когнитивных процессах, повышают научность их трудов. Контент-анализ их собственной речи в течение типичной недели наверняка показал бы, что в той жизни, которой они живут, эмоции играют более важную роль, чем в той, которую они изучают.

Многие социальные психологи обсуждают эмоции исключительно мимоходом, подводя их под некие более общие концептуальные категории. Например, в своем, во многих других отношениях весьма познавательном, исследовании Женского армейского корпуса, опубликованном в 1950 году, Сачмен с коллегами подводит эмоцию под понятия аффекта: «Аффект по отношению к тому или иному предмету можно в целом классифицировать как позитивный или негативный. В нашем же контексте раздражение, гнев, недоверие или страх – оттенки негативного аффекта, и мы не будем учитывать эти оттенки» (цит. по: Newcomb et al. 1965, p. 48). Когда эмоция подводится подобным образом под какие-то другие категории, ее единственным интересным аспектом становится интенсивность, то есть «много» ее или «мало». При этом не вполне ясно, чего именно много или мало. То есть мы теряем различие между опасливым неприятием Женского армейского корпуса и его раздраженным неприятием. Мы теряем все это богатство подсказок, указывающих на различные определения реальности, которые применяются людьми с той или иной установкой. Мы утрачиваем представление о том, что эмоции отражают индивидуальное ощущение релевантности воспринимаемой ситуации для субъекта. Мы теряем оценку того, что может сказать нам язык эмоций[193]193
  Потери возникают тогда, когда эмоция концептуально отрывается от ситуации, к которой она привязана. Когда Аристотель обсуждает свои пятнадцать эмоций, Декарт – шесть, Гоббс – семь, Спиноза – три (с сорока восемью производными), Макдугалл – семь, а Томкинс – восемь, непосредственное отношение эмоции к точке зрения или ее собственной рамке теряется. Эти же проблемы также касаются попыток Джоела Дэвитца, в иных отношениях довольно интересных, составить словарь эмоций (Davitz 1969). Точно так же, как современные лингвисты изучают язык в том виде, в каком он описывается в социальном контексте, эмоцию, то есть своего рода язык, лучше всего понимать в отношении с ее социальным контекстом.


[Закрыть].

Даже если мы не отрицаем эмоции и не подводим их под другие понятия, нашему представлению об эмоциях могут помешать две других идеи. (1) Идея о том, что такая эмоция, как гнев или ревность, может обладать независимым присутствием или тождеством в сознании человека на протяжении определенного времени. (2) Идея о том, что, когда мы находимся во власти эмоций, мы начинаем совершать иррациональные поступки и видеть вещи в ложном свете. Поскольку эти представления порой используются авторами обеих школ – и органической, и интеракционной, нам надо изучить их содержание, прежде чем обратиться к предпосылкам, разделяющим теоретиков органического и интеракционного направлений.

Есть ли у эмоции присутствие или тождество, независимо от человека, «в» котором она наблюдается? Мы говорим о ней так, словно бы оно у нее на самом деле было. Обычно мы говорим о том, что эмоции можно «выражать», «копить», «обретать контакт» с ними или даже «растягивать». Мы говорим о вине как чувстве, которое «преследует» нас, и о страхе, который «охватывает», «поражает», «выдает», «парализует» или «обездвиживает» нас. Страх в наших разговорах – это то, что может таиться, скрываться, подкрадываться, выслеживать и обрушиваться на нас. Любовь – это то, что в нас зажигается, а потом угасает. Гнев – то, что захватывает или переполняет нас. В подобной манере речи мы пользуемся вымыслом о некоей независимой внешней инстанции для описания выделенного внутреннего состояния.

Как указывает Рой Шефер в своей работе «Новый язык для психоанализа» (Schafer 1976), то, как мы обычно говорим об определенной эмоции, то есть сам способ применения таких существительных, как «тревога», «любовь» или «гнев», указывает на некую сущность. Даже такие глаголы, как «бояться» или «страшиться», сами по себе являются абстракциями, несущими те же смыслы, что и существительные, которые они заменяют. Шефер предлагает новый словарь действий в качестве замены общепринятой терминологии. Он предлагает устранить такие выражения, как «страх» или «страшиться», поскольку они служат абстрактными ссылками на определенную совокупность отдельных действий и образов действий; так, «в категорию „бояться“ могут попадать такие действия, как „убегать“, „избегать“, „робеть“ или „умиротворять“» (Schafer 1976, p. 275). Хотя Шефер ловко подмечает расхожие выражения, которые действительно воплощают в себе проблемные предпосылки, его словарь действий кажется мне слишком простым, чтобы он мог справиться со всеми сложностями повседневной эмоциональной жизни.

Обычно мы говорим об эмоции так, словно бы у нее есть какое-то место пребывания. Когда мы говорим о любви так, словно она размещается в сердце, а о злости так, словно она в печенках, сердце и печень выступают субститутами человека. Говорящий в подобной манере персонифицирует орган или же изображает эмоцию в качестве «субстанции или количества энергии определенного типа». Мы также говорим об эмоциях так, словно бы они обладали неким постоянством и тождеством, например, в тех случаях, когда говорим об эмоции, которую можно «копить», или же о «старой» эмоции.

Метафоры, указывающие на агентность, место пребывания или же непрерывность во времени, часто весьма точно передают то, как именно ощущается определенная эмоция в нашем опыте; они пользуются своего рода поэтической точностью. Но также они могут помешать понять, как работает эмоция.

Вторая идея, препятствующая верному представлению об эмоциях, состоит в том, что внутреннее эмоциональное состояние всегда связывается с внешним иррациональным действием. Но на самом деле такое действие иррационально далеко не во всех случаях. Человек, испытывающий страх при виде приближающейся гремучей змеи, возможно, убежит от нее. Он в таком случае действует вполне рационально. Если бы он не испугался, он мог бы и не убежать, что было бы иррациональным, если у него нет других способов защиты. Точно так же мать, испытывающая к ребенку чувство любви, может взять его на руки и обнять. И в этом случае чувство и действие согласованы друг с другом, являясь вполне «рациональными» в том смысле, что поступок, совершенный под влиянием чувства, дает человеку тот же, а может быть и больший результат, который он хотел бы получить и не под влиянием этого чувства. Единственная причина, по которой я привожу эти очевидные примеры, в том, что, когда люди говорят об «эмоциональных поступках», они приводят совсем другие примеры. То есть обычно мы связываем представление об эмоции скорее уж с иррациональными или глупыми действиями, чем с рациональными и мудрыми. Эта тенденция в большей степени определяется нашей культурной политикой по отношению к эмоциональной жизни («следи за ними, управляй ими»), чем наблюдениями за отношением между чувством и действием во всех этих обыденных, но не слишком бросающихся в глаза примерах, в которых они действительно связаны.