Текст книги "Несбывшаяся мечта, или…"

На этих лугах наша вся деревня косит сено для своей скотины. Часто на эти луга перевозят молодняк скота, который, как только уйдёт вода, там и живёт всё лето, жирует. Протока для нас – это очень важная штука. Она мельче, чем Иртыш, большие пароходы по ней не ходят, вода в ней теплее, чем в Иртыше, и это очень важно. Рыбы в этой протоке, всякой рыбы видимо-невидимо. Сюда приходит муксун, сырок, пыжьян, щука, язь, чебак (это рыбка, как вобла), ёрш, окунь. Даже забредает, но очень редко, осётр, нельма, иногда и стерлядь. Но их вообще-то ловить нельзя, но уж если попали в сеть, не выбрасывать. Так вот мы все и съедаем их здесь, где поймали. Кто узнает, что у меня в желудке.

По вёснам, когда ледоход, или летом, когда большие шторма на реке Иртыш, в протоку набивается лес от разбитых плотов. Этот лес разрешается ловить, сколько можешь. И реке помогаем, чистим её. И деревне нужен лес на разные постройки, да и на дрова. Вот к этой протоке мы и вышли примерно через час.

Я вывел мужиков к тому месту, где я храню свою лодку. Мы вышли к обрыву берега, откуда открывался красивый вид на далёкий Иртыш, на луга, на нашу протоку. Я уже давно здесь живу, но каждый раз, когда я прихожу сюда, я долго сижу на обрыве и смотрю на всю эту красоту. Мужики тоже даже онемели:

– Вот это да, красота какая, – сказал Михай.

Мы спустились к воде, и я им показал свою лодку.

– Лодку эту мне купил дядя Гоша у нашего деда Прокопия. Дед Прокопий у нас лучший в округе мастер по изготовлению лодок. Любую лодку может сделать. От обласка (это как конео у Майн Рида), на одного человека, до большой бударки, в четыре, шесть гребель. Бударки – это такие большие лодки на несколько (не менее четырёх гребцов) человек для установки сетей и неводов.

У меня была лодка с парой гребель, но не маленькая. В ней было сделаны в носу ящик для разных вещей, потом сидение для гребца. Ближе к корме был сделан настил поперёк лодки, примерно шириной метр и высотой в полборта. С этого настила я ставил сети и на него же и вытаскивал сети с рыбой. На корме было сидение для кормщика и кормовое весло. Всё это я показал и рассказал мужикам. Лодка всё лето стоит здесь на воде, в маленьком затончике под берёзой. На зиму мы все помогаем друг другу вытаскивать лодки из воды на козлы. И она до весны стоит здесь. Весной я её смолю, конопачу, всё подправляю.

Постояв ещё на обрыве некоторое время, мы снова поднялись в тайгу. Я хотел им показать наши с мамой угодья, где мы собираем шишки, ягоды, грибы. Пока мы шли к тому месту, я им рассказывал о наших порядках в тайге.

Вообще-то жёстких границ по разделению угодий у нас в деревне нет. Можешь всё собирать, где захочешь. Но как-то так уже сложилось, что каждая семья любит конкретный какой-то участок и там чаще всего и промышляет. Все это знают и стараются, если уже «хозяева» участка на месте, то их не беспокоят, уходят дальше. Всем места хватает, все заготавливают всё то, что они хотят, но это относится только к летнему промыслу.

На зимний промысел, на зверовую охоту, каждый получает закреплённый участок. Это согласовывают с представитлем фактории дядькой Фёдором, это тот мужик, который вам открывал амбар. И уже другие охотники не имеют право не на своём участке охотиться. Здесь так, если кто что украл или взял, что положил не он, или обманул другого человека, то всё решается очень просто. Как говорит дед Прокопий, нарушителю положен «карачун», то есть смерть. Поэтому у нас и воров нет. Ну, бывает, мужики, или кто из жителей ссорятся, ругаются, но чтобы нарушать простые законы, до этого не доходит. Мы в тайге уже почти три часа. Пора, может, и на отдых, на обед. Я стал присматривать место, где лучше разжечь костёр. Как вдруг мы услышали визг Алтая, и в ту же минуту огромный глухарь с шумом взлетел с земли и сел от нас метрах в 60–70 на кедр. Собака бросилась к дереву, тихонько повизгивая, стала кругами бегать под деревом. Я остановил мужиков и попросил их сесть на землю и сидеть тихо. Сам стал подходить к глухарю так, чтобы ветер относил от него мои запахи и возможный шум от моих шагов. Пройдя шагов двадцать, я увидел глухаря.

Он сидел на ветке примерно в полствола и следил за собакой, пощёлкивая клювом.

Так как собака бегала вокруг ствола кедра, ему приходилась крутить головой, чтобы видеть собаку. Ему было любопытно следить за собакой. Он знал, что она его не достанет. А мне, когда он отворачивался от той стороны, где был я, было удобно сделать ещё несколько шагов и приблизится к нему. Наконец я хорошо стал видеть его голову и левую сторону тушки. Пора стрелять. Мне казалось, что глухарь сейчас услышит, как бьётся моё сердце. Выстрел разорвал тишину леса. Глухарь, обламывая мелкие ветки на дереве, с шумом упал на землю. Когда я подбежал к птице, Алтай уже сидел возле него и держал его в зубах. Я стал гладить собаку, он весь дрожал. Собака стала успокаиваться и выпустила птицу. Я криком позвал мужиков, а сам всё еще гладил собаку. Они быстро, с шумом прибежали на крик. Видели бы вы их глаза! Они выдавали их удивление и восторг. А видели бы вы меня! Я, малыш, при чужих людях взял такую птицу.

У меня даже горло перехватило от гордости, я даже, как сейчас помню, чуть не заплакал. Казалось бы, надо смеяться, но комок стоял в горле. Мужики стали рассматривать птицу. Глухарь был большой. Килограмм 4–5 чистого мяса. Уже заканчивался август, и он отъелся за лето.

Глухарь – типичная оседлая птица. В глубоком лесу, там, где минимально присутствие человека, живет хозяин леса – глухарь. Этот лес давно поделен на участки, и каждый участок строго охраняет свой хозяин. Летом и в начале осени они здесь набираются сил, усиленно кормятся ягодами, листьями и молодыми побегами деревьев. Тут же переживают зиму, переходя на питание хвоей сосны. И только по весне голос предков зовет их покинуть свой участок и отправиться в места, где происходит великое таинство природы, скрытое от посторонних глаз – глухариный ток. Каждый из них хотел поднять птицу. От клюва до лапок она почти доходила до подмышки Михаю. Насмотревшись на птицу, они наперебой стали хвалить меня. Когда все успокоились, то и решили, здесь делаем привал. Рядом с местом, где упал глухарь, играл, брызгая струйками, родничок. Как раз то, что нам сейчас надо, хорошая вода рядом.

Я развёл костёр. Поселенцы принесли с собой треножку, котелок и поставили чай. Я достал полотенце и выложил из мешка всё, что мне приготовила мама. Кусок варёной свинины, в консервной банке солёные грузди, в трёхлитровой железной банке из-под томатной пасты варёная картошка, мы уже подкапывали свежую картошку. Огурцы, кусок солёного муксуна, десяток вареных яиц и небольшой кусочек хлеба. С хлебом и мукой всегда было трудно. Будем нажимать на картошку. Богдан развязал свой мешок и достал большой кусок солёного свиного сала и пять больших сухарей. Сухари были огромные. Вот если булку, кирпич хлеба разрезать на пять частей и засушить, то вот получим такие сухари. Ещё достал головку сахара величиной с большую картошку. Кусок прессованного чая запустил в котелок.

Я пригласил их есть и мои продукты.

– Вы ещё не успели ничего приготовить, и мама положила еды нам на всех.

Все сказали спасибо, но никто не отказался. После еды, отдохнув минут 20, я поднял мужиков. Я знал это место, где мы сидели. Почти рядом были наши угодья, где мы с мамой собирали грибы, ягоды и били шишки. Я отвёл их в распадок, там всегда было много смородины. Показав им ягоду, я сказал им, что я похожу по лесу, может, найду рябчиков. Их всегда здесь было много. Я и сейчас уже слышал их свисты. У меня всегда, когда я шёл в тайгу, был с собой манок на рябчиков, это такая свистулька, через которую можно подражать свисту самочки рябчика. Посвистишь в неё, самец и откликнется, а то и прилетит прямо на свист. Прямо на выстрел. Жалко, ну что делать, надо же добывать пропитание.

Птица, прославленная Маяковским, – легендарный рябчик, чьи сотни тысяч тушек наша страна поставляла за рубеж ежегодно вплоть до 70-х годов прошлого века. Гурманы ценят его деликатесное белое мясо с горьковатым вкусом и ароматом смолы.

Сказал молдаванам, чтобы они не уходили с этого места. Я уйду на час, вы будете слышать мои выстрелы, если я найду птицу. А вы, пока меня не будет, собирайте смородину. И я ушёл. В этот день мой ангел как будто специально помогал мне. Я сбил на болотце крупного селезня и добыл шесть рябчиков.

Когда я вернулся, они всё ещё собирали ягоду. Я разложил свою добычу. Рябчиков они видели впервые и очень удивлялись этой птице. Мы еще какое-то время поговорили и стали собираться домой. Я сказал им, что вообще-то мы на наших с мамой угодьях, и пока они не определятся, то могут у нас эту осень промышлять. На зиму на зверя я не хожу, я ещё мал, да и в школу хожу. А ягод, грибов и шишек хватит всем. А сейчас идём домой, и я вам покажу, где мы берём дрова и воду, это место было поближе к деревне.

Ещё часа три шли тайгой. Всю добычу, всех птиц тащили они.

Богдан сказал:

– Ты нас угощал, теперь мы поработаем.

Я вывел их по другим распадкам почти напротив ихнего амбара. Здесь за густым ельником были старые вырубки. Когда-то, ещё до войны, наши жители брали себе лес на строительство стаек, бань, домов. Здесь кругом стояли огромные пни, лежали сучья от лиственниц и ёлок. Отсюда можно было брать дрова.

Показывая на один огромный пень, я им сказал:

– Вот ваши дрова. Стоячий лес на дрова валить нельзя, узнают власти, дадут огромный штраф. Эти пни я корчую с братом, и потом мы их здесь разделываем на такие части, которые мы можем поднять. Нанимаем лошадь на конном дворе, грузим здесь эти части пней и отвозим домой. И уже эти крупные куски пней возле дома разделываем на части, пригодные для печи. Вот вы также здесь можете брать эти пни. Это разрешено властями. А я сейчас расскажу вам, как удобнее и легче справляться с этими пнями, чтобы они потом оказались у дома.

Вам в селе Самарово надо купить три топора и один колун. Там же в этом магазине купить два, лучше три железных клина и кувалду. Эти клинья пригодятся для разделки крупных пней. В этом же магазине вам наточат эти топоры и колун, но за отдельную плату. Затем купите двуручную и там попросите разрезать её пополам. У нас в этом магазине всё без обмана, там работают хорошие и честные мастера. Топорища к топорам и колуну и ручки к половинкам пилы закажите сделать нашему деду Прокопию. Он же может и выточить, и развести пилы. Не бойтесь, за работу он с вас возьмёт гроши, а может, и вообще ничего не возьмёт. Он такой мастер по дереву, что лучше его в нашей округе и нет никого. Он вам даже любую лодку сделать может. Как только купите все железки, так я вас поведу к деду. Он серьёзный старик, плохих шуток не любит, но добрый. Даже моя собака знает об этом. Она, собака, только этому деду даёт себя погладить и при этом даже закрывает глаза. На всех других людей, кто захочет её погладить, так посмотрит и так оскалит свои клыки, что поневоле отдёрнешь руку назад. Это я говорю для того, чтобы вы знали. Она не любит шуток.

А сейчас я расскажу вам, как мы здесь корчуем эти пни. Я понимаю, что вы наверно и дома корчевали пни и не хуже меня знаете, как это делать. Но таких огромных пней точно там дома у вас не было.

Сначала мы обрубаем все корни и корешки у лап, которые отходят от пня. Вырубаем всё вдоль лап как можно чище и отгребаем всю землю от пня, всю, которую можем убрать. Потом определяем, какие лапы пня можем отпилить и желательно поближе к самому пню. Вот для этого нам пригодятся половинки пилы, которую нам сделали в том магазине, где вы покупали топоры. Целая двуручная пила здесь не подойдёт. С ней здесь не развернёшься. Вас же трое, вы быстро опилите пень. Опилили, убрали куски пня, и теперь надо делать вагу.

Вага – это один из главных инструментов при корчёвке пней. Ищем бренно толщиной примерно 12–15 сантиметров в диаметре, а длина метра четыре. Для маленьких пней можно выбирать и полегче вагу. Лучше, чтобы это бревно была лиственница. Хоть она и тяжелее других пород деревьев, но крепче и надёжнее. Не дай бог, чтобы в ответственный момент вага лопнула и переломилась на куски. Известны случаи, когда вага лопалась, ломалась и её кусками убивало или калечило людей. На вагу можно срубить лиственницу, для корчёвки пней разрешают срубить дерево на такой инструмент. С одного конца вагу заостряем, как будто это кол, но не для остроты, примерно в половину толщины ваги. Это делается для того, чтобы легче вагу было заправить под лапу пня. На этом же конце ваги, только с противоположной стороны затёсу делаем выборку, как будто в эту выборку должно лечь бревно. Это такие выборки делают на некоторых брёвнах, когда строят дома. Это ответная часть паза в углу дома. Вот после всего этого можно приступать к корчеванию пней. Выкапывая под опиленными лапами ямки, мы заводим острый конец ваги под пень. И так делаем с каждой лапой. Это позволяет раскачать пень и оторвать его от земли, одновременно обрубаем те корни, которые оголились под пнём. Остаётся только приподнять пень на ваге и потом его уже опрокинуть. После всего этого идёт его разделка. Вас трое таких сильных мужчин, вы справитесь с этой работой. Остаётся только перевезти всё, что добудете, домой, и вот вам дрова.

Я сел на один из пней, они стали готовить вязанки с сучьями. Я им сказал:

– Примерно через полчаса выйдем к околице деревни. Там я покажу вам, где нужно и можно брать хорошую воду. Там бьют мощные ключи с очень вкусной водой.

Через час мы уже были возле их амбара. Все сложили вязанки с дровами, Богдан ушёл домой, и вскоре вся семья вывалила из амбара. Димитр и Михай разложили птицу на траве возле амбара, сказав мне:

– Пусть все посмотрят, какие птицы здесь живут.

Когда они все это увидели, то все долго молчали и все смотрели на меня. Мне это как-то стало не нравиться, да и домой пора. Скоро придёт стадо, надо забирать корову.

Я развязал свой мешок и стал складывать в него рябчиков, потом положил селезня. Завязал мешок и надел его на плечи. Поднял ружьё и стал прощаться. Я уже повернулся, чтобы пойти, когда услышал, как Богдан сказал:

– Володя, ты забыл глухаря.

Остановившись и повернувшись к ним, я сказал:

– Я не забыл. Это вашей семье подарок.

Все молча смотрели на меня. Когда я пришёл домой, мамы дома не было, она вместо меня пошла встречать корову. Вскоре вместе с коровой пришла и мама. Пока она собиралась на дойку, я быстро всё ей рассказал, где мы были и что делали. Сказал, что я им оставил глухаря. Она посмотрела на меня и ничего не сказала, только улыбнулась.

Пока меня не было, мама нагрела воды. Я снял с себя всю одежду, встал в тазик, который она вынесла во двор, и все меня поливали водой. А мама мыла меня с мылом. Петька совсем взбесился. Черпал кружкой воду, забегал ко мне за спину и с криками выливал воду на меня. Конечно, мыться во дворе летом хорошо, но когда станет на улице холодно, особенно во дворе не помоешься. У нас не было своей бани. Мы каждый выходной топили баню и мылись в ней у тётки Агафьи. Это у той колдуньи, что всех лечила. Баня была большая, тёплая. Построили эту баню её сыновья и муж ещё до войны. Ну, а теперь, когда их нет, она с удовольствием пускала нас мыться в эту баню. Она дружила с моей мамой.

Вечером, когда мы все уже были на кухне и ужинали, я вдруг увидел, что к нашему дому идут всей толпой эти поселенцы. Я сказал маме:

– Что это они задумали? Опять, наверное, что-нибудь просить будут.

Мы все, мама, сестра, брат и я вышли из дома.

Вся толпа наших приезжих подошла к нам и остановилась от нас в нескольких шагах. Вперёд вышел старик. В руках у него был свёрток. Он развязал это полотенце, и мы увидели, что там на его руках лежит огромный кусок копчёного свиного сала, кучка сухарей и большая головка сахара. Он подошёл к маме и поклонился. Вся его семья тоже поклонилась.

Старик сказал:

– Всё, что мы сейчас имеем, тем благодарим вас, примите, не откажите.

Мама даже попятилась и покачала головой. Я подумал, почему это она не берет. Сахара у нас нет, сухарей нет, да и сало у них вкусней нашего.

Чтобы она не успела отказаться, я сам вышел к деду и сказал спасибо, и взял, что он принёс. Мама посмотрела на меня и опять покачала головой, но я решил уже подарок не отдавать, они все ещё раз нам поклонились.

– А теперь, Мария Кузьминична и Владимир, я познакомлю вас с моей семьёй.

И он всех назвал по имени. Сейчас я уже всех и не помню, особенно его женщин. Помню только его и бабкины имена, имена мальчишки и девочки. Как звали его баб, жён его сыновей, я и тогда не помнил, а тем более сейчас. Зачем мне, мальчишке, надо было помнить эти бабские имена – у меня с ними не было никаких дел. Мужики, это да, мы и потом часто что-нибудь совместно делали.

Старика звали дед Александру, или Сандру (в общем Александр), бабку Ана (по-русски Анна). Имена мужиков я уже раньше называл маме. Мальчишку звали Георге (по-русски Георгий), девочку звали Иляна (по-русски Елена). Потом дед сказал, что лучше к нам обращаться по именам, наши отчества и фамилии для вас пока непривычны. Мы не обидимся, у нас дома принято обращаться друг к другу по имени. Они ещё постояли, женщины что-то спрашивали у мамы.

Мужики и дед внимательно осматривали наши постройки, но с места не двигались. Знают порядок, подумал я, без разрешения хозяев не лезут, куда их не приглашали.

Они уже собирались уходить, когда мама велела мне собрать им ведро огурцов. У нас за коровьей стайкой была огромная огуречная гряда, огурцов там было всегда видимо-невидимо. У нас их ели все мы, наши куры, свиньи и корова.

Когда я пришёл с огурцами, мама уже передавала им две трёхлитровые банки молока. Передала она потом и огурцы. А потом, как будто стыдясь, сказала:

– Только банки верните, а то беда с этими банками, нигде их невозможно достать.

– Спасибо вам за всё, а банки обязательно вернём, – сказал старик.

И они ушли. Про банки-то они не забыли, вернули, да и пилу с топором. Но даже почти через год Богдан привёз нам сразу пять таких стеклянных банок. Мама тогда сказала:

– Настоящие люди, помнят добро.

Назавтра было воскресенье. Утром, как обычно, после дойки нашей коровы мама разливала молоко по всяким банкам, а я повёл корову в стадо. Многие наши жители уже сдали коров нашему пастуху и возвращались домой. Я показал дядьке Матвею нашу корову и уже пошёл домой, как меня окликнул дядька Фёдор. Он шёл мне навстречу со своей коровой, чтобы сдать её в стадо.

– Вовка, – крикнул он, – подожди меня, вместе пойдём обратно.

Я остановился и стал его ждать. Он что-то долго говорил пастуху, тот сначала кивал головой, потом выругался и пошёл от дядьки Фёдора. Дядька Фёдор что-то ему крикнул, пастух, не оборачиваясь, махнул рукой. Я уже видел, что дядька Фёдор почему-то был очень злой. Поравнявшись со мной, он резко сказал:

– Ну, что стоишь, идём.

Несколько шагов он шел молча, потом вдруг резко повернулся ко мне и спросил:

– Скажи-ка мне, Вовка, зачем это всей гурьбой поселенцы вчера вечером приходили к вам? Что они хотели от вас?

– Спрашивать приходили, – ответил я.

– Что спрашивать? – крикнул он.

Я ещё тогда подумал, что это он так раскричался?

– Спрашивали, где можно взять в лесу дров, воду. Попросили у нас топор и пилу. Им же надо было найти и нарубить дров, печку же надо топить. Да и потом вода им нужна.

– Ну и вы что? – спросил он.

– А что мы, мама дала им немного дров, пилу и топор. А вчера я в тайге показал им, где вода, где можно корчевать пни и рубить сучья. Я даже предупредил их, чтобы они не рубили, не срубали стоячие, живые деревья. Сказал им, что если они срубят хоть одно дерево, то вы им дадите большой штраф. И ещё сказал, что если им нужны большие деревья, то они должны идти к вам и получать специальное разрешение у вас.

Он посмотрел на меня и сказал:

– Ну и хитрый ты, Вовка, но молодец. Всё правильно сказал. А вот теперь скажи мне, почему это они пошли к вам, а не к другим? Амбар-то от вашего дома намного дальше, чем к другим домам. Почему же это всё-таки они пошли к вам?

– Да потому, – сказал я.

– Ну почему потому, ты отвечай, если знаешь. Если не знаешь, дак так и скажи.

– Почему это я не знаю, знаю, – сказал я.

– Ну, так отвечай, что ты быка за хвост тянешь. Говори.

– Моя мама в тот день, как они приехали, вечером ходила к тётке Агафье. У неё сильно разболелись колено и руки. Ходила, у неё брала мази для колена и рук. Вот когда она шла обратно домой и проходила мимо амбара, её остановили тот приезжий старик и старуха. Они спросили её, у кого можно попросить в долг немного дров, пилу и топор. Им нужны были дрова, чтобы вскипятить воды для чая. Ну, мама не стала их отсылать к другим, а сказала, что пусть идут к нам, она им всё это даст. А что, разве это плохо? Тот милиционер, который привёз их сюда, даже сказал, и это все слышали, что может быть, деревня им чем-нибудь поможет. Что мы тут плохого сделали?

– Ничего плохого не сделали, – уже миролюбиво сказал он.

У нашего дома мы и расстались. Когда я пришёл домой, я всё рассказал маме о нашем разговоре с дядькой Фёдором.

– Что это он к нам прицепился? – спросил я.

– Да не прицепился он. Ему обидно, что он здесь главный, а они пошли не к нему, а к другим людям. Вот он и злится. Вообще-то он хороший.

С утра, за едой, мы с мамой обсуждали, когда начинать копать картошку. Маму с понедельника отпустили в отпуск, и она будет дома почти до конца сентября. Картошку для еды мы уже подкапывали, и мама сказала, что она уже вызрела. Да это я и сам видел по картофельной ботве. В это жаркое лето ботва картошки уже к средине августа почти вся почернела и засохла. Вот мы и решили начать убирать картошку с понедельника, то есть завтра. Мама начала готовить нам всем еду на завтра на целый день. Обычно мы все уходили в наш огород на целый день. Убирать урожай в огороде, картошку, свёклу, морковь, горох придётся дней восемь. Только капуста еще останется расти почти до первых холодов. Это для того, чтобы она побольше набрала сахара, тогда капуста солёной будет вкусной.

Чтобы зря не терять время, я решил сходить в тайгу по дрова. Алтай увязался за мной. Ещё не доходя до вырубок, где я всегда корчевал старые пни, я услышал стук топора. Кто-то уже даже в воскресенье работал на вырубках. Подойдя поближе, в работающих я узнал наших поселенцев. Все три брата были здесь. Они собрали и заготовили уже большую кучу сучков, кусков пней. Некоторые пни были вывернуты из земли. Богдан работал топором, звук этого топора я и слышал. Он пытался расколоть пень, но не все пни можно было расколоть топором, это пень был здоровый. Я его раньше тоже думал корчевать, но мне с такими пнями не справиться. Увидев меня, они перестали работать. Поздоровались. Ребята уже все были в поту. Жарко. Комар, слепни, овода. Не позавидуешь им, да ещё и инструмента нет. Я спросил:

– Что, не получается быстро расколоть?

– Да если бы была кувалда и клинья, было бы легче, – ответил Богдан.

– Пойдёмте со мной, я вам что-то покажу.

Они все оставили работу и пошли за мной. Выйдя на край вырубки, мы зашли в густой ельник. Под корнями огромной ёлки я отвалил гнилой пенёк, разгрёб мох и достал из-под корней кувалду и три железных клина.

– Вот, возьмите, пока я не работаю, вы можете пользоваться, только смотрите не сломайте у кувалды черен. Ну, а сломаете, придётся вам и делать. Когда будете заканчивать работу, кувалду и клинья в деревню носить не нужно. Положите их здесь, где сейчас взяли. Так же аккуратно прикройте мхом и этим пнём. Вообще-то и так никто ничего не возьмёт. Но так будет лучше, сразу знаешь, где что лежит.

Они страшно обрадовались. Даже повеселели. Теперь они справятся с любым пнём. Любой пень расколют. А корчевать они умеют. Я уже увидел у них изготовленную из ёлки вагу (бастрык), которую подцепляют под лапу пня и выдергивают это кусок, подкалывая под вагу, кусок бревна или кусок пня. Один конец ваги под лапу пня, там под этим концом ваги подложка (кусок) бревна. Второй конец ваги прижимают к земле. Приподнимают немного пень. Потом обрубают вокруг пня корни, которые его держат. Опять приподнимают пень. Снова обрубают корни, которые держат пень. И так до тех пор, пока не вырвут пень из земли. Переворачивают пень уже стволом в землю, корнями вверх. Теперь останется только пень разделывать. Вот и всё. Правда, разделка не легче корчёвки. Да потом всё это, что останется от разделки, надо ещё как-то привезти домой.

Я им показал мою кучу пней и сучьев. Набрав вязанку сучьев, которую я могу поднять, я ушёл домой с вырубки. Мужики остались. И я ещё долго слышал стук топора и стук кувалды по клиньям.

Все оставшиеся дни августа мы убирали урожай с нашего огорода. Копали овощи, сушили, ссыпали в подвал дома и подвал стайки. В подвал стайки ссыпали всё, что будет есть наша скотина: корова, свиньи, куры. Я к концу каждого дня так уставал, что даже не хотелось мыться, скорей бы упасть и спать. А каждое утро и вечер надо было провожать и встречать корову из стада. Маме нужно было доить корову утром и вечером и обрабатывать молоко. Уставали на этих огородных работах все. Мама, сестра, да и наш малыш Петька. Он тоже пытался помогать. Это, как мама говорила, наш маленький раб. Чтобы он не убежал в лес или, ещё хуже, на реку, я привязывал его на длинную верёвку. Один конец верёвки привязывал к его ноге, а другой к колу огородной городьбы. Первые дни он вопил, потом привык, и когда я его вязал, уже и не сопротивлялся. Соседи, проходя мимо и видя это, смеялись. А дед Прокопий сказал:

– Ты его привязываешь, как я своего маленького жеребёнка.

Будешь привязывать, если не хочешь, чтобы он удрал на реку. Один раз, когда он не был привязан, он удрал. Нашёл я его через полдня. Он уже сидел в лодке, которую отвязал от кола на берегу. Спрашиваю его:

– Куда собрался ехать?

– На рыбалку, – говорит.

Вот с тех пор и привязываю за ногу нашего Петьку.

В один из дней, когда мы уже выкопали основную массу картошки, свёклы, моркови, мама сказала мне, чтобы я сходил к поселенцам и передал им, чтобы они пришли на наш огород.

Я спросил:

– Зачем им сюда приходить, что я скажу им, когда они спросят, зачем мы их зовём?

– Мы с вами уже накопали нужное нам количество картошки, можем поделиться с ними, – ответила она. – Вот осталось семь рядков, пусть приходят и выкопают. Мы им дадим немножко, может, и другие дадут немножко, смотришь, зиму и перебьются. Придёт весна, сами возьмут землю и посадят что-нибудь в огороде.

В конце дня, помывшись, поев, я пошёл к молдаванам. У ворот амбара никого не было видно, только из-за амбара раздавался стук топора. Я зашёл с другой стороны амбара, с той, что смотрела в лес, и увидел, как эти три мужика рубили пни и поленья складывали к стене амбара. Увидев меня, они перестали работать, весело поздоровались и замолчали. Им, наверное, было удивительным, что я к ним пришёл.

Я сказал им, чтобы они завтра утром пришли на наш огород. Мы там вам оставили картошки. Лопаты не нужны. Мы будем там. Возьмите какие-нибудь мешки.

– К скольким часам приходить? – спросил Богдан.

– Часам к десяти, и лучше, чтобы вас было побольше народу, быстрей справитесь, – ответил я.

Утром следующего дня мы уже были на огороде, когда толпа этих поселенцев подошла к изгороди нашего огорода. Поздоровались и стали у изгороди. Здесь были все, кроме одной бабы и детей.

Я тогда ещё подумал, это где же они возьмут столько картошки, капусты, да и других овощей, чтобы накормить столько народу. Мама сказала, иди, покажи им, где копать, и дай все лопаты. Я подошёл к старику и показал ему их рядки с картошкой.

Их было семь человек. Они как муравьи облепили наши грядки. Мне даже стало смешно, но и жалко их. Конечно, идёт зима, огород уже не посадишь, а кушать надо. Поэтому, как говорила мама, для них сейчас и полушка как рубль.

Пока они капали картошку, моя мама о чём-то разговаривала с их бабкой. Потом они вместе подошли к рядкам с капустой, и мама срезала три огромных вилка капусты и, сказав что-то бабке, показала на них рукой. Старуха поклонилась ей. Картошку вся эта толпа вырыла быстро, я думаю, за час, ну чуть побольше. Получилось пять мешков. В каждом мешке было по пять вёдер. Потом мама отдала им полведра моркови, полведра свёклы и те три вилка капусты. Всё это они быстро перенесли в амбар. Если честно, то мне было даже жалко, столько добра ушло к чужим людям. Мы бы могли всё это скормить нашей скотине. Но так решила мама, ей виднее. Да и потом то, что мы уже собрали и ссыпали в подвалы, для всех нас должно хватить до нового урожая, уж до лета-то точно. В этот день мы вернулись домой пораньше. Огород был убран, осталась там только капуста до снега. Ближе к вечеру мы стали топить баню у тётки Агафьи. Наносили воды, я на тележке привёз кучу дров, мама распоряжалась в бане. Сначала вымылись мы с Петькой, потом мама и сестра.

Вечером, за ужином, мама рассказала нам о разговоре с бабкой молдованкой. Её три сына за эти дни съездили в село Самарово и устроились все трое работать на рыбном комбинате. Бабка сказала, что взяли на комбинат их с большой охотой. Мужиков на работах не хватало. Старший её сын, оказывается, хороший пароходный механик, его сразу и приставили ко всем механизмам на комбинате.

– Ещё бы, – сказал я, – таких амбалов еще надо поискать. Мешки с картошкой взваливали на себя, как будто в мешках сено, а не картошка. Я, когда вырасту, буду такой же сильный.

– Да ты и сейчас уже сильный, – сказала мама и погладила меня по голове. – Ешь больше, вот и будешь сильный. – Все рассмеялись.

Мы все решили отдохнуть завтра один день, поспать, вычистить стайку у коровы, приготовить побольше еды поросятам, а послезавтра все уйдём в тайгу. Галька с Петькой пойдут к ручьям, это недалеко от дома, будут собирать чёрную смородину. Возьмут с собой Алтая. Я и мама пойдём за морошкой, может, найдём ещё черники, голубики. Проверим, как поспевает шишка. Я возьму с собой винтовку. Правда, обратно придётся тащить ягоды и винтовку. Но мы уходим от деревни довольно далеко, без собаки, поэтому надо взять винтовку, мало ли что, да и, может быть, насшибаю рябчиков. Придётся всё тащить. Так и сделали.

Обратно мы с мамой вернулись поздно. Галька с Петькой уже ждали, вышли за деревню, поджидая нас.

Петька бросился к маме, обнял её и заплакал.

– Где вы пропали? Галька сказала, что вы, наверно, заблудились. Я ждал, ждал, а вас всё нет и нет. Я теперь буду ходить с вами, я дорогу в тайге не хуже вас знаю. Вот так, – сказал он, уже засмеявшись.