Текст книги "В поисках древних кладов"

– Изменить курс на один румб к берегу, – тихо приказал капитан рулевому.

Корабль повернул к земле, и все учуяли принесенный ветром запах.

– Воняет невольничьим кораблем! – свирепо воскликнул Феррис, и в тот же миг впередсмотрящий на топе мачты громко крикнул:

– Дым! Дым на правом берегу реки.

– Далеко ли вверх по течению?

– Километра три, а то и больше, сэр.

Впервые после выхода из Занзибара Клинтон позволил себе поверить, что успел вовремя. Он изо всех сил торопился на Рио-Саби в ответ на душераздирающий призыв женщины, которую любил.

– Приготовьтесь к боевым действиям, мистер Денхэм, но не выкатывайте орудия. – Он старался говорить ровно и официально, но лейтенант усмехнулся.

– Ей-Богу, мы их застигли на месте преступления. Поздравляю, сэр.

Команда, выстроившись в очередь к оружейному складу за пистолетами и абордажными саблями, засмеялась и развеселилась.

«Черный смех» рассекал бурлящую белую воду на отмели. На мгновение он коснулся днищем песка, но сошел с мели и помчался по тихой темно-зеленой воде речного устья. Клинтон кивнул Денхэму:

– Теперь можете выкатить орудия.

Он откладывал это до последней минуты, потому что не хотел в ответственный момент прохождения через отмель нарушать правильное расположение корабельного балласта. Зловеще загрохотали лафеты, «Черный смех» обнажил клыки и под боевыми парусами, бешено молотя бронзовым винтом, под крики вооруженной команды нырнул в лабиринт проток Рио-Саби, как хорек в кроличью нору.

Держась глубокого зеленого протока между светлыми песчаными берегами, Клинтон прошел первый поворот. Отлив кончился два часа назад, приливная волна мощно подталкивала корабль, лотовой сообщал хорошую глубину. Клинтон спокойным тоном подавал команды рулевому, пытаясь скрыть нетерпение

– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул Феррис и указал за борт.

Рядом плавал предмет, который все сначала приняли за черное бревно. Они проплыли мимо, бревно закачалось в их фарватере, и только тут Клинтон понял, что это человеческий труп. Живот трупа раздулся от газов и блестел, конечности скрючились, как ветви дерева, пораженного молнией. Скривившись от отвращения, Клинтон вернулся к управлению кораблем.

– Одерживай! – скомандовал он рулевому.

Они миновали широкую дугу протока между мангровыми рощами, и перед ними во всю ширь раскинулось речное устье.

Клинтон скомандовал:

– Прямо руля!

Его голос был ровным, в нем не слышалось никаких чувств – ни торжества, ни уныния. Дым поднимался с берега реки. В подзорную трубу капитан разглядел лишь развалины длинных низких построек, крыши которых сгорели и обвалились. Создавалось впечатление, что их подожгли преднамеренно.

В дыму кружили на распростертых крыльях бесчисленные стаи птиц: канюки и коршуны, грифы и питающиеся падалью аисты марабу. Казалось, вместе с дымом они возносятся к самому брюху нависших муссонных туч, и дневной свет меркнет от их крыльев. Давящую тишину нарушал лишь приглушенный птичий крик. Река была пуста.

Клинтон с офицерами молча взирали на широкий пустынный простор Рио-Саби. От одного поросшего мантрами берега до другого ничто не нарушало ее зеленый покой. В полном молчании «Черный смех» приблизился к черным разрушенным баракам. С суровыми неподвижными лицами они смотрели на горы трупов, стараясь не выказывать ужаса перед страшной заразой, притаившейся в пальмовых рощах, скрывая и охватившее их разочарование: якорная стоянка была покинута, «Гурон» ушел.

– Стоп машина! – нарушил тишину голос Клинтона. – Отдать левый якорь!

Денхэм и Феррис повернулись к капитану, и тщательно сохраняемая бесстрастность их лиц сменилась недоверчивым ужасом: Кодрингтон собирался высадить на берег разведывательный отряд. Они вернутся и принесут на борт заразу, корабль будет обречен.

Носовой якорь ударился о глинистое дно реки, и «Черный смех» резко крутанулся. Приливная волна развернула его во всю длину поперек узкого протока, а якорь удерживал корабль на месте. Теперь его нос был направлен вниз по реке, в сторону моря.

Клинтон тотчас же скомандовал:

– Малый вперед!

Корабль разрезал приливную волну, и был отдан приказ:

– Поднять якорь!

Весело лязгнула паровая лебедка. Офицеры вздохнули с облегчением, и Денхэм даже позволил себе улыбнуться. Капитан воспользовался якорем всего лишь для того, чтобы побыстрее развернуть корабль и избежать сложных и опасных маневров в узком протоке под напором приливной волны.

Якорь с вязким черным илом, налипшим на лапы, подняли на борт, и Клинтон отдал еще несколько команд.

– Средний вперед!

Пробиваться к открытому морю с большей скоростью он не осмеливался.

– Снять боевые посты!

Врага не было, сражаться было не с кем. Тяжелые длинноствольные 163-миллиметровые пушки вкатили, и «Черный смех» стал лучше слушаться руля.

– Мистер Феррис, нужно окурить корабль.

Дым от ведер горящей серы разъест им глаза, много дней в воде и пище будет ощущаться сернистый привкус, но страх Клинтона перед оспой перевешивал соображения удобства, и, кроме того, криво усмехнулся он, любая перемена вкуса солонины и черствого хлеба – обычного рациона на «Черном смехе» – будет только к лучшему.

Улыбка быстро слетела с губ капитана. От одного краткого взгляда на бараки ему стало не по себе, гнев жег холодным острым лезвием, как абордажная сабля за поясом.

– Мистер Денхэм, – тихо сказал он. – Будьте добры, проложите курс к мысу Доброй Надежды. Мы ляжем на него, как только отойдем от берега.

Он подошел к планширу. Его мысли были заняты управлением кораблем – нужно было вывести «Черный смех» из зловонной зеленой реки в открытое море, он размышлял также и над планом боевых действий против «Гурона».

Намного ли стройный клипер опередил его канонерскую лодку? Письмо Робин Баллантайн было датировано 16 ноября, а сегодня – 27-е. Одиннадцать дней. Слишком долго. Он мог лишь надеяться, что Робин сумеет, как и обещала, отсрочить отплытие.

Клинтон взглянул через плечо на голубой столб дыма у горизонта. Давно ли горят бараки? Дня три или четыре, не больше, решил он скорее с надеждой, чем с уверенностью. Но все равно фора слишком велика. Он видел, как быстро идет клипер по ветру – он летит, как ласточка, как ведьма на помеле. Даже с восемьюстами рабами в трюмах и полными бочками воды он играючи обойдет «Черный смех» при любом ветре чуть сильнее легкого бриза. Единственное преимущество «Черного смеха» заключалось в том, что «Гурону», чтобы держаться пассатов, придется отойти далеко от берега и пройти на ветре всю линию побережья континента, а канонерская лодка могла срезать сторону треугольника и держаться берега. Преимущество было небольшим, всего в сотню лиг, и в конечном счете все будет зависеть от ветра.

Кодрингтон поймал себя на том, что колотит кулаком по планширу и впился взглядом в горизонт с такой яростью, что свободные от вахты матросы у подветренного борта поглядывали на него с любопытством.

Он с трудом овладел собой и бесстрастно сцепил руки за спиной, но глаза все еще сверкали бледно-сапфировым пламенем, а губы побелели. У него едва хватило терпения дождаться, когда наконец придет время положить «Черный смех» на нужный курс. Он склонился к переговорной трубе, соединявшей мостик с машинным отделением.

– Я хочу, чтобы вы показали, на что способна машина, – сказал он механику. – Впереди нас ждут двадцать пять тысяч фунтов призовых денег, но их корабль мчится, как заяц, и мне нужно, чтобы вы выжали из машины весь пар до последней капли.

Капитан выпрямился. Свежий ветер взъерошил золотистые волосы над загоревшим лицом. Он взглянул на небо и увидел тяжелую гряду подгоняемых ветром муссонных туч.

Этот ветер в полную силу бьет прямо в левый борт «Гурона», а при таком корпусе и парусной оснастке это, возможно, лучший для него угол бейдевинда.

Он знал, что у него нет ни малейших шансов найти клипер в открытом море – придется обыскать миллионы квадратных километров океана. Даже боевой флот с целой эскадрой фрегатов, разбросанных прямо по курсу беглеца, вряд ли сможет найти единственный корабль в бескрайних водных просторах.

Клинтон понимал, что его единственный шанс – достичь южной оконечности континента раньше «Гурона» и занять боевую позицию на траверзе узкого морского пути, огибающего мыс Пойнт. Как только клипер обогнет южный мыс, перед ним откроется вся ширь Атлантики, и он опять уйдет. При мысли о том, что американец ускользнет в бескрайние морские просторы, Клинтон судорожно стиснул челюсти. Если они опережают его на одиннадцать дней и все это время держится попутный ветер, «Гурон», может быть, уже сейчас подходит к обрывистым скалам мыса Пойнт. Он выкинул эту мысль из головы и сосредоточился на том, каким образом много дней и ночей выжимать из корабля максимальную скорость.

Робин искала предлога задержать отплытие «Гурона», хоть и знала, что промедление поставит под угрозу жизнь всех, кто находится на борту. Однако ее старания были напрасны. Манго Сент-Джон, в свою очередь, благополучно оправился от раны и последствий прививки и быстро восстановил силы и энергию. Предупреждение Робин об угрозе фронтового мора возымело на него действие, и он, как мог, подгонял команду, занимавшуюся погрузкой рабов. Они работали целыми днями и по ночам при свете веревочных факелов, смоченных в смоле. Команда не меньше капитана рвалась поскорее уйти с этой проклятой реки. Через четыре дня после начала погрузки все невольничьи палубы были установлены, весь груз принят на борт, и вечером, в разгар прилива, при последних отблесках дневного света и с первыми порывами дующего с берега ночного бриза, «Гурон» прошел над прибрежной отмелью, отдал рифы и приготовился ночью выйти в открытое море.

На заре они поймали устойчивый пассат. Манго развернул корабль и направил его под углом 45° к ветру, чтобы отойти подальше на восток, поймать течение мыса Игольного и двигаться по ветру, дующему с траверза.

Ароматный ветер с открытого моря, пролетевший многие тысячи километров, не коснувшись земли, омыл корабль и унес с него ужасающую вонь моровых бараков. Усилия Манго по поддержанию строгой гигиенической дисциплины помогали содержать трюмы в чистоте, в них не застаивался невольничий запах, и даже Робин, хоть и с неохотой, но не могла не признать его предусмотрительности и осторожности.

Он пожертвовал одной невольничьей палубой и увеличил расстояние между настилами с 50 до 80 сантиметров. Это не только создавало дополнительные удобства, но и облегчало доступ к палубам. Пока ветер и море были спокойны, в течение всего светового дня рабов выводили на прогулку. Высокое межпалубное пространство и широкие трапы позволяли выводить даже невольников с нижних палуб по пятьдесят человек зараз. На верхней палубе их заставляли танцевать под ритм племенных барабанов, в которые бил обнаженный татуированный африканец. Лязг цепей звучал скорбным аккомпанементом рокота барабанов и мелодичного пения невольников.

– Занятное дело эта татуировка. – Робин глядела на печальное представление, и Натаниэль остановился поболтать с ней. – Они татуируют детей, чтобы на них не позарились мы, работорговцы. Некоторые подпиливают или выбивают им зубы, как вон у того. – Он указал на мускулистого африканца в кругу танцующих, зубы которого были подпилены под острым углом, как у акулы. – Некоторые продевают кость в носы дочерям, вытягивают им сиськи – прошу прощения, мэм, я говорю по-простому – или надевают им медные кольца на шею, только чтобы работорговцы оставили их в покое. Говорят, что у дикарей это все считается красивым. Не во вкусах тут дело, а, мэм?

Робин видела, что увеличенное расстояние между палубами и регулярные прогулки хорошо сказываются на самочувствии невольников. Пока они прогуливались на верхней палубе, пустые невольничьи палубы с помощью судовых помп ополаскивали морской водой и промывали крепким раствором щелока. Но все равно невольничий запах постепенно пропитывал корабль.

Каждый невольник проводил на палубе по два часа через день. Во время прогулки Робин осматривала каждого из них в поисках признаков болезни или недомогания. Перед тем как отправить вниз, их заставляли выпить декокт из черной патоки и сока лайма, чтобы разнообразить скудный рацион, состоящий из мучной похлебки и воды, и устранить угрозу цинги.

Такое лечение хорошо действовало на невольников, и, что удивительно, они начали даже набирать вес – после прививки оспы и вызванной ею лихорадки все катастрофически исхудали. Рабы были покорными и смиренными, хотя случались отдельные стычки.

Однажды утром, когда партию невольников выводили на прогулку, одна красивая обнаженная женщина ухитрилась освободиться от цепей и, поднявшись на палубу, метнулась к борту и перепрыгнула через него в пенистый голубой фарватер мчащегося клипера.

На запястьях у нее все еще оставались железные наручники, но невольница держалась на плаву несколько долгих минут. Она медленно погружалась все глубже и глубже, и тягостно было смотреть на ее страдания.

Робин подбежала к планширу, ожидая, что Манго ляжет в дрейф и спустит шлюпку на помощь несчастной, но он с отрешенным видом молча стоял на юте и, едва бросив взгляд за корму, снова занялся управлением судном. «Гурон» уходил все дальше, голова рабыни превратилась в крохотную точку и исчезла в голубой воде.

Робин понимала, что невозможно остановить клипер и добраться до женщины прежде, чем она утонет, но все равно яростно пожирала капитана глазами с другого конца палубы, не находя слов, чтобы выразить гнев и возмущение.

Той ночью доктор без сна лежала в крохотной каюте и час за часом напрягала воображение, придумывая уловку, которая помогла бы задержать бег клипера к южному мысу.

Она подумала, не украсть ли одну из судовых шлюпок и не пуститься ли ночью в плавание, заставив Манго вернуться на ее поиски. Но, поразмыслив несколько минут, поняла, что снять шлюпку с найтовов и спустить ее на воду со шлюпбалки сможет только дюжина сильных мужчин, и, даже если ей это удастся, она была далеко не уверена, что Манго задержится хоть на минуту. Скорее всего, он уплывет и бросит ее на произвол судьбы, как бросил женщину-невольницу.

Ей пришла в голову мысль опрокинуть фонарь в грот-каюте и поджечь корабль, нанести «Гурону» такие повреждения, что ему пришлось бы зайти для ремонта в ближайший порт, Лоренсу-Маркиш или Порт-Наталь. При этом «Черный смех» получил бы возможность догнать их. Но потом она представила, что, когда пламя разбушуется, восемьсот человек, закованных в цепи, сгорят в трюме заживо, и с содроганием отринула эту мысль. Потеряв надежду, Робин попыталась уснуть, но сон так и не пришел.

В конце концов случай представился с самой неожиданной стороны. Великан-помощник имел слабость, единственную слабость, подмеченную доктором. Он был обжора и в своем роде гурман. Деликатесы, запасенные Типпу, занимали половину лазарета, и он никогда ни с кем не делился. Там были сушеное и копченое мясо и колбаса, сыры, от запаха которых навертывались слезы на глаза, деревянные ящики с банками консервов; при этом он, как правоверный мусульманин, не позволял себе ни капли алкоголя. Его нехватку Типпу возмещал поглощением огромного количества еды.

Аппетит его был на корабле постоянным объектом шуток, и Робин не раз слышала, как за столом в офицерской кают-компании Манго поддразнивает его.

– Если бы не ваша снедь, господин помощник, в трюме бы хватило места еще для сотни черных пташек.

– Держу пари, ваше брюхо обходится вам дороже, чем целый гарем самых избалованных жен.

– Пресвятое небо, мистер Типпу, то, что вы едите, месяц назад следовало похоронить по-христиански.

Одним из любимых лакомств великана был особенно зловредный паштет из копченой селедки, упакованный в двухсотграммовые банки. Надпись на этикетке гласила: «Тонко намазывать на печенье или поджаренный хлеб», – но Типпу уплетал его ложкой и поглощал по целой банке в один присест, не прерывая размеренного движения столовой ложки вверх и вниз. Он блаженно прикрывал глаза, широкий лягушачий рот кривился в ангельской улыбке.

На четвертый вечер после отплытия из Рио-Саби он начал ужин с банки селедочного паштета. Он вонзил в крышку складной нож, раздалось громкое шипение выходящего газа, и Манго Сент-Джон поднял глаза от тарелки горохового супа:

– Банка вздулась, мистер Типпу. На вашем месте я бы это не ел.

– Да, – согласился помощник. – Но вы не на моем месте.

Незадолго до полуночи они вызвали Робин. Типпу сотрясался в судорогах и корчился от боли, его живот вздулся и затвердел, как желтый агатовый валун. Его рвало, и под конец он исторг лишь несколько капель желчи с прожилками крови.

– Отравление консервами, – сообщила доктор Манго Сент-Джону. После той ночи на Рио-Саби она впервые заговорила с ним, и голос ее звучал холодно и официально. – У меня нет лекарств, чтобы вылечить его. Вам придется зайти в порт, где он мог бы получить необходимое лечение. В Порт-Натале есть военный госпиталь.

– Доктор Баллантайн, – так же официально ответил ей Манго, но в глазах с золотыми крапинками таилась усмешка, которая привела ее в бешенство. – У Типпу луженая утроба, он может переваривать камни, гвозди и осколки битого стекла. Ваша забота, такая трогательная, направлена не по адресу. Завтра к полудню он будет в состоянии драться с самим дьяволом, выпороть кого-нибудь и сожрать быка.

– А я вам говорю, что без соответствующего лечения он через неделю умрет.

Однако прогноз Манго оказался верным, к утру рвота и спазмы утихли, живот Типпу, казалось, очистился от отравленной рыбы. Стоя на коленях в своей каюте, Робин вынужденно пришла к решению.

– Прости меня, Господи, но в этой гнусной тюрьме под палубой сковано цепями восемьсот Твоих детей, и я его не убью – с Твоей помощью, я его не убью.

Поднявшись с колен, доктор торопливо принялась за работу. Она накапала в медицинский стакан пятнадцать капель экстракта ипекакуаны – тройную дозу самого мощного рвотного средства из известных в медицине – и добавила мятной настойки, чтобы замаскировать вкус.

– Выпейте это, – велела она помощнику капитана. – Оно снимет боль в животе и вылечит понос.

Ближе к концу дня она повторила дозу. Стюарду из кают-компании пришлось помочь ей поднять голову помощника и влить лекарство Типпу в горло. Такая сила воздействия встревожила даже Робин.

Через час она послала за Манго, но стюард вернулся с сообщением:

– Доктор, капитан говорит, что в данный момент управление кораблем требует его полного внимания, и просит прощения.

Робин сама поднялась на палубу. Манго Сент-Джон стоял у наветренного планшира, держа в руке секстант и приложив окуляр к глазам. Он ждал, когда сквозь разрыв в облаках покажется солнце.

– Типпу умирает, – сказала она ему.

– То-то будет потеха, – ответил он, не отрывая глаз от окуляра.

– Теперь я верю, что вы чудовище, не знающее человеческих чувств, – яростно прошептала дочь Фуллера Баллантайна, и в этот миг о палубу ударился солнечный луч. Облака расступились, и ненадолго показалось солнце.

– Следи за хронометром, – приказал Манго старшине-сигнальщику. Он повернул прибор так, чтобы отражение солнца зеленым резиновым мячиком запрыгало на темной линии горизонта, и крикнул: – Отмечай! Отлично, – с удовлетворением пробормотал он, опустил секстант, считал высоту солнца и сообщил ее сигнальщику, чтобы тот записал данные на грифельной доске. Только после этого капитан повернулся к Робин: – Уверен, вы преувеличиваете серьезность недомогания Типпу.

– Посмотрите сами, – пригласила она его.

– Это я и собираюсь сделать, доктор.

Пригнувшись, Манго вошел в каюту помощника и остановился. Легкая насмешливая улыбка слетела с его лица. Было ясно, что Типпу серьезно болен.

– Как поживаешь, дружище? – тихо спросил Манго. Робин впервые слышала, чтобы он называл помощника так. Сент-Джон положил руку на лоб Типпу, усеянный крупными каплями пота.

Тот повернул к капитану голову, похожую на желтое пушечное ядро, и попытался улыбнуться. Улыбка вышла жалкой. Робин почувствовала угрызения совести оттого, что навлекла на Типпу такие страдания. Ей было неловко, что она невольно стала свидетельницей этой непривычно задушевной, не предназначенной для чужих глаз нежности между двумя суровыми, страшными людьми.

Великан попытался приподняться, но у него не хватило сил. Из его горла вырвался долгий хриплый стон, он обеими руками схватился за живот и согнул колени от боли, потом бессильно запрокинул голову, и его тело сотряс новый приступ судорожной рвоты.

Манго схватил с палубы ведро и, придерживая помощника за плечи, подставил его, но Типпу исторг лишь небольшой сгусток крови и коричневой желчи. Тяжело дыша и обливаясь потом, он откинулся на койку, глаза его закатились так, что зрачки виднелись тонкими полумесяцами.

Манго стоял над его койкой минут пять, заботливо склонившись, тихий и неподвижный, лишь слегка покачиваясь в такт корабельной качке. Он нахмурился в тяжком раздумье, взгляд стал отрешенным; глядя на него, Робин поняла, что он принимает нелегкое решение. На карту поставлена жизнь: потерять друга или лишиться корабля и, возможно, свободы, ибо заходить в британский порт с рабами в трюме было чрезвычайно рискованно.

Как ни странно, сейчас, когда она увидела непривычную, мягкую сторону его характера, ее симпатия нахлынула с новой силой, мисс Баллантайн ощутила себя низкой и подлой, кляла себя за то, что играла на его самых глубоких чувствах, терзала желтого великана-мусульманина, растянувшегося на узкой койке.

Манго выругался, тихо, но решительно, и, все так же пригибаясь под низкой палубой, выскочил из каюты.

Симпатия Робин сменилась полным разочарованием. Она не могла скрыть своего отвращения к этому жестокому, безжалостному человеку, для которого ничего не значит даже жизнь старого верного друга. Она была глубоко разочарована: ее уловка не удалась, она без пользы навлекла на Типпу ужасные страдания. Ей стало грустно, что судьба обрекла ее любить такое чудовище.

Доктор устало опустилась возле койки помощника, смочила салфетку в морской воде и протерла потный желтый лоб.

За время долгого плавания по Атлантическому океану у Робин выработалась чрезвычайная восприимчивость к состоянию «Гурона». Она чувствовала, как ведет себя палуба при разных углах бейдевинда, слышала звуки, какими откликается корпус судна на любые перемены ветра и волнения. Вот и сейчас она почувствовала, что каютный настил у нее под ногами накренился. С палубы над головой донесся топот босых ног – матросы перекладывали паруса на другой борт. Ветер задул с кормы, ход «Гурона» стал легче, скрип корпуса и такелажа стих.

– Он взял курс на запад, – выдохнула доктор, приподнимая голову и прислушиваясь. – Сработало. Он идет в Порт-Наталь. Благодарю тебя, Господи, сработало.

* * *

«Гурон» встал на якорь на самом дальнем рейде, в тридцати саженях от отлогого берега, за пределами естественной гавани Порт-Наталя, прикрытой огромным, похожим на спину кита утесом. Даже в мощную подзорную трубу наблюдатель с берега не заметил бы на «Гуроне» ничего подозрительного и не разгадал бы его истинного предназначения. Однако за преимущества дальней стоянки приходилось расплачиваться: судно в полную силу принимало на себя удары ветра и волн. Оно рвалось на якоре, терзаемое и бортовой, и килевой качкой.

На флагштоке развевался звездно-полосатый флаг Америки, а под ним – желтый «Квебек», чумной флаг, предупреждавший: «Не приближаться! У меня на борту мор!»

Манго Сент-Джон выстроил вдоль обоих бортов, на носу и на корме вооруженный караул и, невзирая на отчаянное сопротивление Робин, запер ее в каюте на все время стоянки в порту и поставил у двери еще одного вооруженного стража.

– Вы прекрасно понимаете, почему я это делаю, доктор Баллантайн, – спокойно ответил он на ее протесты. – Я не хочу, чтобы вы общались с кем бы то ни было из ваших соотечественников на берегу.

Типпу перевезли на берег в вельботе. Гребцов Манго назначил лично и велел им сообщить начальнику порта, что на борту корабля оспа, и потребовать, чтобы к «Гурону» не приближалось ни одно судно.

– Я буду тебя ждать только три дня. – Американец склонился над носилками, на которых великана вынесли на палубу. – Больше я не могу рисковать. Если ты к тому времени не поправишься, оставайся здесь и жди моего возвращения. Я вернусь месяцев через пять, не больше. – Он положил под одеяло Типпу кожаный кошелек, перетянутый шнурком. – Вот тебе на расходы на это время. Поправляйтесь, мистер Типпу, вы мне нужны.

За несколько минут до этого Робин дала ему еще одну дозу ипекакуаны с мятной настойкой, и помощник в ответ лишь мучительно прошептал:

– Я буду ждать, сколько понадобится, капитан Манго.

Манго выпрямился и внезапно охрипшим голосом приказал матросам, державшим носилки:

– Обращайтесь с ним бережно, слышите?

Три долгих дня Робин обливалась потом в тесной каюте, пытаясь убить время работой над дневниками, но любой громкий звук с палубы отвлекал ее, сердце колотилось, она и ждала, и боялась услышать грохот выстрелов британской канонерки или голоса абордажной команды, поднимающейся на борт «Гурона».

На третье утро Типпу вернулся на корабль. Он без посторонней помощи вскарабкался на борт. Не получая ипекакуаны, он поправился так быстро, что привел в изумление всех военных хирургов, но при этом страшно исхудал. Кожа на щеках висела складками, как у бульдога, живот ввалился так, что ему пришлось подвязать штаны куском веревки, но все равно они обвисали и хлопали на съежившихся ягодицах.

Кожа его приобрела бледно-желтый оттенок старинной слоновой кости, он был так слаб, что, поднявшись на палубу, остановился передохнуть.

– Добро пожаловать на борт, мистер Типпу, – окликнул его с юта Манго. – Раз уж ваши береговые каникулы закончились, буду признателен, если вы немедленно возьмете на себя управление кораблем.

Через двенадцать дней, пробившись сквозь переменчивые ветра, Манго Сент-Джон направил подзорную трубу на широкий зев бухты Фолс-Бей. Справа над ним нависал черный изогнутый пик утеса Хэнгклип, похожий со стороны моря на спинной плавник акулы, по другую сторону залива выдавалась в море южная оконечность африканского континента – мыс Пойнт со знаменитым маяком, высоко взметнувшимся над обрывистыми мокрыми утесами.

Стоял чудесный капский летний день. Легкий ветерок покрывал поверхность ярко-синего моря темными пятнами ряби, в других местах море блестело, как атлас. Повсюду суетились морские птицы, их крылья белели на. солнце, как снежные хлопья. Они сбивались в огромные стаи, тянувшиеся до горизонта.

Легкий бриз едва подгонял корабль, иногда он на несколько минут застывал неподвижно. «Гурону» потребовалось полдня, чтобы обогнуть мыс и лечь на курс вест-норд-вест и один румб норд, курс через Атлантику, через экватор, который приведет их прямиком на рейд порта Чарльстон.

Когда они легли на новый курс, у Манго Сент-Джона появилось немного свободного времени, и он осмотрел корабли, находившиеся в пределах видимости. Их было девять, нет, десять, далеко в море появился еще один корабль, над горизонтом едва показались его марсели. Почти все они были небольшими рыболовецкими судами. Маленькая флотилия только что вышла из залива Хаут-Бей и Столовой бухты и находилась между «Гуроном» и берегом. Над нею кружили стаи морских птиц. Суда с голыми мачтами или под рабочими парусами с натугой тащили сети и переметы. Только самый дальний корабль шел под марселем. Корпус его еще скрывался за горизонтом, но Манго взглядом моряка понял, что этот корабль крупнее остальных судов рыболовецкого флота.

– Вам бы такой корабль! – воскликнул Типпу и тронул Манго за рукав.

Манго направил подзорную трубу в сторону берега и удовлетворенно хмыкнул. Из-за мыса, преграждавшего вход в Столовую бухту, выходил корабль Ост-Индской компании с прямой парусной оснасткой.

Он являл собой зрелище не менее роскошное, чем сам «Гурон». Паруса громоздились до небес, краска сверкала на солнце снежной белизной и краснотой бургундского вина. Два судна, идущие встречными курсами, прошли мимо друг друга на расстоянии двух кабельтовых, капитаны с профессиональным интересом оценивающе оглядели друг друга в подзорную трубу и обменялись положенными приветствиями.

Робин тоже стояла у планшира «Гурона» и вглядывалась в берег. Приближение прекрасного корабля ничуть ее не заинтересовало, она не могла отвести глаз от горы с плоской вершиной. Земля была так близка, только оттуда она могла надеяться получить помощь. Там были друзья – британский губернатор. Капская эскадра. Если бы они знали, что она – пленница на борту невольничьего корабля!

Ход ее мыслей внезапно прервался. Странно – в ней развилась необычная восприимчивость, она замечала малейшее движение Манго Сент-Джона, любое изменение его настроения. Он повернулся спиной к исчезавшему за кормой кораблю Ост-Индской компании и напряженно вгляделся в горизонт за левым бортом «Гурона». Лицо стало сосредоточенным, тело налилось скрытой энергией, пальцы сжали подзорную трубу так, что костяшки побелели.

Робин проследила за его взглядом и впервые заметила над горизонтом тонкую белую черточку. Она не исчезала, как белые гребешки волн, а висела неподвижно, хорошо заметная на ярком солнце. На глазах у Робин форма ее слегка изменилась, и она на миг засомневалась, показалось ли ей это, или впрямь позади «Гурона» появилась и медленно протянулась по ветру темная неверная ниточка?

– Мистер Типпу, что вы думаете об этом парусе? – В голосе Манго Сент-Джона она услышала озабоченность и тревогу, и сердце отчаянно заколотилось в надежде, замирая в то же время от страха перед возмездием за предательство.

Для Клинтона Кодрингтона эта отчаянная гонка вдоль восточного побережья Южной Африки обернулась долгими днями и бессонными ночами, когда напряжение не отпускало ни на минуту, когда надежда и отчаяние поочередно овладевали его душой. Каждая малейшая перемена направления ветра то пугала, то воодушевляла его: ведь она могла ускорить или замедлить бег стройного клипера. Штиль окрылял Клинтона, а когда задул устойчивый юго-восточный ветер, он совсем пал духом.

В последние дни капитана начала терзать еще одна тревога. В долгой тысячекилометровой гонке на юг он чересчур расточительно сжигал уголь. На палубу поднялся механик, невысокий рыжеволосый шотландец. Смазочное масло и угольная пыль так въелись в его кожу, что казалось, будто он страдает ужасной неизлечимой болезнью.

– Кочегары уже скребут лопатами по дну бункеров, – с мрачным наслаждением сообщил он Клинтону. – Я предупреждал вас, сэр, что если мы будем…