Текст книги "Птица не упадет"

– Молчание – знак согласия, – сказал Дирк, когда они оказались на мощеной дорожке между двумя рядами стойл. Из каждого стойла к Дирку протягивали головы лошади, и он останавливался, удивительно мягкими пальцами гладил бархатную морду, произносил ласковые слова. – Вы очень молчаливый молодой человек. – Дирк снова очаровательно улыбнулся. – Мне нравятся люди, которые умеют хранить тайны и уважают чужие дела.

Он повернулся к Марку, заставляя его посмотреть себе в глаза.

Дирк напоминал Марку большую гладкую кошку, одного из крупных хищников, а вовсе не одомашненную разновидность. Леопард, золотистый, прекрасный и жестокий. И Марк удивился собственному безрассудству или храбрости: ведь он пришел прямо в логово хищника. Год назад было бы самоубийством оказаться в руках этого человека. И даже сейчас без защиты Шона Кортни он бы на это не решился. И хотя рассудок подсказывал, что никто, даже Дирк Кортни, не осмелится тронуть его, когда за ним такой покровитель, как Шон Кортни и все, что с ним связано, по спине у Марка пробегал опасливый холодок, когда он глядел в эти глаза леопарда.

Дирк взял его за локоть, не давая уклониться от этого прикосновения, и провел через ворота к загонам для племенных жеребцов.

Два загона были обнесены десятифутовой изгородью на прочных столбах; изгородь старательно обложили мягким материалом, чтобы дорогие животные, содержащиеся здесь, ничего себе не повредили. Земля внутри прямоугольной ограды слоем по щиколотку усыпана свежими опилками; один загон пуст, во втором – четыре конюха.

Двое из них держали на двойном ремне кобылу. Это было молодое животное арабской породы, рыжевато-гнедое, с прекрасной соразмерной головой, с широкими ноздрями, обещающими здоровое сердце и выносливость, сильное, но тонкокостное.

Дирк Кортни поставил ногу в сапоге на нижний уступ ограды и, наклонившись вперед, со злорадной гордостью посмотрел на кобылу.

– Она обошлась мне в тысячу гиней, – сказал он, – и это была выгодная сделка.

Двое других конюхов сдерживали жеребца. Это был старый мощный конь, ширококостный, с серыми пятнами на морде. На нем был пояс, затянутый под брюхом, а между задними ногами – клетка из легких стальных цепочек, как старинный пояс целомудрия. Она называется «дразнилка» и не дает жеребцу покрывать кобылу.

Конюхи позволили жеребцу приблизиться к кобыле, но едва она почувствовала легкое мягкое обнюхивание под хвостом, она опустила голову и лягнула обеими задними ногами: смертельный удар прошел всего в нескольких дюймах от головы жеребца.

Он фыркнул и попятился. Потом без помех снова приблизился к ней, коснулся бока, ласковым прикосновением любовника провел носом по гладкой шкуре, но кобыла сильно дернула ею, словно на нее напали пчелы, и гневно заржала, возмущаясь назойливыми покушениями на ее девственную добродетель. Один из конюхов упал на колени; прежде чем рабочие сумели отвести кобылу, она укусила жеребца большими желтыми зубами и разорвала ему кожу на шее.

– Бедняга, – прошептал Марк, хотя рана была поверхностной: Марка возмутила сама унизительная процедура. Старый самец должен терпеть пинки и укусы, пока норовистая кобыла не покорится, готовая к случке. Тогда его уведут: он выполнил свою работу.

– Никогда не тратьте сочувствие на неудачников, – посоветовал Дирк. – Их слишком много.

Кобыла на покрытой опилками арене задрала хвост, так что длинные блестящие волосы образовали колышущийся плюмаж, и начала обильно мочиться – свидетельство того, что она возбудилась.

Жеребец обошел ее, задрав верхнюю губу, обнажив зубы; мышцы на его плече волнообразно подрагивали; он кивал головой и снова потянулся к кобыле.

Теперь она стояла спокойно, по-прежнему высоко задрав хвост, дрожа от мягких любовных прикосновений его морды, готовая наконец принять его.

– Хорошо! – крикнул Дирк. – Уведите.

Потребовались огромные усилия двух конюхов, чтобы увести жеребца в ворота, открытые Дирком.

– Очень странно, но я не верю, что вы из неудачников, – сказал Дирк Марку, когда они в ожидании стояли у открытых ворот. – Поэтому вы сейчас здесь. И я трачу на вас время только потому, что причисляю вас к другим людям. К тем, у кого есть либо сила, либо проницательность – либо и то и другое.

Марк понял, что все это тщательно организовано заранее: встреча с Питером Боутсом, шурином Марион Литтлджон, у почты в Ледибурге, переданное Питером приглашение в поместье Дирка Кортни, срочное, чтобы Марк не успел посоветоваться с Шоном, и это эротическое шоу, случка лошадей, – все это преследует одну цель: смутить Марка, вывести из равновесия.

– Я думаю, вы из породы победителей, – продолжал Дирк. Тем временем конюхи привели племенного жеребца – слишком ценное животное, чтобы рисковать, подводя его к неподготовленной кобыле; жеребец, высокий, черный, как вороново крыло, гордо и высоко поднимал ноги, вздымая ударами полированных копыт мягкие опилки; неожиданно он остановился, дрожа на стройных ногах: он почуял кобылу, высунулся его большой черный член, длинный, как рука человека, и такой же толстый, с головкой, пульсирующей собственной жизнью, нетерпеливо бьющей коня по груди. – Неудачники трудятся, а победители пожинают плоды их труда, – сказал Дирк, глядя, как жеребец взгромоздился на кобылу. Один из конюхов метнулся вперед, чтобы направить его, и кобыла прогнула спину, принимая длинное скользящее проникновение. – Победители и неудачники, – повторил Дирк, глядя на движения жеребца, и его лицо побагровело, а руки так сжали столбы ограды, что костяшки пальцев стали похожи на мраморные.

Когда жеребец наконец отступил от кобылы и встал на все четыре ноги, Дирк вздохнул, взял Марка за локоть и увел.

– Вы присутствовали, когда я рассказывал отцу о своей мечте.

– Да, я там был, – кивнул Марк.

– Очень хорошо, – рассмеялся Дирк. – Вы умеете говорить. Я уже начинал в этом сомневаться. Согласно моей информации, у вас вдобавок острый ум.

Марк пристально взглянул на него, и Дирк заверил:

– Естественно, я постарался узнать о вас все. Вам известны некоторые подробности моего плана, и мне нужна возможность защищаться.

Они обогнули искусственный водоем ниже дома. Поверхность воды покрывали плоские листья лилий, аромат цветов в полуденной жаре был легким и сладким. Потом миновали несколько клумб с розами; оба молчали, пока не оказались в кабинете с высоким потолком и обилием разной мебели. Спасаясь от зноя, Дирк прикрыл деревянные ставни, в комнате стало темно, прохладно и почему-то неуютно.

Он знаком пригласил Марка сесть у камина, а сам подошел к столу, на котором стоял серебряный поднос с бутылками и хрусталем.

– Выпьете? – спросил он. Марк отрицательно покачал головой и смотрел, как Дирк наливает себе из черной бутылки. – Вы знаете мою мечту, – говорил он тем временем. – Что вы о ней думаете?

– Это большой замысел, – осторожно ответил Марк.

– Большой? – Дирк рассмеялся. – Я бы выбрал другое слово.

Он поднял свой бокал, расположив его между собой и Марком, и отпил, глядя через край на собеседника. «Странно, как действует судьба, – думал Дирк. – Дважды я пытался избавиться от неприятностей, которые он причинял мне. Если бы мне это удалось, я не мог бы сейчас использовать его». Он поставил ногу на край стола, а бокал на стол. Теперь обе его руки были свободны.

– Мы говорим об освоении огромной территории, о большом шаге вперед для всего государства, о рабочих местах для десятков тысяч людей, о новых городах, новых пристанях, железных дорогах, о прогрессе. – Он развел руки, изображая неограниченные возможности и рост. – Вот подходящее слово – прогресс. И всякий, кто попытается остановить его, хуже глупца, он преступник, предатель своей страны, и с ним следует обращаться как с преступником. Его следует безжалостно убрать с пути – любыми средствами, имеющимися под рукой. – Он помолчал и посмотрел на Марка. Угроза была почти неприкрытая, и Марк беспокойно заерзал на стуле. – С другой стороны, – Дирк вдруг улыбнулся, словно солнечный луч прорвался сквозь затянутое грозовыми тучами небо, – всякий, кто трудится ради осуществления этого плана, вправе рассчитывать на вознаграждение.

– Чего вы от меня хотите? – спросил Марк. Этот неожиданный вопрос застиг Дирка с распростертыми руками, с готовой сорваться с губ следующей тирадой. Дирк опустил руки и выжидательно посмотрел на Марка, как будто ожидал продолжения. – И о каком вознаграждении речь? – продолжал Марк, и Дирк радостно рассмеялся: именно таких слов он ждал. Каждый человек имеет свою цену.

– Вы знаете, чего я от вас хочу, – сказал он.

– Да, думаю, знаю, – подтвердил Марк.

– Так скажите, чего я хочу, – снова рассмеялся Дирк.

– Вы хотите, чтобы в докладе о территории за Воротами Чаки утверждалось, что превращать эту территорию в заповедник непрактично.

– Это сказали вы, не я. – Дирк поднял бокал и посмотрел на Марка. – Тем не менее я выпью за это.

– А вознаграждение? – продолжал Марк.

– Удовлетворение от сознания выполненного долга перед своей страной и народом, – серьезно сказал Дирк.

– Этого мне с лихвой хватило во Франции, – негромко сказал Марк. – Но я обнаружил, что его нельзя ни есть, ни пить, – и Дирк радостно засмеялся.

– Интересный выбор, стоит это запомнить. Вы уверены, что не хотите выпить?

– Нет, я передумал.

– Виски?

– Пожалуйста.

Дирк встал и направился к серебряному подносу. Неожиданно он почувствовал огромное облегчение. Если бы подтвердилось, что этого человека нельзя купить – а Дирк уже склонялся к такой мысли, – был бы опрокинут один из краеугольных камней, на которых Дирк строил философию своей жизни. Но теперь все в порядке. У этого человека есть цена, и Дирк почувствовал презрение: всего лишь деньги, к тому же ничтожная сумма.

В этом парне нет ничего особенного.

Он повернулся к Марку.

– Вот вам то, что можно выпить. – И он протянул хрустальный бокал. – А теперь поговорим о том, что можно съесть.

Он вернулся к столу, открыл один из ящиков и достал коричневый пакет из плотной оберточной бумаги, запечатанный красным воском.

Пакет он положил на стол и поднял бокал.

– Здесь доказательство искренности моих намерений, – сказал Дирк.

– Насколько они искренни?

– Тысяча фунтов. Достаточно, чтобы купить гору хлеба.

– Одна из ваших компаний купила ферму моего деда, – осторожно заговорил Марк. – Дед обещал отдать эту ферму мне, но умер, не оставив ни гроша.

Выражение лица Дирка неожиданно изменилось, глаза стали осторожными и внимательными. Несколько мгновений он раздумывал, не сделать ли вид, будто ему ничего не известно, но ведь он сам признался, что собирал сведения о Марке.

– Да, – кивнул он. – Я знаю. Старик все равно не использовал землю.

– Ферма была куплена за три тысячи фунтов, – продолжал Марк. – Я считаю, что мне должны эту сумму.

Дирк опустил руку в ящик, достал еще два таких же пакета и положил их на первый.

– По странному совпадению, – сказал он, – у меня здесь именно эта сумма. «Сущие гроши, – презрительно улыбнулся он. – Что заставляло меня думать, будто в этом человеке есть что-то особенное?» В ящике стола лежали еще семь таких же пакетов, в каждом по сто десятифунтовых банкнот. Столько он готов был заплатить за этот доклад… нет, поправил себя Дирк, я готов был пойти дальше, гораздо дальше.

– Берите, – улыбнулся он. – Вот деньги.

Марк встал со стула, взял пакеты и спрятал в карман.

* * *

Борода Шона Кортни ощетинилась, как иглы на спине рассерженного дикобраза, лицо его медленно приобрело цвет плохо прокаленного кирпича.

– Боже! – проворчал он, глядя на три пакета на своем столе. Пакеты были распечатаны, банкноты выложены и лежали тремя лилово-голубыми стопками. – Ты взял деньги?

– Да, сэр, – подтвердил Марк, стоя перед столом, как ученик перед учителем.

– И у тебя хватает наглости прийти ко мне с этим?

Шон сделал такой жест, словно собирался сбросить стопки банкнот на пол.

– Убери от меня эту грязь!

– Ваш первый урок, генерал. Деньги всегда имеют значение, – спокойно сказал Марк.

– Да, но что мне с ними делать?

– Вы как председатель Общества защиты африканской природы должны послать письмо с подтверждением, что деньги приняты, и с благодарностью за щедрый дар.

– О чем это ты? – уставился на него Шон. – Что за общество?

– Я только что создал его, сэр, и избрал вас председателем. Уверен, что мы сможем разработать меморандум, сформулировать цели и устав общества, но главное – организовать кампанию, чтобы люди знали, что мы делаем. Нужно заручиться поддержкой общества. – Марк говорил быстро, излагая заранее продуманное, а Шон слушал; цвет его лица постепенно становился нормальным, появилась довольная улыбка, борода вновь приобрела обычную форму. – Мы используем эти деньги для рекламы в прессе, пусть общество знает о своем наследии. – Марк быстро продолжал, идеи непрерывно рождались в его голове, тут же сменяясь новыми, а Шон слушал, иногда ухмылялся, качал головой и наконец расхохотался. И хохотал долго.

– Хватит! – наконец радостно взревел он. – Садись, Марк, пока достаточно. – Он порылся в кармане в поисках платка и, приходя в себя, вытер глаза и трубно высморкал свой большой нос. – Это неприлично, – хмыкнул он. – Настоящее святотатство! Да ты вообще не уважаешь деньги. Что противно природе.

– Нет, сэр, я уважаю деньги, но они лишь средство, а не цель. – Марк тоже рассмеялся, веселье генерала оказалось заразительным.

– Бог мой, Марк! Ты настоящий подарок. Где только я тебя отыскал? – Он в последний раз рассмеялся и посерьезнел. Достал лист чистой бумаги и стал делать заметки.

– Как будто у меня мало работы, – ворчал он. – Давай сформулируем цели этого твоего общества, будь оно неладно.

Они работали почти три часа, пока не пришла Руфь Кортни и не позвала их ужинать.

– Минутку, дорогая, – ответил Шон и прижал пресс-папье кипу заметок; он уже собирался встать, но вдруг посмотрел на Марка, хмурясь. – Вы приобрели опасного врага, молодой человек, – предупредил он.

– Да, знаю, – серьезно кивнул Марк.

– Ты сказал это с большим чувством.

Он вопросительно смотрел на Марка. Марк еще немного поколебался, потом начал:

– Вы знали моего деда Джона Андерса, вы как-то говорили о нем. – Шон кивнул и снова опустился в мягкое кресло. – У него была земля, восемь тысяч акров, он назвал ее Андерсленд.

Шон снова кивнул, и Марк стал рассказывать, без прикрас, излагая только факты, а когда делал предположения или высказывал догадки, то так и говорил.

Снова пришла Руфь звать их за стол. Марк как раз описывал ночь на откосе, когда в его лагерь явились стрелки. Она хотела настоять на том, чтобы они наконец пошли к столу, но увидела их лица, замолчала и стала слушать, и лицо ее становилось все более бледным и напряженным.

Он рассказал о Воротах Чаки, о том, как искал могилу деда и как на него охотились, а когда закончил, все молчали. Наконец Шон встал, глубоко, шумно вздохнул и наконец сказал:

– Почему ты не сообщил об этом?

– О чем? Кто бы мне поверил?

– Ты мог обратиться в полицию.

– У меня нет ни единой улики против Дирка Кортни, за исключением абсолютной уверенности. – Он опустил взгляд. – История такая невероятная, что до этой минуты я не решался поделиться ею даже с вами.

– Да, – кивнул Шон. – Понимаю. Даже сейчас я не хочу в это верить.

– Простите, – просто сказал Марк. – Я знаю, что это правда, но сам не хочу верить.

Шон покачал головой и опустил подбородок на грудь. Руфь, стоя за ним, положила руку ему на плечо, успокаивая.

– Боже, сколько мне еще страдать из-за него? – прошептал Шон и снова поднял голову. – Отныне ты в еще большей опасности, Марк.

– Не думаю, генерал. Он знает, что я под вашей защитой.

– Дай Бог, чтобы этого было достаточно, – сказал Шон, – но что мы можем противопоставить ему? Как остановить этого… – он помолчал, подыскивая слово, и свирепо закончил: – Это чудовище?

– Нет никаких доказательств, – сказал Марк. – Мы ничего не можем использовать против него. Он слишком умен.

– Доказательства есть, – с непоколебимой уверенностью возразил Шон. – Если все это правда, доказательства найдутся.

* * *

Широкая спина Троянца под Марком казалась бочонком; солнце жгло так, что на спине и под мышками выступили темные пятна пота; Марк спускался по берегу Бубези, а Спартанец, второй мул, тяжело груженный, шел за ним в поводу.

На белоснежном речном песке он позволил мулам войти в воду, и они начали шумно пить. Марк почувствовал, как раздувается у него между коленями брюхо животного.

Двойная корзина на спине вьючного мула была не самой тяжкой ношей, какую Марк прихватил с собой из многолюдного мира цивилизации. Он вез с собой груз вины и сожалений, печаль об утраченной любви и досаду – ведь он не выполнил свой долг. Но теперь, под утесами Ворот Чаки, он чувствовал, как бремя становится легче, а плечи набирают силу.

Казалось, из-за долины Бубези к нему тянулось нечто неощутимое – сознание судьбы, движущейся предопределенным курсом; больше того, чувство возвращения домой. «Да, – с неожиданной радостью подумал он, – я возвращаюсь домой».

Марк вдруг заторопился. Он оторвал упрямого Троянца от реки (с его вислых, словно резиновых губ все еще лилась вода) и заставил войти в быстрое зеленое течение; когда мул перестал доставать до дна, Марк соскользнул с его спины и поплыл рядом.

Большие плоские копыта снова коснулись дна, и он опять сел в седло боком и въехал на противоположный берег; брюки липли к ногам, с промокшей рубашки текла вода.

Неожиданно, впервые за неделю и без всякой явной причины, Марк рассмеялся – легким неудержимым смехом, который еще долго окружал его, словно аура.

* * *

Звук был очень слабым, а копыта серого мула Троянца ритмично стучали по мягкой почве, поэтому Марк вообще не был уверен, услышал ли что-то.

Он остановил Троянца и прислушался. Тишина была такой полной, что, казалось, шуршит, как статическое электричество, и когда милей выше по реке меланхолически и мелодично свистнул лесной голубь, казалось, он совсем рядом.

Марк покачал головой и подобрал поводья. Когда копыто снова ударилось о землю, звук повторился, и на этот раз ошибиться было невозможно. Волоски на шее Марка встали дыбом, и он, только что спокойный и расслабленный, настороженно выпрямился в седле. Такой звук он слышал всего однажды и был уверен, что никогда его не забудет.

Близко, очень близко – доносится из густых прибрежных кустов, непролазной чащи дикой локвы и свисающих лиан, типичного укрытия для такого зверя.

Странный нездешний звук, переливчатый и непрерывный, точно жидкость льется на землю из каменного кувшина… только тот, кто слышал его раньше, распознает в нем предостерегающее рычание взрослого леопарда.

Марк отвернул мула в сторону и повел вверх по склону. Достигнув навеса деревьев, он стреножил под их пологом мула и ослабил подпругу.

Потом достал из чехла «манлихер» и быстро проверил магазин: толстые медные патроны с медными же колпачками по-прежнему ярко блестят, скользкие от смазки; Марк захлопнул затвор.

Он нес ружье в левой руке, нес небрежно и легко, потому что не собирался им пользоваться. Напротив, его приятно согревали возбуждение и ожидание. Прошло уже два месяца с тех пор, как он вернулся к Воротам Чаки, все это время он провел в седле и на ногах, но впервые у него появилась возможность увидеть леопарда.

По берегам Бубези леопарды водились во множестве, Марк почти ежедневно видел их следы, а по ночам слышал их кашель. Леопард и куду всегда последними уступают человеку и цивилизации. Природная хитрость и умение скрываться защищают их, когда остальные виды уже истреблены. И теперь у Марка появился шанс увидеть зверя. Тропа в густых прибрежных кустах была короткая, и ему хотелось увидеть хотя бы промельк желтого цвета в глубокой тени, что-нибудь определенное, точное доказательство для дневника; он хотел добавить еще один вид в список подлежащих охране. Марк осторожно обходил кусты, его взгляд перемещался с густой зеленой стены на землю под ногами: нужно увидеть если не самого зверя, то хотя бы его след.

Сразу над крутым речным обрывом он резко остановился и посмотрел вниз, а потом опустился на одно колено.

Это были не следы леопарда – другие, которые он сразу узнал. Никаких отличительных признаков: ни отсутствующего пальца, ни шрама или уродства, но наметанный глаз Марка сразу узнал форму и размер следа, особенности походки этого человека с отставленным большим пальцем, ширину шага и то впечатление осторожности, которое оставляет след с сильно вдавленным отпечатком большого пальца.

– Пунгуше, – негромко сказал Марк.

Шакал снова за работой. След двойной, он углубляется в чащу и выходит из нее. Тот, что ведет внутрь, глубже, расстояние между отпечатками меньше, как будто человек нес какую-то тяжесть; выходящий след мельче, человек шел налегке.

Марк медленно двинулся по следам в сторону чащи. Каждые несколько шагов он надолго останавливался и внимательно разглядывал подлесок или приседал под нависшими ветвями и лианами, чтобы лучше видеть.

Теперь, когда он знал, что найдет, приятное возбуждение сменилось холодным гневом и сознанием опасности.

В густой тени зарослей его внимание привлекло что-то белое. Он несколько мгновений смотрел, прежде чем понял, что это: сорванная когтями терзаемого болью зверя кора, длинные рваные полосы на темном стволе. Гнев проскользнул в живот, как разворачивающая кольца змея.

Он двинулся в сторону и чуть вперед, теперь держа ружье низко, у бедра, наготове; сделал три шага и остановился.

На краю чащи – участок примятой травы, мягкая черная почва взрыта и потревожена, как будто здесь таскали туда и сюда что-то тяжелое; одинокий солнечный луч осветил красное пятнышко, которое могло быть лепестком цветка или каплей крови.

Здесь Марк услышал другой звук, звон металла о металл, звена о звено; в темной глубине зарослей трясли стальную цепь. Теперь Марк знал, где лежит зверь, и пошел в ту сторону, осторожно делая шаг за шагом, сняв ружье с предохранителя и держа его высоко, у груди.

Снова что-то белое, неестественное белое, круглое пятно на фоне темной листвы. Он застыл, глядя на него. Прошли долгие секунды, прежде чем он понял, что это – срезанный ствол, короткий, раздвоенный, толщиной в запястье девушки; срез недавний, смола еще выделяется каплями винного цвета. Марк увидел изгиб ворованной проволоки, которой цепь крепилась к срезанному стволу. Этот ствол служил якорем, он удерживал пойманное животное, не позволяя потянуть очень сильно, порвать свою плоть, но освободиться.

Цепь снова звякнула.

Леопард был в двадцати шагах от него. Марк точно знал, где зверь, но все равно не видел его; он напряженно думал, вспоминая все, что знал об этом животном, все дедовы рассказы. «Ты не увидишь его, пока он не придет, и даже когда он придет, это будет вспышка желтого света, как солнечный луч. Он не предупредит тебя рычанием, как лев. Он подойдет без единого звука и не станет вцепляться в руку или рвать плечо. Он нацелится тебе в голову. Он все знает о двуногих животных, потому что питается в основном бабуинами, поэтому знает, где у тебя голова. Он снесет тебе темя быстрей, чем ты вскрываешь яйцо за завтраком, а его задние лапы тем временем займутся твоим животом.

Ты видел, как кошка лежит на спине и лягает тебя задними лапами, когда ты чешешь ей брюхо. Леопард та же кошка, но вспорет тебе живот, как цыпленку, и, даже если охотников четверо, он убьет троих, прежде чем четвертый поднесет ружье к плечу».

Марк стоял совершенно неподвижно и ждал. Он не видел зверя, но чувствовал его, чувствовал его взгляд, который жег кожу, как лапки ползущего ядовитого насекомого, и вспомнил мраморно-белый шрам, который однажды, осоловев после виски, показал ему Шон Кортни, подняв рубашку и напрягая мышцы, так что на коже проступили все рубцы. «Леопард, – сказал Шон. – Дьявольская кошка, злее сволочи нет во всем буше».

Марк почувствовал, как ноги сами собой начинают медленное движение вспять; зашуршала листва. Он может уйти и вернуться, когда стервятники подскажут, что зверь издох или слишком слаб, чтобы быть опасным. Потом он представил себе ужас и боль зверя, и вдруг тот перестал быть зверем и стал его, Марка, животным, его подопечным, которого он обязан защищать. И Марк шагнул вперед.

Цепь снова звякнула, и показался леопард. Он метнулся (ужасный молчаливый рывок) так, что движение расплылось, только сверкнули глаза – желтый блеск ненависти, и страха, и боли. Цепь тащилась следом, звеня и цепляясь, и когда Марк последние шесть дюймов подносил ружье к плечу, он увидел капкан, который как зловещий металлический краб, висел на передней лапе. Тяжелый стальной капкан на мгновение замедлил прыжок.

Время, словно во сне, замедлилось, каждая микросекунда падала тяжело, точно капля густого масла, и Марк успел увидеть, что передняя лапа леопарда над капканом почти разорвана. Он почувствовал, как внутри все переворачивается: Марк понял, что зверь в отчаянной попытке освободиться сам перегрыз плоть и сухожилия. Теперь лапу держала только окровавленная полоска кожи, и от рывка тяжелого капкана лопнула и она.

Освободившийся леопард в страхе, ярости и боли бросился на Марка, целя в голову.

Дуло «манлихера» почти коснулось широкого плоского лба; зверь был так близко, что Марк видел его ощетиненные усы над разинутой рычащей пастью – эти усы были как травинки, скованные утренним морозом; видел желтые клыки за черными губами, изогнутый розовый язык в раскрытой пасти, и глаза. Ужасные, полные ненависти желтые глаза.

Марк выстрелил, и пуля раздробила череп, желтые глаза потрясенно мигнули, голова откинулась, изогнулась на змеиной шее, а гибкое тело потеряло всю свою грацию и легкость и неуклюже и тяжело повернулось в воздухе.

Зверь мешком рухнул к ногам Марка, и сапоги молодого человека окропили капельки алой крови; они блестели, как крошечные рубины.

Марк прикоснулся к открытому глазу, но яростный желтый свет тускнел, а веки, опушенные прекрасными длинными ресницами, не отозвались на прикосновение рефлекторным морганием. Леопард был мертв. Марк тяжело сел на камень поблизости и достал жестяной портсигар.

Рука, когда он чиркнул спичкой, дрожала так сильно, что пламя трепетало, словно крылья мотылька. Марк погасил пламя, выбросил спичку и провел ладонью по мягкой густой шерсти, янтарно-золотистой с четкими черными пятнами, словно этой шкуры коснулись пять растопыренных пальцев огненного ангела.

– Пунгуше, ублюдок! – снова прошептал Марк.

Животное погибло именно из-за этой золотистой пятнистой шкуры, за несколько шиллингов, которые дали бы за нее на рынке в деревне, на маленькой железнодорожной станции или просто на обочине дороги. Смерть в невыразимой боли и ужасе, чтобы у какой-нибудь дамочки появилась шуба или ковер. Марк снова погладил блестящую шерсть и почувствовал, как страх уступает место злобе к человеку, который когда-то спас ему жизнь и которого он искал все эти два месяца.

Он встал и подошел к стальному капкану на конце цепи. Безжалостные челюсти сжимали оторванную лапу. Марк наклонился, осматривая механизм. Такой капкан называют «Слэг истер» («железный слиток»), это капкан-убийца, зубья старательно подпилены таким образом, чтобы вцепиться, но не перебить. Весил он не меньше тридцати фунтов, и требовалась толстая ветка, чтобы разжать эти челюсти и снова настроить механизм.

Сталь потемнела и покрылась сажей: браконьер обжигал ее факелом из сухой травы, уничтожая человеческий запах. На самом краю чащи лежала полуразложившаяся туша бабуина – ароматная приманка, оказавшаяся непреодолимым искушением для большой желтой кошки.

Марк перезарядил «манлихер», и гнев его был так силен, что он застрелил бы человека, сделавшего это, если бы наткнулся на него в этот миг, хотя был обязан ему жизнью.

Он поднялся по склону, снял с Троянца седло и стреножил мула кожаным ремнем, потом повесил седельную сумку высоко на ветку дерева, чтобы до нее не добрались гиена или барсук.

Затем он вернулся и на краю чащи отыскал след браконьера. Он знал, что пускаться в погоню на муле бесполезно – большое неуклюжее животное за милю насторожит браконьера. Но у пешего у него есть шанс.

След свежий, значит лагерь браконьера близко; он не уйдет далеко от такого ценного предмета, как капкан. У Марка очень хороший шанс.

Конечно, он будет настороже, хитрый и коварный, потому что теперь знает о запрете охотиться в долине. Марк побывал в каждой деревне, разговаривал со всеми племенными вождями и пил их пиво, объясняя новый порядок.

Браконьер знает, что нарушает закон. Марк часто шел по его следу, и то, как старательно Пунгуше заметал следы, как старался обмануть преследователя, свидетельствовало, что он понимает свою вину, но сейчас Марку представилась неплохая возможность отыскать его.

След пересек реку в полумиле ниже по течению, потом пошел зигзагами по кустам, лесу и подлеску: браконьер проверял свои ловушки.

Капкан на леопарда, очевидно, был центром его линии, но он охотился и на мелкую дичь с помощью силков из легкой оцинкованной упаковочной проволоки, вероятно, купленной за несколько шиллингов в деревенской лавке. Использовал он и медный телеграфный провод, наверно, просто срезанный с телеграфного столба в каком-нибудь безлюдном месте.

Он ставил ловушки на шакалов, используя в качестве приманки отбросы, и размещал свои западни повсюду: там, где животные лизали соль, у ям, полных грязи, – в любом месте, которое могло привлечь дичь.

Неотступно идя по следу, Марк разряжал все ловушки и вырывал проволоку. Он догонял браконьера, но прошло еще три часа, прежде чем он отыскал его лагерь.

Лагерь располагался под раздутым стволом баобаба. Дерево было старое, гнилое, бивни слонов выдолбили в нем глубокое дупло. В этом углублении браконьер разводил бездымный костер; увидеть его издали невозможно. Сейчас костер был погашен, тщательно присыпан песком, но запах дыма привел к нему Марка. Угли были холодными.

В углублениях в стволе дерева Пунгуше спрятал два тюка, перевязанных веревкой из коры. В одном – грязное серое одеяло, резная деревянная подставка для головы, небольшой черный котелок на трех ножках и сумка из шкуры импалы с двумя или тремя фунтами желтой кукурузы и полосками сушеного мяса. Браконьер путешествовал налегке и передвигался быстро.

В другом тюке – пятнадцать шакальих шкур, высушенных на солнце, прекрасный серебристый, черный и рыжий мех, а также две шкуры леопарда – крупного темно-золотистого самца и маленькой полувзрослой самки.

Марк разжег костер и бросил в него одеяло, подставку для головы и сумку, почувствовав мстительное удовлетворение, когда те загорелись и обуглились. Котелок он разбил камнем, взвалил шкуры на плечи и пошел обратно.