Текст книги "Птица не упадет"

Он повернулся, поцеловал ее и прошептал на ухо:

– Я рад, что ты заметила.

Она хихикнула, как невеста, и шепотом ответила:

– Я совсем не это имела в виду.

– Давай посмотрим, можно ли научить тебя чему-то, чему не смог Лоуренс, – предложил он.

* * *

Коттедж, заново выкрашенный и обставленный лишней мебелью из большого дома, показался Марку дворцом; к тому же в нем не было паразитов и тараканов.

Он располагался менее чем в полумиле от главного дома, и теперь часы работы Марка стали такими же нерегулярными, как у его хозяина, положение укрепилось, и Марк естественно вписался в число обитателей поместья. В его обязанности входили: подготовка речей, необходимые для этого исследования и разыскания, ответы на все письма, недостаточно важные, чтобы им уделил внимание сам генерал, проверка домашних счетов, а частенько он просто сидел рядом с генералом, когда тому нужно было поговорить, и играл роль резонатора для его рассуждений и мыслей.

Но у него оставалось время и для старой любви – чтения. В библиотеке Эмойени хранились тысячи томов, и каждый вечер Марк уносил в свой коттедж стопку книг и читал до утра, удовлетворяя свой аппетит к истории, биографиям, сатире, политике, к Киплингу и Райдеру Хаггарду.

Потом Эмойени охватило взволнованное оживление, связанное с приближением очередной сессии парламента. Это означало, что предстоит сняться с места и переехать почти на тысячу миль, в Кейптаун.

Руфь Кортни насмешливо именовала эту ежегодную политическую миграцию Великим Переселением, но это название было вполне оправданно, потому что приходилось перевозить семью, пятнадцать старших слуг, три автомобиля, дюжину лошадей, всю одежду, серебро, стеклянную посуду, бумаги, книги и многое другое, необходимое для поддержания правильного стиля в напряженный социальный и политический сезон в течение многих месяцев, пока генерал Кортни и его коллеги руководят делами государства. Это означало также закрытие резиденции в Эмойени и открытие дома в Ньюленде, под самым массивом Столовой горы.

В самый разгар этой лихорадочной деятельности из большой поездки по Европе, в которой ее и Ирену Личарс сопровождала матушка Ирены, вернулась Буря Кортни. В последнем письме Руфи Кортни миссис Личарс признавалась, что утомлена физически и душевно. «Вам никогда не понять, дорогая, какой ужасный груз ответственности я взяла на себя. За нами следовали толпы молодых людей – американцев, итальянцев, французов, графов, баронов, сыновей промышленников, был даже сын диктатора одной южно-американской республики. Напряжение было таково, что я как-то не смогла его вынести и заперла девочек в комнате. И только потом узнала, что они сбежали по пожарной лестнице и до утра танцевали в каком-то ночном заведении на Монпарнасе». Любящая жена, Руфь тактично не стала показывать это письмо Шону Кортни, и он готов был встретить дочь с восторгом любящего отца, не омраченным ее недавними выходками.

Марка на этот раз избавили от участия в семейных делах, и он из окна библиотеки наблюдал, как Шон усаживал жену в «роллс». Генерал был одет как на свидание: жестко накрахмаленный воротничок, яркий шейный платок, темно-синий костюм с белой гвоздикой в петлице, котелок, лихо надвинутый на глаза; борода была подстрижена, глаза озорно блестели, и, садясь на свое место, он помахивал тростью.

«Роллс» с урчанием взял с места – почти за два часа до того, как к пристани № 1 должен был причалить почтовый пароход. За ним на почтительном расстоянии следовал второй «роллс», в котором повезут багаж Бури Кортни.

Марк одиноко побрел в кабинет и принялся за работу, но ему мешало сосредоточиться неизбежное возвращение кортежа. Когда это произошло, он заторопился к окну.

Он успел увидеть Бурю – выпорхнув из машины, она рука об руку с матерью поднялась по ступенькам.

Сразу за ними шел генерал, выбивая тростью стаккато на мраморных плитах: он не хотел отставать от своих дам; видно было, что он пытается оставаться серьезным и строгим, но его лицо то и дело расплывалось в широкой радостной улыбке.

Марк слышал в прихожей смех и голоса встречающих молодую хозяйку слуг, Буря по-зулусски отвечала каждому на его приветствие.

Марк вернулся к раскрытым книгам, но не смотрел на них. Он наслаждался единственным взглядом на Бурю.

Она стала еще прекраснее; Марку казалось, что это невозможно, но он ошибался. Как будто в ней воплотилась сама божественная сущность женской молодости, веселье и изящество, тепло и гладкость, шелковистость кожи и волос, совершенная форма рук и ног и тонкие черты лица, певучий голос, чистый и ясный, как звон хрусталя, танцующая грация движений, посадка головы на обнаженных загорелых плечах.

Марк сознавал, что с ее появлением весь большой дом изменился, проникся ее духом, как будто давно ждал этого мгновения.

Извинившись, Марк не пришел на ужин, не желая мешать в первый семейный вечер.

Он собирался отправиться на еженедельную тренировку, а потом поужинать где-нибудь с молодыми офицерами-холостяками. В четыре часа он покинул дом через боковой выход и пошел в свой коттедж, чтобы принять ванну и переодеться.

И уже добрался на своем мотоцикле до ворот Эмойени, когда вспомнил, что генерал просил оставить на его столе отчет о железных дорогах. В суматохе возвращения Бури Марк забыл об этом; он развернул свою тяжелую машину и подъехал к дому.

Мотоцикл он оставил на мощеном кухонном дворе и вошел опять с черного хода.

Он стоял в библиотеке с отчетом в руках, быстро просматривая его, чтобы проверить собственные замечания, когда щелкнул дверной замок.

Он положил отчет и обернулся в тот миг, когда дверь отворилась.

Вблизи Буря Кортни была еще прекраснее. Она сделала три быстрых шага по комнате, прежде чем поняла, что не одна, и остановилась, застыв с грацией газели, готовой к бегству.

Одну руку она поднесла ко рту; пальцы были тонкие, заостренные к концам, длинные ногти блестели, как жемчуг. Кончиком одного пальца она коснулась губ; губы слегка дрожали, влажные, гладкие и блестящие, ее глаза казались огромными, темно-синими. Она походила на маленькую девочку, испуганную и одинокую.

Марк хотел успокоить ее, защитить от неприятностей, сказать что-нибудь утешительное, но не мог произнести ни слова.

Но он беспокоился зря. В следующее мгновение – этого времени оказалось вполне достаточно – она поняла, что ее тревога вызвана присутствием молодого человека в отлично сидящем на молодом стройном теле мундире со множеством знаков отличия.

В ней немедленно произошла разительная перемена. Она притронулась пальцем к щеке, губы перестали дрожать и задумчиво приоткрылись. Огромные глаза, в которых больше не было страха, почти исчезли под прикрытыми веками; Буря внимательно разглядывала Марка, критически, выставив вперед подбородок.

Изменилась и ее осанка. Одно бедро чуть выдвинулось вперед, бугорки грудей поднялись, и шелк корсета плотно обтянул их. От ее нежного, чуть насмешливого голоса у Марка захватило дух.

– Здравствуйте, – сказала она.

Ее голос, низкий и хрипловатый, проник в самое сердце Марка, три произнесенных ею слога словно какое-то время висели в воздухе.

– Добрый вечер, мисс Кортни, – ответил он и сам удивился тому, как ровно и уверенно прозвучал его ответ.

Этот голос пробудил воспоминания, и она взглянула на него широко раскрытыми глазами. Удивление медленно сменилось гневом. В глазах вспыхнули искры, на совершенных, почти восковых щеках выступили красные пятна.

– Вы? – недоверчиво спросила она. – Здесь?

– Боюсь, что так, – и разговор вдруг показался Марку таким комичным, что он улыбнулся и окончательно перестал волноваться. Неожиданно он почувствовал себя легко и спокойно.

– Что вы делаете в этом доме?

Она выпрямилась во весь рост, полная ледяного высокомерия. Но впечатление портило то, что ей приходилось смотреть на него снизу вверх и что щеки ее горели.

– Я теперь личный помощник вашего отца, – ответил он и снова улыбнулся. – Уверен, вы скоро смиритесь с моим присутствием.

– Посмотрим! – выпалила она. – Я поговорю с папой.

– О, я так понимаю, что вы с генералом Кортни однажды уже обсуждали мою работу, точнее, мое увольнение.

– Я… – начала Буря, потом крепко сжала губы, и краска со щек перешла на горло, когда она вдруг живо вспомнила весь эпизод. Унижение было столь сильным, что она почувствовала себя розой, вянущей в жаркий день, и в горле у нее застрял комок. Достаточно было того, что это вообще случилось, что вместо безусловной поддержки, к которой она привыкла с самого детства, она получила от отца гневную отповедь: она поступила как избалованный ребенок, опозорила его, использовав его силу и влияние, и особенно позорно то, что она сделала это, ничего ему не сказав, действуя за его спиной, как он выразился.

Она испугалась, как всегда в минуты его гнева, но не слишком встревожилась. Уже десять лет он не поднимал на нее руку.

– Настоящая леди по-человечески относится ко всем окружающим независимо от цвета их кожи, веры или финансового положения.

Она часто слышало это и раньше и теперь почувствовала досаду.

– О-ла-ла, папа! Я больше не ребенок! – выкрикнула она. – Он надерзил мне, а всякий, кто будет мне дерзить, заплатит за это, черт побери.

– Ты сделала два утверждения, – сказал генерал с обманчивым спокойствием, – и оба нуждаются в поправках. Если ты сама дерзка, в ответ получишь дерзость, и ты еще ребенок. – Он встал из-за стола, крепкий, как лесной дуб, и огромный, как гора. – С другой стороны, леди не бранятся, а ты должна стать леди, когда вырастешь. Даже если мне придется вколотить это в тебя.

Он взял ее за руку, и она с недоверчивым отчаянием неожиданно поняла, что произойдет. Такого с ней не бывало с четырнадцати лет, и она считала, что больше никогда не будет.

Она попыталась вырваться, но отец был невероятно силен. Он легко поднял ее одной рукой и отнес на кожаный диван. Тут Буря в первый раз вскрикнула в страхе и ярости. Этот крик быстро сменился воплями, когда отец уложил ее к себе на колени и задрал юбку ей на голову. Панталоны у нее были из голубого крепдешина с розочками на том месте, куда он нацелился. Генеральская ладонь, мозолистая и жесткая, со звонким шлепком опустилась на двойную выпуклость ее ягодиц. Он шлепал дочь, пока она не перестала вопить и брыкаться и не расплакалась. Тогда он опустил ей юбку и спокойно сказал:

– Если бы я знал, где его найти, я заставил бы тебя извиниться перед молодым человеком.

Буря помнила эту угрозу и на мгновение впала в панику. Она знала, что отец способен и сейчас заставить ее извиниться, и едва не убежала из библиотеки. Ей потребовались огромные усилия, чтобы выпрямиться и вызывающе задрать подбородок.

– Вы правы, – сказала она холодно. – Наем и увольнение папиных слуг меня не касаются. Теперь, если вы посторонитесь…

– Конечно, прошу прощения.

По-прежнему улыбаясь, Марк поклонился и дал ей пройти.

Проходя мимо, она мотнула головой, взметнула юбки и от волнения подошла не к тому стеллажу. Прошло какое-то время, прежде чем Буря поняла, что изучает корешки переплетенных в кожу парламентских отчетов десятилетней давности, но не могла признать свою ошибку и унизиться еще больше.

В ярости она обдумывала следующее язвительное замечание, перебрав их с десяток, и наконец сказала:

– Буду вам обязана, если в дальнейшем вы станете обращаться ко мне только в случае крайней необходимости, а сию минуту я бы хотела остаться одна.

Она говорила, не переставая листать парламентские отчеты.

Ответа не было, и она высокомерно обернулась.

– Вы слышали, что я сказала?

Тут она смолкла. В библиотеке она была одна, он ушел незаметно, так что она даже не слышала, как стукнула щеколда.

Он не стал ждать, пока она его выставит. Буря была вне себя от гнева. Теперь ей в голову пришло множество прекрасных язвительных реплик, и ее гнев смешался с раздражением.

Нужно на чем-то сорвать злость… она стала оглядываться, что бы такое разбить, но вовремя вспомнила, что она в библиотеке Шона Кортни, а здесь каждый предмет священен. Поэтому она поискала самую грязное ругательство.

– Дьявольщина! – Она топнула ногой. Нет, все это не то. И тут Буря неожиданно вспомнила любимое словцо отца. – Ублюдок, – добавила она, выговорив слово, как это делал Шон, и сразу почувствовала себя лучше.

Она повторила ругательство, и ее гнев рассеялся, сама же она испытала какое-то совершенно новое ощущение.

В таинственной области между пупком и коленями стало тревожно тепло. Раскрасневшаяся и обеспокоенная, Буря торопливо пошла в сад. Короткие тропические сумерки придавали знакомым лужайкам и деревьям сходство с театральной сценой, и Буря почти бежала, спасаясь от этого нового ощущения.

Она остановилась у озера, дыша часто и неглубоко и вовсе не от усталости. Облокотившись на перила, она стояла на мостике, отражаясь при розовом свете заката в гладкой жемчужной воде.

Теперь, когда тревожащее новое ощущение прошло, она начала сожалеть о том, что сбежала. На нечто подобное она надеялась, когда… Она снова вспомнила о неловком, смущающем эпизоде в Монте-Карло; насмешки Ирены Личарс, ее подстрекательство заставляли Бурю чувствовать себя неполноценной, потому что у нее не было опыта общения с мужчинами, которым хвасталась Ирена. Главным образом из-за Ирены, желая покончить с насмешками, она улизнула из казино с молодым итальянским графом и не возражала, когда он припарковал «бугатти» под соснами на дороге высоко в горах над Кап-Феррат.

Она ожидала чего-то буйного и прекрасного – луна упадет с неба, запоют ангельские хоры.

Но все произошло быстро, болезненно, грязно, и на обратной дороге они с графом не разговаривали, только неловко попрощались на пороге отеля «Негреско». Больше она его не видела.

Она не могла понять, почему вспомнила об этом сейчас, и без усилий прогнала воспоминание. Его сразу вытеснил образ высокого молодого человека в красивом мундире, с холодной насмешливой улыбкой и спокойным проницательным взглядом. Буря тотчас снова почувствовала тепло внизу живота и на этот раз не пыталась бежать от него, но продолжала стоять на мосту, улыбаясь своему отражению в темнеющей воде. «Ты похожа на довольную кошку», – прошептала она и улыбнулась.

* * *

Шон Кортни ехал верхом как бур: длинные стремена, глубокая посадка в седле, ноги вытянуты вперед, поводья в левой руке; черный хлыст из кожи гиппопотама свисал на петле с его запястья. Любимым конем генерала был большой костистый жеребец почти восемнадцати локтей высотой, с белым пятном на лбу и с непредсказуемым отвратительным нравом: этот норов понимал только генерал; но и ему порой приходилось взмахивать хлыстом, чтобы напомнить жеребцу о его социальных обязанностях.

Марк сидел в английском седле, по выражению генерала, как обезьяна на метле.

– Проедешь так жалких сто миль, – мрачно предрек генерал, – и задница у тебя будет гореть огнем, хоть ужин вари на ней. Преследуя генерала Леруа, мы за две недели проехали тысячу миль!

Теперь, когда даже просторные помещения Эмойени начинали стеснять, они ежедневно отправлялись верхом на прогулку; генерал, ворча, что чувствует себя, как в клетке, приказывал седлать лошадей.

За большими городскими имениями еще оставались тысячи акров открытой земли, а за ними – сотни миль красных проселочных дорог между сахарными плантациями.

Они ехали и продолжали работать, лишь иногда прерываясь, чтобы проскакать галопом полмили и разогреть кровь; потом генерал снова сдерживал лошадь, и дальше они ехали по слабо холмистой местности нога к ноге. У Марка с собой был небольшой блокнот в кожаном переплете, и он записывал, что должен будет сделать по возвращении, но в основном все держал в голове.

Неделю перед отъездом в Кейптаун они посвятили подготовке и делам местного законодательного собрания перед началом сессии парламента всей страны, и сегодня, погруженные в обсуждение, заехали дальше, чем в предыдущие дни.

Когда генерал наконец остановил коня, они поднялись на вершину холма и перед ними открылся вид на море и на далекий силуэт большой, похожей на спину кита горы над Дурбанской гаванью. Прямо под ними виднелся свежий шрам, как будто зеленый покров растительности разрезали ножом, обнажив красную жирную землю.

Досюда дошли стальные рельсы постоянной железнодорожной ветки, и пока генерал и Марк сидели на нервничающих лошадях, показался паровоз, толкавший перед собой вагон с тяжелым грузом стали.

Они сидели молча, пока с грохотом сгружали рельсы; крошечные фигуры рабочих суетились, укладывая ровными рядами рельсы на шпалы. Потом застучали молоты, стремительный ритм, – это устанавливали на место стыковые накладки.

– Миля в день, – негромко сказал Шон, и по выражению его лица Марк понял, что генерал думает о другой железной дороге, далеко на севере, и о том, что эта дорога сулит. – Сесил Родс мечтал о железной дороге от Каира до Кейптауна, и когда-то я считал это великой мечтой. – Он тяжело покачал бородой. – Бог свидетель, вероятно, мы оба ошибались.

Генерал повернул лошадь, и они с Марком молча начали спускаться с холма; только стучали копыта и позванивали уздечки. Оба думали о Дирке Кортни, но прошло десять минут, прежде чем Шон снова заговорил.

– Ты знаешь долину Бубези за Воротами Чаки?

– Да, – ответил Марк.

– Расскажи, – приказал генерал, но тут же сам продолжил: – В последний раз я был там пятьдесят лет назад. Во время войны со старым зулусским королем Сетевайо мы загнали туда его воинов и гнали их вдоль реки.

– Я был там несколько месяцев назад, перед тем как пришел к вам.

Шон повернулся в седле и сдвинул черные брови.

– Что ты там делал? – резко спросил он.

На мгновение Марку захотелось изложить все свои подозрения: о Дирке Кортни, о судьбе старика и своем походе за Ворота Чаки в поисках его могилы, чтобы разгадать тайну. Но что-то предупредило его, что, сделав это, он настроит Шона Кортни против себя.

Теперь он достаточно хорошо знал генерала, чтобы понять: тот может обвинять и даже отвергать собственного сына, но не потерпит обвинений от чужого человека, особенно если тому нет веских доказательств. Марк подавил искушение и спокойно объяснил:

– Мы с дедом часто бывали там, когда я был мальчиком. Мне нужно было вернуться, чтобы найти тишину и красоту, обрести мир.

– Да, – сразу понял его генерал. – Как там с дичью?

– Мало, – ответил Марк, – ее стреляли, ловили в западни, на нее охотились. Очень мало, и она совсем дикая.

– Буйволы?

– Да, есть немного в болотах. Думаю, они по ночам выходят в буш пастись, но сам я их ни разу не видел.

– Старый Селуа пишет, что капский буйвол исчез. Так он говорил после чумы рогатого скота. Мой Бог, Марк, когда мне было столько, сколько тебе сейчас, они бродили стадами в тысячи и десятки тысяч голов, равнины за Лимпопо были черны от них.

И он снова начал вспоминать. Воспоминания стариков бывают скучны и утомительны, но генерал рассказывал так живо, что Марк был зачарован рассказами о земле, по которой можно ехать шесть месяцев, не встречая другого белого.

С сожалением, словно о чем-то безвозвратно утерянном, генерал говорил:

– Все это теперь исчезло. Железная дорога прорезала медный пояс Родезии. Родс занял всю территорию между Замбези и Лимпопо. Там, где я охотился и разбивал лагеря, теперь города и шахты, вся земля слонов разрыта. – Он снова покачал головой. – Мы считали, что природа вечна, а теперь почти все исчезло. – Он немного помолчал и печально добавил: – Мой внук может никогда не увидеть слона и не услышать рев льва.

– Дед говорил, что когда Африка лишится своих диких животных, он уедет жить в Лондон.

– Я тоже так чувствую, – согласился Шон. – Странно, но, похоже, Дирк сделал нечто очень ценное для Африки и всего человечества. – Он словно подавился этим именем, как будто ему трудно было его произнести, и Марк молчал, уважая эти усилия. – Он заставил меня думать об этом так, как я никогда раньше не думал. Одна из наших первых задач на новой сессии парламента, Марк, добиться подтверждения неприкосновенности долины Бубези. Нужно найти средства, чтобы исполнить этот закон: никто никогда не будет превращать эти земли в сахарные или кукурузные плантации, никто не перегородит реку.

Марк слушал его с таким ощущением, будто решалась его судьба, определялось дело его жизни. Он словно всю жизнь ожидал именно этих слов.

Генерал продолжал говорить, определяя, сколько денег понадобится и каких людей отобрать, решая, где искать поддержку, на кого в правительстве можно рассчитывать, какую форму должен принять законопроект, а Марк записывал все это, торопясь зафиксировать беспорядочные замечания генерала.

Неожиданно, прервав размышления, генерал рассмеялся.

– Правду говорят, Марк. Нет никого добродетельней раскаявшейся шлюхи. Мы были великими баронами-грабителями: Родс и Робертсон, Бейли и Барнато, Дафф Чарливуд и Шон Кортни. Мы захватывали землю и выдирали из нее золото, мы охотились там, где хотелось, жгли лучшие деревья в огне своих костров, каждый человек с ружьем в руках и обутый был королем, готовым за право грабить сразиться с кем угодно: с бурами, с Брайтоном или с зулусами.

Он покачал головой и порылся в карманах, не сразу найдя сигару. Шон Кортни больше не смеялся; закуривая, он хмурился. Жеребец, казалось, почувствовал его настроение и начал неловко пятиться. Шон легко справился с ним и легонько хлопнул хлыстом по боку.

– Веди себя прилично, – проворчал он и, когда лошадь успокоилась, продолжал: – В тот день, когда я встретил свою первую жену – это было всего тридцать два года назад, – я охотился с ее отцом и братом. Мы наткнулись на стадо и втроем убили сорок три слона. Бивни вырезали, а туши бросили. Это больше ста шестидесяти тонн мяса. – Он опять покачал головой. – Только сейчас я начинаю понимать чудовищность этого. Были и другие случаи, во время войн с зулусами, во время войны с Крюгером и восстания Бомбаты в 1906 году. Их мне не хочется вспоминать. Вероятно, сейчас уже поздно пытаться что-то исправить. А может, я просто старею и, как все старики, сожалею о том, что мир изменился. В молодости человек сам вызывает эти изменения, а постарев, оплакивает их. – Марк молчал, не смея сказать ни слова, чтобы не разрушить это настроение. Он понимал – то, что он слышит, необычайно важно, но не мог представить себе всей глубины слов генерала. – Но нельзя сидеть сложа руки Марк, нельзя.

– Да, сэр. Нельзя, – ответил Марк, и что-то в его тоне заставило генерала удивленно взглянуть на него.

– Для тебя это действительно что-то значит. – Он кивнул своим мыслям. – Да, я это вижу. Странно, ты ведь так молод! В твои годы я думал, как бы побыстрей заработать, и о подходящей… – Не закончив, он спохватился и закашлялся.

– Сэр, вы должны помнить, что на мою долю выпало великое уничтожение, и лет мне было еще меньше. Величайшее уничтожение, какое только знал мир. – Лицо генерала потемнело: он вспомнил, что им обоим пришлось пережить во Франции. – Когда видишь, как легко уничтожать, сохранение начинает казаться стоящим усилий. – Марк печально засмеялся. – Но, кажется, я родился слишком поздно.

– Нет, – негромко сказал генерал. – Думаю, ты родился как раз вовремя.

Он хотел сказать еще что-то, но тут в тихом горячем воздухе послышался высокий певучий женский голос – генерал тотчас поднял голову, и его лицо прояснилось.

Галопом подскакала Буря Кортни. Ехала она с той же гибкой легкой грацией, с какой делала все. На ней были мешковатые брюки гаучо, заправленные в высокие, по колено, сапоги, яркий вышитый вручную жилет поверх белой атласной рубашки с широкими рукавами и на спине у нее висела на ремешке широкополая ковбойская шляпа.

Смеющаяся и раскрасневшаяся, она подъехала к отцу, отбросила волосы с лица и наклонилась в седле, чтобы поцеловать его; на Марка она даже не взглянула, и он тактично отъехал назад.

– Мы повсюду тебя искали, папа, – воскликнула она. – Проехали до самой реки. Зачем ты забрался сюда?

За Бурей подъехала на гнедой кобыле блондинка, которую Марк помнил по знаменательному столкновению на теннисном корте. Она была одета более обычно: серые брюки для верховой езды, сшитый модным портным жакет. Ветер развевал ее светлые волосы.

Здороваясь с генералом, она посматривала на Марка, а он пытался вспомнить ее имя, наконец вспомнил – Ирена, и понял, что она, должно быть, и есть та девушка, которая сопровождала Бурю в поездке по Европе. Хорошенькая, веселая, с расчетливым взглядом.

– Доброе утро, мисс Личарс.

– Ола! – Она улыбнулась ему. – Мы встречались?

Ее кобыла почему-то отошла от передней пары и оказалась рядом с лошадью Марка.

– Да, мимоходом, – признался Марк. Фарфорово-голубые глаза вдруг распахнулись, и девушка рукой в перчатке прикрыла рот.

– Вы тот самый… – Она радостно пискнула и сказала, подражая ему: – «Как только вы скажете «пожалуйста»!»

Буря Кортни не обернулась, все внимание обратив на отца, но Марк видел, как покраснели ее маленькие великолепные уши; она мотнула головой, но на этот раз сердито и воинственно.

– Думаю, пора забыть об этом, – сказал Марк.

– Забыть? – переспросила Ирена. – Я никогда этого не забуду. Классический ответ.

Она наклонилась и смело положила руку на локоть Марка. В этот миг Буря не удержалась, повернулась в седле и хотела что-то сказать Ирене, но увидела ее руку на руке Марка.

На мгновение ее лицо стало яростным, темно-голубые глаза вспыхнули, как будто в них промелькнула электрическая искра. Ирена бесстрашно встретила ее взгляд, округлив глаза и придав им наивное, безыскусное выражение; она сознательно, с вызовом задержала руку на руке Марка и даже чуть сжала ее.

Девушки мгновенно поняли друг друга. Они играли в такие игры и раньше, но на сей раз Ирена почуяла, что у нее необыкновенно сильная позиция. Она никогда не видела у Бури такой быстрой и злой реакции, а ведь они хорошо знали друг друга. Мисси Буря в ее тисках, и она будет сжимать и сжимать их.

Ирена развернула коня, чтобы коленом коснуться Марка, и при этом сознательно смотрела только на него.

– Я не сознавала, что вы такой высокий, – сказала она. – Какой у вас рост?

– Шесть и два.

Марк лишь смутно сознавал, что происходит нечто таинственное, сулящее ему много неловких моментов.

– О, думаю, рост способствует мужественности.

Буря тем временем весело смеялась с отцом, одновременно стараясь прислушиваться к разговору за своей спиной.

Она очень сердилась и до боли стискивала хлыст. Буря не совсем понимала, что ее так злит, но ей хотелось стегнуть по глупому улыбающемуся лицу Ирены.

Конечно, дело не в том, что она что-то испытывает к Марку Андерсу. В конце концов, он всего лишь наемный служащий в Эмойени. Пусть бы выставлял себя идиотом перед Иреной Личарс, в другое время Буря даже не взглянула бы в их сторону. Просто есть вещи, которые нужно уважать: ее положение, достоинство ее отца, всей их семьи. Ее оскорбляет, что Ирена Личарс, гостья в доме, может так запросто флиртовать, так откровенно вести Марка Андерса по протоптанной дорожке к своей… Буря не стала продолжать мысль, но живо представила бледное, обманчиво хрупкое тело Ирены, нагое и расслабленное, и Марка, готового… Новый приступ гнева заставил ее покачнуться в седле, она уронила хлыст и быстро повернулась.

– О Марк, я уронила хлыст. Не подадите?

Марк оторопел не только от этого обращения, но и от ослепительной улыбки и теплого голоса Бури.

В спешке он едва не свалился с седла, а когда протянул девушке хлыст, она благодарно улыбнулась и спросила:

– Марк, вы не поможете мне надписать мои ящики? Всего через несколько дней мы едем в Кейптаун.

– Я тоже жду этого, – согласилась Ирена, снова подводя свою лошадь к коню Марка, и Буря ласково ей улыбнулась.

– Будет забавно, – согласилась она. – Мне нравится Кейптаун.

– Замечательно весело.

Ирена рассмеялась, и Буря горько пожалела о том, что сама пригласила Ирену прожить четыре месяца в их доме в Кейптауне. Но прежде чем она нашла достойный ответ, Ирена наклонилась к Марку:

– Ну, поехали? – и повернула свою кобылу.

– Куда вы? – спросила Буря.

– Марк проводит меня к реке и покажет место, где переправился Дик Кинг, чтобы привести королевские войска из Грэмстоуна.

– Ирена, дорогая, – Буря коснулась глаз концом своего шарфа. – Кажется, мне что-то попало в глаз. Не посмотришь? Нет, Марк, не ждите нас. Поезжайте вперед с генералом. Я знаю, вы все еще ему нужны.

И она повернула головку к Ирене в ожидании помощи.

Марк с облегчением поскакал за генералом, а Ирена медовым голосом сказала:

– Дорогая, у тебя в глазу ничего нет, разве что капелька наивности.

– Гадина, – прошипела Буря.

– Дорогая, не понимаю, о чем ты.

* * *

«Дуноттарский замок», сотрясаемый работой двигателей, шел по освещенному звездами морю, словно вырезанному из обсидиана; каждая волна двигалась с таким тяжеловесным достоинством, что казалась твердой и неподвижной.

И только когда корабль поворачивал острый нос наперерез волнам, они покрывались белой пеной и с шумом прокатывались вдоль быстро несущегося корпуса.

Генерал остановился и посмотрел на юг, где в небе среди множества путеводных звезд горел большой крест и потрясал мечом Орион.

– Вот таким должно быть небо, – одобрительно сказал он. – Я никак не мог привыкнуть к северному. Как будто вселенная распалась, и великий порядок в природе сменился анархией.

Они подошли к поручню и остановились, глядя на восходящую из темного моря луну, которая как раз появилась над горизонтом. Генерал достал из кармана жилета золотые часы с крышкой и хмыкнул.

– Двадцать одна минута первого. Луна сегодня пунктуальна.

Марк улыбнулся этой небольшой шутке. Однако он знал, что генерал ежедневно заглядывает в календарь, справляясь о времени восхода солнца и луны и о лунных фазах.

Энергия этого человека поражала.

До самых последних минут они работали, причем работали с утра. Марк чувствовал, что одурел, устал от напряженных умственных усилий и от ароматного сигарного дыма, заполнявшего каюту.

– Думаю, мы сегодня слегка перетрудились, мой мальчик, – признался Шон Кортни, словно прочитал его мысли. – Но я хочу быть в курсе всех событий до того, как мы причалим в Столовом заливе. Спасибо, Марк. Почему бы тебе не пойти потанцевать?

Марк сверху посмотрел на пары, танцующие на прогулочной палубе. Корабельный оркестр играл вальс Штрауса, танцоры быстро кружились, женские юбки раскрывались, как лепестки экзотических цветков, и их смех, веселый и мелодичный, создавал контраст с непрерывным напевом волн.

Марк разглядел в толпе Бурю Кортни, особая грация легко позволяла выделить ее, она быстро кружилась в объятиях партнера; свет вспыхивал искрами в ее темных волосах и блестел на восковом совершенстве ее обнаженных плеч.