Текст книги "Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века"

Законы и запреты, как и записи судебных заседаний, показывают, что кое-какие понятия о неестественном или сверхъестественном проникали в официальные представления о магических практиках, отграничивая их от других, физических, преступлений. Однако отличия первых от кражи или грабежа, влекущих за собой ощутимый материальный или физический ущерб, по-прежнему были зыбкими и плохо разработанными, а вопросы о том, что это за сверхъестественные силы и кто позволяет им действовать в земном мире, оставались не только неотвеченными, но и незаданными. Власти Московского государства не пытались создать для себя – а значит, и представить населению в целом – картину сатанинской деятельности.

Бытовая магия и улики

В то же время судебные записи рисуют мир магии, которую в целом можно описать как бытовую – мир, полный вещей, используемых в домашнем хозяйстве (соль, коренья, травы, древесная кора, вода, полотенце), и незатейливых заклинаний, направленных на решение самых что ни на есть повседневных и мирских задач: добиться здоровья, процветания, многодетности, любви или, в более зловещих случаях, болезни, смерти, лишения, «остуды» или «отсушки».

Для приготовления колдовского варева использовались крайне простые предметы и ингредиенты – гороховая каша, пряжка, ручка топора, полотенце, травы, листья, коренья, даже когда речь шла о чрезвычайно вредоносной магии[143]143
  Там же. Стлб. 1225. Л. 151.


[Закрыть]. Так, женщина по имени Катеринка, выступая в свою защиту (1690 год, городище Доброе), пояснила:

…а которые де травы у нее Катеринки в дому выняты и принесены в приказную избу и про те травы сказала те де травы в одном рукаве в двух узлах толченой Яблоновой лист в сине тряпице в узлу душица да в узолку ж душица ж. А тем де листом она Катеринка красит яицы. Да в узолку зубок чесноку да воску печатки з две <…>. А которой корешек, и то де зоря. Да в узолку квасицы[144]144
  Там же. Л. 12.


[Закрыть].

На севском процессе 1652 года были тщательно переписаны все подозрительные предметы, найденные в доме обвиняемого: укроп, мята, лопух «для борща», полевой хмель, другие травы[145]145
  Там же. Стлб. 186. Л. 992.


[Закрыть]. Все они служили уликами в деле, где фигурировало тяжкое обвинение – попытка наслать порчу на государя. Относительно этих трав старый монастырский служитель Ивашко показал следующее:

…трава которая в бумаге и та де трава от поносу а растет де та трава близ монастыря в полях в мешечке маленьком трава и в той траве ягодки маленькие. И он Ивашко сказал что де та трава и ягодки переложные а дают де тое траву и ягодки малым младенцам от запору на низу паря в молоке. <…> А сказат та трава дикой перец а топят де его в воде и пьют от удушья. И тое траву он Васка ел а волшебства он ни какова не знает. А от роду сказал себе семидесять лет[146]146
  Там же. Севский стол. Стлб. 161. Л. 208.


[Закрыть].

При рассмотрении этого дела еще одному человеку предложили объяснить, для чего употребляются корни пяти видов, найденные у него:

А в роспросе сказал три де кореня и <…> у кого серце щемит то парят в молоке и пьют и от того де бывает легче. А ростет де то корене в низских местех по лужам, а словет сердешное, а два кореня как зовут того он не знает потому что остались после брата ево а волшества де за ним ни какова нет[147]147
  Там же. Л. 206.


[Закрыть].

В другом случае допрошенный сказал, что хранит у себя травы, которые «дал ему нищей от зубной боли»[148]148
  Там же. Приказной стол. Стлб. 734. Л. 139.


[Закрыть]. В 1630 году один стрелец показал, что некая гадалка исцелила его глаз: «Лечила глаза, наговаривала воду, и сыпала де проса в воду, и меня Назара тою водою умывала, да мне ж де Назару пускала в глаза женское молоко, а имала де женское молоко у стрелецкой жены Сазона Волкова» [Новомбергский 1906, № 5: 27][149]149
  РГАДА. Московский стол. Стлб. 54. Л. 244–263, 327. См. также обширный список лекарственных кореньев и трав в РГАДА. Ф. 159. Оп. 3. № 4208. Л. 2.


[Закрыть].

Русская магия основывалась почти исключительно на использовании обыденных, легкодоступных предметов и материалов. Порой заклинания требовали ингредиентов, выглядящих более тревожно: змеиной шкуры, глаза, вырванного у живой курицы, овечьей печени, мыла для обмывания покойников[150]150
  Там же. Ф. 210. Севский стол. Стлб. 230. Л. 1–2; Московский стол. Стлб. 54. Л. 244–263, 327.


[Закрыть]. Хотя они и кажутся несколько зловещими, в действительности все они были тесно связаны с повседневной жизнью, протекавшей вблизи заднего двора, где умерщвляли животных и где боль и смерть были привычным зрелищем. Вместо мазей из жира некрещеных младенцев, красных и зеленых порошков, получаемых от любовников-демонов, загадочных снадобий в склянках, стоявших на полках у европейских чернокнижников, московские колдуны употребляли особую высокую траву, растущую в полях, и жеруху, что встречается по берегам рек[151]151
  Там же. Приказной стол. Стлб. 564. Л. 199; Белгородский стол. Стлб. 826. Л. 81–96.


[Закрыть].

Магические процедуры также были приземленными. А. Б. Ипполитова предложила полезную типологию принципов, определявших функции заговоров и трав: этимологический код, где сами слова намекают на желаемый результат (в присутствии обладателя травы молчан все молчат и не сопротивляются ему), визуальный, при котором вид растения имеет параллели в свойствах чего-либо (красный цветок отсылает к крови), акциональный, когда эффект производится с помощью тех или иных действий и жестов (толчение коры, плавление воска, сотворение крестного знамения или отказ от него) и, наконец, код христианской символики – нужный результат вызывают определенные персонажи христианского пантеона или эпизоды предания [Ипполитова 2008: 334–344][152]152
  Заговоры включали и указания относительно необходимых действий – например, «лягу не благословясь, стану не перехрестясь» (для насылания кручины на девушку): РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 1133. Л. 184.


[Закрыть]. Большинство заговоров основывалось на симпатической или миметической магии: подобное влечет за собой подобное. «Как эти дрова горят, так чтобы и душа и сердце раба Божьего (имярек) горело по мне, по Божьей рабе (имя)», – говорится во многих заклинаниях, а один любовный заговор содержит следующие трогательные слова: «Как люди смотрятца в зеркало, так бы муж смотрил на жену да не насморился» [Новомбергский 1906, № 33; Новомбергский 1907а, № 11;Елеонская 1912: 77; Astakhova 1969: 268–269]. «Как станешь к суду и то лычко под нево подкинут как то лычко смялось и у тово лычка ни ума у тово Костентина к суду ни путя б ни памяти не было»[153]153
  РГАДА. Ф. 396. Стлб. 4087. Л. 5.


[Закрыть]. Наглядный параллелизм, воплощенная метафора, фрагменты молитвы или обращение к святым покровителям при периодическом взывании к бесам или «нечистой силе» – таков инструментарий русской магии.

Считается, что один из важных атрибутов магии – способность превращать обычные вещи в предметы, обладающие таинственной силой[154]154
  Благодарю Уилла Райана за акцентирование этого обстоятельства в ходе плодотворного обсуждения вопроса. См. также [Levin 2010: 131] и [Смилянская 2003:108] – в последнем случае магическое действие сопровождается словом.


[Закрыть]. Такие превращения известны нам из волшебных сказок: Белоснежка становится жертвой прекрасного яблока, судьба Спящей красавицы определяется уколом о веретено, самым что ни на есть обыденным предметом домашнего обихода[155]155
  Об использовании вредоносного яблока, как в случае с Белоснежкой, упоминается и в материалах английских колдовских процессов. См. [Purkiss 1996: 108, 128, 277]. О сюжете со Спящей красавицей и веретеном см. [Purkiss 1996: 97, 113, 139].


[Закрыть]. В России был свой аналог злобной колдуньи из «Спящей красавицы»: в середине XVII века женщина, уязвленная тем, что ее не пустили на свадебные торжества, решила отомстить колдовскими средствами, используя повседневные орудия и направленные заклинания. Местный священник свидетельствовал: «Как де Федька Филипов женился в прошлом во 147 году, и приехав от венчанья, пошел с невестою в клеть по лестнице, и та де Дарьица зажгла лучину, и тот де лучь подкинула под Федьку и под его невесту под лестницу, а подкиня стала на тот лучь поднемь фост [вероятно, подол юбки], сцать». Другие свидетели показали, что она крикнула жениху, когда тот проходил мимо вместе со свадебной процессией: «Попамятуете меня!» «И после де того тот Федька стал испорчен и скопцом учинен». Впрочем, свидетели осторожно прибавляли: «А от нея ли де Дарьицы он Федька испорчен и скопцом учинен, того мы подлинно не ведаем».

Для осторожности имелись все основания: эта женщина успела нагнать страху на всю округу, насылая направо и налево порчу, болезни, половое бессилие и смерть. В частности, она угрожала соседу Евтюшке, одной из своих многочисленных жертв, перевернув наизнанку уютный домашний мир посредством смертельного проклятия: «И сделаю де его такова черна, как в избе черен потолок, и согнется так, как серп согнулся». В итоге тот три года страдал от изнурительной болезни «и сохши умер».

Десятки людей вызвались дать показания против Дарьицы, которая, по всей видимости, активно создавала себе репутацию при помощи злого языка и действенных заклятий. Как указывали некоторые свидетели, «в прошлом де во 154 году на Светлой неделе на пиру у Гришка Семунова слышал де он от самой от Некрасковой жены от Дарьицы, что при нем Тимошке похвалялась на Лукьяна Федотова: съем де тебя Лукьяна также как и Федьку Филипова». По всей видимости, угроза была выполнена – еще один сосед сообщил, что на следующий год, опять же во время Светлой недели, он слышал, как Дарьица похвалялась у ворот его усадьбы: «Федька у меня корчится, а и Лукьяну Федотову сыну корчиться от меня также»[156]156
  РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стлб. 284. Л. 351–370. О насылании порчи после неприглашения на крестины (Англия): [Purkiss 1996: 98].


[Закрыть].

Серп, лучина, зловещая репутация и поток недобрых слов – вот прозаичный набор «инструментов» этой активной и устрашающей колдуньи местного масштаба. Ее колдовство творилось в пределах округи, среди родственников, соседей, близких знакомых. Злополучный Федька, пораженный импотенцией в день свадьбы, как выяснилось, был ее свойственником, с некоторыми другими предполагаемыми жертвами она также была связана семейными узами через какой-либо брак. Многие обвинения, как видно из приведенных выше цитат, порождались происшествиями, случавшимися на вечеринках, праздниках, других собраниях, включая те, что происходили в домашнем кругу. Результаты колдовства Дарьицы – болезнь, импотенция, изнурение, корчи – оказывались вполне серьезными, хотя ее магические средства были простыми и обыденными.

В России, как и в других европейских странах, приготовленные дома продукты – пироги, пиво, мед – могли нести в себе болезнь или смерть. Ни одно из показаний подозреваемых, о которых говорилось выше, не появилось бы в анналах суда, если бы имевшиеся у них обычные травы и корни не считались несущими угрозу или даже смерть. Каша, которую служанка давала вверенному ее попечению ребенку, в глазах ее нанимателя превращалась из каждодневной пищи в смертоносную субстанцию, раз ребенок заболел, а служанка признала, что шептала заклинания над кушаньем. Сын боярский Иван Колошинский подал царю челобитную на мать, брата, племянницу и сводную сестру своей покойной жены; то обстоятельство, что они угрожали наслать порчу при помощи самых простых кореньев, нисколько не уменьшило его страха перед разрушением и медленной, мучительной смертью, которые те могли навлечь[157]157
  РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стлб. 284. Л. 351–370.


[Закрыть]. Как только речь заходила о магии, самые обычные предметы или действия окутывались волшебным ореолом. Гадалка, прозревавшая будущее в тарелке с солью, описывала превращение белых кристалликов в магические орудия: «Как смотрит на соли и ей де кажутца на соли мужички, и иной плачет а иной смеетца. А буде о краже хто загадает и ей потому ж являеица на соли кабы человек сугорбиця бежит и с признаками хто каков украл. А другой за ним гонит. А кому жить или умереть и то она потому ж видит на соли и кажетца ей всяко что кому и о чем надобно»[158]158
  Там же. Приказной стол. Стлб. 564. Л. 211.


[Закрыть].

Скрытая угроза, которую таит в себе все жуткое и необычное, постоянно проявляется в делах, связанных с вредоносной магией – и даже с такой магией, которую можно назвать благотворной или нейтральной. Книга заговоров, конфискованная в Вологде (1676), содержит предписание: «О сале ветчининам класть болю <нрзб.> меж пальцов и опознани умер ли или оживет». Рекомендуется также использование совиных костей, «как беса из двора отгонит». Есть и такое указание: «О медвеже голове: вкопать ее среди двора и будет скот водиться»[159]159
  Там же. Стлб. 734. Л. 190, 192.


[Закрыть]. Поскольку магия могла делать все повседневное опасным, смертоносным и таинственным, можно заключить, что словосочетание «бытовая магия» представляет собой оксюморон.

И тем не менее «кухонная» русская магия, которую ее предполагаемые жертвы и объекты считали пугающей и в целом осуждали как опасную, даже бесовскую, никогда не рассматривалась с теологической, космологической, эсхатологической или сотериологической точки зрения. Покушения на отдельных членов общины оставались именно преступными посягательствами, случаями неоправданной агрессии. Угроза была ощутимой, непосредственной и смертельной, но не нарушала божественного или человеческого порядка и не ставила под вопрос коллективное спасение православных христиан.

Бытовые ингредиенты и процедуры использовались для достижения прозаичных целей. Лишь в одной средневековой хронике упоминается о голоде, якобы насланном ведьмами; в целом же русских колдунов не подозревали в развязывании эпидемий или природных катастроф. Ни в судебных актах, ни в фольклоре не говорится о том, что колдуны вызывают бури, уничтожают урожай, посылают чуму. Эти обвинения будут выдвигаться позже, в XIX веке, и притом в украинских землях; что же касается XVII века, то я обнаружила лишь два упоминания об уничтожении урожая магическими средствами[160]160
  Материал XIX века, по большей части белорусский и украинский: [Ryan 1999:12, 34, 75–85,184,196–199,427]. Об уничтожении урожая ржи: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 717; [Новомбергский 19076. № 47: 263–276]. Об уничтожении урожая пшеницы: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 426. Л. 76-100.


[Закрыть]. Представавшие перед судом ведьмы и колдуны не обладали также способностью летать. Баба-яга, летающая с помощью ступы и песта, встречается в письменных источниках лишь с начала XVIII века, и свойственный ей вид колдовства – с поеданием людей и полетами по воздуху – никак не отражен в записях судебных заседаний[161]161
  О ее позднем появлении см. [Johns 2004: 255]. Несмотря на предание о превращении в сороку одной из жен Ивана Грозного, в судебных делах нет никаких упоминаний о волшебной смене облика. Относительно сказки о сороке см. [Perrie 1987: 178–179; Ryan 1998: 69; Райан 2006: 133]. Заговоры на превращение в животных также относятся к более позднему периоду. Прекрасный пример прозаичных целей: [Смилянская 2003: 70].


[Закрыть]. Русская магия, как вредоносная, так и благотворная, служила повседневным, земным целям: найти пропавшие вещи, вызвать или ликвидировать привязанность, предсказать судьбу, вылечить или наслать болезнь на конкретного человека, повлиять на правосудие, приобрести богатство, смягчить сердца власть имущих. Заговор мог сделать роды безболезненными для женщины, привести к зачатию у бездетной четы, прекратить чрезмерное пьянство, заставить жену или дочь вести себя благопристойно – либо, наоборот, убить младенца, воспрепятствовать совокуплению, расстроить дела, сделать распущенной чужую жену или дочь. Такое магическое вмешательство, особенно злонамеренное, ни в коем случае не считалось чем-то малозначащим – убийство младенцев не рассматривалось как мелкое правонарушение, – но и методы, и цели были глубоко укоренены в этом мире, а не в великой духовной борьбе, отнимавшей силы западных демонологов.

Подчеркнем еще раз, что европейские суды и даже авторы ученых трактатов часто полагали, будто ведьмы и колдуны удовлетворяют низменные человеческие чувства – зависть, жадность, гнев, похоть, – и против них выдвигались обвинения в причинении вполне материального вреда и ущерба. Но благодаря усилиям демонологов в наличии имелась и другая модель, более общего характера, подводившая солидное богословское основание под любое индивидуальное соперничество или пустячное желание. Ссоры, неприятности, потери легко могли быть истолкованы как эпизоды этой грандиозной духовной битвы. В России же, если у бродяги находили более-менее обширный сборник заговоров – заговоры на излечение грыжи, на избавление от зубной боли, от разнообразных несчастий, заговоры, внушающие страх крестьянам или позволяющие победить в схватке, заговоры, дающие успех в охоте на диких животных, и, конечно, заговоры на обольщение женщин – суды не делали попыток поместить их в менее приземленный контекст[162]162
  РГАДА. Ф. 214. Стлб. 586. Л. 12. Подобный же прозаичный набор заговоров в РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 734. Л. 174–194. Особенно подробные перечни заговоров: Приказной стол. Стлб. 734. Л. 115–203; Севский стол. Стлб. 230. Л. 1–4; Ф. 214. Стлб. 586. Л. 7-15. В одном случае, который выбивается из общей картины, отчаявшиеся челобитчики обвиняли колдунов в насылании страшных видений: Ф. 210. Московский стол. Стлб. 294. Л. 336–341.


[Закрыть].

Дьявол на суде

В то же время, как показывают перечисленные выше дела, связанные с нечистой силой, демоны, бесы и прочие духи все же фигурировали в судебных показаниях – появления их были редкими, но примечательными. Мы выявили пятнадцать дел с участием демонических сил в широком смысле слова и некоторое количество соответствующих заклинаний. Три процесса были начаты из-за ношения креста под подошвой ноги, один из привлеченных к суду носил крест «за спиной», еще один был обвинен в том, что «без креста ходит» (хотя «образы у себя во дворе держил и им молилца»), третий – в том, что снял крест и насылал чары с его помощью. Шестеро обвинялись в том, что «держат черные книги у себя», о чем подробнее говорится в главе пятой[163]163
  О держании черных книг: РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стлб. 597. Л. 135–137. Стлб. 596. Л. 35. Стлб. 599. Л. 565–571, 654–655. Стлб. 652. Л. 628, 635. Стлб. 768. Л. 135–137; Приказной стол. Стлб. 91. Л. 293. Стлб. 672. Л. 54-128. Стлб. 734. Л. 115–203. Стлб. 749. Л. 186–231, 347–374. О ношении креста под подошвой ноги: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 300. Л. 22,24. Стлб. 139. Л. 944–997. Еще один случай – дело Жеглова, рассматриваемое ниже. О ношении креста на спине: Севский стол. Стлб. 230. Л. 1. О хождении без креста: Приказной стол. Стлб. 50. Л. 36,37.0 снятии креста: Ф. 371. Преображенский приказ. Оп. 2. № 760. Л. 27. Об исповедных вопросах, касающихся ношения креста под подошвой ноги: [Корогодина 2006:30], там же (с. 231) – отличное изображение начала XX века, иллюстрирующее эту практику.


[Закрыть]. Один черкасский (украинский) офицер, служивший на южной границе, был обвинен в колдовстве и назван «врагом Божиим», а Горихвостов, о котором говорилось выше, обличал «отступных ведунов православной вере оскверненья»[164]164
  РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стлб. 599. Л. 565-71,654-70 (1663–1667); Приказной стол. Стлб. 95. Л. 220. Горихвостов также показал, что Хромой страшился креста.


[Закрыть]. Колдун Афонка Науменок в 1642 году якобы вызвал двух дьяволов: Народило и Сатанаила[165]165
  РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 129. Л. 1-92; [Зерцалов 1895; Котков, Орешников, Филиппова 1968, № 18: 254–277].


[Закрыть]. Одно дело содержит признание в том, что человеку являлось «дьявольское превидение» в виде «косматого». Еще одно – любовный заговор: «Ой вы, Сотона со дьяволи со малы, со великими, вылести с окияне моря»[166]166
  О явлении дьявола: РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 564. Л. 154–234. О Сатане с дьяволом: Приказной стол. Стлб. 653,1133. Этот вопрос рассматривается Топорковым в его книге [Топорков 2005: 366].


[Закрыть]. Есть и менее конкретные заклинания для вызова неопределенных демонических сущностей – в одном, например, упоминаются «33 беса»[167]167
  РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 184.


[Закрыть].

Четыре наиболее любопытных дела содержат прямые упоминания о «богоотметных письмах», составленных обвиняемым с открытым намерением отречься от Бога. Из них в одном мы находим текст молитвы, где призывается «отец мой Сатана». Заговоры, которые имеются в этом деле, представляют собой головоломную смесь отсылок к божественным и сатанинским силам: после обращения к «дьяволам проклятым» следуют призывы к божьим ангелам, архангелам, херувимам, серафимам, евангелистам и всем святым, чтобы всяческая скверна, а заодно и бесы, держались подальше от «раба Божьего». Как и большинство письменных заговоров, этот содержит слово «имярек», вместо которого следует подставить соответствующее имя[168]168
  Там же. Стлб. 172. Л. 2, 432. Стлб. 861. Л. 29–34 («отец мой Сатана», л. 33); дело продолжается в Стлб. 1006. Л. 154.


[Закрыть]. Куда менее двусмысленно звучат призывы в жутковатом заговоре (впервые опубликован Н. Я. Новомбергским), проникнутом идеей отречения от всего: он был написан от руки обвиняемым, представшим на процессе в Духе, в 1663 году. Здесь мы встречаем откровенно бинарную систему – Бог или Дьявол. Пишущий отрекся «от содетеля Христа Бога нашего и от церквей Божих, и от литургии преосвященных, и от вечерней, и от заутренней, и от всего Божества, и от отца своего и от матери, от рода и от племени, и прирекся к сатане и его угодникам возлюбленным». Дальше, вероятно, следовало нечто совсем неприемлемое, ибо писец отметил: «А иного волшебства, что в том письме написано, я холоп твой писать к тебе великому государю не смею»[169]169
  Там же. Стлб. 653. Л. 20–87; [Новомбергский 19076. № 39: 197–220, цитаты на с. 208; Топорков 2005: 143–144].


[Закрыть]. Трудно представить, что именно он счел более преступным и ужасающим, нежели эти последние слова, записанные им. Как обычно, суд не проявил особого беспокойства или интереса при виде столь открытого сатанизма, сосредоточившись вместо этого на том, от кого к кому передавался заговор и как он был перенесен на бумагу.

Ближе всего к договорам с дьяволом, известным в Западной Европе, стоит случай, вскрывшийся в Якутске. На процессе, который происходил в середине 1680-х годов, предстал некий Иван Жеглов, признавшийся:

Он, Ивашко, господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и пресвятыя владычицы нашея Богородицы и всех святых отрекался, и, крест с себя сняв, носил под пятою тридевять дней, и, отрекательное своей рукой писание написав, поднес самому Сатане, и видел де он [Сатану] в огненном лице на престоле, и целовал де ево в руки и в ноги, и дал де ему Сатана для службы трех демонов [Шашков 1990: 86; Топорков 2005: 141].

А. Т. Шашков, опубликовавший этот документ, указывает: «Подобные случаи имели место в колдовской практике не только в XVIII, но и в XVII в.». О. Д. Журавель, в свою очередь, замечает: «Но и сами по себе упоминания о таких “молитвах” и заговорах как о богоотметных письмах свидетельствуют о распространенности представлений о богоотступничестве» [Шашков 1990: 86, примеч. 14; Журавель 1996: 43, 45]. Оба совершенно правы в том, что отречение от Бога и предание себя дьяволу нередко обнаруживалось после возникновения подозрений насчет колдовства. Но было бы преувеличением утверждать, по крайней мере для XVII века – основываясь всего на четырех делах, – о «распространенности представлений» или делать такое заявление: «Следственные дела XVII–XVIIII вв. показывают, что миф о договоре с дьяволом в этот период прочно вошел в сознание широких кругов русского общества» [Журавель 1996: 45]. Количество процессов XVII столетия, где содержится хотя бы слабый намек на «сатанинскую модель», невелико, а те, где в качестве основы магического могущества недвусмысленно указывается договор с дьяволом, исчисляются единицами. Идея сношений с Сатаной присутствовала, но упоминания об этом редки, и в них нельзя усмотреть какой-либо последовательности. Сатане порой отдавали должное, и притом эффектным образом, но другие модели – или скорее их отсутствие – работали так же успешно и встречались гораздо чаще.

На протяжении всего XVII века распространенные в Московском государстве представления о колдовстве и магии не были обременены какой-либо теоретической моделью или системой объяснений. Магия понималась как смесь разнородных элементов, порожденных обширным нематериальным миром, но никак не структурированных. Ученых-демонологов в России не имелось, и, следовательно, на демонологию не было спроса. Прозаичное, мелкомасштабное, осязаемое по своей сути русское колдовство не может быть соотнесено с разветвленным дьявольским заговором, цель которого – свергнуть земную и божественную власть и подчинить мир тирании Антихриста. Возможно, Згута прав, утверждая, что в России недостаточность теоретической базы и решительное фокусирование на земном сами по себе понижали ставки – и поэтому, в отличие от Европы, здесь состоялось всего несколько сотен процессов, итогом которых стали несколько десятков казней. Магия существовала в бытовом регистре: таким был подход к ней высших государственных деятелей и мелких служащих, официальных лиц и простых людей.

Эти нечеткие, бесформенные представления о магии, ее силе и происхождении приводили к тому, что процессы выглядели совсем иначе, нежели в католической и протестантской Европе, где во главу угла ставились поклонение дьяволу и сношения с демонами. В отсутствие «дьявольской» парадигмы Россия избежала воинствующего культурного контроля, который в Европе привел к масштабным преследованиям еретиков, ведьм и раскольников. В Московском государстве очень поздно началось выявление – и тем более преследование – еретических сообществ: лишь в конце XVII столетия развернулась широкая кампания против отступников от официального православия, но и тогда число казней и даже процессов было поразительно низким по сравнению со многими европейскими странами[170]170
  Первым масштабным наступлением на отступников стало преследование старообрядцев во второй половине XVII века. Существовавшие ранее ереси (загадочные «стригольники» XIV века, «жидовствующие» конца XV – начала XVI века) не имели такого широкого распространения, приверженцами их были в основном придворные и представители священства. О старообрядцах см. в особенности [Michels 1999]. О ранних ересях см. [Казакова, Лурье 1955; Goldfrank 1998].


[Закрыть]. Кроме того, в отсутствие полноценных мифологических сюжетов с участием Сатаны – с их полностью сложившимися воззрениями относительно женской порочности, склонности к плотским удовольствиям и податливости к сатанинскому обольщению, характерными для раннего Нового времени, – гендерная динамика, присущая тревогам по поводу колдовства и преследованию колдунов, приняла здесь совершенно иной вид.