Текст книги "Звезды сделаны из нас"

Глава 20. Нелли

Дождь разошелся, стучит по стеклам – не нужно выглядывать в окно, чтобы понять: весь вторник придется зевать, мерзнуть, дрожать и бороться со сном. Одно дело, когда остаешься дома и, укутавшись в теплый плед, потягиваешь кофе и самозабвенно шьешь, и совсем другое – когда на ближайшие пять часов безрадостной перспективой маячит родная школа.

И отозвать анкету нет возможности – проснувшись, я первым делом проверила сайт и не нашла нужной кнопки.

Я чувствую себя более-менее сносно только потому, что уверена: меня никто не выберет. Ну повисит мое имя в списке кандидатов, ну поржут Милана и ее прихвостни – мне не впервой, пусть веселятся. За годы тупых придирок и искрометных шуток нашей звезды я успела смириться с собственной никчемностью и привыкнуть к существующему положению вещей: моя ниша – скучные школьные олимпиады или интеллектуальные викторины, а там, где можно снискать настоящую славу, раковой опухолью расползлось влияние Орловой.

Я умываюсь ледяной водой в ванной и долго, словно в поисках поддержки, рассматриваю глаза своего бледного, грустного отражения. Оно не выказывает уверенности, и мне становится совсем худо.

Наносить боевой раскрас не тянет: наоборот, хочется быть как можно незаметнее, чтобы, не дай бог, кто-то из сочувствующих не вспомнил о моем существовании и не бросил за меня бюллетень. И еще… чтобы Артём больше не лез с мерзкими намеками.

* * *

Миновав рамку металлоискателя, я быстро смотрю на стенд – с фоток под стеклом широкими улыбками светят наши дуболомы, в прошлом году выигравшие спартакиаду по тяжелой атлетике, но списки еще не вывешены. Из груди вырывается выдох облегчения – ничто пока не нарушает повседневную рутину. Разве что открыли гардероб, и охранник велит новоприбывшим сдавать туда куртки и ветровки.

Однако сегодня обыденность не напрягает – напротив, я с какой-то особенной нежностью и душевным трепетом киваю виновато опущенной голове Клименко, сонной опухшей Милане и остальным одноклассникам.

Перед смертью не надышишься, но я усиленно культивирую в себе ощущение комфорта и уже почти верю, что на коряво работающем сайте школы случился сбой, анкета не прошла, я не попаду в число претендентов и не навлеку на себя лишние проблемы.

Расположившись на галерке, я слушаю нудные объяснения учителей и смотрю в окно – на мокнущих голубей под серыми крышами и пузыри в мутных лужах, а на переменах сплю, подложив под голову руки. Пару раз ловлю долгий, на что-то намекающий, горящий взгляд Артёма, и от него становится не по себе. Кажется, Артём слишком торопит события, или это я – неискушенная и тормозная – не желаю признавать очевидного, а в среде успешных и красивых людей не принято тянуть кота за хвост.

Я даже в столовку не иду – пусть Артём пьет свой сок без меня. Думаю, Милана в любом случае не оставит нового одноклассника в одиночестве и развлечет в лучшем виде, меня это совсем не трогает.

Мысли улетают к Глебу – вчера он показался мне отстраненным и странным, и тревога, поначалу едва ощутимая, к последнему уроку разрастается до огромных размеров и начинает изводить.

Собираю свои пожитки в рюкзак, позже остальных сваливаю из класса и, присев на подоконник у гардероба, терпеливо жду, когда рассосется толпа орущих малолеток и прущих напролом старшеклассников. Без всякой надежды проверяю телефон и вдруг обнаруживаю новое сообщение.

От радости темнеет в глазах, я не сразу попадаю по нужному значку, но, проморгавшись, вижу прилетевшую в диалог фотку. Сначала я воспринимаю парня на ней как очередного красавчика из «Тик Тока», а потом поплывший разум взрывается от осознания: это Глеб. На сей раз камера выхватила и запечатлела его немного сумасшедшую, бунтующую суть во всем великолепии: темные растрепанные волосы, мрачный взгляд, непонятно откуда взявшуюся ссадину на скуле и стройную фигуру, облаченную в стильные черные шмотки. Новый образ сделал его по-настоящему горячим – на ум приходит только этот эпитет из ванильных подростковых романчиков.

И этот парень – единственный, кто интересуется моими проблемами… Что греха таить, он – единственный, кто интересует меня.

Пока я старательно подыскиваю слова, чтобы, как в прошлый раз, не опозориться из-за своего косноязычия, приходят несколько голосовых. Подношу телефон к уху, внимательно слушаю приятный, немного взволнованный голос Глеба, и от его рассказа перехватывает дух.

Оказывается, Глеб навалял шобле придурков, хотя те напали первыми. Интуиция подсказывает: он не рисуется и не преувеличивает. Грудь распирает от гордости за него, а кулаки зудят. Я сделала шаг – подала анкету и малодушно пытаюсь спрятать голову в песок, а он бьется. Бьется за нас двоих. Он в сотнях километров, но я чувствую его присутствие и иррациональную уверенность, что он меня защитит.

Пристально рассматриваю фотку, сопоставляю с тем, что только что услышала, и всхлипываю от нахлынувшей теплой волны.

Никогда не понимала, почему люди чуть ли не с самого Сотворения мира так хайпуют на теме любви, с удовольствием обманываются, обжигаются и страдают. Мне было стыдно за Алину, залетевшую от «мимолетной, но светлой и чистой», и за маму, утверждавшую, что этому состоянию невозможно противиться. Однако блок из доводов разума больше не работает.

Глеб мне нравится. Окончательно и бесповоротно.

Не в силах сдержать счастливый смех, я говорю, что ему идет. Он реально крутой, а мне только предстоит с этим свыкнуться.

– Теперь ты не похож на ботана.

Мелюзга, похватав куртки, с воплями разбегается, и я пробираюсь к своей верной косухе. С удовольствием набрасываю ее на плечи, и все то же надежное тепло обволакивает тело, сердце и душу. Вразвалочку иду к холлу, но не ощущаю под ногами твердого пола.

У Доски почета, уперев руки в бока, стоит Милана и, прищурившись, вчитывается в недавно появившийся список – не иначе вспоминает, как выглядят буквы. Кислова тычет пальцем в чью-то фамилию и многозначительно переглядывается с Антоновой. Не нужно быть экстрасенсом или обладать острым зрением, чтобы понять, в чью именно.

Я расправляю спину и, ликуя, выхожу под проливной дождь.

Холодные струи бьют по затылку, затекают за шиворот и в глаза, но только еще больше раззадоривают: да, я ведьма, вся в черном, гуляю под осенним ливнем, и мне норм. У меня есть друг – сумасшедший, красивый, крутой и понимающий. Черта с два вы меня остановите!

– Ты серьезно раскидал их, засветил фонари? Хотела бы я на это посмотреть… Наверное, было эпично, как финальные битвы в азиатских боевиках. Кстати, мою фамилию включили в список. Это, конечно, ничего не значит, но Орлова напряглась – теперь точно не заснет, пока не придумает, как поставить меня на место! – перекрикивая шум дождя, надиктовываю еще одно сообщение и отправляю Глебу, и тут над головой вдруг с хлопком раскрывается черный зонт, поток воды прекращается, а рядом возникает чье-то плечо, обтянутое синей плотной тканью.

– Нелли, от самой школы за тобой бегу. Ты чего без зонта? Давай ко мне, места хватит.

Артём сладко улыбается и невинно хлопает медовыми глазами, а на моих зубах хрустит песок с привкусом фальши. Он не звал меня и не догонял до тех пор, пока я не свернула за угол и школа не скрылась из вида, а теперь играет в рыцаря. Или мне стоит срочно обуздать паранойю.

Натягиваю кроткую улыбочку и благодарю. Тем более мы почти пришли – в десяти метрах маячит мой подъезд, унылые кусты шиповника и мокрые лавочки.

– Да, жаль, что ты не успел. Сильнее промокнуть уже нельзя, поэтому забей. Я добегу и так.

Ускоряю шаг, но он увязывается следом и идет в том же темпе.

– Видел тебя в списках. Молодец, что решилась.

– Артём, даже если произойдет чудо и детки проголосуют, ты посмотри на меня. Директора же удар хватит. А вместе с ним и комиссию.

– Ты неправа. Всегда можно перекрасить волосы, смыть мейкап и сменить стиль.

Он откровенно душнит, и я огрызаюсь:

– Помнится, именно он тебя и привлек!

Разговоры о моей внешности всегда бесили, а после маминого несработавшего совета вообще действуют как красная тряпка на быка. Артём напрягает и злит и больше не кажется красивым. А в Сети ждет Глеб – мне жизненно необходимо с ним увидеться и потрепаться.

Я поднимаюсь на бетонный пятачок перед подъездной дверью и пытаюсь отделаться от назойливого внимания Клименко:

– Все, дальше провожать не надо!

Потом, порывшись в кармане, подношу к домофону ключ, вхожу в полутемное сырое помещение, но Артём, поставив ногу в проем, складывает зонт и вваливается за мной.

Тяжко вздыхаю:

– Эй, я не могу пригласить тебя в гости. У меня не прибрано, дома сестра и племянник…

– С кем ты так увлеченно общалась? – Он пропускает мою реплику мимо ушей, но смотрит заботливо, с тоской и нежностью.

– С сестрой и общалась! Она просила с готовкой помочь. Я правда спешу, пока! – хриплю я и отступаю к стене.

Клименко внезапно разводит в стороны грабли, обхватывает меня и крепко прижимает к себе. В кармане жужжит оповещение, я в отчаянии дергаюсь, но вырваться не получается.

– Перестань, это лишнее, Артём!

Я просовываю кулаки между собой и его твердой грудью и изо всей силы надавливаю. Он тут же убирает руки, желает мне хорошего вечера и вываливается в дождь, а я повожу плечами, чтобы стряхнуть оцепенение.

– Ну, и что это было, придурок? – недоумеваю я и негодую, пока поднимаюсь на свой этаж.

С грохотом снимаю в прихожей ботинки, вешаю косуху на крючок и, по пути стянув в ванной полотенце, сушу волосы и щелкаю кнопкой на чайнике. На ходу прослушиваю прилетевшее сообщение: Глеб, словно прочитав мои мысли, предлагает попить чаю.

Алина с любопытством выглядывает из комнаты, но я жестоко пресекаю любые расспросы:

– Это Старостин. Спрашивает, что задали. У него ноут накрылся.

Старостин – прыщавый ботан с паскудным характером, считающий себя сердцеедом и мачо. Звонить мне он ни за что не станет, но отмазка прокатывает – Алина разочарованно вздыхает и возвращается к Боре.

Едва успеваю сменить промокшую форму на домашнюю футболку, на связь выходит Глеб, и мы, под аккомпанемент дождя и завываний ветра, пьем чай. Глеб снова странный – озадачивает разговорами об отношениях с парнями и обмене нюдсами, наезжает на Артёма, но еще больше я смущаюсь от его темных глаз, покрасневших щек и украшенного ссадиной лица. Меня бросает в жар, но мне нравится таять от его взгляда. Мы словно открыли потайную дверцу, о которой не подозревали, обнаружили за ней комнату, полную занятных свертков неизвестно с чем, вместе распаковываем их, и содержимое оказывается для каждого из нас сюрпризом.

Глеб замечает, что вогнал меня в краску, бросается исправлять ситуацию, но ее не нужно исправлять. Он понимает и это, и в его глазах вдруг проступает второе дно – точно такое же, как у моего отражения, – наполненное горечью и одиночеством.

Судорожно подыскиваю слова, чтобы поддержать и признаться в своих чувствах нормально, но выходит снова не то:

– Ты не один. Ты не один такой. Просто знай это.

Он грустно усмехается: вторая часть фразы его разочаровала. Я прикусываю губу и отгораживаюсь кружкой с чаем, но он ждет продолжения – все так же внимательно смотрит, и я выдаю:

– Ты сегодня был круто одет.

Глеб только молча кивает, а я проклинаю свой закоротивший мозг и принимаюсь с жаром убеждать:

– Говорю тебе от души! Такой лук раскрывает тебя с неожиданной стороны. Типа ты признаешь, что у тебя куча проблем, но даешь им бой и ничего не боишься. Ты загадочный и пугающий. И, ну… очень крутой! – Я делаю глоток чая и срочно меняю тему: – Знаешь, почему я так выгляжу? Если переодеть и перекрасить куклу, будет невозможно распознать молд. Серьезно. Это моя броня. Она делает меня неуязвимой и отталкивает посторонних.

– Что такое молд?

– Слепок лица или тела. Этакий кукольный шаблон.

– Ты боишься, что кто-то увидит тебя настоящей?

– Я всегда настоящая, но броня есть броня. Понимаешь?

– Типа если человек надевает очки, то он уже по определению умный?

– Что-то вроде того.

– Если бы я тебя не знал, подумал бы, что ты из тех динозавров, что относят себя к субкультурам.

– По-твоему, я должна слушать готику или блэк-металл, жить на кладбище и откусывать головы летучим мышам? – Я ржу. – Не-а. Мама с детства прививала нам с Алиной хороший вкус: включала мировые хиты разных эпох и жанров, я до сих пор люблю их всей душой, но сейчас саундтреком к моей реальности частенько служит и современный андеграунд.

– Кинь что-нибудь из любимого, – просит Глеб.

Подумав, кидаю ему песни Джима Моррисона, Йена Кертиса и небольшую подборку из наших: то, что перед сном слушаю в наушниках.

– Тебе повезло. Потому что у меня по части музыки все гораздо веселее. Я тебе не рассказывал, что у меня мама музыкальный работник в детском саду? А это знаешь что значит? Что саундтрек к моей реальности – нескончаемые «Пусть бегут неуклюже» и «От улыбки станет всем светлей».

– А я думала, вы псалмы слушаете или что там еще у вас… Григорианцев?

Он смеется:

– Лично я предпочитаю злой рэп, где куча чернухи и мата. Потому что только так можно избавиться от ощущения, что восемнадцатый год сидишь в детском саду.

– О да! Уж это-то я понимаю. Потому что у меня дома переизбыток милоты. Скоро начну блевать радугой. В семье нет мужчин, но кто-то же должен защищать дражайших родственниц, раскрывать им глаза на суровую правду жизни и спускать с небес на землю.

– И как? Помогает?

– Не то чтобы очень. Алина, например, слушает то, что сейчас в тренде, но я каждый раз выхожу из себя: чего, блин?..

– Если хочешь ее шокировать, включи Тони Раута. Я с его помощью с дачными соседями воевал. Они болгарку заводят в восемь утра, а я им весь оставшийся день – «Танцы на костях».

– Присылай. Я заценю.

– Сомневаюсь, что тебе понравится.

– Почему это?

Он тянет с ответом:

– Там довольно грубо и не для девчонок.

– Брось, меня можно напугать только Бузовой или «Солнцем Монако».

– Да ты, я смотрю, разбираешься…

– Разбираюсь, но это одно из бесполезных знаний вроде тригонометрических функций или второго закона термодинамики. Никакого практического применения в повседневности, даже не с кем обсудить. С мамой только, но и она застряла в своем времени. Говорит: рок-н-ролл мертв.

– Классная у тебя мама.

– Мама… идеальная. Она настолько хороша, что я не могу посвящать ее в свои беды. Не имею права жаловаться и гордо несу свою боль в себе. Пусть лучше списывает все на мой хреновый характер и переходный возраст. И, кстати, я не сопротивляюсь Орловой в полную силу, потому что визиты к директору подкашивают маму.

– Да ты прям мою историю рассказываешь!

Я всхлипываю от удивительного ощущения, что мы качаемся на одной волне, глотаю чай и улыбаюсь:

– Когда у тебя день рождения?

– Четырнадцатого марта. А у тебя?

– Тоже в марте. Только восьмого, прикинь.

– Круто, на тебе можно экономить.

– А ты, значит, расчетливый?

– Нет, но это первое, что приходит в голову.

– Мне нужно быть с тобой осторожнее. Говорят, что у Рыб есть опасность стать жертвой манипуляторов.

– Это ты про гороскоп?

– Угу.

– В гороскопы я не верю, но раз я тоже Рыбы, то интересно, кто из нас жертва, а кто манипулятор?

Мне смешно. Мы вроде и подкалываем немного друг друга, но это добрые шутки.

– Кстати, ты знаешь легенду про звездных рыб?

В дверь стучится вернувшаяся с работы мама, и я без предупреждения отключаюсь: не хочу, чтобы он наблюдал, как я выпроваживаю из комнаты семейную делегацию. А когда возвращаюсь, Глеб вдохновенно рассказывает историю любви дочери морского бога – Галатеи и простого парня Акида, которые, спасаясь от обезумевшего от любви к Галатее циклопа, бросились в море.

– Только прежде чем превратиться в рыб, они связались длинной и широкой лентой. А боги, перенесшие их на небо, как напоминание о неразрывной силе любви, так и оставили влюбленных связанными, чтобы они никогда не потерялись в огромном космосе.

Внимательно слушаю, и стены, окно, шторы и предметы мебели качаются и уплывают – с каждым его словом я окончательно и бесповоротно влюбляюсь. За пазуху прокрадывается легкая паника.

– Ха-ха, очень романтично. Да ты, похоже, и не святоша вовсе, – нервно отшучиваюсь я, с кровью отковыривая заусенец.

– Неожиданное заявление, – удивляется он. – С чего вдруг такой вывод?

– Эта твоя история… Ты нарочно ее рассказал, чтобы я растаяла.

– И в мыслях не было! – Он делает паузу. – А ты растаяла?

– Нет, потому что со мной такое не работает.

– Ладно. А что работает?

– Пустые разговоры – это ни о чем, потому что человек складывается не из слов, а из поступков.

– Возможно, ты недооцениваешь силу слов?

– Все я правильно оцениваю. В моей жизни слишком часто говорится то, что не соответствует действительности.

– Может, тебе просто так кажется?

– Не кажется. Взять хотя бы тебя. Сначала ты заявляешь, что не веришь в гороскопы, а потом ждешь, что я поверю, будто история моего созвездия – это история любви.

– Но я ведь сказал только, что не верю в гороскопы.

– Типа в любовь ты веришь?

– В любовь верю, – отвечает он запросто, не задумываясь. – А ты?

Мне делается совсем нехорошо. Такое чувство, словно Глеб меня припер к стенке и требует сдаться.

– Извини, скоро вернусь. – Я торопливо отключаюсь и пытаюсь взять себя в руки.

Это всего лишь интернет, а в интернете все не по-настоящему. По-настоящему – это Артём, а задыхаться от волнения, глядя в экран, – глупее не придумаешь. Но мне почему-то представляются эти дурацкие рыбы, связанные лентой, и то, как они вместе плывут по океану, а потом поднимаются на небо и превращаются в звезды. Черт, терпеть не могу всю эту сказочную романтику, но все равно шмыгаю носом и, как дура, утираю слезы.

Глава 21. Глеб

На первый урок я опаздываю нарочно. Физичка снисходительно разрешает мне войти (она всегда всех пускает), и по классу проносится вздох удивления. Иду, не торопясь, в самый конец на свое обычное место. Длится это от силы секунд двадцать, но этого вполне достаточно, чтобы меня рассмотрели. Моя парта свободна.

С грохотом бросаю на нее рюкзак и шумно сажусь.

– Это что за представление, Филатов? – Физичка тоже оценила мое дефиле. – Мало того что сам опоздал, еще и других отвлекаешь! На следующем уроке контрольная, ты ее что, за всех решать будешь?

Ответа ей не требуется, и она, возвратившись к своему объяснению, продолжает строчить на доске формулы. Я же медленно расстегиваю рюкзак и с вызовом отвечаю на обращенные в мою сторону взгляды. Ну а чего они, собственно, хотели? Каждое действие рождает противодействие. Третий закон Ньютона. Надо учить!

Гальский тихо соскальзывает со своего стула и на полусогнутых перебирается ко мне. Подсаживается рядом и придирчиво меня оглядывает. Его маленькие цепкие глазки останавливаются на каждой детали моего нового прикида.

– Ты чего это так вырядился? – с подозрением шепчет он.

– Как «так»? – изображаю удивление.

– Да вот не пойму. То ли ты на рок-концерт собрался, то ли на черную мессу.

– Черная месса, к твоему сведению, сатанинский обряд, а на мне крест. Не заметил?

Гальский тянет руку к кресту, но я резко откидываю ее от себя.

– Тогда что это значит? – продолжает недоумевать он.

– Это значит второе пришествие, – говорю я негромко, но отчетливо, чтобы было слышно всем. – Знаешь о таком?

Гальский растерянно пожимает плечами.

– Ничего. Скоро узнаешь.

Как и любой шкурник, Гальский отлично оценивает расстановку сил.

– Ты только не подумай, я, разумеется, на твоей стороне, но то, что ты все это затеял после смерти Макарова, выглядит так себе.

– А мне пофиг, – небрежно бросаю я. – Главное – результат.

– А какой должен быть результат? – Лицо Гальского превращается в любопытный смайлик.

– Хочешь, контрошу за тебя напишу?

Предложение заинтересовывает его даже больше, чем мой наряд.

– А когда я отказывался?

– Тогда нужно кое-что сделать.

– А что?

Физичка резко оборачивается и шикает на нас:

– Сейчас оба пойдете к доске!

Мы замолкаем, и я, подмигнув Гальскому, достаю телефон, давая понять, что ответ напишу. Он возвращается на свое место, а я обдумываю, как лучше все обставить.

На четвертом уроке Жанна Ильинична объявляет о вечере памяти. Мол, каждый, кто хочет, в особенности если дружил и общался с Макаровым, обязан подготовить короткую речь. Сказать пару слов о Макарове, о том, каким он был хорошим другом и как нам всем теперь его не хватает. Она все это говорит, а мне смешно. Забавляет формулировка «кто хочет – обязан». Такой типичный школьный подход. Вроде и интересуются твоими желаниями, но тут же дают понять, что никому они не нужны. Организатором этого потрясающего мероприятия назначают Соболеву. Она должна будет составить список участников и контролировать их подготовку к выступлению. Однако список составляет сама Жанна Ильинична. Соболева только конспектирует. Классная проходит по рядам и тычет пальцем в тех, на ком останавливается ее взгляд. В основном это члены шоблы: Титов, Румянцева, Юсупов, Журкин, Ляпин, Моргунова. Им поручается за два дня написать «памятную речь» и принести на проверку классной. Естественно, они возмущаются. Среди них нет никого, кто мог бы нормально связать хоть пару слов. А четверка по русскому, кажется, только у Моргуновой. Но Жанна Ильинична строга и непреклонна. Говорит, что тот, кто этого не сделает, будет сдавать по десять отрывков из «Войны и мира». Угроза страшная даже для меня, потому шобла, все еще недовольно ворча, принимает условия.

В первый момент, когда Жанна Ильинична доходит до моей парты и, развернувшись, возвращается к учительскому столу, я ликую. Радуюсь, что от меня отвязались. Но после того, как она начинает наставлять Соболеву «спрашивать с них жестко», а та вяло кивает и с опаской косится на Румянцеву, до меня вдруг доходит, что я чуть было не прошляпил свой шанс.

– Жанна Ильинична, а можно мне? – Я торопливо вскакиваю с места.

– Чего тебе?

– Жестко их проконтролировать.

Пока я это говорю, в голове созревает мегаплан. Еще непродуманный, интуитивный, но я уже предвкушаю, как можно все круто обставить.

– Елена Львовна сказала, что ты отказался.

– Так это было позавчера. А сегодня я согласен.

Классная критически осматривает меня с ног до головы:

– Что у тебя за вид, Филатов?

– А что не так?

– Он не школьный.

– Елена Львовна велела надеть траур.

– Все понятно, – Жанна поджимает губы, но тему предпочитает не развивать. – Забери список у Соболевой и запомни: с тебя я тоже буду жестко спрашивать.

* * *

Я решаю одним махом убить сразу нескольких зайцев. Во-первых, у меня теперь есть официальная власть над шоблой, пускай в таком незначительном вопросе, но это лучше, чем ничего. Во-вторых, можно добиться, чтобы Макаров получил по заслугам. Ну а в-третьих, мама решит, что я «внял ее увещеваниям», и успокоится. Кроме того, мне будет чем удивить Нелю и подать ей это как торжество справедливости.

– Чего ты добиваешься, Филатов? – На перемене ко мне подваливает Румянцева, ее черные волосы топорщатся в разные стороны, будто вороньи перья. – Объясни, пожалуйста, что происходит. Все эти годы ты сидел и помалкивал, а теперь, что ни день – какая-то выходка.

– Это я еще рано начал. Илья Муромец тридцать три года сидел и помалкивал.

– А тебе не кажется, что один ты эту войну не потянешь?

– А я и не один, – перед глазами проносится картинка, как мы с Нелли, стоя спиной к спине, держим перед собой обнаженные мечи.

– Да? – Румянцева подозрительно прищуривается. – И кто же за тебя впряжется?

– Лучше скажу, чего я добиваюсь, – я выдерживаю многозначительную паузу и наслаждаюсь нетерпением моей собеседницы. – Я хочу, чтобы вы признали, что Макаров был уродом, и в будущем слушались только меня.

Сначала у Румянцевой открывается рот, потом расширяются глаза:

– А ты не офигел?

Я смеюсь и пожимаю плечами.

– Ты пошутил, да? – неуверенно спрашивает она, но в глазах читается прежнее изумление.

– Думай, как хочешь.

– Если продолжишь в таком духе, у тебя точно будут неприятности.

– Передай своим, пусть в следующий раз меня сразу убивают, а то буду залавливать их по одному.

– Нет, ты точно больной.

– Пишите лучше свои речи и не теряйте время. Вам придется очень постараться, чтобы сказать что-то хорошее о Макарове.

– Не волнуйся, – Румянцева принимает свой обычный нахальный вид, – в Гугле уже все написано.

* * *

На биологии показывают документальный фильм ВВС про различия между мужчинами и женщинами. Внезапно это оказывается любопытно, и я закидываю Нелю сообщениями: «Представляешь, если запустить в лабиринт мужчин и женщин, то мужчины раньше женщин найдут выход», «У мужчин сильнее, чем у женщин, развито стремление принадлежать какой-то группе», «Женщины лучше различают цвета, зато мужчины хороши в отслеживании быстро движущихся объектов», «Из-за тестостерона мужчинам проще похудеть и легче набрать мышечную массу» и всякое такое прочее.

Она пишет: «Это всем известные факты, Глеб. Ты что, с луны упал? А у женщин лучше обоняние, а мужчины чаще прислушиваются к своему самочувствию».

Я, наверное, и впрямь упал с луны. Все это совершенно для меня ново.

– Хочешь, сходим сегодня в Третьяковку? – От биологии я уже отвлекся.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. Вот прямо после школы и выдвинемся. Я буду все снимать и показывать тебе, как будто мы вместе.

Неля какое-то время не отвечает, но я в восторге от своей идеи. Кажется странным, что мы не додумались до этого раньше.

– Ты, кстати, знаешь, что Третьяков подарил свою галерею городу с условием, чтобы ее посещение было совершенно бесплатным, а когда император предложил ему за это дворянство – отказался, ответив, что купец никогда не сможет стать дворянином.

Наконец Неля возвращается в Сеть.

– А разве там можно снимать на телефон? У нас знакомые недавно из Москвы приехали, говорят, даже фотографировать в галерее запрещено.

Точно. Об этом я и не подумал. На улице по-прежнему идет дождь, и отправиться на прогулку тоже не вариант.

– Я бы пригласил тебя в кино. Но это будет извращение: транслировать весь фильм с экрана.

– Можешь пригласить меня в кино дома. Устроим сеанс одновременного просмотра.

Видимо, я уже совсем потерял голову, раз сам до этого не додумался.

– Отлично! Тогда я приглашаю тебя в кино. Только фильм выбираешь ты.

– А ты покупаешь попкорн, – смеется она тремя смайлами.

– Запросто! Говори адрес.

– Ты серьезно? Я же пошутила.

– А я нет. У вас же в городе есть доставка?

– Есть, конечно, но это совсем необязательно.

– Обязательно! У нас должно быть все одинаковое, чтобы получился эффект присутствия.

– Не могу поверить, что ты хочешь сделать это на самом деле.

– Можешь не верить. Просто напиши адрес.

Едва я успеваю отправить последнее сообщение, как заканчивается урок, а потом у нас физра и телефон приходится оставить в раздевалке.

Пока мы переодеваемся, пацаны то и дело косо поглядывают в мою сторону, и я внутренне готовлюсь к драке. Но они не решаются напасть, и я ощущаю новый прилив уверенности в том, что смогу их победить – и не только физически.

Однако эта непоколебимая уверенность длится всего один урок, пока мы бежим кросс и потом сдаем норматив по метанию мяча, потому что после, когда я весь из себя довольный возвращаюсь в раздевалку, то не обнаруживаю ни своих вещей, ни рюкзака.

– Быстро все отдали, – я сразу кидаюсь к Журкину, но тот жестко отпихивает меня:

– Отвянь, припадочный.

В тесноте небольшой комнатушки пацаны плотно обступают меня.

– Ты чего это удумал? – вылезает вперед Титов. – Типа в смертники записался? Нам Румянцева передала послание. Не боишься, что мы воспользуемся твоим советом?

Ответить я не успеваю, потому что сзади кто-то бьет меня по хребту. От неожиданности я падаю одним коленом на длинную лавку и ударяюсь плечом о шкафчик. Выпрямиться не успеваю – на голове у меня тут же оказывается куртка и удары начинают сыпаться со всех сторон: бьют по спине, по ногам, по голове.

Куртку держат крепко, и освободиться от нее не получается, я мотаюсь из стороны в сторону и слепо машу руками, пока меня не сбивают с ног. Голову застилает туман, боль разливается по всему телу, уши закладывает. Я призываю на помощь Максимуса, но он не приходит, а единственная мысль, которая застревает и крутится, крутится не переставая, что умирать мне нельзя, потому что я обещал Нелли попкорн.