Текст книги "Серый ангел"

Глава 12
Мухи – отдельно, котлеты – отдельно

В Москву Голицын вернулся как нельзя кстати. О том, что со здоровьем Алексея вновь нелады, он понял по встретившемуся ему в Кремле Боткину. Хмурое лицо доктора буквально осветилось от радости, едва он увидел Виталия.

Ну да, подросток и есть подросток. Пускай четырнадцать вот-вот стукнет, и сам помнит, что следует беречься, но… Да и не шалость виновата оказалась – нелепая случайность. Шёл, шёл и вдруг, зацепившись ногой о край ковра, споткнулся и упал. Причём так неожиданно, что обычно расторопный матрос Нагорный не успел его подхватить.

Внутреннее кровоизлияние у Алексея оказалось весьма и весьма обильным. Увиденное Виталием в Тобольске по сравнению с нынешним – всё равно, что обычное русло Волги и её же обильный весенний разлив.

По счастью, ныне отсутствие Голицына уже не было столь трагичным, благодаря совместной хитроумной идее Виталия и Лаймы, разработанной загодя. Если кратко, к юному императору в первые же часы применили метод заместительной терапии как назвала его Лайма. Проще говоря вкололи Алексею те факторы, которые должны быть в крови любого здорового человека, но отсутствовали у царя. Понятное дело, что сами факторы в это время оставались неизвестными, а потому поступили просто: сделали ему обыкновенное переливание крови.

Да, резус-фактор оставался пока неизвестен. Посему имелся риск, ведь если вогнать в человека, имеющего отрицательный резус, ту же самую группу крови, но с положительным, дело могло закончится трагично. Вот наоборот – тогда полный порядок.

Каков резус у царя – бог весть. Следовательно, надо исходить из худшего – отрицательный. И как отыскать с таким же?

Вопросом этим задались ещё на пути в Москву. Гадали недолго: всего несколько часов, когда Виталия осенило.

– А какого чёрта мы тут голову ломаем? У нас куча пленных. Всем им светит как минимум каторга. А то и вышка. При таких обстоятельствах на предложение поучаствовать в неких медицинских экспериментах в обмен на смягчение своей участи согласятся процентов девяносто.

– А дальше? – не поняла Лайма.

– Совсем просто. Ты же говорила, что от незначительного переливания человеку просто поплохеет. Так в чём дело? Подкачивать народцу друг от дружки граммов по сто или двести – и шабаш. Те, кому занеможется, и будут с отрицательным резусом, получившим кровушку от положительных.

– Всё равно Боткин на такой риск не отважится, – вздохнула Лайма.

– А помимо него других врачей нет? Насколько мне известно, Алексея лечила куча медиков. А среди них, как я узнал, Сергей Петрович Фёдоров. Он вообще считается светилом, на которого сам Боткин, хотя и старше его на несколько лет, молиться готов. И, на минуточку, как любит говорить Виленкин, вдобавок Фёдоров – не просто врач, но лейб-хирург, то есть по специфике своей деятельности сторонник энергичных мер. Что такое разумный риск он прекрасно понимает. Если вдумчиво потолковать с ним, продемонстрировав для вящей убедительности свои собственные возможности, думается, санкцию он даст.

Сергей Петрович её действительно дал, хотя и не сразу. Но к тому времени благодаря стараниями Лаймы было подготовлено полтора десятка людей, прошедших отбор и имеющих не просто первую группу крови, но и, судя по негативной реакции на отдельные переливания, отрицательный резус.

Разумеется, Лайма всё равно до жути боялась, но деваться было некуда – когда появится исчезнувший Голицын бог весть, а меры требовалось принимать безотлагательно. Однако страхи оказались напрасными. Всё прошло благополучно и положительный результат не замедлил сказаться.

Правда, эффект от переливания оказался куда меньше ожидаемого. Первоначально была надежда на то, что усилия Голицына теперь вовсе не понадобятся, но оказалось – ничего подобного. Да, Алексею полегчало, но не шибко. Во всяком случае, вмешательство подоспевшего на третий день Виталия царское выздоровление ускорило в разы. Самому же Голицыну, хотя вроде и вовремя остановился, изрядно поплохело, и Боткин немедленно отправил его в постель, наказав отлёживаться аж трое суток.

Правда, скучать не довелось. Да и в одиночестве он, можно сказать, почти не был: всё время кто-то навещал, начиная с сестёр императора. И на сей раз даже сдержанная Ольга Николаевна с чопорной Татьяной Николаевной держались совсем иначе. Теперь они себя вели с ним, можно сказать, словно с близким родственником. Притом горячо любимым.

Про младших и говорить нечего, особенно про Марию. Если б ей позволили, она вообще бы не отходила от его постели ни днем ни ночью. Причем укоризненные замечания Ольги и Татьяны прежнего действия уже не имели. На их слова она твёрдо отвечала, что ныне господин полковник находится на правах раненого, за которыми все они в своё время заботливо ухаживали в госпиталях. Отчего же они хотят лишить заботы светлейшего князя? Особенно если учесть, что его здоровье пошатнулось не просто на фронте в боях за царя и отечество, но при спасении жизни их родного и горячо любимого брата.

Деваться некуда, отстали. Правда, с одним условием: навещать… исключительно вместе с Анастасией. Одной же не сметь, ибо надлежит соблюдать приличия.

Хватало и других посетителей. К примеру, на второй день (в первый Боткин распорядился кроме сестёр императора никого не допускать) в комнату, где лежал Виталий, не вошёл – ворвался ликующий – иного слова не подберешь – Марков. Чуть пригасив свой пыл, он с трудом изобразил скорбный вид, поинтересовался о здоровье, после чего, не в силах сдерживаться, с загадочной улыбкой заявил:

– А я вам некоего генерала привёл. В коридоре дожидается.

– Генералы вроде по вашей линии, – не понял Голицын. – И кого на какую должность определить, тоже. А у меня и без них забот невпроворот.

– Вот! – весело хлопнул по безвольно лежащей на одеяле руке больного Сергей Леонидович. – Потому и привёл. Помню, как вы сетовали на чрезмерную загруженность.

– И что?

– А то, что он – непростой генерал. Благодаря ему уже к середине шестнадцатого года русский солдат воспрял на фронте духом, ибо неожиданно стало хватать и винтовок, и патронов к ним, и прочих боеприпасов. А всё почему? Нашёлся человек, сумевший наладить их производство в должном количестве. Как он исхитрился прижать к ногтю всех этих заводчиков и прочих жирных господ, не ведаю, да и не важно. Тут как у иезуитов – плевать на средства, коль цель святая.

– И кто же сей… иезуит? – невольно улыбнулся Голицын.

– Некто Алексей Алексеевич Маниковский. Он в чине генерал-лейтенанта, но будь моя воля, я бы ему, ей-ей, погоны с жезлами вручил[14]14
  Имеется в виду звание генерал-фельдмаршала – у него на погонах были не звёзды, а скрещенные жезлы.


[Закрыть]. Да-да, именно жезлы. Вы вот в пятнадцатом не в столь высоких чинах хаживали, общей картинки не видели, а она, смею заверить, весьма безотрадно выглядела. Я тогда уже временно полком командовал, так не поверите, всякий раз, как маршевые роты ко мне прибывали, за голову хватался от их вооружения: одна винтовка на пять человек. От безысходности команды безоружных формировали, которые только для рытья окопов пригодны. Мы, офицеры, меж собой «ожидающими» их называли.

– Ожидающими чего?

– Смерти товарища, чтоб его винтовку взять, если уцелеет. Каково? Так в моём полку ещё отлично дела обстояли, поскольку каждый второй «мосинку» имел, а кое-где она у одного из трёх, а то и четырёх имелась. И получалось: числом дивизия, а по вооружению – полк. Представляете?!

– Ужас! – искренне отозвался Голицын.

– Не то слово. И вот проходит год, даже меньше, и я вдруг вижу: всё в порядке. Ну а потом, где-то в начале семнадцатого, случайно узнал, за чье здравие свечку ставить. Словом, когда он мне назвался, право слово, чуть не расцеловал. И тут же мысль озарила. Почти кощунственная, но с учётом вашей собственной жалобы… – Сергей Леонидович хитро покосился на Виталия.

– И какая мысль?

– Да вот решил, что он именно тот человек, который в силах часть груза с ваших плеч снять.

– Какого груза?

– Вам решать. Что взвалите, то и понесёт. Правда, сразу оговорюсь, – помрачнел он. – Согласно новых императорских законов Алексей Алексеевич немного того, проштрафившийся получается, поскольку у большевичков служил. До ареста.

– Это не беда. Кушать-то хотелось, вот и…

– Если бы кушать – одно. Но он из идейных побуждений. Дескать, иных сил, могущих Россию с колен поднять, кроме них, не видел.

– Идейный идейному рознь, – хмыкнул Голицын. – у него же не за РСДРП(б) душа болела – за страну. Разница огромная, – и вдруг спохватился. – Подождите. Вы сказали: «до ареста»…

– Да нет, – замахал руками Марков. – Это его сами большевички. Чересчур авторитетный. Опять же, генерал-лейтенант. Выходит, царский сатрап. Как бы чего не вышло. Правда, потом выпустили, однако к тому времени до него о нас слушок дошёл. Да и мир с германцами, на который петроградские власти решили пойти, ему не по нутру пришелся, потому он и…

– Ну вот, сами и подтвердили, что патриот. Значит есть смысл поговорить.

Сергей Леонидович отчего-то замялся.

– Касаемо разговора одна закавыка имеется, – смущённо заметил он. – Уж больно языкаст.

– Неужто круче вас? – улыбнулся Виталий.

– Куда мне до него, – неожиданно серьёзно ответил Марков. – Как я слыхал, некогда один генерал на совещании по прицелам береговой артиллерии заявил, будто никак не может усмотреть, почему прицельная труба, от которой Маниковский отказывался, не даёт нужной точности. Так Алексей Алексеевич при всех предложил ему для лучшего рассмотрения засунуть эту трубу окуляром себе в зад.

– Ух ты! – восхитился Голицын. – И правда круче.

– Да-с. Кое слово подвернётся на язык, тем и огреет. Посему вы не серчайте на него, ежели чего бухнет. Не со зла ведь.

– Куда ж я денусь, – вздохнул Виталий. – Сам не хочу, чтоб мне окуляр в зад воткнули. Даже не со зла.

– Вот и славно. Тогда я зову?

– Только не здесь, в спальне, – остановил Виталий Маркова. – Если он такой резкий на язык, обидеться может. Скажет, вы бы меня ещё сидя на горшке приняли.

– Тоже верно, – уважительно кивнул Сергей Леонидович. – Но и в коридоре как-то…

– Зачем же. Сразу в мой кабинет проведите. Распорядитесь насчет чаю и так далее, а я мигом.

…Маниковский Голицыну понравился. Веяло от него некой основательностью, добротностью. Да и рассказывал он о своей работе обстоятельно, притом не выпячивая себя. И сразу оговорился, что в связи с отсутствием должных специалистов, кои остались в Петрограде, на немедленные успехи рассчитывать не следует. Опять-таки и с заводами худо: сырья нет, о транспорте вообще говорить не приходится. Словом, если Регентский совет и доверит ему какой-либо ответственный пост, на следующий день ждать разительных изменений не стоит. И в ближайшие недели тоже.

– Но коль вы такой великолепный организатор, как мне тут о вас рассказывали, может быть, имеет смысл временно занять вас иными, не менее масштабными делами? – закинул удочку Голицын. – Сейчас ведь что ни возьми – всё налаживать требуется. К примеру, работу того же транспорта, о котором вы сами упомянули.

– Транспорт… Гм… – генерал задумался.

– Я сознаю, Алексей Алексеевич, что сие не совсем по вашему профилю, – заторопился Виталий, – но уж больно ситуация тяжёлая. Всюду настоящие организаторы с большой буквы требуются, а где их взять?

– Понимаю, – кивнул Маниковский. – А что до не моего профиля… – он криво усмехнулся. – Ежели вникнуть поглубже, то не совсем так. Коль работу транспорта не наладить, вскоре от заводов и вовсе никакого проку не будет. Им ведь надобно и уголь подвезти, а помимо него и сырьё до зарезу требуется, коего у нас осталось кот наплакал.

– Что за сырьё? – насторожился Голицын.

– Обыкновенное, металлы. Без них никуда. У тех же патронных гильз сплав знаете какой? Две трети – медь, а треть – цинк. И всё привозное.

– Даже медь?

– Её меньше всего закупали, процентов пятнадцать, а вот цинка – аж на три четверти. Про свинец с оловом и вовсе молчу. Почти полностью за счёт импорта. Но их из портов ещё довезти до фабрик надо. Так что, – он невесело усмехнулся, – транспорт отчасти тоже по моему профилю. Однако тут дело в ином. Вам известно, сколько недовольных моими действиями появилось, едва я стал порядок наводить? Так это при том, что я в основном дела с оружейными заводами имел, в условиях войны. И всё равно, чуть не так – вмиг в Особое совещание по обороне бежали, где говорунов хватало. Те же Гучков, Родзянко, Милюков, которым лишь бы языками почесать. Это они умеют – много, красиво, с надрывом.

– Одно слово – дерьмократы, – с улыбкой поддакнул Голицын.

– В самую точку угодили. Непременно запомню, – оценил Маниковский и добавил: – Так вот, каковы будут реальные результаты их говорения – мало кого озабочивало. Зато они всякий раз требовали от меня немедленного заключения договора с обиженным, причём на его условиях, то есть по несообразно высокой цене, с крупным авансом и без гарантий исполнения.

– Несладко вам приходилось.

– Не то слово. Случалось, они со своими жалобами на меня и до государя ухитрялись добраться.

– И что Николай Александрович?

Алексей Алексеевич горько усмехнулся.

– Попросил не обижать уважаемых людей и рекомендовал не раздражать общественное мнение, – зло ответил он. – А что эти люди нагло грабят государственную казну, наплевать. Как-то, устав от их жалоб, он даже велел министру отстранить меня. Правда, получилось ненадолго. Хватило ума сызнова вернуть.

– Теперь я понимаю, отчего вы к большевикам на службу подались, – понимающе кивнул Голицын. – Они карт-бланш на все ваши действия дали. Правильно?

– Сейчас без определённой жёсткости никак нельзя, – встрял Марков.

Алексей Алексеевич покосился на него и, чуть помедлив, произнёс, с вызовом глядя на Виталия:

– Скрывать не стану, с ними кое в чем действительно проще. И гораздо. Более того, если бы они ещё не за свою партию, а за Россию душой переживали, как знать, может, я перед вами сейчас бы не сидел.

– Понятно, – кивнул Голицын, успев сделать определённые выводы. Получалось, Марков ничего не преувеличил, и человек, сидящий перед ним, заслуживал самого пристального внимания. – Тогда давайте сделаем следующим образом, – предложил он. – Мы расширим Особый совет по экономике и финансам, создав в нем третий комитет по транспорту, без налаживания работы которого всем зарез, и вы его возглавите. Людей в него подберёте сами.

– А кто во главе самого Совета?

– Я, – улыбнулся Виталий. – Посему жалобщики на вас пойдут прямиком ко мне. И поверьте, я – не покойный император, советов не обижать уважаемых людей давать вам не стану. На загадочное общественное мнение мне также наплевать. Словом, получите карт-бланш, как… в Петрограде. Да и права дадим вам обширные. Вплоть до предания особо упрямых военно-полевому суду.

– Вот это отменно! – одобрил Маниковский. – Весьма кстати придётся. Да чтоб приговоры были соответствующие. Так сказать, не взирая.

– А как же иначе. Время-то военное. Льгота осуждённым будет одна – после вынесения приговора им будет предоставлено право на обжалование. Всё-таки они гражданские. Но и тут в реальности всё будет зависеть от вас. Порекомендуете мне выйти на Регентский совет, дабы смягчить вынесенный приговор – смягчат, а коли нет – приведём в исполнение. Любой. Пусть самый жестокий.

Маниковского надо было видеть. Чисто кот, сметаны облопавшийся. Разве не жмурится от удовольствия.

– Ну а кто из особо шустрых ранее суда успеет жалобу господам регентам настрочить или до самого государя дойти, до вас всё равно не дотянется. Опять я на пути встану, – добавил Голицын.

– Не боитесь, что с утра до ночи недовольных мною принимать придётся? – насторожился генерал-лейтенант, пытливо глядя на Виталия.

– А чтоб поубавить их число, мы с них затребуем обстоятельные докладные записки с конкретными претензиями к вашей деятельности. И кроме того ещё и залоговые суммы. Причём немалые. В случае обоснованности жалобы они будут возвращены. Ну а если их возмущение несправедливо… Короче, вы поняли. Половина денег пойдёт в фонд вашего комитета.

Маниковский с уважением посмотрел на Голицына.

– А знаете, вполне может сработать. Если пять жалобщиков подряд своих тысяч лишатся, шестой призадумается.

– И я так думаю, – согласился Виталий. – А теперь – что мне от вас требуется касаемо транспорта…

Алексей Алексеевич слушал внимательно, схватывая мысли собеседника буквально на лету, тут же успевая мысленно прокрутить их в голове, всесторонне осмыслить и найти слабые стороны. Подчас Виталий едва начинал объяснять, что имел в виду, а Маниковский уже нетерпеливо обрывал его:

– Я не дитя пятилетнее, господин полковник. И без того прекрасно понял. Сразу скажу, мысль своевременная, но решение сей проблемы вы предложили неправильное. Я бы сказал, глупое и несуразное. Надобно совсем иначе… – и далее следовал чёткий расклад, как он планирует решать вопрос.

Проходили какие-то секунды и всё повторялось по новой. Выслушав Голицына, Маниковский начинал свой ответ с очередной грубости:

– Да что вы меня тут поучаете?! И добро бы умное что-то сказали, а то ж чепуха сплошная!

Случалось, он и вовсе обрывал Виталия на полуслове, нетерпеливо маша рукой и забраковывая всё на корню:

– А это вы и вовсе ерунду сказанули. За оное я ныне браться совсем не стану. Сия задачка и подождать может. Не к спеху она, иных поважнее предостаточно.

На Маркова было жалко смотреть. Ещё бы! Его протеже, нимало не смущаясь, откровенно демонстрировал бесцеремонность, полное отсутствие такта и даже элементарной вежливости. Сергею Леонидовичу оставалось лишь сокрушённо вздыхать и умоляюще смотреть на Виталия, безмолвно умоляя того немного потерпеть. А Маниковский, как назло, не унимался.

Но закончилось всё хорошо. Хладнокровно игнорируя некоторое время его хамство, Голицын наконец с улыбкой поинтересовался:

– Да, кстати, в народе говорят: быть у колодца, и не напиться… Словом, мне вовсе не обращать внимания на заявления жалобщиков, целиком доверившись вам? Имею в виду, когда они вдруг поделятся со мной конфиденциальными сведениями, будто вы отвергли их предложения, выбрав их конкурентов в качестве поставщиков, не безвозмездно. Или вы слово дадите, что красть в меру станете?

– Ах вы!.. – возмущённо рявкнул Маниковский, поднимаясь с кресла.

– Да вы сядьте, сядьте, Алексей Алексеевич, – невозмутимо посоветовал Голицын. – Я ж ведаю, что вы мзды не берёте, вам за державу обидно, – процитировал он киногероя Верещагина. – А сказал так, поскольку последние полчаса вы, как я понял, сознательно проверяли мою выдержку. Смею заметить, напрасно старались. Я ради дела много чего могу вытерпеть от действительно нужного мне человека, и при этом глазом не моргну. Ничего что у него характер неуживчивый, лишь бы работать умел. Как говорится, мухи отдельно, котлеты отдельно. Но и в долгу оставаться не привык. Вот и решил в свою очередь зубы показать, чтоб вы не думали, будто их у меня вовсе нет. Заодно и вашу выдержку прощупал. Ну что, обмен визитными карточками состоялся?

Маниковский некоторое время молчал, остывая. Затем согласно кивнул и смущённо пояснил:

– Поверьте, устал глупцам очевидное доказывать. К тому же при виде вас сомнения взяли. Уж больно молоды. А те, кто в малые лета высоко взлетел, подчас начинают считать, будто бога за бороду ухватили. Они-де умнее всех, а потому надобно строго их повеления исполнять. И как быть, коль у вас от такого взлёта тоже голова закружилась? Эвон с какой уверенностью про суровые приговоры излагали. Можно сказать, чуть ли не по царски. Потому и решил за́годя небольшую проверку устроить, – и он чуть сконфуженно повинился. – Вы уж не серчайте, бога ради, Виталий Михайлович, что я эдак с вами.

– Стало быть, гожусь в ваши начальники? – усмехнулся Голицын.

– Вроде бы да, – подтвердил Маниковский, но сделал осторожную оговорку: – Во всяком случае, покамест огрехов не приметил. В отличие от… зубов.

– Значит, сработаемся. А что по ходу работы погрызём друг друга, так то не страшно. Авось для пользы дела. К тому же я в своей неправоте признаться никогда не постесняюсь. Благо, смягчающие обстоятельства имеются – ту же молодость взять. Да и некомпетентности не постыжусь – чай, не специалист.

Глава 13
Сон в руку, или неслыханная подлость

Едва они распрощались, как Виталия навестил Покровский. Дескать, подготовка к реформе идет полным ходом. Готовы эскизы бумажных купюр, да и золотые империалы можно начинать чеканить хоть завтра. И даже продемонстрировал образец.

Оказывается, для ускорения процесса решили взять прежнюю монету, заменив на аверсе профиль Николая на Алексея и изменив надпись. Теперь вверху полукружьем было написано: «Император Всероссийский», а внизу: «Алексей II». На реверсе и вовсе изменению подверглась лишь дата выпуска – 1918 год.

Голицын с интересом посмотрел на неё и одобрительно кивнул. Милый симпатичный мальчик получился весьма и весьма, даже лучше, чем в жизни.

Рисунки, которые должны были украсить новые купюры, он разглядывал гораздо дольше. Художники постарались на славу. Пятисотрублёвка, изображавшая часть кремлёвской стены со Спасской башней и храм Василия Блаженного, выглядела изумительно. Исаакиевский собор на сторублёвой купюре – чуть хуже. Про остальные рисунки: с Дмитриевской башней Нижнего Новгорода, величавым Софийским собором Великого Новгорода и прочими сказать ему было нечего – не художник. Но из вежливости похвалил.

Увы, под самый конец визита Покровский, помявшись, сообщил, что с главной проблемой – катастрофической нехваткой золота – воз и ныне там. И робко напомнил: мол, светлейший князь перед своей отлучкой посулил сей вопросец разрешить. Голицыну оставалось промычать нечто бодрое, но туманное, в надежде, что чего-нибудь придумается.

Особых надежд он не питал, но действительно придумалось. Точнее, вначале приснилась некая любопытная сцена. Поодаль от него стоял бывший император. Причём в двух экземплярах. Разве нарядом они немного отличались. Один из них, растянув губы в некой неестественной, насквозь фальшивой улыбке, протягивал другому руку, а второй отчего-то отказывался её пожать. Причём делал это демонстративно, решительно заложив свои руки назад.

Проснувшись, Виталий потёр виски, гадая, что бы оно значило. И вдруг припомнил один из разговоров с Николаем II. Начался он с того, что бывший государь, очевидно, желая как-то реабилитировать собственное малодушие, захотел пояснить свой первоначальный отказ от побега. Мол, отнюдь не малодушие и трусость тому виной, но боязнь подвести… англичан.

Оказывается, ещё в декабре прошлого года Александра Фёдоровна, через английского наставника царских детей Гиббса, послала письмо в Лондон. Адресовано оно было мисс Маргарет Джексон, бывшей гувернантке, живущей там и некогда бывшей одной из её преподавательниц. Цель письма – помочь людям, которые захотят их спасти. Для этого в нём содержалось описание расположения комнат в тобольском доме и даже приложен нарисованный план. Послание заканчивалось завуалированной просьбой передать его британской королевской семье.

Две недели спустя Гиббс получил ответ, что оригинал успешно отправлен в Лондон дипломатической почтой[15]15
  История с письмом и его отправкой не вымышлена автором, поскольку Гиббс сохранил его копию. А вот оригинал, который, вне всякого сомнения, был получен королём в Букингемском дворце, якобы пропал.


[Закрыть]. Следовательно, ко времени появления отечественных «спасателей» в Тобольске письмо английским королём, скорее всего, было получено, и вне всякого сомнения, он уже поручил разработать план по спасению своих русских родственников.

Именно потому Николай Александрович поначалу и не соглашался на предложенный Виталием побег. Дескать, примчатся присланные Георгом V в Тобольск англичане, а их нет. Ему и сейчас несколько не по себе от такой мысли.

Голицын поначалу долго кашлял, пытаясь скрыть непроизвольный смех. А затем твёрдо уверил своего собеседника, озадаченного эдакой реакцией, что переживать не стоит. Не примчатся, поскольку король никому ни слова не сказал о полученном письме, а само послание, скорее всего, спалил в камине.

Откуда у него такая уверенность? Есть причина. И Виталий, припомнив кое-что из прочитанного некогда в Интернете, сообщил, что вывоз своей русской родни Георг мог осуществить вполне легально и гораздо раньше, ещё из Петрограда. Разумеется, при наличии желания. Но оно отсутствовало. Напрочь.

Запомнилась ему прочитанная информация из-за необычного фото, на котором императоров Николаев было… два. Заинтересовался – что за зеркальное изображение? Тогда-то и выяснилось: царь сфотографирован вместе со своим кузеном – королём Георгом V[16]16
  Мать короля Великобритании Георга V (1865–1936) – датская принцесса Александра. Её родная сестра Дагмара (в православии Мария) – мать Николая II, то есть русский и английский правители действительно настоящие кузены, то есть двоюродные братья.


[Закрыть].

Автоматом перешёл к статье внизу и охнул от удивления. Оказывается, когда поначалу, ещё в марте, встал вопрос о принятии Англией царской семьи, правительство во главе с премьер-министром Ллойд-Джорджем согласилось. Но к концу того же месяца прислало отказ. Причём изменило решение не по своей инициативе, но по настоянию короля. Предлог был вялый и надуманный. Дескать, появление в Англии бывшего русского императора может вызвать нежелательные слухи в стране, а там, как знать, и волнения, что нежелательно.

Ну да, ни к чему притаскивать раненого в дом. Мало ли что родственник! А вдруг он своей кровью испачкает роскошные ковры? К тому же может оказаться заразным. Словом, как бы чего не вышло. Пусть лучше подыхает на улице.

Текст интернетовской статьи звучал весьма убедительно, с приведением массы цитат. Но смысл был невероятен, особенно для детдомовца Голицына. У него, не имеющего ни единой родной души на свете, в голове попросту не укладывалось, как можно столь бесчеловечно поступить со своей роднёй?!

Нет, всякое случается в жизни. Даже меж нормальными людьми. Но свары случаются по весомым поводам, а не из-за надуманной туманной причины «как бы чего не вышло». Тем более между не просто братьями, но союзниками. Мало того, сражающимися последние годы против общего врага, что должно объединять ещё сильнее. Не может такого быть!

И он принялся лазить по Интернету дальше. Лишь после прочтения пятого по счёту источника поверил окончательно.

А попутно обнаружив весьма циничную фразу его сынишки, будущего короля и тоже Георга: «Мы не семья – мы фирма». Помнится, прочитав её, ему отчего-то пришло на ум, что может и с нынешней королевой не всё так просто. И кто знает, с чьей на самом деле подачи из её страны ведутся самые истеричные нападки на Россию, кто их подлинный инициатор.

Ну да, яблочко от яблоньки… Чай, родная внучка. Как метко заметил один его друг о некой дамочке: «Это она на первый взгляд белая и пушистая, а приглядеться – седая и волосатая». Вот-вот.

Но с внучкой ладно, вопрос тёмный, истины не сыскать, пушистая она или… Зато с её дедулей всё понятно. Ну и какой он к чёрту двоюродный брат после содеянного?! Так, не пойми кто. И не Георг, а засранец Жорик! В детдоме за такие коленца ему вмиг бы тёмную устроили, чтоб знал, как от своих родичей отрекаться, козлина позорный!

Николай Александрович, как Голицын понял, знал лишь об официальной версии – английское правительство отказало. В её рамках бывший император и прокомментировал поведение Георга. Дескать, тот – конституционный монарх, вот и пришлось ему смириться. А будь на то его личная воля…

Щадить Романова Виталий не стал. В иное время, может, и удержался бы, но когда тебе гундят, будто только в России трусость, измена и обман, поневоле за державу заступишься. И он выложил бывшему самодержцу все подробности, кои ему запомнились из прочитанного. В том числе и про некую личную волю, на основании которой правительство вынуждено было так поступить.

Не забыл упомянуть, что действия короля весьма покоробили даже такого прожжённого циничного политика, как Ллойд-Джорж. Причем настолько, что премьер-министр, получив первое из писем Георга касаемо нежелательности приезда русского царя, усомнился, правильно ли его понял. Стал уточнять, нет ли ошибки. И лишь получив от короля подтверждение, принялся выполнять.

К тому времени Николай Александрович воспринимал слова Голицына совершенно иначе, нежели во время своего первого ночного общения с ним. Оно и понятно. Это обычному человеку можно не доверять. Да ещё ехидно поинтересоваться: откуда у простого армейского штабс-капитана такие сведения? Но когда говорит небесный посланник – иное. Тут всему безусловная вера, не требующая доказательств. С мистиками такое случается сплошь и рядом, с фаталистами тоже, а Романов был тем и другим в одном флаконе.

Новость оказалась для бывшего государя ошеломительная. Причём настолько, что даже его неизменная выдержка дала сбой, и у него вырвалось:

– Напрасно я ему чин русского адмирала присвоил. Впору ныне разжаловать.

Он печально вздохнул и вдруг встрепенулся, тревожно осведомившись у Виталия, кому ещё в России известно о столь недостойном поведении короля.

Выяснив же, что никому, попросил Голицына… не разглашать сей факт. Свою просьбу он пояснил тем, будто огласка может весьма серьёзно повредить его кузену. Вплоть до отречения от престола. Да и его первенцу Эдуарду навряд ли светит королевский титул. И подытожил:

– Негоже ему и прочим детям до самой смерти носить клеймо сына Каина.

– «Подставь левую щёку», – понимающе кивнул Голицын. – А факт, что король, по сути, предал вас, побоку?

– Сын за отца не в ответе, – коротко ответил бывший император, покосившись при этом на Алексея. – Предательство же… Что ж, я успел привыкнуть к ним. Одним больше, одним меньше – какая, в сущности, разница? Ничего. Утешусь тем, что претерпевший до конца спасётся, – и он страдальчески улыбнулся, однако не выдержав, спустя мгновение, печально добавил: – Хотя, признаться, от своего кузена я такого и впрямь не ожидал.

Тогда Голицын не нашёлся с ответом, да и неважным оно показалось – хватало иных забот, куда серьёзнее. Зато теперь…

«Значит, огласка может серьёзно повредить. Отлично! – злорадно подумал он. – И вплоть до отречения от престола. Совсем чудесно! Осталось выяснить, какую сумму английский крохобор готов выложить за моё молчание и свою репутацию».

Уже на следующий день Виталий приступил к выяснению фамилий министра иностранных дел или как он там у них именуется, плюс личного секретаря короля, через которого, несомненно, проходила вся королевская переписка – не сам же он писал премьер-министру, – и так далее. Дьявол в деталях, а посему требовалось в изобилии усыпать липовый царский указ подробностями.

Некоторая проблема заключалась в том, что интернетовские тексты он помнил смутно, да и с последовательностью событий мог что-то спутать. Но с последним ладно, логика поможет выстроить как надо, а вот с остальным… Подумав, пришел к выводу, что надо излагать их не сжато и лаконично, эдаким военным языком, но именно дипломатическим, обтекающим острые углы фактов и покрывающим их легкой туманной дымкой недомолвок и намёков. Тогда дипломат сам дорисует остальное, исходя из видимых из-под вуали очертаний этих самых фактов.