Текст книги "Серый ангел"

Глава 18
Извлечь пользу из поражения

Меж тем передохнувшие в Первопрестольной дивизии императора выступили на север. Шли неторопливо, можно сказать, обстоятельно. А куда спешить? Столицей давно объявлена Москва, а Петроград давно и надёжно обложен авангардными частями, включая чехословацкие полки. Прочные заслоны препятствовали любым попыткам прорвать блокаду как с юга и востока, так и с севера, включая железнодорожную ветку, ведущую к Романову-на-Мурмане.

Одно плохо: вогнать клин между городом и немецкими войсками на западе нечего было и думать. Слишком плотно, слишком тесно, ни единой щёлочки. Ну и ладно. Чем больше крыс удерёт, тем лучше.

Впрочем, отсечённый от всей России город штурмовать не планировали, поскольку избежать большого кровопролития на сей раз нечего было и думать. Распущенные некогда по Москве слухи о грядущих массовых распятиях обернулись противоположной стороной. Теперь красные латышские стрелки, памятуя о крестах, ожидающих их, были настроены непримиримо.

К тому же оставалась проблема с заложниками из числа духовенства, захваченными в Москве и ныне содержащимися в Петропавловской крепости. С ними как быть? Освободить с налёта нечего и думать – твердыня.

Мало того, даже при условии, что каким-то чудом людям из Диверсионного полка Слащёва удалось бы ворваться внутрь крепости, проблем до конца это бы не решило. Предстояло добраться до арестованных, которые находились в особом, расположенном в глубине здании, так называемом Трубецком бастионе.

Дабы попасть туда, надо пройти не только через охрану у ворот крепости и пересечь двор. У вторых ворот снова расположена охрана, а за ними могучая железная дверь, выводящая к небольшой каменной лесенке. И лишь пройдя по ней можно было попасть в длинный коридор, где вдоль одной из стен располагались ряд дверей, ведущих в камеры.

А если добавить, что охрана бастиона состоит из всё тех же латышей…

Словом, шансов никаких.

Вступать в переговоры насчёт них тоже нельзя. Мало того, что большевики заломят несуразную цену за их освобождение, так вдобавок и прецедент будет создан. И как знать – случись что, впоследствии вновь кто-нибудь воспользуется оным способом, коли он уже проверен в деле и принёс положительный результат.

Имелись опасения и иного рода. Что если сами петроградские власти предложат пойти на переговоры? Тогда как быть? Вновь занять жёсткую неуступчивую позицию, как под Москвой, или…

Оставалась надежда, что в возникшей сумятице большевики либо вовсе забудут про захваченное духовенство, либо, памятуя недавнее жесткое неуступчивое поведение Регентского совета, не станут ничего предлагать.

Но не забыли. И предложили.

Сообщение о поступившем из Петрограда предложении начать переговоры. пришло за день до выезда их поезда из Москвы. Условия прежние: в случае отказа будут казнены все заложники, включая патриарха Тихона.

Голицын вновь выступил против. На сей раз на его сторону решительно встали братья Константиновичи. Дескать, когда про наших братьев с матерью речь шла, от переговоров наотрез оказались, а тут на тебе. Чем святые отцы, спрашивается, лучше?!

– Вы сами своим же вопросом про святых отцов и ответили, – последовала веская фраза Шавельского.

Бывший протопресвитер, а ныне местоблюститель патриаршего престола, избранный на сей пост буквально три дня назад, был настроен решительно и явно намеревался отстаивать свою точку зрения до конца.

– Я на старости лет оным отказом греха на душу не возьму, – молвила вслед за ним Мария Федоровна.

– Такое, хоть весь лоб расшиби, вовек не отмолить, – вторил ей граф Татищев.

– Мне же и говорить нечего, – хмуро произнёс Боткин. – Я, господа регенты, клятву Гиппократа давал, а потому стоял и буду стоять на том, что жизнь человеческая священна. И ежели есть хоть малейшая возможность её сохранить, то надобно ею непременно воспользоваться.

– По крайней мере следует выяснить намерения большевиков, а также насколько велика цена за освобождение патриарха и его присных, – примирительно рассудил Коковцев, как бы подводя итог вечернего обсуждения.

Прочие члены Регентского совета из числа новопринятых (князь Долгорукий и «дедушки» Романовы) хранили молчание. Однако и без того было понятно – при голосовании присоединятся к председательнице. Да и сёстры государя, судя по тому, как они виновато косились в сторону Виталия, тоже склонялись принять точку зрения своей бабушки.

Голосование было решено провести поутру, но его результат представлялся очевидным – на сей раз Голицыну не выиграть.

В той прошлой жизни Виталий накрепко усвоил одно правило: надо не просто уметь трезво анализировать возникшую ситуацию, но и по возможности попытаться повернуть возникшие обстоятельства, даже если они неблагоприятные, к себе на пользу. Хоть в чём-то.

Так произошло и здесь. Едва Голицын пришёл к выводу, что большинство Регентского совета с ним не согласится, он решил извлечь максимум пользы даже из своего поражения.

Во-первых ему уже удалось наладить приемлемые отношения с братьями Константиновичами. Младший, Игорь, даже пожал Виталию руку, хотя последний месяц демонстративно прятал её за спиной. Следовательно, свою позицию менять нельзя, оставаясь с ними заодно.

Во-вторых, можно помочь Ольге Николаевне в ее непростых отношениях со старшим из братьев. Специально повидав её поутру, он вполголоса порекомендовал ей проголосовать против переговоров. Опасаться нечего, всё равно они состоятся, коль большинство за них, зато Константин останется ей благодарен. Та зарделась, вспыхнула, но не стала ничего говорить, лишь сдержанно поблагодарив за совет.

Успел Голицын перекинуться парой слов и с Виленкиным. Дескать, видел, как на него настороженно косилась чуть ли не половина господ регентов, так что лучше всего ему не просто проголосовать за переговоры, но и предварительно выступить с обоснованием своей позиции.

Ну и главное – император. С ним Виталий тоже потолковал, после чего, во время окончательного обсуждения Алексей взял слово и громогласно заявил:

– Нас, Романовых, в стране предостаточно, равно как и всех прочих, а патриарх один. Сожалею, что я сам не вправе голосовать, но надеюсь, что вы сделаете правильный выбор и без меня.

В конечном итоге против переговоров оказались только Голицын, сестра царя Ольга и братья Константиновичи.

Однако в другом вопросе Регентский совет пошёл навстречу Виталию, согласившись, что оптимальный вариант для их проведения – ставка главнокомандующего войсками генерала от кавалерии Маркова, расположенная в небольшом местечке под Петроградом.

Вдохновлённый этой уступкой, Голицын, недолго думая, неожиданно для многих предложил доверить бразды правления царской делегации Виленкину.

Выразительные взгляды Александра Абрамовича он напрочь игнорировал, а свой выбор членам Регентского совета пояснил просто. Дескать, учитывая, что петроградцы назначили председателем некоего Карла Радека, такое назначение станет самым адекватным ответом. Слишком много чести для Питера ставить во главе царской делегации кого-то из Романовых. Даже князя или графа – всё равно перебор. Это во-первых.

Во-вторых, Виленкин – бывший присяжный поверенный. Следовательно, в случае необходимости запросто может погрузить прения в болота длинных пространных речах, в обилии украсив их различными юридическими закавыками, словно новогоднюю ёлку игрушками.

В третьих, если встрянет вопрос о деньгах, кому еще и торговаться за каждый золотой империал, как не представителю его национальности. Это будет выглядеть настолько естественно, что не вызовет у большевиков ни малейших подозрений.

Про должность говорить не приходится: не просто член Регентского совета, но один из его сопредседателей, куда уж выше. Это в-четвёртых.

Про себя же он мысленно держал и в-пятых. Рано или поздно придётся налаживать контакты с американскими банкирами, среди коих много евреев. И большинство до сих пор с недоверием взирают на царя. Посему такое назначение Виленкина станет лишним доказательством полной ликвидации политики антисемитизма. Вон как высоко император их ныне возвысил – аж всю страну представляют.

Но прочитав предварительные условия большевиков, присланные за подписью Председателя ВЦИК Свердлова, которые предлагалось принять ещё до начала переговоров, все остались разочарованы. Разве за исключением Голицына, ожидавшего нечто эдакое.

Почуяв слабину, но неверно расценив её масштабы, Яков Михайлович, как и предсказывал Виталий, выставил несусветные требования. Чего стоило одно заключение перемирия на ближайшие полгода. Мало того, с момента начала переговоров армии должны оставаться на занимаемых позициях, а все переброски войск, кроме начавшихся, должны быть прекращены.

– Теперь нам остаётся только одно, – подвел итог Голицын. – Наглецам не уступать, но и переговоры не обрывать, коль уж согласились их начать. Иначе они, озлившись, и впрямь поторопятся расстрелять заложников. Продолжая торговаться, будем тянуть время, а сами выдвигать полки согласно ранее утвержденного плана.

– А не опасно ли оно для заложников? Ведь такого передвижения войск не утаить, – обеспокоенно поинтересовался Шавельский.

– Мы всегда можем пояснить, что это не противоречит их условиям, поскольку осуществляем лишь те переброски, которые уже начаты, – встрял Виленкин. – Что же касаемо риска… Они ещё не выжили из ума и отлично понимают: заложники, в смысле, живые – их единственный шанс отсрочить наш штурм города.

– Но от перемирия следует отказаться, дабы впоследствии не нарушить слова, – предупредил Виталий.

– Пусть даже данного врагам. Только сделать это как-то витиевато, чтоб придраться не смогли.

Виленкин вновь не подвёл.

– Легче лёгкого. Ответим, что готовы заключить его лишь когда будет достигнута предварительная договорённость по основным вопросам, не ранее.

Голицын кивнул, соглашаясь.

– Думаю, они и на это пойдут, поскольку в их планы входит затяжка со штурмом и только.

– Для чего? – недоумённо поинтересовался князь Долгорукий.

Голицын неопределённо передёрнул плечами. Сказать или утаить? Подумав, решил сообщить – пусть проникнутся, к чему могут привести подобные переговоры. И выдал. Но в конце честно уточнил, что попытка большевиков спешно заключить союз с Германией является не более чем его предположением.

– То есть к штурму лучше всего приступать как можно раньше. Я правильно вас понял? – уточнил князь Константин Константинович.

– Вполне. Но и начинать его прямо сейчас тоже нецелесообразно. Наиболее оптимальный вариант – дождаться восстания горожан. Тогда потери нашей армии окажутся минимальны.

– А вы уверены, что восстание вообще произойдет? – криво усмехнулся Кирилл Владимирович.

– Обязательно, – твердо ответил Виталий. – Человек может смириться с неизбежностью и покорно скончаться от голода. Но когда рядом умирает его семья, дети – такого безропотно никто терпеть не станет.

Однако в глубине души Голицын и сам в нём сомневался. Имелись на то причины. Дело в том, что полмесяца назад произошёл голодный бунт в Колпино, на Ижорском заводе. Его поддержали рабочие Петрограда. Увы, они ничего не добились. Как результат – сотни расстрелянных вожаков. Получалось, что теперь поднимать и вести за собой народ попросту некому.

Потому для ускорения восстания он с Марковым решил вновь задействовать хлопцев из Особого корпуса Слащёва, тайно отправив их во вражеский стан.

Им предстояло действовать в двух направлениях. Первой половине в нужный день и час нейтрализовать выставленные на сооружённых оборонительных позициях мощные артбатареи. Хотя бы на трёх-четырёх участках.

Второй, как водится, досталась агитработа. Куда ж без неё. То есть неустанно вести провокационные разговоры с населением. Задача – повышение общественной атмосферы на максимальное количество градусов. Благо, население жутко голодало и потому с этим проблем возникнуть не должно.

На савинковцев Виталий предпочёл не полагаться. Неизвестно, где их искать и как отнесётся к предложению такого сотрудничества их шеф. Благо, остановиться «слащёвцам» было где – неоценимую помощь оказал некто генерал-майор Константин Иванович Глобачёв, в недавнем прошлом начальник Петербургского охранного отделения. Именно он по памяти назвал чуть ли не полтора десятка конспиративных квартир, где «засланным казачкам» можно на время осесть. Ну и адреса надежных людей назвал, причем аж несколько десятков и, что немаловажно, относящихся к разным социальным группам, от дворников до графов.

Поначалу Константин Иванович, находившийся в Москве, вышел на Герарди, которого хорошо знал. Ему и предложил свои услуги. Правда, когда тот предложил принять прежнюю должность, только в новой столице, отказался наотрез. Причиной был не страх, но стыд: не смог предотвратить бунта. Этим словом он упорно именовал Февральскую революцию.

Однако Борис Андреевич, которому очень хотелось восстановить его на службе, не отставал. Кроме того, он, как бывший начальник Дворцовой полиции, прекрасно знал, что как раз Глобачёв являлся единственным человеком, который действительно делал всё от него зависящее для предотвращения волнений. Благодаря прекрасно отлаженной агентурной сети он в последний до революции год регулярно бомбил руководство Департамента полиции и МВД своими докладами. В них Константин Иванович подробно и точно информировал о тревожной ситуации в Петрограде, выдавая печальные прогнозы, позже неуклонно сбывающиеся.

Мало того, он даже предлагал принять превентивные меры. К примеру, настоятельно рекомендовал командовавшему Петроградским военным округом инженер-генералу Туманову вывести из столицы запасные полки, справедливо полагая их неблагонадёжными и распропагандированными частями. И это ещё в начале лета шестнадцатого года, то есть аж за восемь месяцев до февраля. Но дедуля-генерал, будучи на восьмом десятке, категорически отказался проявить инициативу.

Видя упорное нежелание Глобачёва, Герарди решил сделать ход конём, прибегнув к помощи «главноуговаривающего». Выдав Виталию на-гора все данные о Константине Ивановиче, он откровенно сказал:

– Не разорваться же мне. Подобно ему, столь же уверенно, как вы подчас любите выражаться, держать руку на пульсе новой столицы, я никогда не смогу. Посему надобно каким-то образом непременно его уговорить. У меня же… – Борис Андреевич уныло развёл руками.

Голицын молча кивнул и направился вместе с Герарди к Глобачёву. Поначалу завёл разговор о помощи. Всего-навсего. Дескать, тайно засылаемым в Петроград людям негде остановиться, подскажите надёжных людей. Дальнейшее предоставил Борису Андреевичу, сам же наблюдал за их беседой, пытаясь составить впечатление о человеке. Уж слишком важной виделась ему должность начальника Московского охранного отделения – справится ли?

Сделав окончательный вывод, на следующий день приступил к главному разговору, но тет-а-тет. И первым делом успокоил Константина Ивановича сообщением, что должность начальника московской охранки он ему предложит лишь на время, пока тот не подготовит себе достойного преемника, посему пускай тот не волнуется.

– А на время, потому что вы, при всей порядочности и несомненном таланте в розыскном деле, имеете слишком мягкий характер. Вы действительно звонили во все колокола, но опять-таки в рамках субординации. Однако в то же время вы, судя по тому, что мне сообщили и что я увидел сам, – несомненный гений в области аналитики. Лишиться возможности получать ваши точные прогнозы я не собираюсь и вам не позволю. Сие было бы непростительно.

– Да кому мои прогнозы были нужны?! – вырвалось у Глобачёва. – Все под сукно ложились!

– Понимаю ваше расстройство. Но это – дело прошлое. Сейчас всё пойдёт иначе. Подавать свои аналитические записки станете помимо своего начальника лично мне. А уж я, поверьте, никуда их не отложу, но незамедлительно и весьма внимательно рассмотрю. Притом в вашем присутствии, чтобы сразу получить ответы на могущие возникнуть дополнительные вопросы. Более того, вместе станем решать, ставить ли в известность прочих членов Регентского совета, равно как и императора, или для принятия неотложных мер достаточно моей власти. Такое положение вас устроит?

– Коли так, тут я, пожалуй, соглашусь, – неуверенно протянул Константин Иванович, слегка ошарашенный услышанным.

– Вот и чудесно. Но только имейте в виду, – почти весело добавил Голицын, развивая успех, – работать по одной Москве будете недолго. От силы год. Столь гениальные мозги грех не использовать на полную мощь. Иными словами, в перспективе вы – главный аналитик по всей России. Верю, что потянете. И ещё одно. Ранее охранка с полицией работала как бы вдогон за революционерами. Впредь такого допускать нельзя.

– То есть?

– Следует не вводить новшества, откликаясь на усиление революционного движения, но прогнозировать его наперёд. И, соответственно, срабатывать на упреждение. Проще говоря, полез большевик в карман за револьвером, а у вас уже палец на спусковом крючке. И выстрел без промедления. То есть голая аналитика не пройдёт и после неблагоприятного прогноза должны быть указаны незамедлительные меры по его ликвидации. Причем в зародыше. Змею желательно давить пока она ещё не вылупилась из яйца. Тогда точно никого не укусит.

– Как вы его! – с восхищением заметил через пару дней Герарди. – Мало того, что согласие дал, так и сам совершенно преобразился. Совсем иным передо мной предстал ныне. Не узнать. Бодр, энергичен, уныния как не бывало. Что вы с ним учинили?

Голицын лишь загадочно усмехнулся. Ларчик просто открывался – человек нуждался в том, чтобы его не уговаривали, но взяли за рукав, поставили в нужном направлении, подтолкнули и сказали: «Иди». Натура такая.

Но вслух сказал иное, процитировав Козьму Пруткова. Дескать, «каждый человек приносит пользу, будучи употреблён на своём месте». Вот он и постарался подыскать для Глобачёва местечко, где тот сможет приносить наибольшую пользу России.

Глава 19
«И повторится всё как встарь…»

Если люди Слащёва стремились тайно пробраться в город, то жители Петрограда напротив, в основном пытались его покинуть. Кому-то удавалось, но большинство перехватывали патрули из числа тех же латышских стрелков или красногвардейцев. В конечном итоге желающие спастись от голодной смерти попадали прямёхонько в резиденцию ВЧК на Гороховой улице. Вернуться же оттуда надежд не имелось. Чекисты, окончательно распоясавшись, свирепствовали вовсю, творя нескончаемый кровавый пир. А чего бояться, коль царь с Регентским советом явно пошёл на попятную, опасаясь за жизни святош.

То, что переговоры лишь ширма, Виталий убедился уже на первом заседании, когда со стороны большевиков были предъявлены несусветные требования. Чего стоил один первый пункт, на полном серьёзе утверждающий, что «не допускаются никакие насильственные присоединения захваченных во время гражданской войны территорий; войска, оккупирующие эти территории, выводятся в кратчайший срок, после чего там проводится всенародный опрос местного населения с целью выяснения, в какой стране они хотели бы жить».

Ему подпевал второй, гласящий, что «национальным группам, не имевшим политической самостоятельности до гражданской войны, должна быть гарантирована возможность свободно решить вопрос о принадлежности к какому-либо государству или о своей государственной самостоятельности путём свободного референдума».

А имелся ещё и третий пункт. «На территории бывшей Российской империи в обязательном порядке обеспечивается культурно-национальная и, при наличии определённых условий, административная автономия национальных меньшинств. Равным образом и Российская республика так же в добровольном порядке возлагает на себя аналогичные обязательства».

Всего требований, таких же надуманных и нелепых, насчитывалось ровно десять. Мало того, под ними красовалось столь же наглое примечание: финансирование вышеуказанных обязательных опросов и референдумов на территориях обеих стран осуществляется за счёт золотого запаса бывшей Российской империи. Причём первый взнос в размере ста миллионов рублей надлежит сделать безотлагательно в качестве доказательства своей готовности продолжать переговоры далее.

«Ага, а полы в Смольном великим княжнам помыть не надо? Хорошо хоть, что эти обормоты про новый кредит пока не знают», – подумалось Виталию.

Особенно возмутило это финансовое требование Ольгу с Татьяной. Вновь сработала скупость, доставшаяся им от матери. Едва Кирилл Владимирович на последовавшем обсуждении первоначальных требований большевиков заикнулся, что придётся заплатить, как на него накинулась Татьяна. Дескать, архиереи золотыми получатся. Проще тогда памятник им отлить из сего драгоценного металла – он и то дешевле выйдет. И вообще, нельзя поощрять столь неслыханную наглость. Ей вторила Ольга.

Угомонить обеих удалось с превеликим трудом, клятвенно пообещав, что, разумеется, никто таких деньжищ выкладывать не станет, просто отказ будет сделан более изящно.

Переговоры продолжились, но в эдаком заторможенном темпе… Радек был журналистом, однако, судя по его поведению в нём явно скрывался превосходный крючкотвор-бюрократ. Виленкину, превосходно знакомому с юриспруденцией, стать таковым было и вовсе просто. Потому уже в первый день оба председателя рьяно бились за… одно единственное слово: «бывшей», ибо Российская империя ныне является…

Впрочем, цитировать их аргументы ни к чему. Скажем одно – лишь к середине второго дня Радек нехотя уступил, хотя по его виду никто бы не сказал, что он расстроился от своего поражения. Скорее напротив, выглядел очень довольным.

Следующий спор зашёл о том, какие народы считать малыми. А также чем отличается оный термин от иного: «национальные меньшинства». И как понимать слова «национальная группа»? Какова должна быть её численность, чтобы она получила право сама решать вопрос о своей государственной самостоятельности.

Словом, собеседники снова с головой погрузились в очередную теоретическую дискуссию и на сей раз дебаты грозили растянуться на неделю. Тем более, Радек старательно копировал поведение Троцкого в Брест-Литовске и постоянно отвлекался, стремясь использовать переговоры для политической пропаганды. А ещё его тянуло непременно блеснуть своим остроумием, для чего он частенько отходил от темы обсуждения, рассказывая какую-нибудь занимательную историю или анекдот. Причём последний, как ни странно, особенно с учётом его национальности, преимущественно о евреях. Ну да, интернационалист, что возьмёшь.

Виленкин не подкачал, блистательно справляясь со своей ролью. Он не просто умело подпевал Радеку, но зачастую и сам незаметно для Карла вовлекал его в очередные пустопорожние разговоры, не имеющие ни малейшего отношения к спорным вопросам, которые требовалось обсудить.

Для стороннего наблюдателя всё это выглядело бы странным, если не знать, что оба получили указание всячески затягивать процесс. Регентскому совету время требовалось для сохранения жизней заложников, а руководству большевиков…

Голицын угадал. Предприняв все возможные меры к защите самого города, но понимая, что их явно недостаточно, ВЦИК пошёл на шаг, ранее предсказанный Николаем Николаевичем. Ставший после гибели Троцкого наркомом иностранных дел Залкинд действительно обратился к Виттельсбаху, затеяв новые переговоры с Вильгельмом, о чём Виталий узнал уже на третий день своего пребывания под Петроградом.

Любопытно, что и касаемо подробностей предстоящей сделки прогнозы Голицына отчасти сбылись. Фигурировали среди предложенного и долгосрочные концессии на Урале, и совместная эксплуатация золотых приисков Сибири, и участие в добыче нефти в Азербайджане.

Но, помимо журавликов в небе, большевики предложили кайзеру и «синичек», кои поближе: все музейные сокровища города, совместная эксплуатация порта Романов-на-Мурмане вместе с безвозмездной передачей половины грузов, скопившихся на портовых складах, включая военные, все корабли Балтийского флота и предоставление права вечной беспошлинной торговли для немецких предпринимателей.

А ещё огромную сумму в золоте, включая уникальные драгоценности и царские регалии: три короны (большая и две малые, принадлежащие Марии Фёдоровне и усопшей Александре Фёдоровне), скипетр и державу.

Последние действительно могли послужить неплохой заменой утраченного золотого запаса. Шутка ли, только в большой короне почти пять тысяч алмазов и бриллиантов совокупным весом под три тысячи каратов, включая уникальный лал в четыреста каратов. Жемчуг, золото и серебро в расчёт можно не брать, «мелочь».

Впрочем, в малых императорских коронах бриллиантов тоже имелось немало, по нескольку сотен. Да и навершие скипетра украшала не безделица – алмаз «Орлов» весом почти в две сотни каратов.

Оценив сокровища в полмиллиарда золотых рублей, большевики посулили передать в качестве первого взноса именно их.

Ответную цену Голицын тоже угадал. Всего-навсего создать защитный буфер от императорской армии, не более, протянув немецкие войска южнее Петрограда аж до Ладожского озера и далее на восток вдоль всего его побережья. Благо, из-за чрезмерной дальности обстрела тяжёлой артиллерии большевиков царские полки располагались на изрядном, в трёх десятках вёрст, удалении от оборонительных позиций врага. Именно потому вогнать в сей промежуток германские части было легче лёгкого, причём без боевых столкновений с императорской армией.

Что и говорить, соблазн велик.

Виттельсбах, восхитившись точностью прогноза своих тайных визитёров, добросовестно доложил о предложениях петроградских властей в Берлин. Но своё слово, данное им Голицыну, сдержал. В самом конце сообщения он указал, что в случае заключения союза с большевиками войска русского государя, вне всяких сомнений, немедленно возобновят боевые действия против Германии. Причём не только на севере, в районе Петрограда, но и на всей протяжённости нынешних рубежей. Учитывая ничтожное количество дивизий, оставшихся в его распоряжении, сдержать напор императорской армии ему не представляется возможным.

Генерал-фельдмаршал не погрешил против истины. Если до переговоров с Голицыным в его распоряжении имелось более шестидесяти дивизий, включая восемь кавалерийских, то ныне оставалось всего двадцать – менее трети. Да и те по большей части были щедро разбросаны на оккупированных территориях, включая Украину. А одну совсем недавно переправили аж в Грузию. Иначе говоря, ни о каком серьёзном сопротивлении речи быть не могло.

Потому Виттельсбах с лёгким сердцем позволил себе заявить кайзеру, что лишь при условии возврата обратно всех солдат он обязуется оказать русским серьёзное сопротивление и удержать занимаемые рубежи. Попутно напомнил, что ещё в начале года оных дивизий у него имелось аж восемьдесят.

Зная о критическом положении немецких войск на Западе (очередное наступление, несмотря на поступавшие с востока свежие резервы, вновь захлебывалось), генерал-фельдмаршал прекрасно понимал: Берлин не в силах выделить и двух-трёх…

Продиктовав концовку текста, он направился в свой кабинет, достал из ящика стола помятую газету с фотографией распятого императора, долго смотрел на неё, а затем приложил руку к козырьку фуражки, отдавая честь усопшему.

Вторично Виттельсбах восхитился Голицыным, получив запрос из Берлина. Кайзер явно пришёл в восторг от щедрости петроградских властей, задав массу уточняющих вопросов. Среди них был самый главный. Возможно ли в случае принятия предложения большевиков и стягивания возле Петрограда имеющихся в распоряжении генерал-фельдмаршала сил, каким-то образом сдержать натиск русских хотя бы на неделю?

Стало понятно: не случись летней переброски войск, Вильгельм непременно пошёл бы на позорное соглашение с дикарями-каннибалами. На миг стало не по себе. Такого он от своего кайзера не ожидал.

Ответ главкома Восточным фронтом, подкреплённый для вящей убедительности подписью начальника штаба генерала Макса Гофмана, был по-военному краток и состоял всего из трёх фраз. Они гласили: «Удержаться сможем несколько часов. При самом благоприятном исходе – сутки. Далее – полный разгром».

Но и тогда кайзер не унялся, будучи не в силах окончательно распрощаться с заманчивой добычей. Следующая телеграмма гласила: «Не соглашайтесь, но и не отказывайтесь. Ваша главная задача – как можно дольше затягивать переговоры, при этом допустив утечку сведений о них в стан русского царя. Цель: сделать Регентский совет России более уступчивым в заключении мира или хотя бы временного перемирия с Германией».

Выполнить требования кайзера генерал-фельдмаршал попросту не успел. Произошло непредвиденное: в Петропавловской крепости от острого приступа грудной жабы[27]27
  Так называли в народе стенокардию.


[Закрыть] скончался не просто один из заложников, но сам Тихон.

Спешно вызванный к патриарху доктор Манухин, являвшийся лечащим врачом всех тамошних заключённых, прибыл слишком поздно. Ему оставалось лишь констатировать смерть. Сохранить новость в тайне не удалось – поздно спохватились и слухи распространились по городу мгновенно. Ещё до полудня эту новость оживлённо обсуждали во всём городе.

Причём сработало правило «испорченного телефона». Уверяли, будто патриарх умер не сам – «помогли» чекисты. Вывезя его втайне в свою резиденцию, они то ли забили его ночью до смерти, то ли после чудовищных пыток поставили к стенке.

И повторилось всё то же самое, что некогда в Верхнеуральске. Известие о гибели Тихона, как ранее, о смерти бывшей императрицы Александры Фёдоровны на мужнем гробе, стало своеобразным детонатором. Город в одночасье взорвался. Обезумевшее от голода население в полдень пошло напролом, невзирая на пули и штыки.

Терять им было нечего – так и так смерть в любом случае неминуема, либо от голода, либо от пули, и последняя представлялась не в пример гуманнее из-за её быстроты. Словом, гигантская разъяренная толпа устремилась на Гороховую, где располагалась главная штаб-квартира ВЧК. Вели их люди из Особого корпуса Слащёва. Нашлось у атакующих и оружие.

Охрана штаб-квартиры чекистов была поставлена на совесть. Разумеется, никаких русских – исключительно латыши, готовые выполнить любой приказ своих хозяев, каким бы бесчеловечным он ни был.

Но люди шли не побеждать – умирать. Об отступлении не было и мысли. Пусть стреляют – неважно. И даже будучи тяжело ранеными, они продолжали рваться вперед, не думая о себе и охваченные единственным всепоглощающим желанием – захватить с собой в могилу хотя бы одного врага. Это столь ясно было написано на их лицах, что дрогнула даже «преторианская гвардия» большевиков. Для прагматичных латышей такое было совершенно непонятным, а люди не любят загадок. Особенно таящих в себе смертельную опасность.