Текст книги "Стратегии гениальных женщин"

На первый взгляд кажется странным, как у таких овеянных благородством и величием людей, какими были Германик и Агриппина Старшая, выросли такие жестокие чудовища, как Агриппина Младшая и Гай Калигула. Но только на первый взгляд. Более пристальное же рассмотрение времени и среды, где формировались их характеры, говорит о том, что они потому и выжили, что проявили непоколебимость, неслыханную беспощадность и фанатическую волю к жизни.

Гай Калигула был человеком, научившимся скользить по поверхности, не раня свою кожу шероховатостями. По всей видимости, не зря Агриппина Старшая держала мальчика возле себя в Германских походах и во время командования Германика в Сирии. Баловень солдат и самой фортуны, Гай быстро освоил уроки физического выживания. Центральное положение стимулировало развитие демонстративной и крайне эксцентричной личности. Он рано увидел смерть, что заставило его так же рано оценить и мимолетные прелести жизни. Как сын полководца и юный солдат, он жил одним днем, и выпирающие из-под толщи времен зверства были повседневной реальностью военного времени. Но если для старых вояк насилие было необходимостью, то юная душа, окунувшаяся в омут лагерной жизни, быстро приобщилась к садизму, находя в этом волнующий раздражитель для воспаленной, неуравновешенной психики. Так же как и Агриппина, он очень четко видел разницу между грандиозностью и великолепием дворцовой жизни и каторжным трудом солдата, тянущего лямку войны. Научившись у солдат силой выхватывать у жизни те редкие прелести, которые она могла дать, он не сумел или не захотел учиться у них бестрепетно смотреть в глаза смерти. Хотя походная жизнь часто закаляет характер, а Гай всегда был в военном походе, Германик относился к сыну совсем не так, как Гамилькар Барка к Ганнибалу или Филипп к Александру. Наконец, увидев воочию бесславную мучительную смерть от яда еще несколько дней тому могучего римского полководца, семилетний Калигула осознал тщетность усилий в честном бою. Так и не привыкнув к смерти, он стал искать другие способы борьбы в этом странном, быстро меняющемся мире.

Вскоре под воздействием жуткого времени и шокирующих жестокостью нравов Гай научился жить среди интриг и заговоров. Наверное, Ливия и Тиберий были немногими, кто сумел распознать суть этого на редкость изворотливого создания, сумевшего выжить среди столь сильных противников. Наряду с развитой до поразительного мастерства способностью подстраиваться под мелодию сильного, он впитал в себя все гнусное от атмосферы войны, где жажда славы переплетается со страстью обладания. Нажива, исполненное садизма зрелище или просто насилие ради забавы – все это стало для Калигулы приятными атрибутами власти, заставляя пресмыкаться пред Тиберием и Ливией, обнажая порочные стороны в тех случаях, когда безнаказанность руководит человеческой натурой.

Этот юный демон обитал рядом с Агриппиной, оказывая на сестру свое мужское влияние. Увидев, как ему удалось влюбить в себя старую Ливию, как он сумел расположить к себе невыносимого Тиберия, на фоне неотвратимых смертей двух старших братьев Агриппина прониклась к Гаю уважением. Он обладал таким же, как она, иммунитетом к смерти и так же, как она, упивался плодами власти, когда оставался без присмотра сильных мира сего. Наконец, именно он подавил в ней девичью гордость, силой склонив к кровосмесительной связи. И хотя Агриппина испытывала к брату чувства, в которых было больше отвращения и злости, она усвоила несколько важных уроков. Во-первых, сексуальность может быть не только слабостью женщины, но и ее могучим оружием. А во-вторых, для достижения результата не всегда обязательно властвовать, порой полезно проявить показную слабость.

Позже, когда Калигула нагло совратил и двух младших сестер Агриппины, она испытала такое безумное чувство ревности, что готова была уничтожить их. Но это была отнюдь не любовная ревность, это была истинная борьба за влияние. С нею она усвоила третий, самый главный урок: мир мужчин полигамен, за обладание ими надо вести борьбу, и в этой борьбе побеждает та женщина, чье искусство обольщать и удерживать мужчину возле себя окажется наиболее действенным. Смирившись с патологической тягой Калигулы к садизму, она не учла степени развращенности своего брата… Но поскольку Агриппина была напориста во всем, Калигула удалил ее от себя, и этот короткий период изгнания из рая заметно прибавил гибкости в ее поведении, хотя безудержная эксцентричность характера никогда не позволяла ей долго скрывать свои намерения, как это умела делать Ливия.

Тем временем пришло время первого замужества Агриппины. Следуя традиции Августа организовывать браки именитых и влиятельных граждан, Тиберий, пользуясь правом деда (в свое время он официально усыновил Германика), выдал девушку замуж за Домиция Агенобарба. Последний был сущим плутом и признанным негодяем, приобщившись к самым худшим проявлениям распутства, и в том числе к кровосмесительным связям. Зато он принадлежал к древнему роду, да и император Август был его двоюродным дедом. Немаловажным штрихом этого союза был тот факт, что Агриппине исполнилось лишь тринадцать лет. Это событие заметно отразилось на восприятии ею действительности: будучи уже не ребенком, но еще не сформировавшейся женщиной, она уже дважды столкнулась с мрачным осознанием, что является товаром, созданным природой универсальным приспособлением для удовлетворения плотских и не всегда чистоплотных желаний мужчины. Хотя она не охладела к мужчинам вообще, ее природа восставала против такой жестокой действительности. Пока она встречала на своем пути лишь худших мужчин, которые не только не заботились о ее чувствах, но и вели себя оскорбительно по отношению к ней, прямо или косвенно признавая собственную гнусность. Но, стремительно взрослея, она закалялась, как сталь; испытывая смутный страх, негодование и отвращение от разврата, в который ее втянули, по сути, с самого детства, она осознавала и другое: в ее руках медленно совершенствуется страшное оружие против мужчин, наркотическое вещество, которое при правильном дозировании и хорошем качестве позволяет управлять этими, казалось бы, сильными, но слишком прямолинейными существами. От Домиция Агриппина родила сына – Луция, по поводу чего он не преминул саркастически изречь: от таких порочных родителей может родиться разве что чудовище. Впрочем, материнство не повлияло на жизненную стратегию Агриппины; напротив, окунувшись в бездну омерзительных извращений человеческой души и тела, она, как заключенная в клетку птица, еще яростнее и ожесточеннее стала биться за свое освобождение. Его, как казалось Агриппине, можно было обрести при достижении высшей власти. Ведь тогда можно не позволять обращаться с собой, как это делали Калигула или Домиций, а если повезет, отыскать любимого мужчину, который придется по душе. Но, сама того не понимая, она уже ступила на зыбкий путь бескомпромиссного истребления всего того, что мешало достичь своей цели. Цель стала оправдывать любые средства, потому что ее девичья душа уже давно дала трещину. Она оказалась хорошей ученицей, готовой превзойти своих суровых учителей – Ливию, Калигулу, Домиция… Она старалась не упустить из виду ни единой детали из того, что происходило в высшем римском обществе.

Если любовь Ливии сохранила Калигуле жизнь, то именно его гнусное нутро предопределило выбор Тиберия. Умирающего принцепса устраивало, что после него к власти придет откровенный негодяй; может быть, тогда этот черствый и полный раболепия Рим сумеет оценить его вклад в развитие империи. Когда Гай Калигула после смерти Тиберия сумел захватить верховную власть, Агриппина с каждым днем стала терять влияние на брата, превращающегося в остервенелое существо. Его не просто возбуждали чужие страдания, его вохищали связанные с этим акты власти. От деяний безумного принцепса содрогался весь Рим, но только не Агриппина. Она была той же породы и, закусив губу, лишь усваивала уроки. Бесчисленные оргии сменялись беспричинными убийствами, мотовство переходило в стадию безумного эксперимента, и, казалось, дьявол, спровоцированный безнаказанностью, проснулся внутри этого человека с пораженным мозгом и выполз наружу. Агриппина не поспевала за многочисленными феями любви – для более действенного рычага влияния, который никогда не выпускала из рук Ливия, нужно было замужество.

Но сама Фортуна помогла сделать то, пред чем были бессильны законы. Вернее, Калигула получил то, что заслужил за четыре года бредового управления империей, в течение которых он умудрился опустошить всю казну некогда сказочно богатого города. Даже погрязший в пороках Рим не выдержал испытаний, и тот, кто в германских походах геройски спасал мальчишку, вынося его на собственных плечах, теперь первым из заговорщиков бросился с мечом на своего повелителя, чтобы отсечь ему голову.

Временно отодвинутая Калигулой на второй план, Агриппина усвоила: власть должна не только удовлетворять личную похоть и амбиции, но и служить государству. А кроме того, нельзя ни на миг забывать, что друзья и враги – понятие относительное в борьбе за власть. В отличие от оказавшегося недалеким Калигулы, Агриппина со времен общения со старухой Ливией помнила, что обращенных в свою веру необходимо всегда держать на коротком поводке, действуя в равной степени и кнутом, и пряником. Она очень хорошо понимала, чего хотела. Агриппина сознательно, маленькими шажками двигалась к заветной власти и, хотя бесчинства Калигулы отбросили ее на несколько шагов назад, теперь четко знала, как распорядиться вожделенной мечтой.

Новым правителем Рима стал брат Германика и родной дядя Агриппины – Клавдий. Вычеркнутый Августом и Ливией из числа наследников из-за слабоумия, безвольный и беззлобный, стареющий исследователь римских архивов был выдвинут преторианской гвардией как временная альтернатива тирану.

Для Агриппины, казалось бы, появился уникальный шанс. Но словно призрачная тень Калигулы стояла между нею и священным олимпом, не допуская женщину к предмету ее страсти. Этой тенью и постоянным напоминанием о беспутном брате было вполне живое юное создание с прелестными вьющимися кудрями и черными глазами по имени Мессалина. Калигула растлил ее в пятнадцатилетием возрасте, сделав участницей многочисленных эротических развлечений и преобразовав оргии в театрализованные представления, но позже, поглощенный страстью к более опытным любовницам, позабыл. Потом однажды, то ли в порыве беспричинной щедрости, то ли ради забавы, он организовал брак пятидесятилетнего тучного и рыхлого Клавдия с пятнадцатилетней девушкой с разбуженной страстностью.

Агриппина снова оказалась задвинутой в безнадежную тень. Но Ливия научила ее выжидать, действуя тихими, едва заметными шагами. В отличие от Мессалины, которой власть была нужна лишь для поиска все новых сексуальных приключений, Агриппина давно искала другого. Унаследовав от матери мужской характер и демонстративный жаркий темперамент, она жаждала раскрыться, быть такой же неприступной крепостью, как Ливия, которая, властвуя, создала зону неприкасаемой безопасности вокруг себя, слепила нужного себе мужчину и создала такой семейный очаг, который ей хотелось иметь. Впрочем, существовала и разница между Ливией и Агриппиной: если Ливии было достаточно осознавать свою власть, правнучка же вожделела проявлять ее на виду у всех, как на театральном представлении. В этом она походила на Калигулу, безвременная смерть которого заставила молодую женщину быть осторожнее.

Мессалина заходила в своей безумной страсти все дальше и дальше. В поисках сильного и властного мужчины, который был бы способен взять ее со всей силой мужской страсти и похоти, она заводила связи с рабами и тайно посещала публичные дома, отдаваясь всем, кто желал отведать ее женского естества. Тем, кто ее знал, казалось, что ей нужно могучее, не ведающее стыда и усталости животное, сексуальная машина, которая была бы способна удовлетворить ее все возрастающие сексуальные аппетиты. На самом деле она искала сильного духом мужчину, которые перевелись в высшем сословии столицы империи. Будучи просто женщиной, не успевшей приобрести мудрость и интуитивно стремящейся обрести твердую руку вместо аморфной зыбкости Клавдия, Мессалина вкусила те же плоды безнаказанности, которые любил отведывать Калигула. Но эти плоды, сколь долго их не пробовать, неизменно оставляют чувство голода, толкающее в западню. Чувственная, но глуповатая Мессалина в своей головокружительной страсти наконец преступила границу, пожелав невозможного: она решила выйти замуж при живом муже-императоре. Организовать многомужество в мире, созданном мужчинами для мужчин! Даже слабовольный Клавдий отважился на решительный шаг. Вернее, убежденный близким окружением в том, что минута промедления грозит ему верной смертью, он согласился на жестокие меры. Низвержение было полным и беспощадным – жену Клавдия после старательно спланированной интриги закололи кинжалами.

Агриппина же, ближе познакомившись с силой и слабостью Мессалины, зареклась идти на поводу у собственных эротических побуждений. Напротив, она поняла, что должна уметь эксплуатировать свою чувственность для достижения более высоких, мужских целей. Понаблюдав за возвышением и падением Мессалины, она осознала, что готова в плетении интриг превзойти Ливию.

Пока император Клавдий дряхлел, а Мессалина забавлялась с любовниками, все еще безвестная Агриппина не теряла времени зря. Она начала создавать плацдарм из близких к принцепсу людей, готовых при определенных обстоятельствах сделать ставку на нее. Среди сторонников Агриппины были не только негодяи, готовые за определенные деньги шпионить и убивать. К явным достижениям ее женского обаяния можно отнести и такое тонкое приобретение, как расположение Палланта, одного из трех влиятельных вольноотпущенников, управлявших империей от имени глуповатого старика Клавдия, а также цензора Вителлия, который взялся лоббировать ее интересы в сенате.

После развязки, к которой медленно, но неминуемо шла Мессалина, Агриппина немедленно приступила к осаде некогда неприступного бастиона власти. Впрочем, женщина действовала довольно осторожно, пустив в ход не только искусительные чары, но и обозначив сферы влияния своих сторонников. У нее оказалось достаточно влиятельных конкурентов. Основная борьба развернулась среди ближайшего окружения Клавдия, на соперничестве которого виртуозно и сыграла Агриппина. Она сумела обольстить Палланта, уложив его в свое ложе, а затем пообещав расправиться с его двумя основными соперниками – Нарциссом и Каллистом – естественно, после восхождения на престол в качестве супруги Клавдия. Именно Нарцисс и Каллист представляли главную угрозу, имея равное влияние на императора и продвигая каждый свою кандидатуру. Победа каждого из них означала бы усиление путем получения еще одного, пожалуй наиболее мощного, канала влияния на слабые мозги старика. Каждый из них понимал, что такое влияние женщины, находящейся в постели принцепса. Борьба интриг приняла такие формы, что проигравший вряд ли мог бы рассчитывать на выживание. Клавдий, совсем запутанный своими авторитетными подопечными, не мог прийти к какому-либо вразумительному решению. И тут Агриппина сама позаботилась о своей судьбе: ловко выбрав момент, она пустила в ход главный козырь, всегда позволявший этой страстной женщине побеждать мужчин. На самом деле она была гениальной актрисой, лишь изображающей страсть и безудержную любовь. Действительно, для демонстрации страстности в постели со стариком с рыхлым телом необходим был немалый талант. Но от умения показать себя в постели, да еще с родным дядей, зависела ее судьба, а возможно, и сама жизнь. Ведь, настроившись на физическое истребление конкурентов, Агриппина вполне могла ожидать ответных шагов и от Лоллии Паулины, которую толкал в постель к императору Каллист, и от Элии Петины, некогда уже бывшей женой Клавдия. Ее интересы защищал Нарцисс, человек редкой хитрости и к тому же не знающий пределов в выборе средств борьбы.

Пожалуй, Агриппине было сложнее всего – как в случае с Калигулой, мешала родственная связь. Дядя Клавдий был ей еще более отвратителен, чем сходивший с ума брат, но она нашла его слабое звено. Постель оказалась лишь мостиком для достижения необходимой откровенности. Проживший до пятидесяти лет канцелярской крысой в архивных задворках императорских дворцов, Клавдий сильными, не ведающими страха руками солдат был перемещен в кресло первого человека Великой империи. Теперь безликий и несчастный правитель, над которым почти открыто смеялся сенат, более всего трепетал пред смертью. Он был нужен сильным и жадным людям вроде Палланта или Каллиста не более, чем ширма, прикрываясь которой они вершили свои гнусные дела. Наиболее комичным можно считать то, что даже своим слабым рассудком Клавдий осознавал происходящее. Эти тонкие струны и задела Агриппина, пообещав дяде не только личную безопасность, но и продвижение в будущем на трон его сына от Мессалины Британика. Кроме всего прочего, научившись становиться развратницей по собственному желанию, в постели Агриппина оказалась никак не хуже Мессалины. Старик оценил суммарные выгоды от брака с племянницей; правда, он еще не догадывался, какими изменчивыми бывают женщины в постоянно меняющемся мире.

Остальное было уже делом техники. Близкие к Агриппине влиятельные люди начали готовить почву для формирования соответствующего общественного мнения: женитьба дяди на собственной племяннице могла вызвать жуткий резонанс, который при условии активного вмешательства противников мог бы сорвать сделку. Но сторонники Агриппины к тому времени уже сформировали сильный блок, так что колеблющиеся тут же примкнули к нему. На публике было разыграно зрелищное представление, которое заключалось в том, что авторитетная аристократия и сенаторы мольбами и полусерьезными угрозами «принудили» Клавдия жениться к его собственной радости…

Начался период матриархата римского типа. Как когда-то империей управляла Ливия, хитроумные решения которой оглашались устами Октавиана Августа, так Клавдий или Паллант объявляли волю Агриппины. Естественно, выдавая ее за решения принцепса, скрепленные одобрением сената.

Агриппина, зная по своему жестокому детству, что враги никогда не дремлют, начала вычеркивать их из списка живых своей твердой, бестрепетной рукой. Когда дело касалось жизни и смерти, Агриппина никогда не испытывала сомнений. Первыми пали потенциальные наследники и бывшие претендентки на некогда пустующее супружеское ложе Клавдия. Затем соперники Палланта, которые до некоторого времени составляли определенный баланс политических сил в окружении Клавдия. Властная и коварная женщина очистила дворец от всех, кто хоть чуточку симпатизировал родному сыну Клавдия. Наряду с этим Агриппина сумела убедить Клавдия в необходимости брака ее подрастающего сына Домиция с его дочерью Октавией (от Мессалины). А затем с осторожностью охотника, последовательно и предусмотрительно ставящего капканы по всей территории, она добилась от Клавдия уравнивания в правах Британика и Домиция. Дальше последовала акция усыновления Домиция Клавдием, организацию которой взял на себя Паллант, все еще остающийся фаворитом Агриппины. В результате Домиций перешел в род Клавдиев, приняв воинственное древнее имя Нерона. Клавдий дорого заплатил за свою безопасность… Впрочем, не упустила момента возвыситься и Агриппина, получив по завершении этой политической операции титул Августа, – она все еще состязалась с тенью Ливии.

Агрипина оказалась женщиной с многогранным стратегическим мышлением, свойственным лишь немногим мужчинам. Затевая игры, она заглядывала далеко вперед. Так, она возвратила из многолетней ссылки известного философа-стоика Луция Аннея Сенеку, которого сделала воспитателем своего сына. В своих грезах новая Августа видела в сыне мужчину, равного по силе духа и глубине талантов Александру Великому. В глубине своего женского естества она осознавала, что никакие формальные признаки величия не уравняют ее – лучшую из женщин – с лучшими мужчинами. Ее роль и функция другая – не столько управлять самой, сколько дать миру великого человека. Впрочем, была еще одна причина для такого шага: Агриппина, которой, в отличие от Ливии, всегда недоставало сильного достойного мужчины возле себя, решила вылепить такого из своего собственного сына. Правя империей и властвуя над мужчинами, она не видела среди ближайшего окружения человека, способного подавить ее женское начало. Хотя бы так, как это удавалось безумному Калигуле. Опускаться же до поиска сильного мужского психотипа она не могла себе позволить. Слишком яркими и свежими были примеры падений ее предшественниц: сначала дочери Августа Юлии – ее бабки, умершей в изгнании на безлюдном острове; ее родной тетки Юлии, окончившей так же мрачно, как и бабка; и, наконец, Мессалины, безжалостно зарезанной только за то, что она хотела быть рядом с сильным мужчиной… Никого не спасла принадлежность к наследному или знатному роду, никто не сумел доказать, что то, что позволительно мужчине, может делать и женщина. Поэтому свою женскую страсть Агриппина сублимировала в жажду власти и ее повсеместную демонстрацию.

Ключевым шагом собственного возвышения стал откровенный контроль над преторианской гвардией. Как когда-то при Тиберии – Агриппина хорошо помнила те смутные времена – Элий Сеян стянул преторианцев, словно петлю на шее императора, в одном месте, получив одним махом полную физическую власть над империей. Тогда коварный старик Тиберий перехитрил Сеяна, казнив его и сбросив бездыханное тело в Тибр. Агриппина поступила осмотрительнее: после долгих поисков кандидатуры префекта претория и аккуратного зондирования всех имеющихся возможностей она остановилась на Афрании Бурре – человеке железной воли, военачальнике с непререкаемым авторитетом. Сложнее всего было склонить его к сотрудничеству. Но женская мудрость и тут не подвела ее: сильные мужчины ищут либо признания и славы, либо любовных побед, либо денег. Афраний, который, вполне вероятно, возбуждал Агриппину как мужчина своим непокорным нравом, удивительной силой и благородством, тоже попался на ее крючок с блестящей наживкой, которой послужили атрибуты славы. Как полководец он напоминал Агриппине отца, память о котором продолжала жить в ее подсознании помимо воли: она знала, как губительна в этом мире честность, как уязвимо благородство и как слаба мужская мускулистая рука в борьбе против коварства и яда… Но эти знания не мешали ей вести неосознанный поиск своего мужчины, и этот мужчина был более всего похож на Гая Г ерманика.

Между тем ее поиски были безуспешны и, скорее всего, обречены на провал. Словно в отместку, издеваясь над бессилием мужчин, не способных ее покорить, продемонстрировать истинный мужской характер, Агриппина вела себя все более вызывающе. Ее многочисленные любовники не в счет – это был ее односторонний выбор, физическое скрепление сделки, как в случае с Паллантом. И никак не любовь, к которой она подсознательно стремилась, но обрести которую было выше ее поднебесной власти. За это она мстила мужскому роду со всей силой женской страсти. Она, словно полководец, появлялась вместе с Клавдием пред римским войском, что было неслыханно. Но и солдаты, и офицеры хорошо понимали невербальные сигналы. Афраний Бурр оказался на редкость верным другом и могущественным сторонником: заслушивая его доклады, она теперь корректировала всю внутреннюю жизнь империи. Вернее, ту ее часть, которая касалась ее образа и будущего образа Нерона. В результате Агриппина позволила себе надеть на сына мужскую тогу за два года до совершеннолетия, а затем, во время одного из цирковых представлений – одежды триумфатора, чтобы он четко контрастировал с Британиком в юношеском одеянии. Теперь сигналы посылались народу: деятельная мать готовила фундамент для будущего рывка, теперь уже продвигая к власти собственного сына. Все сословия – от разнузданного плебса до сенатской знати, – должны были заранее смириться и принять власть Нерона…

После того как с помощью Бурра высокомерная владычица устранила и из армии людей, близких Клавдию или подрастающему Британику, демонстрация ею силы и власти перестала иметь пределы. Как-то Агриппина поднялась на Капитолий в двуколке, позволив себе удостоиться чести, традиционно воздававшейся лишь жрецам. Она полагала, что такими шагами закрепит в сознании соотечественников свое величие, равное которому было теперь лишь у богов.