Текст книги "Звезды сделаны из нас"

Глава 29. Глеб

Анастасии Вадимовне я позвонил в воскресенье и объяснил, что для организации мероприятия нам внезапно понадобилось немного денег. На самом деле для меня это огромная сумма: тысяч восемь или даже десять – из расчета по косарю на каждого выступающего, но в ее конверте я видел толстенькую пачку пятитысячных, поэтому так сказал.

Анастасия Вадимовна соглашается сразу, однако, когда я прихожу к ней за деньгами, объявляет: либо я забираю весь конверт, либо она не дает ничего. Так что приходится его взять – ведь я уже заключил с шоблой сделку.

* * *

В актовом зале, украшенном траурными лентами, на сцене устанавливают портреты Макарова и Алисы, ставят стол для цветов.

Народу собирается довольно много. Классы, у которых в это время занятия, снимают с уроков, а таких – вся старшая школа.

Сначала ведущий – Гуськов из класса Алисы – неторопливо излагает причину, по которой мы тут собрались, будто никто этого не знает, а потом передает микрофон директрисе, которая с дрожью в голосе рассказывает, что считает каждого ученика школы своим ребенком и что наши судьбы тревожат ее больше своей собственной. За ней выходят Жанна Ильинична и классная «ашек». Слова Жанны Ильиничны наполнены печалью, а речь ее коллеги сводится к нравоучению о вреде наркотиков, безответственности и глупости, от которой, по ее мнению, мы должны избавляться.

После них наступает очередь Алисиных друзей зачитывать свои речи.

Девчонки и учителя в зале всхлипывают. Видео, которое ребята сделали под песню «One Direction» с беззаботной и счастливой Алисой, вдруг болезненно цепляет и меня. Такое чувство, будто внутри движется лед, сквозь трещины в котором, разливаясь по всей груди, сочится нечто едкое и горючее. Изо всех сил пытаюсь запихнуть это обратно в себя, но получается плохо. Приходится даже выйти из зала, чтобы отдышаться.

Жизнь слепа и несправедлива. И какие бы объяснения ей ни придумывали люди, правильных ответов в ней нет и быть не может. Существуем только мы, наши поступки и их последствия.

Я застреваю в туалете перед зеркалом. Кажется, я изменился. Или черный цвет мне больше идет, или что-то со мной происходит новое. А может, я просто в последнее время слишком много думаю и это отображается на лице?

Сделать бы сейчас селфи и отправить Неле, чтобы она вынесла на этот счет свой вердикт. Но она обязательно ответит нечто вроде: «Парни, делающие селфи в зеркале, поумнеть не могут» или «Это у тебя от волнения живот прихватило», – чем немедленно развеселит, а расслабляться мне еще было рано.

Возвращаюсь в зал, как раз когда наступает момент прощания с Макаровым.

Журкин, Румянцева, Титов и прочие поднимаются один за другим на сцену и зачитывают речи.

«Саша Макаров, наш дорогой одноклассник, был всегда целеустремленным, решительным и смелым. Мы знали его как отличного надежного друга, умного, красивого и доброго человека… Не выразить словами, как нам всем будет не хватать Саши… Ведь пока мы помним наших друзей – они остаются для нас живыми…» – и все в таком духе, однако я слышу во всех голосах искреннюю грусть и волнение. Похоже, их действительно пробрало.

Я рад, что не скатился до мести, пускай и хотел. Я даже немного горд собой. Ну кто лучше меня может выдумать проблему, добиваться ее решения, а после бороться за то, чтобы вернуть все как было?

Когда шобла успешно заканчивает, Гуськов объявляет:

– А сейчас предлагаю посмотреть видео, которое ребята подготовили в память о Саше.

Гаснет свет.

Начинается видео. Играет музыка, и крупным шрифтом выплывает заголовок «Дорогому однокласснику Саше Макарову посвящается», после идут красиво смонтированные слайды, и я на несколько долгих секунд впадаю в прострацию.

Подобного поворота я не ожидал. И никто не ожидал.

На фотках Макаров, однако маловероятно, что это те самые фотографии, которые мне передала Анастасия Вадимовна. Эти были сделаны в школе, за гаражами, на улице во дворах, в подъезде. И почти на всех вместе с Макаровым фигурирую именно я.

Макаров прижимает меня за горло к стенке на физре, Макаров выливает мне на голову кисель в столовой, Макаров пинает меня на детской площадке… И все в таком духе.

Я с трудом пытаюсь сообразить, что вообще происходит, и тут ко мне подлетает классная. Она яростно шепчет:

– Это омерзительно и низко, Филатов!

– Это не я, Жанна Ильинична, – потрясенно лепечу я, словно первоклассник.

– Немедленно все исправь!

– Как?

– Откуда мне знать?

Видео обрывается. Все косятся в мою сторону.

– Филатов! – жестко произносит директриса в микрофон. – Выйди, пожалуйста, на сцену и объяснись.

Шобла возмущенно бухтит на своих местах, остальные присоединяются, так что мне ничего не остается, кроме как встать и на негнущихся ногах подняться на сцену.

Стоять перед уставившимися на меня зрителями мне не впервой, но сейчас я понятия не имею, что говорить. Пауза затягивается, волнение на местах усиливается. Директриса ерзает, классная показывает кулак.

– Все вы знаете, что Макаров не был мне другом, – произношу я в микрофон, но слышу совершенно чужой голос. – Я бы даже сказал, что он был моим врагом. Человеком, которому я неоднократно желал смерти.

По залу прокатывается вздох.

– Теперь Макарова нет. А вместе с ним нет и моих прошлых проблем. Никто ни докапывается, ни кидается, ни пытается самоутверждаться за мой счет. Никто не оскорбляет мою маму и не разбивает мне нос. Все тихо, спокойно, и жизнь моя стала ощутимо лучше. И все же, если бы я мог, если бы что-то зависело от моего желания или воли, я бы, не задумываясь, выбрал ту реальность, в которой Макаров по-прежнему жив. И дело тут не в прощении, как вы подумали. Чтобы простить, нужно время, а у меня его еще не было…

Краем глаза вижу, как Жанна Ильинична яростно жестикулирует, показывая, чтобы я закруглялся.

– Но без Макарова я бы никогда не стал тем, кем я стал, и не смог бы понять то, что понимаю сейчас. Именно Саша научил меня ценить добро и человечность. Научил делать выбор, отличая истинное от поверхностного. Он помог мне стать сильным, независимым и разумным. Показал важность любви, чести и достоинства.

– Большое спасибо, Глеб. – Рядом появляется директриса и хватается за микрофон: – Давайте переходить к концертной части нашей программы.

– И вот сейчас, сегодня, здесь, – тороплюсь я закончить свою мысль, – мы должны быть безгранично признательны ему за этот поучительный урок, который он преподнес всем нам ценой своей жизни.

В общем-то, хорошо, что директриса меня прогоняет. Сложно сказать, в какую степь можно было зарулить, развивая эту тему. И все же главное донести я успел.

Я действительно благодарен Макарову за все испытания, которые мне довелось из-за него пройти.

Ненависть напоминает огонь: с одной стороны, она способна быть беспощадной и разрушительной, а с другой – приносит очищение и избавляет от гнили и ржавчины.

Я выбрал путь очищения.

* * *

– Зачем ты это сделал? – Я подлавливаю Гальского на выходе из зала, когда мероприятие закончилось и все, наконец, повалили на выход. – Для чего подменил фотки?

Пацаны – класс седьмой, идут, оборачиваются, обсуждают меня. Один из них, встретившись со мной взглядом, показывает большой палец. Внезапно я заслужил всеобщее одобрение.

– А че такого? – Гальский смотрит с вызовом, но я чувствую: стоит немного надавить, и он мигом сдуется.

– Это из-за того, что я расплатился с тобой не деньгами?

– Я тут узнал, что ты всем ребятам денег пообещал, а от меня решил отделаться домашкой? Я что, по-твоему, такая дешевка?

– Думал, тебе домашка важнее.

– Откуда же мне было знать, что у тебя деньги есть? – Глаза его воровато бегают. – Просто в условиях рыночных отношений преимущество всегда у того, кто заплатит больше.

– Хочешь сказать, что тебе кто-то заплатил, чтобы ты вот так меня подставил?

– Наверное, я не должен называть тебе его имя, но у каждого секрета есть своя цена…

– Да пошел ты! – Я отпихиваю его от себя. – Мне все равно, кто это. Вы такие жалкие все. И как мне могло прийти в голову, что вас может что-то исправить? Это вы сами создали Макарова, потому что такими баранами должен кто-то управлять.

– Тебя зовут Глеб? – Возле нас появляются две девчонки из десятого и отвлекают меня от Гальского.

– Святоша меня зовут.

Они смеются так, словно я пошутил.

– Это мы знаем, – говорит одна из них. – Но не знали, что Глеб.

– А, ну ок. – Я не понимаю, что еще можно на это ответить, но они не уходят, зато Гальский, воспользовавшись возможностью, сваливает.

– Я – Лена, а она Таня, – сообщает зачем-то девчонка.

– Это здорово. Прекрасные имена.

Я вспоминаю вдруг, что собирался написать Неле, чтобы рассказать, как все прошло, и тороплюсь сбежать от них. Но Лена останавливает:

– Ты очень хорошо сказал. Честно и смело.

– Да, – подтверждает Таня. – Было очень круто!

– Спасибо, – немного смущаюсь я.

После такого комплимента сразу же слиться некрасиво, однако взгляд выхватывает в толпе Румянцеву, и я тут же догадываюсь, кто подогнал Гальскому фотки с издевательствами надо мной.

Извиняюсь перед девчонками и бегу ее догонять, а догнав, хватаю за локоть и немного оттаскиваю в сторону.

– И чего ты этим добилась?

– Фу, Святоша, убери от меня свои лапы, – делано морщится она, пытаясь освободиться. – Чего тебе от меня надо?

– Деньги хочу отдать за речь и траты на кинопроизводство.

– Я тебя не понимаю.

Не пересчитывая, вытаскиваю из кармана несколько тысячных купюр и кидаю ей под ноги. По ним, не заметив, тут же пробегает мелкий мальчишка. Одна из бумажек, подхваченная порывом воздуха, отлетает в сторону. Румянцева наклоняется, чтобы собрать деньги, а я ухожу.

Забираю в раздевалке куртку и, не дожидаясь, пока отпустят, отправляюсь домой. На сегодня я и так достаточно засветился.

* * *

Вечером мама опять в унылом настроении. В следующую субботу у Мишки день рождения, она купила ему в подарок очередной свитер и переживает, подойдет ли тот по размеру. Заставляет меня его мерить, но мне он заметно мал, так что она начинает причитать, что Мишка несчастный, потому что не смог вырасти таким же крепким и здоровым, как я. Что ему хорошо бы пройти витаминный курс, а еще лучше отправить его на море, но это стоит безумных денег, которых у нас нет.

Закрывшись в ванной, я пускаю в раковину струю воды, сижу и смотрю, как она течт.

Я готов отдать все, что у меня есть, лишь бы это прекратилось. Я бы очень хотел, чтобы мама была счастлива, и ее жизнь наконец наполнилась каким-то созидательным смыслом. Чтобы она думала о будущем, строила планы и радовалась.

В конце концов, Мишка еще совсем молодой и не инвалид. Посидит немного в своем рехабе, оклемается и заживет нормально. Люди и после тюрьмы восстанавливаются, находят работу, заводят семью.

– Не лей много воды, – кричит мама. – Ты же знаешь, что тарифы поднялись. Страшно подумать, сколько они нам в этом месяце насчитают.

Мне хочется их обоих встряхнуть и сказать, что вот Макаров хотел жить, но не может, а они могут, но не хотят. Однако ничем хорошим это не закончится.

Глава 30. Нелли

Будильник надрывается пронзительной трелью, ему аккомпанируют заунывный дождь и завывания ветра в открытой форточке. Сразу вылезать из теплой постели я отказываюсь: бунтую, торгуюсь с собой и наконец принимаю неизбежное: понедельник, осень, семь утра.

Мама тихонько стучится в дверь и, опасаясь разбудить Бореньку, заглядывает в проем:

– Неля, завтрак готов. Оладьи с кленовым сиропом и чай с шиповником, как ты любишь.

Ценю маму за умение создать нужную атмосферу: вернуть меня к жизни в такое гнилое утро могут только хрустящие блинчики в сиропе и кипяток с ароматом лета.

Превозмогая дрожь, поднимаюсь, шаркаю в ванную, там прихожу в себя под теплыми струями воды и долго разглядываю свою физиономию в незапотевшем островке зеркала. Так себе… До красы и гордости школы недотягиваю, а Оле Румянцевой вообще уступаю по всем статьям. Сегодня Глебу предстоит ответственное мероприятие, а меня ждет репетиция танца в паре с Артёмом, но свои проблемы волнуют гораздо меньше, чем возможные неприятности далекого друга.

Приканчиваю блинчики, допиваю чай, облизываю пальцы и, незаметно вытерев их о футболку, оживляю мирно спавший на столешнице телефон:

«Желаю удачи! Я с тобой».

В кои-то веки у мамы в салоне нет утренней записи, она не спешит, и я увязываюсь за ней – мой зонт остался в тепле и уюте шкафа, а дождь разошелся до ливня. Я пристраиваюсь под мамин, поднимаю жесткий воротник и, вцепившись в лямки рюкзака, затягиваю шарманку:

– Ма-а-ам…

– Снова вызывают к директору? – не на шутку пугается она, но я мотаю головой:

– Нет! Я хотела спросить о другом. Вот смотри: допустим, есть парень…

– У тебя появился парень?

От приправленной дурацким сном мысли, что Глеб мог бы быть моим парнем, екает в груди, щеки вспыхивают, но я неловко перепрыгиваю лужу и злюсь:

– Да не у меня! Точнее, не парень… Блин. Сделаем вид, что я этого не говорила.

Мама едва сдерживает торжествующую улыбочку, а я злюсь еще сильнее и рычу:

– Ладно! Чисто ги-поте-ти-чески! Как распознать: относится ли парень к девушке как к другу или с его стороны нечто большее?

– Очень просто. Попробуй вызвать у него ревность! – огорошивает мама, и мне становится дурно. Она целует меня в лоб и, оставив теплую рукоятку зонта в моей руке, вбегает на заднюю площадку гостеприимно распахнувшего двери автобуса. – Удачного дня! Напиши, что приготовить на ужин!

– Я задержусь. У меня репетиция! Олимпиады по физике…

Разворачиваюсь и бреду по разбитому тротуару к школе. От низких туч и тяжелых раздумий болит голова.

– Какая еще ревность? Это работает вовсе не так!..

Конечно же, мама неправа, у нее весь мир вращается вокруг любви, будто ничего другого не существует в природе. Но от ее предложения на лице расползается глупая улыбка. Я бы многое отдала, чтобы посмотреть, как Глеб ревнует, только вот с его стороны не было и намека на недовольство, когда я говорила про Артёма. Так, праздное любопытство. Вывод напрашивается сам собой, и он неутешительный. Мы просто друзья. Пора успокоиться. Точка.

Я прихожу в школу одной из первых, вместе с техничкой заваливаюсь в пустой сумрачный класс, по доброте душевной помогаю ей проветрить помещение, протереть доску и расставить стулья. Занимаю свой, на отшибе, и долго всматриваюсь в осень за окном.

Интересно, в Москве тоже ливень?

До столицы всего ночь на поезде, однако погода в моем городе иногда кардинально отличается от столичной: когда там валит снег, здесь сияет солнце, когда нас одолевает дождь, там стоит жара.

Если прогнозы все же совпали, надеюсь, что Глеб взял зонт.

Постепенно в класс сползаются сонные соученики, почти все со мной здороваются. Прогресс налицо: в прошлом мае о такой чести я не могла даже помыслить.

Висит гробовая тишина, разбавляемая гудением люминесцентных ламп и глубокими тяжкими вздохами, – пасмурное утро не располагает к бодрости и пустому трепу.

Я подавляю зевоту, прикрываю глаза, но цоканье каблуков Миланы заставляет мгновенно проснуться: ее я узнаю даже по звуку шагов.

Как ни странно, звезда молча плюхается за свою парту и, отрешившись от мира, углубляется в телефон. Только явление Артёма отвлекает ее от переписки: тот без стеснения машет мне и подмигивает:

– Нелли, не забыла? После шестого урока, только ты и я…

Прищурившись, Милана наблюдает за нашим приветствием, вишневые губы кривятся – не иначе как от выступившего яда.

Я пожимаю плечами, елейно улыбаюсь и отвечаю Артёму:

– Обижаешь! Только об этом и думаю!

Время занятий тянется, как вязкий кисель.

По совету Миланы я весь день начеку: ожидаю неприятностей, но их чудесным образом не случается – на переменах звезда и ее верные фрейлины разглядывают косметический каталог, в столовую не идут вообще, зато Клименко берет в буфете томатный сок, бежит через весь зал и устраивается рядом.

– Ну как, готова? – Медовые глаза лучатся оптимизмом и неприкрытым интересом. – Сегодня в нашем распоряжении малый зал. Елена занята, ключи у меня. Отработаем движения.

Он крутит на пальце связку с номерком кабинета, похабно скалится, но невинно хлопает медовыми глазами.

По спине ползут мурашки: он как кленовый сироп. Сладкий, липкий, и, кажется, я его переела…

Жадно глотаю минералку, давлюсь и хриплю:

– Тебе придется сложно, ибо я не умею даже нормально ходить и падаю на ровном месте.

– Я видел… – кивает он, намекая на позорную запись и мои трусы в цветочек, а я краснею как рак. – Не переживай. Ты в надежных руках.

– Попробую не отдавить тебе ноги. Я пойду, Артём. И ты лучше не опаздывай на физику!

Пасмурная промозглость за окнами перетекает в ранний вечер, в коридорах царит полумрак, хотя стрелки часов едва подкрались к трем пополудни.

Впереди вразвалочку шагает Артём, но, вспомнив обо мне, останавливается и заботливо отставляет локоть:

– Не повтори эффектную сцену с падением. Не хочу, чтобы малышня пялилась на твой зад.

В глубине души я бешусь и бунтую: на мой зад он не имеет решительно никакого права, но на деле с готовностью цепляюсь за его руку.

Странное предчувствие покалывает кончики пальцев, но я прибегаю к доводам разума и отгоняю паранойю: мы вместе по велению завуча. Просто танец. Просто совместный проект.

Артём подбирает в связке нужный ключ, чертыхаясь, с трудом проворачивает его в замке и впускает меня в малый зал – кабинете с высоченным потолком и черными глухими шторами на окнах.

– Добро пожаловать в логово ведьм! – провозглашаю я. – Здесь изредка показывают научно-популярные фильмы, а в остальное время царит кромешная тьма. Обожаю это место! В пятом классе наши общие товарищи решили, что оно идеально подходит мне в качестве жилья, и заперли меня тут до самого вечера.

Я нашариваю на стене выключатель, и над невысоким постаментом у стены вспыхивают ряды ярких ламп. Артём щурится, словно породистый кот, и, присвистнув, осматривается:

– Крипота. У меня мурашки размером со слона.

– Привыкай!

Я вздыхаю, прохожу к допотопному компьютеру, стыдливо спрятанному за ширмой, и обнаруживаю у монитора диск с названием: «Anoice. Autumn waltz», приготовленный Еленой. Щелкаю мышкой, и по помещению, попутно всколыхнув шлейф воспоминаний о недавней «междугородней» прогулке с Глебом, разносится нежный, искажаемый эхом мотив.

Артём в два шага оказывается рядом.

– Слышал, ты имеешь представление о танцах. Тогда будем действовать по старой схеме и просто доведем номер до автоматизма. Все получится, главное, чтобы на сцене не сдали нервы.

Он кладет на талию горячую руку, притягивает меня к себе и увлекает в танец, а я превращаюсь в желе. То есть, наверное, именно так себя и чувствует желе: ни сил, ни воли, ни связных мыслей.

Артём вовремя уворачивается от моих тяжеленных ботинок и подсказывает:

– Представляй на полу квадрат. Держи спину прямо. Расслабься.

И вдруг происходит то, чего я так страстно желала в начале сентября и до одури боялась в последние дни: его ладонь сползает ниже поясницы, в глазах зажигаются огоньки, похожие на отблески горящих спичек, а идеальный рот расползается в приторной ухмылке.

Я выпутываюсь из не в меру крепких объятий и отстраняюсь, но в следующий миг Клименко взвивается:

– Нелли, что не так?! Я помогаю, как могу. Постарайся не сбиваться с шага!

– Все так, прости… – бубню я, тщательно скрывая смущение. Мне показалось. Или нет?

Неопределенность становится комом в желудке. Приоритеты сместились, домогательства местной звезды больше не являются пределом моих мечтаний, но на репетициях мне придется оставаться с Артёмом наедине, причем в опасной близости.

Поскорее отделавшись от назойливой опеки Артёма, я влетаю в подъезд, первым делом достаю телефон и, переводя дыхание, хриплю:

– Глеб, как все прошло? Надеюсь, ты справился. А я откажусь, пожалуй. Моим партнером будет Клименко. Он ко мне лезет и заставляет нервничать. То есть я понимаю, в вальсе не обойтись без тесного контакта, но… Так ли нужно участвовать и блистать на дурацком школьном мероприятии? Это желание запоздало лет на десять!

Мне необходимо облегчить душу, найти поддержку и проверить в действии теорию мамы. Глеб должен разозлиться, отговорить меня от участия, согласиться, что наша идея изначально была тупой, приправить все сказанное шуткой и разрядить обстановку, и тогда я собственноручно наберу номер Миланы и с легким сердцем объявлю, что готова отойти в сторону.

Отправляю Глебу голосовое и, прислонившись к холодной обшарпанной стенке между первым и вторым этажами, жду ответа, но мой далекий друг не появляется в Сети.