Текст книги "В поисках древних кладов"

– Почти все мужчины и девушки на выданье отправились в Табас-Индунас. В полнолуние начнется танец Чавала, весь народ соберется в краале короля. Мы отдохнем здесь одну ночь и снова отправимся в путь, чтобы к полнолунию добраться до Табас-Индунас.

Дорога из Иньяти на запад превратилась в оживленный тракт, весь народ шел в королевскую столицу на праздник первых плодов. Мужчины выступали в составе своих полков, отличавшихся друг от друга одеждой, украшениями и окраской боевых щитов. Шли седые ветераны, сражавшиеся на юге с басуто, гриква и бурами, шли молодые воины, жаждущие впервые пролить кровь. Им не терпелось узнать, в какую сторону по окончании праздника Чавала направит король их копье – в той стороне они обретут почет, славу, станут мужчинами, а возможно, найдут смерть.

Вперемежку с воинскими полками шли отряды молодых незамужних женщин. Встречаясь по дороге, девушки прихорашивались и хихикали, бросая на холостяков томные взгляды вишневых глаз, а юноши выпячивали грудь и скакали, изображая пантомиму битвы – гийя. Они показывали, как омоют копья в крови и завоюют привилегию «войти к женщинам» и взять жен.

С каждым днем пути в Табас-Индунас дорога все больше заполнялась народом, толпа мешала их продвижению. Иногда им приходилось по полдня ждать своей очереди у брода: полки гнали скот, который служил им пищей в пути, и тащили за собой обозы. Парадное облачение каждого воина, его перья и коровьи кисточки были тщательно упакованы и вручены для переноски молодому ученику – личному носильщику.

Наконец в знойный полдень, в разгар лета, небольшой отряд Зуги, увлекаемый людской рекой, поднялся на гребень холма и увидел перед собой королевский крааль и столицу страны матабеле.

Столица раскинулась на несколько квадратных километров на открытой равнине, у подножия гранитных холмов с голыми вершинами, по имени которых она и была названа Холмы Вождей. Самый дальний холм назывался Место Убиения – Булавайо: с его отвесных утесов сбрасывали приговоренных к смерти.

Частоколы, выстроенные концентрическими кругами, разделяли город на несколько частей. Повсюду средоточием жизни матабеле были огромные загоны для скота, скот был источником их благосостояния, и теперь, когда на праздник пригнали стада со всех окрестностей, все загоны были переполнены тучными разноцветными животными.

Стоя рядом с белым, Ганданг копьем указывал на городские достопримечательности и с гордостью описывал их. Были там целые районы, где располагались полки, еще не пролившие ни капли крови, кварталы незамужних девушек, места, где проживали семейные пары; хижины были одинакового размера и стояли в строгом геометрическом порядке, соломенные крыши золотом сверкали на солнце. Земля между ними была чисто выметена и плотно утоптана тысячами босых ног.

– Вон королевская хижина. – Индуна указал на огромное коническое сооружение, стоявшее особняком на отдельном огороженном дворе. – А вон там живут жены короля. – За высоким забором стояла сотня хижин поменьше. – Мужчину, который войдет в эти ворота, ждет смерть.

Ганданг привел Зугу в небольшую акациевую рощу, раскинувшуюся за пределами главного частокола. В нескольких шагах от нее протекал ручей. Впервые за несколько дней они выбрались из плотной толпы. Вся равнина вокруг городских стен была застроена временными жилищами прибывших отрядов, но участок вокруг рощи оставался свободным, словно простым людям вход туда был воспрещен.

– Когда я увижу короля? – спросил Зуга.

– Не раньше, чем кончится праздник, – ответил Ганданг. – Король должен пройти ритуальное очищение, но тебе оказана большая честь – он послал дары. – Острием копья сын Мзиликази указал на вереницу молодых девушек, выходящих из ворот частокола. Каждая из них с легкостью несла на голове, не поддерживая руками, большой глиняный горшок.

Девушки шли той особенной грациозной походкой, какая свойственна африканкам; они плавно переступали, выпрямив спину и неспешно покачивая бедрами, при каждом шаге крепкие незрелые яблоки их грудей весело подпрыгивали. Они вошли в небольшой лагерь Зуги в роще и опустились на колени, преподнося дары.

В некоторых горшках было густое просяное пиво, кислое и пузырящееся, в других – простокваша из коровьего молока – имаас, основной продукт питания нгуни, в третьих – большие ломти жирного мяса, жаренного на открытых углях.

– Эти дары – большая честь, – повторил Ганданг, сам явно удивленный щедростью короля. – Все-таки Тшеди, твой дед, был его верным другом.

Вскоре Зуга обнаружил, что на него снова навалилось безделье. Надо было чем-то заполнить долгие дни ожидания. Здесь, однако, никто не мешал ему бродить по городу и окрестностям, за исключением, разумеется, запретных мест – королевского двора и женских кварталов.

Он зарисовывал яркие картины предпраздничной суматохи. Днем, в разгар жары, берега реки были усеяны мужчинами и женщинами, их бархатисто-черная кожа блестела от воды – они купались и мылись перед танцами. На каждом дереве в радиусе нескольких километров были развешаны для просушки накидки и меха, перья и плетеные украшения. Легкий ветерок трепал и развевал их, стряхивая дорожную пыль.

Он проходил мимо стаек молодых девушек – они заплетали друг другу волосы, умащивали маслом и натирали разноцветной глиной, хихикали и махали Зуге руками.

Поначалу Зугу озадачивало, как при таком сборище народа будет поддерживаться гигиена, но потом он заметил, что за городскими стенами есть участок, заросший густым кустарником, и на заре и в коротких сумерках туда ходят и мужчины, и женщины. В этом кустарнике жили вороны и коршуны, шакалы и гиены, они служили городскими санитарами.

Заинтересовавшись жизнедеятельностью города, Баллантайн обнаружил, что купание и стирка разрешены только ниже определенного места, отмеченного особенно высоким деревом или другой приметной чертой, и что женщины наполняют кувшины для питья и приготовления пищи выше этого места.

Даже огромный загон для коров посреди города помогал содержать город в чистоте. Он служил ловушкой для мух. Насекомые откладывали яйца в свежий коровий навоз, но копыта многотысячных стад, круживших по загону, втаптывали их в землю прежде, чем мухи успевали вывестись.

Зуге следовало бы радоваться, что он живым добрался до этого пристанища и что его тело, которое могло быть пронзено копьем, теперь не попадет где-то в глуши гиенам на обед, но он не испытывал ни особой радости, ни покоя.

Чтобы заполнить дни ожидания, майор поставил перед собой определенную задачу. Он делал зарисовки, чертил карты города, отмечая слабые места в его обороне, места, где в случае атаки будет легче всего проникнуть в город и добраться до жилища короля. Он зарисовывал униформу различных отрядов, отмечал цвета щитов и другие признаки, помогавшие различить их на поле боя. Задавая Гандангу невинные на первый взгляд вопросы, он выяснил численность воинов в каждом полку, их возраст и боевой опыт, имена и особенности характера возглавляющих их индун, места их квартирования.

Он обнаружил, что с тех пор, как Томас Харкнесс начертил свою карту, в стране матабеле многое изменилось, и Зуга отмечал эти перемены и делал свои выводы.

Далее, чтобы заполнить дни ожидания, он принялся разрабатывать план боевой кампании против короля Мзиликази, рассчитывать потребность в живой силе и оружии, составлять схемы доставки войск и продовольствия, продумывать маршруты походов и наиболее эффективные способы заставить отряды матабеле принять бой. Зуга был солдатом, он, как и все солдаты, лелеял мечту, которая может претвориться в жизнь только путем военных действий.

Ничего не подозревающий Ганданг был польщен интересом белого человека и с гордостью за могущество своего народа и его достижения отвечал на все вопросы.

Несмотря на занятие, которое выдумал себе майор, дни тянулись еле-еле.

– До конца праздника король не даст тебе аудиенции, – повторял молодой воин, но он ошибся.

Вечером накануне праздника в лагерь в акациевой роще вошли два пожилых индуны. Над серебристыми шапками коротко подстриженных волос покачивались голубые перья цапли. Ганданг приветствовал их с глубоким уважением, внимательно выслушал и подошел к Зуге.

– Они отведут тебя к королю, – коротко сказал он.

Перед хижиной короля горели три небольших костра. Около среднего скорчилась морщинистая, похожая на обезьяну фигура. Покачиваясь на корточках, колдун напевал сквозь беззубые десны магическое заклинание и время от времени бросал в один из больших глиняных горшков, булькавших на кострах, то щепотку какого-то порошка, то побег травы.

Колдуна украшали неизменные атрибуты его профессии – высушенная кожа ящериц и змей, когти орла и леопарда, надутый мочевой пузырь льва, череп обезьяны, зубы крокодила, закупоренные тыквенные фляжки с зельем и порошками, рог дукера, в который собиралась кровь жертв, другие загадочные талисманы и эликсиры.

Он дирижировал всем праздником, посвященным сбору первых плодов урожая, – самым важным событием в календаре матабеле. На празднике благословлялись стада и назначалась военная кампания, в которую отправятся амадода, чтобы чем-то занять себя после сезона дождей. Поэтому собравшиеся индуны следили за приготовлениями внимательно и благоговейно.

Вокруг костров на корточках сидели человек тридцать – старейшины, старшие индуны, личные советники короля. Дворик был переполнен. Над собравшимися метров на девять возвышалась покатая соломенная крыша королевской хижины, верх ее терялся в темноте.

Крыша была сплетена искусно – соломинки складывались в хитроумные узоры. Перед низким дверным проходом стояло кресло европейской конструкции. Зуга догадался, что это, должно быть, то самое кресло, которое двадцать лет назад подарил королю его дедушка Моффат, или Тшеди.

– Байете! Мзиликази, Великий Черный Слон матабеле.

Ганданг научил Зугу правилам этикета, официальным приветствиям и рассказал, как вести себя с королем.

Баллантайн пересек узкий дворик и нараспев перечислил хвалебные имена короля. Он не выкрикивал их, не полз на коленях, как сделал бы подданный, нет, он был англичанин и офицер королевы.

Тем не менее, не доходя метров трех до королевского кресла, Зуга присел на корточки, чтобы его голова оказалась ниже головы короля, и стал ждать.

Человек в кресле оказался гораздо меньше ростом, чем он ожидал от воина с такой грозной репутацией. Когда глаза привыкли к темноте, майор разглядел, что ноги и руки короля невелики и изящны, почти как у женщины, но колени, изуродованные подагрой и артритом, чудовищно распухли.

Король был стар, никто не знал, сколько ему лет, но на рубеже столетия он уже был доблестным воином. Его мускулы, когда-то крепкие, растянулись так, что живот свисал на колени и кожа пестрела растяжками, как у беременной женщины.

Его голова казалась слишком большой для узких плеч, она едва держалась на шее, но из складок обвислой кожи на гостя внимательно смотрели яркие, живые глаза.

– Как поживает мой старый друг Тшеди? – спросил король писклявым, тонким голосом.

Зуга в последний раз видел деда по материнской линии двадцать лет назад; он запомнил только длинную развевающуюся белую бороду.

– Очень хорошо, – ответил Зуга – Он шлет вам привет и наилучшие пожелания.

Старик в кресле удовлетворенно кивнул большой нескладной головой.

– Можешь преподнести дары, – разрешил он, и оттуда, где сидели индуны, донесся легкий гул голосов.

Даже колдун у костра поднял глаза, когда три воина Ганданга, сгибаясь под тяжестью, внесли огромный бивень и опустили перед креслом короля.

Колдуну явно не понравилось, что кто-то посмел прервать церемонию ритуального очищения и отвлек всеобщее внимание от его персоны. Он с двумя помощниками снял с огня дымящийся горшок, поднес его к трону и опустил между ног короля, обставив эти действия как помпезное представление.

Колдун и его помощники подняли большую накидку из вышитой шкуры леопарда и растянули ее, как палатку, над креслом короля, так, чтобы под ней скапливался пар, поднимавшийся из горшка. С минуту из-под мехового одеяла доносились приступы кашля, потом колдун убрал накидку. С короля ручьями стекал пот, он задыхался, из покрасневших глаз лились слезы, но с кашлем из него исторглись все демоны, а слезы и пот очистили его тело.

Собравшиеся в почтительном молчании ждали, пока король переведет дыхание. Колдун удалился готовить следующую порцию варева. Все еще хрипя и кашляя, король запустил руку в сундучок, стоявший позади кресла, и вытащил запечатанный пакет, присланный Зугой.

– Скажи эти слова. – Король протянул пакет гостю, требуя, чтобы тот прочел письмо.

Король был неграмотен, но тем не менее хорошо понимал назначение письменности. Почти двадцать лет он вел переписку с дедом этого белого человека, и тот всегда присылал письмо с одним из послушников своей миссии, чтобы тот прочитал его королю и записал ответ.

Зуга выпрямился и вскрыл пакет. Он прочитал послание вслух, попутно переводя с английского, и слегка приукрасил первоначальный текст.

Когда он закончил, старейшины племени погрузились в почтительное молчание, и даже король по-иному, с уважением взирал на стоявшего перед ним высокого человека в великолепном наряде. Отсветы костра плясали на полированной латуни пуговиц и блях парадного мундира майора, алая ткань, казалось, полыхает, как языки пламени.

Колдун подошел к королю, неся горшок с дымящимся снадобьем, и хотел снова вмешаться, но Мзиликази раздраженно отогнал его.

Зуга понимал, что настал момент, когда интерес короля достиг высшей точки, и вкрадчиво спросил:

– Видит ли король эти знаки моей королевы? Это ее особые знаки; такой знак должен иметь каждый правитель, он доказывает его власть и незыблемость его слов.

Гость обернулся и сделал знак носильщику, стоявшему на коленях у ворот позади него. Перепуганный парень подполз к ногам майора и, не осмеливаясь поднять глаза на короля, вручил Зуге небольшую коробочку из-под чая, в которой лежали резная печать из слоновой кости и палочки воска.

– Я изготовил такую печать для короля, чтобы все знали его власть и могущество.

Мзиликази не мог скрыть любопытства; он вытянул шею и подозвал гостя поближе. Зуга опустился перед ним на колени и расплавил воск в крышке от чайницы, подогревая ее свечкой, зажженной от костра. Подготовив воск, он прижал к нему печать и, когда воск застыл, протянул оттиск королю.

– Это слон. – Мзиликази с едва скрываемым изумлением узнал изображение зверя.

– Великий Черный Слон матабеле, – подтвердил Зуга.

– Скажи эти слова. – Король коснулся надписи по краю печати и велел перевести ее.

– Мзиликази, Нкоси Нкулу.

От восторга король захлопал в ладоши и передал отпечаток старшему индуне. Восковой оттиск переходил из рук в руки, все ахали и прищелкивали языками.

– Бакела, – сказал король Зуге. – Приходи ко мне на следующий день после церемонии Чавала. Нам нужно о многом поговорить.

Взмахом руки он отпустил молодого белого человека в роскошном наряде и безропотно отдался заботам настырного лекаря.

После полуночи взошла полная луна, и, приветствуя ее, люди подбросили в костры свежих дров. Забили барабаны, началось пение. До этой минуты ни один человек не смел собрать ни зернышка из нового урожая, восход луны возвещал о начале Чавала, танце первых плодов, и весь народ предавался веселью.

На следующее утро начался праздник. Многочисленные полки выстроились перед королем, колонной вошли на обширную арену огороженного частоколом загона для скота, и земля сотряслась от топота шагающих в унисон босых пяток. Двадцать пять тысяч закаленных, мускулистых, хорошо обученных воинов одновременно поднимали ноги до уровня плеч и с силой обрушивали на землю.

– Байете! – приветствовали они короля.

– Байете! – снова топнули ноги.

– Байете! – раздалось в третий раз, и танец начался. Ступая след в след, покачиваясь и распевая, полки подходили к тронному креслу Мзиликази. Сложные фигуры исполнялись одновременно и так слаженно, что можно было подумать, что шествует одно-единое существо. Шиты скрещивались и разворачивались, как чешуя громадной рептилии, пыль клубами нависала над рядами танцующих, и они появлялись из завесы, как привидения. Вокруг их ног мелькали юбки из хвостов циветты, из шкур обезьян, лис и кошек, и казалось, будто люди отделились от земли и парят на облаке пыли в мягких волнах мехов.

Из рядов танцующих выходили лучшие бойцы и герои каждого полка, они с гордостью кричали «Гийя!», прыгали выше головы, яростно пронзали копьем воздух и выкрикивали боевой и победный клич. Под жарким солнцем пот увлажнял их тела и стекал крупными каплями.

Вздымавшиеся волны всеобщего возбуждения охватили Мзиликази, король один за другим осушал подносимые девушкой горшки с пивом, глаза его вылезли на лоб, и он не мог больше сдерживаться. Он с трудом поднялся с кресла и заковылял на опухших, изуродованных ногах. Воины расступились, освобождая ему место.

– Мой отец – лучший танцор в стране матабеле, – сказал Ганданг, сидевший на корточках возле Зуги.

Старый король попытался подпрыгнуть, но не сумел оторваться от земли. Он шаркал ногами, разводил руками, будто что-то хватая, пронзал воздух игрушечным копьем.

– Вот так я убил Баренда из племени гриква, и так погибли его сыновья.

Народ взревел.

– Слон танцует, и земля трясется. – Топот десяти тысяч босых ног подстрекал короля кружиться в жалкой пародии на могучие танцы юных воинов.

– Так я дал пинка тирану Чаке, и так я отрезал перья с головных уборов его гонцов и отослал их обратно, – визжал Мзиликази.

– Байете! – гремел народ. – Отец всего мира! Через несколько минут, истощив силы, король рухнул в пыль. Ганданг и двое других сыновей короля, сидевших в полукруге среди индун, вскочили на ноги и подбежали к нему.

Они осторожно подняли отца и отнесли обратно в кресло. Лобенгула, старший сын короля, принес ему еще один горшок с пивом. Пиво потекло по подбородку и залило тяжко вздымавшуюся грудь.

– Пусть народ танцует, – выдохнул король, и Ганданг вернулся к Зуге и снова сел на корточки рядом с ним.

– Король очень любит танцы, почти так же, как войну, – пояснил он.

Ряд за рядом пошли девушки, их темная кожа поблескивала в ярких лучах полуденного солнца. Все, что на них было надето, – это крохотные бисерные фартучки, едва прикрывавшие темные треугольники. Они пели ясными, нежными голосами.

Мзиликази снова поднялся с кресла и заковылял, чтобы потанцевать с ними. Он прошелся перед первым рядом и взметнул к небесам ритуальное боевое копье, дирижируя их пением. Король танцевал, пока не упал опять, и сыновья еще раз отнесли его в кресло.

К ночи майор устал до изнеможения. Высокий галстук парадного мундира натер шею, пот, стекая по плотной алой материи, оставлял темные пятна. От пыли и яркого света глаза покраснели и воспалились, голова разболелась от рокота барабанов и гула голосов матабеле, после пива из сорго мучила жажда, язык распух и стал шершавым, от непривычного сидения на корточках ныли ноги и спина, а король все еще танцевал на кривых ногах, хромая, выпячивая грудь и повизгивая.

На следующее утро Мзиликази снова восседал на троне. Перенесенные накануне испытания не оставили на нем никакого следа, так что, когда на арену выпустили быка Чавала, сыновьям пришлось удерживать отца, чтобы он не выскочил на арену убивать быка голыми руками.

Из каждого полка было отобрано по одному самому сильному воину. Они разделись до набедренных повязок и ждали, присев на корточки по обе стороны кресла Мзиликази.

Бык выскочил на арену, высоко подняв голову, увенчанную могучими рогами, вздымая копытами красную пыль и бешено сверкая глазами. Он был глубокого, без единого пятнышка черного цвета, с высоким горбом и лоснящимися боками.

Из всех королевских стад выбрали самое красивое животное в стране матабеле. Бык высокомерно прошелся по арене, фыркая и опуская голову, чтобы подцепить кривым рогом все, что попадалось на пути.

Сыновья удерживали короля, но он вырывался изо всех сил и от возбуждения брызгал слюной. Наконец он поднял копье и, потрясая им, прокричал:

– Булала инкунзи! – Убейте быка!

Воины вскочили на ноги, отдали приветственный салют королю, выскочили на арену и рассредоточились полукругом, инстинктивно повторяя джикела – маневр, которым окружали врага.

Черный бык развернулся им навстречу и резко притормозил передними ногами. Мотая головой, он оценивал силы нападавших. Потом вздул огромные мускулы, выбрал в жертву человека, шедшего посреди строя, и ринулся на него.

Выбранный им воин стоял на месте, приглашающим жестом раскинув руки; бык наклонил голову и ударил его.

Воин принял удар грудью, Зуга ясно услышал, как хрустнула кость, но человек обхватил руками шею зверя и крепко вцепился в нее.

Бык пытался освободиться, он то нагибал голову, то высоко вскидывал, но человек держался крепко. Бык жестоко швырял его, но тело воина закрывало ему обзор, и животное остановилось. Строй бегущих людей сомкнулся вокруг него, и внезапно огромная горбатая туша скрылась под волной обнаженных черных тел.

Бык долго боролся, пытаясь удержаться на ногах, но воины дернули его за ноги и повалили. Он с тяжелым стуком упал на пыльную землю и громко замычал. Дюжина воинов схватилась за длинные рога и, налегая на них, как на рычаг, начала разворачивать голову относительно громадной неподвижной туши, прижатой к земле. Медленно, обливаясь потом, они поворачивали голову, бык лягал копытами воздух, его мычание становилось все более безнадежным и сдавленным.

Король подпрыгивал в кресле, визжа от возбуждения, публика ревела, как штормовой прибой на скалистом берегу.

Сантиметр за сантиметром поворачивалась огромная голова, и вдруг сопротивление прекратилось. Зуга услышал, как хрустнул позвоночник – сухой щелчок перекрыл рев собравшегося народа. Рогатая голова с легкостью прокрутилась еще на пол-оборота, на мгновение взметнулись к небу растопыренные ноги, и содержимое кишечника быка хлынуло жидкой зеленой рекой.

Обливающиеся потом воины подняли тушу на плечи, обнесли ее вокруг арены и положили у ног Мзиликази.

На третий и последний день праздника король вышел на середину пустого загона для скота. На обширном открытом пространстве его согбенная фигурка казалась хрупкой и маленькой, полуденное солнце палило так, что она почти не отбрасывала тени. Народ смолк, сорок тысяч человек смотрели на старика, и не слышалось ни шепота, ни вздоха.

В середине арены Мзиликази остановился и поднял над головой боевое копье. Он медленно повернулся и остановился лицом к югу. Ряды зрителей застыли. Он вытянул руку с копьем, постоял так с секунду, дожидаясь, пока напряжение сорока тысяч зрителей не повисло вязкой пеленой.

Потом король подпрыгнул и начал медленно поворачиваться. Толпа вздохнула, покачнулась и застыла опять, когда король нацелил копье на восток. Потом он подпрыгнул еще раз, намеренно дразня их и изматывая. Он искусно, как прирожденный артист, выбирал подходящий момент.

Внезапно рука с копьем дернулась, крошечное, похожее на игрушку оружие описало высокую дугу и вонзилось в опаленную солнцем землю.

– На север! – взревела толпа. – Байете! Великий Черный Слон зовет нас на север!

– Мы отправляемся на север, в поход против макололо, – сообщил Зуге Ганданг. – Я со своим отрядом ухожу на заре. – Он помолчал и кротко улыбнулся. – Мы еще встретимся, Бакела.

– Если будет угодно богам, – согласился майор. Индуна положил руку ему на плечо, чуть сжал и отвернулся.

Медленно, не оборачиваясь, он исчез в темноте, наполненной пением и рокотом барабанов.

– Твоим ружьям цены бы не было, если бы их не нужно было перезаряжать, – скрипел Мзиликази ворчливым старческим голосом. – Когда идешь с ними в бой, нужно иметь быстроногую лошадь: выстрелишь – и мчишься прочь перезаряжать ружье.

Зуга сидел на корточках возле кресла короля у него на дворе. Так он провел уже почти тридцать дней. Король каждый день присылал за ним, и ему приходилось выслушивать мудрые замечания Мзиликази и поглощать огромное количество полусырого мяса, запивая его пивом, горшок за горшком.

– Без лошадей они не успели их перезарядить, и мои воины нахлынули на них и смяли. Так мы разгромили гриква и подобрали на поле боя больше трехсот ваших драгоценных ружей.

Зуга согласно кивал и улыбался про себя, представляя, как амадода используют эту тактику против английского пехотного полка.

Мзиликази прервался, чтобы опрокинуть горшок пива. Потом его внимание привлек блеск одной из пуговиц на мундире Зуги. Он наклонился и дернул за нее. Гость с неохотой вынул из кармана складной нож, осторожно отрезал пуговицу и протянул ее королю. Мзиликази радостно ухмыльнулся и повертел ее на солнце.

«Осталось только пять», – иронически подумал Зуга.

Он чувствовал себя рождественской индейкой, которую ощипывают перышко за перышком. Его знаки отличия на лацканах и офицерские звездочки с погон, а также пряжка с пояса и кокарда со шлема давно перекочевали к королю.

– Письмо, – начал было Зуга, но Мзиликази весело помахал рукой, отказываясь думать о концессии.

Он, вероятно, на грани безумия и, несомненно, алкоголик. По подсчетам Зуги, король выпивал по тридцать литров пива в день и все-таки обладал хитрым и коварным умом и прекрасно знал свои слабые и сильные стороны. Мзиликази дразнил майора уже тридцать дней, точно так же, как на третий день праздника Чавала, когда все ждали, куда он бросит копье, дразнил весь народ.

Теперь при первом же упоминании о концессии король отвернулся от Зуги и занялся разбором дела молодой пары, стоявшей перед ним на коленях. Их обвиняли в преступлении, и они предстали перед королем в ожидании суда.

В этот день, болтая с белым человеком, король между делом принял посланников, принесших дань от трех подвластных ему вождей, наградил молодого пастуха, спасшего его стадо от льва, приговорил к смерти другого пастуха, замеченного в том, что тот пил молоко прямо из вымени доверенной ему коровы, выслушал донесение гонца из отряда, сражавшегося на севере против макололо, и теперь занялся делом юной пары.

Девушка была прелестна, с длинными изящными руками и ногами и красивым округлым лицом. Полные яркие губы прикрывали мелкие белые зубы. Она крепко зажмурила глаза, чтобы не лицезреть королевского гнева, ее тело содрогалось от ужаса. Мужчина, мускулистый юный воин, состоял в одном из отрядов для холостяков, которые еще не завоевали честь быть допущенными к обряду «войти к женщинам».

– Встань, женщина, дабы король мог видеть твой позор, – прогремел голос обвинителя.

Нерешительно, робко, не разжимая глаз, девушка оторвала голову от пыльной земли и села на пятки.

Над крошечным бисерным фартучком выпирал обнаженный живот, тугой, как барабан, и круглый, как спелый плод.

Король сгорбился в кресле, молча поразмыслил несколько минут и спросил воина:

– Ты отрицаешь это?

– Не отрицаю, Нкоси Нкулу.

– Ты любишь эту девку?

– Больше жизни, мой король. – Голос юноши звучал хрипловато, но твердо и без дрожи.

Король поразмыслил еще.

Зуга уже сотни раз сидел рядом с Мзиликази и видел, как тот вершит суд. Иногда его решения были достойны Соломона, иногда Баллантайн ужасался варварской жестокости приговоров.

Король всмотрелся в юношу, повертел в руках игрушечное копье, нахмурился и укоризненно покачал головой. Наконец он принял решение и протянул оружие юноше, стоявшему перед ним на коленях.

– Этим лезвием вскрой утробу женщины, которую любишь, и извлеки то, что нарушает закон и обычай, а потом вложи мне в руки.

В ту ночь Зуга так и не уснул. Он сбросил одеяло и пошел к опушке акациевой рощи. Его вырвало, с рвотными спазмами исторгался ужас перед увиденным.

Наутро крики девушки еще звенели у него в ушах, но король был весел и словоохотлив. Он горшок за горшком вливал в гостя кислое пиво, хотя у того выворачивало нутро, и вспоминал случаи из своей долгой, богатой событиями жизни. С задумчивой старческой ностальгией он ярко описывал ему детство и юность, проведенные в далекой стране Зулу.

Вдруг неожиданно, безо всякого перехода он велел Баллантайну:

– Скажи слова из своей бумаги.

Зуга вновь прочитал ему условия концессии. Король внимательно выслушал и ненадолго задумался.

– Охотиться на слонов и рыть ямы, – пробормотал он. – Ты требуешь не очень многого. Напиши, что ты будешь делать это в землях ниже реки Замбези, к востоку от Иньяти и выше Лимпопо.

Не будучи вполне уверенным, что на этот раз король говорит серьезно, майор быстро приписал это условие к доморощенному юридическому документу.

Потом он поднес трясущуюся руку короля к бумаге, и тот вывел большой корявый крест.

«Мзиликази: его печать».

Король с детским наивным восторгом приложил восковую печать. После этого он передал ее индунам, чтобы те восхитились, и склонился к Зуге.

– Теперь ты получил все, что хотел, и, наверно, уйдешь от меня. – В слезящихся глазах сквозила печаль.

Зуга почувствовал укол совести, но ответил без обиняков:

– В сезон дождей я не могу охотиться, к тому же в моей стране за морем меня ждет много дел. Я должен уйти, но я вернусь, Нкоси Нкулу.

– Я дам тебе дорогу на юг, Бакела-Кулак. Уходи с миром и возвращайся поскорее, твое присутствие радует меня, твои слова полны мудрости, редкой в людях столь молодого возраста.

– Оставайся с миром, Великий Слон. – Зуга поднялся и вышел с королевского двора.

Шагал он легко, на душе было радостно. В нагрудном кармане мундира лежала концессия, в сундуке хранилось двадцать пять килограммов самородного золота, с ним была каменная птица Зимбабве и три отличных слоновьих бивня, чтобы купить право на проход. Перед ним открывалась дорога на юг, к мысу Доброй Надежды и в Англию.

Ветер, слабый отголосок муссона, дул с берега, но небо нависло низкими серыми облаками, перламутровой пылью налетали шквальные порывы дождя.

Канонерская лодка приближалась к берегу. Мичман Феррис, самый младший офицер на «Черном смехе», проводил визирование с подветренного борта и тихо сообщал данные старшине-сигнальщику, а тот быстро вычислял расстояние до берега. Одновременно он записывал данные на штурманской грифельной доске, чтобы капитан в любую минуту мог посмотреть с мостика вниз и проверить собственные результаты.

На носу стоял матрос с лотлинем. Он считывал с отметок на лине показания глубины, выкрикивал их и снова, развернувшись, забрасывал линь вперед. Груз погружался в воду, и, когда нос «Черного смеха» проходил мимо места, где он затонул, матрос опять считывал показания.

– Шесть саженей на лотлине!

Клинтон Кодрингтон вел корабль, руководствуясь выкриками лотового, углами, которые Феррис замерял для характерных черт берегового ландшафта, оттенком воды, бурунами и водоворотами, образуемыми приливом на отмелях и банках, а также инстинктом моряка. Он нимало не доверял карте, начерченной тридцать лет назад капитаном королевского флота Оуэном.