Текст книги "Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века"

Переодевание в одежду другого пола («Такоже мужем и отроком женским одеянием не украшатися, ниже просто женская одеяния носити. Ни женам в мужеска одеяния облачатися»), держание медведей, купания в ночь Ивана Купалы, распутство, громкий смех и «козлогласование» – все это обличалось как «еллинское бесование» или «еллинские прелести» [Стоглав 1862: 396–399]. Некоторые запреты были взяты из византийского права и отражают скорее озабоченность греческих властей и иерархов IV столетия, чем русских, живших двенадцатью веками позднее. Так или иначе, собор подтвердил запреты, наложенные святыми отцами, и осудил практики, вообще не характерные для России. Это соответствует тенденции, которую выявил Саймон Франклин, говоря о средневековой Руси: магические практики, по крайней мере зафиксированные на письме, были «консервативными», заимствованными вместе с христианством.

«Это не было местным изобретением… Русские заимствовали не только христианство, но и христианскую магию в ее письменном изводе» [Franklin 2002: 272][115]115
  Тем не менее Матизен утверждает, что демонология средневековой Руси не была заимствована у Византии [Mathiesen 1995: 172–173].


[Закрыть].

«Бесовские» (согласно «Стоглаву») действия можно лишь опосредованно связать с дьяволом, в том смысле, что любой грех приписывается проискам «супостата». Популярный в XVII столетии «Домострой» содержит схожие высказывания относительно магии, правда, менее развернутые. Сетуя на недолжное поведение, которое он наблюдает повсюду, автор пишет: «…призываем к себе чародеев и кудесников, и волхвов и всяких мечетников и зелеиников и с кореньем от них же чаем душе тленныя, и временныя помощи, и уготоваем собя дияволу во дно адово во веки мучитися…» [Домострой 1908–1910: 23]. И вновь будто бы очевидная связь между магией и Сатаной становится не столь явной, когда мы видим хаотичный набор мелких грехов, каждый из которых встречает одинаково суровое отношение. По всему «Домострою» разбросаны выпады в адрес колдовства и «бесовских слов», которые ставятся в один ряд с супружеской изменой, сквернословием, поминанием Божьего имени всуе: «Гордость ненависть злопомнение… лжа татьба… объядение пьянство и рано и поздно… и не в подобное время…» [Домострой 1908–1910:22]. Нормативные сочинения вроде этих двух содержат максимально близкое подобие систематического изложения представлений о колдовстве, его действенности и связанных с ним опасностях, которое только можно найти в русских текстах. Но упоминания о колдовстве лишены ясности, каждое из них уводит в сторону: магия объединяется с другими правонарушениями, имеющими с ней мало общего[116]116
  Ив «Стоглаве», и в «Домострое» слова «бесовский» и «сатанинский» (более сильное) употребляются лишь применительно к особым случаям, причем бессистемно: к скоморошеству, некоторым видам песен и плясок, обращению к «черным» или запретным волшебным и гадательным книгам [Домострой 1908–1910: 112–113].


[Закрыть].

При взгляде на разнотипные практики, именующиеся бесовскими, можно обоснованно возразить, что согласно бытовавшим на Руси представлениям, «все, что не являлось христианским, подпадало под власть дьявола» [Райан 2006: 68]. Это дает нам удовлетворительное объяснение того, как пьянство, громкий смех, животные крики и порча могли считаться результатами происков дьявола. Связь между всем греховным и дьяволом указывает на туманность христианской теодицеи вообще: зло проистекает одновременно из человеческой слабости и замыслов Сатаны. Однако это не означает, что магия обязательно работает при непосредственном участии дьявола или что сверхъестественные способности даруются человеку в обмен на душу.

Представление о том, что магия или колдовство считались чем-то дьявольским или сатанинским по своей сути, становится еще более уязвимым при изучении текстов, относящих магию скорее к приземленным, бытовым преступлениям. В этом духе составлены, например, Новоуказные статьи 1669 года, требующие тщательного расследования дел «про татей и про розбойников и про убойцов и про ведунов и про всяких воровских людей». Свидетели обязаны были сообщать обо всех, кто дает приют и убежище преступникам («кто у них есть татей и розбойников и убойцев и ведунов и пожегщиков и становщиков и подводчиков и всяких воровских людей»), а следователи – установить в точности, что было похищено, какие дома или деревни сгорели или разрушились, колдовство какого вида практиковалось. В соответствии с этим законом царь Алексей Михайлович в 1674 году разослал по всей стране сыщиков «для сыску татиных и розбойных и ведовских и чародейственных дел»[117]117
  Новоуказные статьи // ПСЗРИ. Т. 1. Ст. П8. С. 798. РГАДА. Ф. 210. Московский стол. Стлб. 485. Л. 638–639. Б. А. Успенский также подчеркивает, что в России колдуны наказывались главным образом за конкретные преступления [Успенский 2010: 204–210].


[Закрыть]. К тому времени отнесение колдунов к категории обычных преступников имело долгую историю. В приговорной грамоте Троице-Сергиевского монастырского собора (1555) крестьянам Пресецкой волости запрещалось давать приют «вредным людям»: «…не велели есмя им в волости держати скоморохов, ни волхвей, ни баб ворожей, ни татей, ни розбойников»[118]118
  ААЭ. Т. 1. № 244, 267.


[Закрыть]. Грамота устанавливает типологическое родство и равнозначность всех этих преступных элементов. В записях судебных дел такие случаи кратко обозначались как «воровское волшебство» или «волшебное воровство»[119]119
  См., напр.: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 416. Л. 149–151; [Новомбергский 19076. № 28:173–174]. О понимании колдовства в первую очередь как преступления, а не греха, см. [Успенский 2010: 204–210]. Ю. А. Козлова справедливо замечает, что «колдовство, по мнению светских властей, относилось к разряду уголовных преступлений»; «волшебство – лишь метод совершения преступления». Правда, имеющиеся свидетельства противоречат ее утверждению о том, что смертной казнью карались только «преступления против веры», а «уголовное преступление, “воровство”» каралось «иными способами».


[Закрыть].

Стоит отметить, что в указах «светского» характера, относящихся к тому же времени, русские цари неизменно обличали магию и все, что к ней относилось, а также ее адептов, в других терминах, имевших отношение к духовной сфере и уже знакомых нам по «Стоглаву» и «Домострою»: запрещенные, отреченные, еретические, бесовские, богомерзкие, богохульные, злые. Порой колдуны и волхвы даже именовались «врагами Божиими» [Новомбергский 1906. № 16:79]. Царь Алексей Михайлович, чей указ от 1674 года приравнивал колдовство к разбою, ранее, в 1649 году, выпустил указ, в котором обращение к колдунам признавалось одним из видов «богомерского делания». В числе прочих его разновидностей указывались такие серьезные преступления, как качание на качелях, хлопанье в ладоши, пляски в полях по ночам, разговоры или пение во время обедни, появление пьяным на службе, обращение к бабам-ворожейкам и знахаркам[120]120
  РГАДА. Ф. 210. Новгородский стол. Стлб. 96 (1649). Л. 11–12 (Верха), 1-10 (Дмитров), 14 (Кашин), 251–254 (Кострома); Белгородский стол. Стлб. 298. Л. 377–380 (1648).


[Закрыть]. В 1653 году по городам и другим крупным центрам Московского государства была разослана грамота, где все разъяснялось детально[121]121
  Об указах середины столетия см. [Харузин 1897:143–151] и [Опарина 2002]. Несколько вариантов «неизвестного» указа 1653 года опубликованы в [Новомбергский 1906. № 16–17: 79–80; и Новомбергский 1907а. № 46: Ixxxiv-Ixxxvi].


[Закрыть]. В ней перечислялись разнообразные формы, в которые могли облекаться «богомерские» колдовские деяния, и суровые меры, предусмотренные для их искоренения. Многочисленность сохранившихся экземпляров грамоты и подробные отчеты о том, как эту новость доводили до сведения людей, свидетельствуют о том, что вопрос считался весьма серьезным. Среди прочих получил указ и воевода города Карпова. Подтверждая его получение, он писал:

А в твоей государевой грамоте написано: велено мне, холопу твоему, сказать карповцам и всяким служилым и жилецким людям у приказныя избы не по один день и в торговые, государь, дни велел бирючам прокликать не по один же день, что в польских и в украинных и в уездах многие незнающие люди, забыв страх Божий и не памятуя смертного часу и не чая себе за то вечные муки, держат отреченные еретические, и гадательные книги, и письма и заговоры, и коренья, и отравы, и ходят к колдунам и ворожеям, и на гадательных книгах костьми ворожат, и теми кореньми, и отравы, и еретическими наговоры многих людей на смерть портят, и от тое их порчи многие люди мучатся разными болезни и помирают, и карповцы б, государь, всяких чинов служилые и жилецкие люди, и их жены, и дети с ними, по твоему государеву указу, от таких ото всех богомерзких и злых дел отстали. А у кого какие отреченные и еретические письма были, и они б те письма сожгли, и в нынешний в великий пост ко отцам духовным приходили безо всякого сумнения, и впредь никаких богомерзких дел не держались и те б, государь, отреченные и еретические книги, и письма, и заговоры, и гадательные книжки, и коренья, и отравы пожгли, и к ведунам, и к ворожеям не ходили, и никакого ведовства не держали, и костьми и иным ничем не ворожили, и людей не портили.

Далее указывалось, что ждет тех, кто отказывался прекратить свои злодеяния: «…таких злых людей и врагов Божиих велено в стругах сжечь безо всякия пощады и домы их велено разорить до основанья, чтоб, государь, впредь такие злые люди и враги Божии и злые их дела николи нигде не воспомянулись». В своем отчете об исполнении указа воевода отмечал, что, к счастью, в пределах вверенной ему территории не нашлось причастных к подобным делам[122]122
  РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стлб. 148. Л. 92–94. Оскол: Там же, Белгородский стол. Стлб. 362. Л. 165, 244–247. О Белеве: Там же. Стлб. 1202. Л. 394 (воевода докладывал, что волшебством в Белеве не занимаются).


[Закрыть].

Все эти указы и запреты говорят о том, что колдовство и магия воспринимались как нечто более сложное, нежели ординарные преступления. Но при этом в них уделялось внимание практическим вопросам и сравнительно мало – самой механике дела (дьявольское наущение) или его последствиям для участи человека на Страшном суде. Иными словами, Сатана ни разу не выступает в качестве причины или объяснения волшебного действия.

Объединяя магию с убийством и прочими более приземленными преступлениями, Алексей Михайлович следовал древней византийской традиции, которую унаследовала Россия. В своей замечательной статье, посвященной византийскому законодательству о магии, Мари Терес Фёген отмечает, что в IV веке последняя была отнесена к светским преступлениям, наряду с членовредительством и убийством, и, следовательно, находилась в ведении светских судов. Правда, Фёген указывает, что этот подход начал меняться уже в V веке, но лишь в XII столетии греки стали проводить четкое различие между языческими практиками и прегрешениями христиан, связывая магию уже не столько с убийством, сколько с ересью и отступничеством. Этому новому пониманию соответствовало изменение юрисдикции – дела о магии теперь рассматривали церковные суды. Как следствие, смягчились наказания за нее: вместо казни назначались покаяние, епитимья, примирение с церковью [Fogen 1995: 103]. Данный подход отразился в русских наставительных и учительных текстах, однако суды, в соответствии с более ранним законодательством, по преимуществу считали колдовство средством причинения вполне земного вреда, а не угрозой делу спасения православных христиан.

В записях судебных заседаний XVII века, посвященных делам о колдовстве, редко упоминаются специальные законы или указы. Такие процессы по большей части велись на ситуативных основаниях – из Москвы поступали конкретные указания, воеводы посылали ответные письма. Все же начиная с середины столетия в некоторых отчетах упоминаются общие законодательные основы – «по твоему соборному уложению и по иным указам и статьям»[123]123
  Общие ссылки: РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стлб. 1032,11–13,165–194, цитата на Л. 168; Приказной стол. Стлб. 2109. Л. 3. Стлб. 1677. Л. 43. Стлб. 416. Л. 161. Стлб. 186. Л. 984; Белгородский стол. Стлб. 1526. Л. 82. Стлб. 652. Л. 628–635. Стлб. 599. Л. 565.


[Закрыть]. Поскольку Уложение не содержало особых статей, относившихся к магии или колдовству, судьи и их московские начальники сами решали, какие именно статьи Уложения, а также «иные указы и статьи» применять в том или ином случае. Как мы видели в предыдущей главе, Федор Далматов ссылался на царский указ, касающийся отравления. Дело, заведенное в Севске (1666), явным образом демонстрирует связь, которая устанавливалась между колдовством и разбоем: жалобщик заявлял, что Оська, предполагаемый преступник – «вор и ведун, и разбойник на трех разбоех розбивал». Далее тяжущиеся упоминали о том, что имеют право судиться «по своему государеву указу и по соборному уложению»[124]124
  Там же. Севский стол. Стлб. 215. Л. 231.


[Закрыть]. Есть дела, где содержатся отсылки к законам о сыновней непочтительности и денежных взысканиях за бесчестие, нанесенное жене, незамужней дочери или младшему сыну другого человека. Мы видим, какие преступления, за отсутствием специальных законов, регулирующих эту сферу, судьи считали сравнимыми с колдовством[125]125
  О сыновней непочтительности: РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стлб. 215.
  Л. 231. О бесчестии: Там же. Приказной стол. Стлб. 1122. Л. 48.


[Закрыть].

В некоторых случаях стремление искоренить колдовство заставляло обращаться к законам, имевшим более непосредственное отношение к духовным преступлениям. Так, в 1677 году, при рассмотрении дела о занятиях колдовством и богоотступничестве, была применена статья Уложения о богохульстве: «Будет кто иноверцы какия ни буди веры или русской человек возложить хулу на государя бога и спаса нашего Иисуса христа или на рождшую его пречистую владицу нашу богородицу и приснодеву Марию или на чесный крест или на святых его угодников и про то сыскивати всякими сыски накрепко и да будет сыщетца про то допряма и того богохулника обмчив казнит зжечь»[126]126
  Там же. Приказной стол. Оп. 13. Стлб. 734. Л. 196. Эта же статья Уложения приводится в: РГАДА. Белгородский стол. Стлб. 1169. Л. 750. В делах сделаны отсылки к главе 1, ст. 1 Уложения «О богохульниках и о церковных мятежниках». Об Уложении см. [The Muscovite Law Code 1988; Hellie 1988: 202–222; Hellie 1990: 65–70].


[Закрыть].

Только в двух случаях судьи ссылались на византийское законодательство, но это лишь подчеркивает тот факт, что магия в соответствующей греческой традиции являлась средством совершения греха или причинения физического ущерба, а не указанием на связь с Сатаной. Приписка, сделанная другой рукой в материалах процесса 1668–1669 годов, содержит цитату из византийского закона, «Эклоги Льва и Константина»: автор счел, что этот фрагмент непосредственно относится к данному делу.

А в книге Градцкаго закона, в 3 [9] грани, в 49 главе, во 2 напечатано: Иже сотвори вы и чародеяние или на погубление человеку, или у [себе] имые, или продав, яко уби[ица] по закономь мучица. В книге царя Леона и Констянтина [8] главе, в 20 статут, напечатано]: Губители, чаротворцы, на врет человечь, призывающа бесы, мечемь да усечени будут[127]127
  Под «Градским законом» имеется в виду византийский Прохирон. См. [Kaiser 1980: 22, примеч. 71]. Этот отрывок из Градского закона приводится и в Новоуказных статьях, изданных как раз в то время, когда имел место данный случай: Новоуказные статьи // ПСЗРИ. Т. 1. Ст. 99. С. 795.


[Закрыть].

Творящи хранилища, еже мнети на пользу человеком своего ради срамнаго приобретения, обличаеми да заточени будут. Обретая иже ся или свободень, или работень, виною либо какою дав кому пити: или жена мужеви, или муж жене, или раба госпожи, и тоя ради вины в немощь впадет, и пиемые питие, и приключица ему истещи, и умрети, мечемь да усечен будет[128]128
  РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Оп. 14; Севский стол. Стлб. 230. Л. 4. Об этом документе и содержащихся в нем отсылках к византийскому законодательству см. [Козлова 2000]. Еще одно дело, в котором цитируются и византийский закон, и Уложение, хранится в РГАДА. Ф. 159. Оп. 3. № 4208 (1692). Указ Ивана IV от 1551 года, направленный против колдунов и принятый по совету участников Стоглава, также ссылается на Градской закон, но рекомендованной мерой наказания в нем является отлучение от церкви: АИ.Т. 1.№ 154.


[Закрыть].

Этот отрывок дает прекрасное представление относительно недифференцированных представлений о магии и ее опасностях, которые Фёген считает характерными для IV века и которые столь очевидно проявлялись в поведении жителей Московского государства. Чародеи призывают бесов, дают отраву, восстают против тех, кто выше их, предают тех, кого обязаны защищать. Категория обширная, но есть заметные исключения. Ни ересь, ни богоотступничество не входят в общую картину. Речь может идти лишь о бесах, мелких демонах – человек способен призвать их и затем повелевать ими, – но ни в коем случае не о самом «супостате». Стоит отметить, что в вышеуказанном случае обвиняемый признал, что занимался черной магией особо опасного вида, включая отрицание «Спаса нашего Иисуса Христа»: с этим обвинением мы еще встретимся ниже. И все же, согласно древнему христианскому закону, на который ссылались местные власти, смертная казнь полагалась ему за преступное причинение вреда людям, а не за отречение от Бога.

Официальные указы запрещали колдовство наравне с воровством, убийством, разбоем, духовными преступлениями, богохульством, участием в беспорядках, непристойным поведением, игрой на музыкальных инструментах, язычеством, несанкционированными проповедями – в зависимости от того, что являлось предметом особого беспокойства в тот или иной момент. Наказания были разнообразными – от предписания прекратить данные практики до покаяния, отлучения от церкви, изгнания, отпускания на поруки, телесного наказания, отсечения головы, сожжения или закапывания заживо. Даже на высшем уровне законодатели не выработали последовательного подхода к природе преступлений магического характера или происхождения магических способностей и не обнаруживали видимой склонности открыто признать магию сатанинским деянием путем логических или теологических рассуждений.

Характер ведения допроса

Как мы видели, представители религиозной и политической элиты не стремились создать систематическую или теоретически обоснованную концепцию для объяснения зловещего могущества магии и точно так же не прилагали усилий, чтобы во время суда найти свидетельства существования сатанинского заговора. Подобно своим западным коллегам, представители власти задавали наводящие вопросы и упорно пытались получить ответы, которых желали и ожидали. Но сами вопросы резко отличались от тех, которые задавались в европейских судах. Вместо того чтобы вскрывать связь с дьяволом («Когда ты впервые предался дьяволу? Что видел на шабаше? Когда заключил договор с дьяволом?»), московские судьи старались выявить всех замешанных в деле лиц и определить, каковы были практические результаты магии («Кто учил тебя? Кого научил ты? На кого наслал порчу?»)[129]129
  О наводящих вопросах см., напр.: РГАДА. Ф. 214. Сибирский приказ. Стлб. 586. Л. 13; Московский стол. Стлб. 54. Столбик 2. Л. 74–80; Приказной стол. Стлб. 33. Столбик 1. Л. 708–719.


[Закрыть].

Различия в методах ведения допроса особенно ясно видны при сличении записей судебных заседаний. Сравним, к примеру, протоколы допросов Сюзанны Годри (Риё, Франция, май 1652 года) и Микишки Андреева Солетина, сибирского охотника, задержанного в том же году по обвинению в хранении сборника рукописных заговоров. Алан Корс и Эдвард Петерс, сделавшие перевод первого протокола, отмечают, что запись является «удивительно тщательной, но беспорядочной в смысле синтаксиса»: с помощью наводящих вопросов судьи получили именно ту картину сатанинского вмешательства, которая ожидалась и требовалась для признания подсудимой виновной по всем правилам. Ниже приводятся некоторые вопросы вместе с ответами Сюзанны Годри. Видно, как судьи получали нужные для них ответы.

Была спрошена о своем возрасте, месте рождения, родителях.

Ответила, почему оказалась здесь.

Ответила, как долго служила дьяволу.

Ответила, сколько раз бывала на ночных плясках.

Была спрошена о том, что было на столе [во время плясок].

Ответила, давал ли ей любовник [демон] некий порошок.

На следующий день допрос продолжился, задавались новые вопросы, еще более острые:

Ответила, как зовут ее любовника [демона] и как он сам себя называет.

Ответила, когда он впервые нашел ее и что сделал с ней.

Ответила, как долго подчинялась дьяволу.

Когда женщина не улавливала подсказок и не давала верных ответов, допрашивающие великодушно пускались в подробные объяснения, сообщая даже имена тех, кого она «видела» на сатанинских празднествах:

Была спрошена о том, когда в последний раз видела своего любовника, и не видела ли также на плясках [то есть на шабаше] Мари Ури и ее дочь Марию.

Судьи давили на Сюзанну, желая получить признание в том, что она не только взяла порошок у своего любовника-демона, но и «пользовалась им злонамеренно»[130]130
  The Trial of Suzann Gaudry (1652) в [Kors, Peters 1972: 359–367]; цитируется на с. 359–362.


[Закрыть]. Вопросы сыпались быстро, от основной информации (имя, место рождения) допрашивающие перешли сразу к сути: какими были ее сношения с дьяволом – телесные, духовные и преступные; знала ли она прочих участниц «ночных плясок». В документе не упоминается о пытках, но, судя по всему, они имели место – Сюзанну Годри отвели «в комнату», где велся допрос. Наряду с наводящими вопросами, физическое воздействие, несомненно, увеличило готовность женщины дать нужные допросчикам ответы. В конце процесса осужденной оказали милость – ее обещали удушить, прежде чем предать огню.

В деле сибирского охотника (тот же год) судьи интересовались совершенно другими вещами и оставили центральные вопросы, звучавшие на допросе Сюзанны Годри, без внимания. Несомненная улика – обнаруженный у Микишки сборник заговоров – вызвала у властей такое же серьезное отношение, как и дело Годри у французских судей: об этом свидетельствует применение пыток. Список задаваемых вопросов точно так же подразумевал совершенно определенные ответы. Воевода сибирского города Илимска, расположенного к северу от Иркутска, как и полагалось, сообщил царю об обнаружении тетрадки с заговорами у бродячего охотника.

И 17 июня воевода Богдан Денисевич Оладин против изветных речей Гарасима Коноплина допрашивал промышленого человека Микишку Ондреева Сысолетина и велел ево Микишку пытать накрепко где он такие письма взял и у ково имянем и кто ему дал Микишке. <…> И воевода Богдан Денисевич Оладин велел ево Микишку пытать накрепко по тем он Микишка писмом ково порчивал ли и он Микишка с пыткой ничево не говаривал и никого не порчивал и жонок к себе не приворачивал.

Микишка собственноручно подписал сделанное им признание[131]131
  РГАДА. Ф. 214. Стлб. 586. Л. 7, 8, 14–15.


[Закрыть]. Воевода приказал включить записи о деле в отчет, посланный в Москву, и таким образом они сохранились на протяжении столетий. Мы видим, что в сборнике Микишки содержались народные варианты молитв, таких, которые Ив Левин называет «умилостивительными» – просьб о защите, обращенных к полностью признанному православному пантеону: Иисусу, Богородице, святой Екатерине, святому Николаю Чудотворцу. Сатана и какие-либо демонические силы не называются вообще[132]132
  О неразличении заговоров и молитв: [Levin 1997; Смилянская 2003: 77].


[Закрыть]. Ни власти, ни охотник не проявили ни малейшего желания включать упоминания о них в материалы дела.

В другом деле, где бесы играли определенную роль, судьи также не проявили интереса к Сатане, что еще более показательно: очевидное призывание духов, казалось, должно было навлечь на размышления о демонологических идеях. В 1629 году Максимко Иванова, крестьянина Печерского монастыря в Нижегородском воеводстве, обвинили в колдовстве, вызвавшем смерть жены местного помещика. Оставшийся вдовцом Иван Левашов подал жалобу, объясняя, что обращался к Максимке в надежде получить от него средство, способное излечить его жену, подвергшуюся порче. Целитель дал ей отвар некоей травы, утверждая, что он исцелит женщину, но та вскоре умерла. Левашов требовал заключить Максимко в тюрьму и допросить его, чтобы выяснить, «какую он траву Иванове жене Левашова давал». Избрав прагматичную линию расследования, воевода и подчиненные ему следователи произвели допрос.

Максимко Иванов в роспросе сказал что он в нынешнем во 1629 году на Егорев день Иванове жене Левашова травы пить давал от порчи, а зовут де ту траву воронцом. А она от той травы умерла вскоре. И стольник и воевода князь Венедикт Андреевич Оболенский да Макар Чюкарин допросили того Максимка преж того ту траву он пить кому давал ли и смерти он нее не бывало ли[133]133
  А. Б. Ипполитова цитирует несколько документов с упоминанием воронца [Ипполитова 2008: 53, 57, 91, 99, 104, 299, 346–348, 350–354]. Как подсказывает само его название, воронец – растение с ядовитыми ягодами.


[Закрыть].

Вызвали свидетелей, возникли новые подозрения, и предполагаемые колдуны стали обмениваться обвинениями. Было установлено, что Максимко занимался колдовством различного вида и на его совести есть еще несколько смертей, и после разоблачений в число обвиняемых попали еще трое мужчин. В своих показаниях, данных как под пытками, так и без пыток, они признались в применении чрезвычайно изощренных и причудливых методов колдовства, о которых редко можно встретить упоминания в московских архивах. Максимко изобличил другого крестьянина из своей деревни, Федьку Григорьева сына Реброва, считая, что тот наслал порчу на его сына.

И тот де Федка знает всяких трав много и многое, и волховство, и в воду смотрит и бесов призывает. И они де ему сказывают что где делаетца ис-за сто верст и какою болезнью немочен и хто чем испорчен, того де он человека за очи узнает и хто ково испортит, и каков он волосом и приметами и ростом, а смотрит де в воду в колодце да и скажет что кому будет смерть или живот и от ково испорчен[134]134
  РГАДА. Ф. 210. Московский стол. Стлб. 54. Столбик 2. Л. 74–80; Приказной стол. Стлб. 33. Столбик 1. Л. 708–719.


[Закрыть].

Это цветистое обвинение заставило допрашивающих нажать на свидетелей, задав им следующие вопросы: «Кому тот товарищ его Федька на воду смотрел и кому что угадывал? И у ково тот Федька Ребров тому волховству учивался и какова дурна каким людем не делывал ли?» Максимко охотно сообщил множество подробностей: Федька нашел сбежавшего сына одного крестьянина, установил причину бесплодия жены другого, лечил двоюродного брата третьего. Кроме того, Максимко заявил, что Федька получил свои умения от искусного волхва, мордвина по имени Веткаско. Тот по заказу творил колдовство, лишавшее человека сил. Так, с крестьянином Пятункой из деревни Карасихи произошло следующее: «А тот де Пятунка наимовал на соседа своево ево Веткаска чтоб ево испортит. И он де Веткаска напустил к соседу к ево Пятункину на ково он наповал и избу неприязненную силу, и токо де соседа из избы неприязненная сила шибали поленем и вон ево <нрзб.> били из избы»[135]135
  Там же.


[Закрыть].

Можно было бы предположить, что у допрашивающих должны были вызвать интерес манипуляции с «неприязненной силой», особенно такой, которая обладает достаточной материальной энергией, чтобы выгнать человека из его собственного дома. «Сверхъестественная» окраска этого случая еще более усилилась, когда Максимко изложил еще кое-что, услышанное им от Федьки Реброва, – но и это не побудило судей исследовать потустороннее, метафизическое измерение дела.

Да тот же де Федька Ребров сказывал ему Максимку как он учился у того Мордвина волховству и не всему выучился. И ходил де он Федька на лес лык драть и на лесу начевал. И ево де осилела неприязненная сила и он кинулся в огонь и изжогся. И те де зжогные раны и ныне на нем Федке знат. И он ходил к тому Мордвину доучиватца. И ныне де он Федька людей портит тому года з два. А портит насылкою посылает неприязненную силу а на кого пошлет и они ево удавят. И от того де те люди и помирают.

Представители местной власти и приказные служители, выступавшие от имени царя в Москве, нашли все эти показания достаточно тревожными, чтобы приступить к делу с максимальным усердием: они вызвали всех подозреваемых и начали масштабное расследование, сопровождавшееся обильным применением пыток. Вопросы, задаваемые свидетелям, говорят о том, что интересовало и беспокоило допрашивающих – и о том, что их не волновало. Так, 30 апреля воеводские люди допросили мордвина Веткаско, которого удалось найти и привести в суд: «Он Веткаско волхвует ли? // людей портил ли? <…> // того Максимка и иных крестьян в той деревни Корташове ково именем знает ли? И случей у них какой с Максимком бывал ли? И по каким волшебством ково пособил?» И вновь поражает полное отсутствие упоминаний о Сатане или даже демонах и злых духах, которые, по идее, должны были стоять за «неприязненной силой»[136]136
  Там же. О нечистой силе см. классическое исследование [Максимов 2007].


[Закрыть]. Даже сама эта сила не вызвала особого любопытства со стороны допросчиков. Задаваемые ими вопросы касались практической стороны дела: личностей тех, кто совершал злонамеренные поступки, конкретного вреда и ущерба, путей распространения запретного знания, имен учителей, сообщников и жертв. Если же говорить о магических процедурах и средствах, то власти куда больше интересовались корнями и травами, чем загадочными духами из иного мира.

Повеление, присланное из Москвы в ответ на сообщение воеводы о предварительном расследовании, показывает, что царь и его ближайшие советники, так же как и провинциальные власти, не рассматривали дело с демонологической точки зрения.

А то узнает: какая немочь и кому от какой немочи живу быть или умереть и от порчи пособит. По какому умышленю он Максимко Иванову жену Левашова уморох и иных людей он Максимко и товарыщи ево Мордвин Веткаско и мужик Федька Ребров ково имянем и сколь давно каким волшебством и по чьему наученью или собою ково уморили или испортили? И иные товарыщи их с ними в том воровстве и заговоре были ли? И хто имяны было? И хто их тому воровству учил? И где те люди ныне, которые тому воровству учили и с ними в думе были? И на которых людей они портили?

Судей волновали вполне конкретные, земные вопросы. Преступления мордвина рассматривались ими как «воровство», и главной заботой их было убийство, а не ересь, богоотступничество или поклонение Сатане.

Хотя приведенных примеров может быть вполне достаточно, случай с Митрошкой Хромым – еще одно явное свидетельство отсутствия каких-либо отсылок к Сатане там, где они прямо-таки напрашиваются. В 1626 году в Галицком уезде помещик Григорий Горихвостов подал челобитную о злонамеренных действиях крестьянина своего соседа, князя Владимира Козловского – деревня, где происходили события, находилась в их совместной собственности. Крестьянин по имени Митрошка Хромой некоторое время был дьяконом в местной церкви святого Михаила, но затем Горихвостов отставил его от обязанностей по подозрению в колдовстве. Помещик сообщал: «…и тот мужик реняс за то, наслал в мое домишко нечистого духа, и по его, государь, насылке объявилося у меня в горниченке в задней, учало бросать кирпичьем с печи и от потолоку, и людишек многожды било». По его словам, многие были избиты до крови. Горихвостов также уверял, что Митрошка нанес вред многим другим крестьянам в деревне, насылая нечистого духа – кикимору, который вызвал болезнь у лошадей, наслал порчу на местную попадью, разогнал стадо коров, принадлежавшее его собственным племянникам[137]137
  В [Журавель 1996: 48] говорится о кикиморе: «Проделки этого “нечистого” характерны для таких мифологических персонажей, как кикимора, домовой, дворовой». См. также [Ryan 1999: 63, примеч. 97].


[Закрыть].

Жалобу Горихвостова отличает от сотен других, поданных в течение XVII столетия, то, что ее податель сосредотачивается на вопросах духовного свойства. Чтобы восстановить порядок в доме, несчастный Горихвостов, «уповая на милость Божию, велел в той хоромине пет молебны по многие дни и воду святить, и ладаном кадить, и псалтырь говорить»[138]138
  РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 95. Л. 219. Дело опубликовано и прокомментировано в [Козлова 2003].


[Закрыть]. Затем он строго расспросил своих людей «про того ведуна». Как говорилось в челобитной, «людишка, государь, мои, и крестьянишка сказывали мне под клятвою, что тот мужик Трошка ведомой глумец и ведун и чародейством своим многих портит и нечистых духов насылает». Проведенное Горихвостовым расследование выявило тревожные сбои в государственной системе правосудия, о чем он не колеблясь сообщал в своей челобитной: «…а сторонние де, государь, люди известить на него бояца, и для того, что в Галиче многие ведуны людей портят, а сыску про то и наказанья не бывало давно».

Указав на то, что колдуны орудуют беспрепятственно и это имеет катастрофические последствия, Горихвостов прямо перешел к делам духовным:

Милостливый государь, царь и великий князь Михаил Федорович всеа Руси, пожалуй, государь, вели того мужика ведомого ведуна взят из Галича и вели, государь, в том чародействе и в ином во многом ведовстве пытать, чтоб, государь, от таких бы отступных ведунов православной вере оскверненья не было и невинных бы душ разными порчами не мучил[139]139
  РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 95. Л. 220.


[Закрыть].

В другой версии челобитной Горихвостов делал еще больший акцент на вопросах спасения души: «И вели, государь, тово ведомого и пущего ведуна взят из Галича, где ты государь укажеш. И вели, государь, ево пытат нещадно во многом ево ведовстве и в порчах, чтоб, государь, впред такое воровство не множилося и крестьянским бы душам невинного мученья не было»[140]140
  Там же. Л. 224. В тексте сказано «крестьянских», но явно имеется в виду «христианских». В другом случае свидетель высказывает опасение, что причастность к волшебству может повредить спасению души, вдове же показывает, что даже во время болезни ее мужа они «держали помощь на Бога, а за ворожбою не за какою не хаживали». Там же. Стлб. 564. Л. 187.


[Закрыть] — (курсив мой В. К.).

Приходящий в ужас при виде осквернения храма дьяконом-чародеем, рассчитывающий выгнать из своего дома нечистую силу при помощи ладана и молитвы, озабоченный загробными мучениями христианских душ, Горихвостов – едва ли не единственный, кто встраивал колдовство в христианскую космологию, тревожась о его далеко идущих последствиях.

Показательно, что мрачные предположения Горихвостова не вызвали никакого отклика у властей. И указания, поступавшие из Москвы, и действия местных судей в этом деле демонстрируют их озабоченность земными, бытовыми вопросами, типичную для колдовских процессов в России. Как и в предыдущих случаях, в Москве отнеслись к обвинениям предельно серьезно. В уезд были посланы дьяк и подьячий, которым разрешили привлекать сколько угодно людей для проведения серьезного расследования – пушкарей, стрельцов, гонцов, дьячков «для письма», палачей для пыток. Им было велено прикладывать максимум усилий, допрашивать и пытать всех замешанных в деле. Но задаваемые вопросы и желаемые ответы укладывались в привычную схему:

И велети Митрошку Хромово пытат накрепко и огнем жечь: на Григорья Горихвостова к Москве он, Митрошка, и в Галиче Прокофья Логинова крестьяном Гаврилке Терентьеву да Митке Петрову, и к племянником своим к Частунке да к Куземке, и Григореву вотчину села Михайловского попа Луки на попадью и на иных какими обычаи нечистого духа насылал? И давно ли он, Митрошка, таким воровством, ведовством, и чародейством промышляет, и от ково он такое ведовство и чародейство взял, и сколь давно, и ково именем в Галиче и в иных городех портил?

И товарыщи у него такие ж ведуны и чародеи есть ли, и за кем живут, и как их зовут, и ково он в Галиче и в Галицком уезде и в иных городех знает иных ведунов, которые ведовством и чародейством и порчами промышляют и людей портят и нечитых духов насылают? И велети б, государь, Митрошку Хромова про то воровство и чародейство пытать накрепко и огнем жечь, чтоб у Митрошки однолично тово ево воровства и ведовства допытаться[141]141
  Там же. Стлб. 95. Л. 245.


[Закрыть].

Спасение душ и повреждение христианской веры совершенно выпадают из этой картины. Мы встречаем те же вопросы, что и при обычных уголовных расследованиях: кто, что, где, когда. Данный случай, сильнейшим образом подтверждающий правило, говорит о том, что в России вполне могли связывать колдовство с общехристианскими представлениями о мироздании, но эти эсхатологические идеи не приживались сколь-нибудь серьезно. Даже Горихвостов, помещик, изложивший в челобитной свои тревоги, не сумел сформулировать соответствующего абстрактного понятия. Хотя в своем обвинении, где магические действия не отделялись от преступных, Горихвостов поднимал духовные вопросы, он сразу же переходил к более земным тревогам. По преимуществу его беспокоил нанесенный духом материальный ущерб: летающие по воздуху кирпичи, разбежавшийся скот, попадья, «безобразно» бегающая из деревни в деревню. Возмущал его и вполне приземленный способ, выбранный Митрошкой, чтобы зарабатывать себе на жизнь: «И кормился тот мужик тем, что портил многих людей и насылал в домы нечистых духов, да хто ему даст откуп, и тех отвараживал»[142]142
  Там же. Л. 224.


[Закрыть]. Толчком для обвинений служили в первую очередь насланная на людей порча и устроенный беспорядок, и лишь во вторую – погибель души и сатанинский заговор.