Текст книги "Серый ангел"

Глава 17
…а кому винтовку в руки

Члены Комитета потянулись к выходу, лишь Покровский замешкался, неспешно собирая какие-то бумаги со стола. В это время со стороны двери с изумительной шустростью проскользнул через иссякающий поток уходящих упитанный человечек с лоснящимся лицом и блестящими от бриолина волосами. Дождавшись, когда все уйдут, он подскочил к Голицыну, ещё на подходе затараторив:

– Я прошу прощения, светлейший князь, но хочу обратиться с небольшой просьбой. Для начала позвольте представиться, Моисей Абрамович Гальдгоднер, глава одного из российских банков «Радужные россыпи», а также акционер ряда крупнейших банков, представляющих цвет российской экономики и…

Покровский тяжело вздохнул и чуть ли не с ненавистью покосился на него. Виталий молчал, с интересом ожидая продолжения. Настоящего продолжения, а не трескучего перечня, акционером каких именно банков России Гальдгоднер является.

И дождался.

– Хотелось бы поговорить с вами о принятых ныне уважаемым Особым советом решениях. Разумеется, в приватной обстановке. Я предлагаю ресторан под интригующим названием…

– Говорите здесь, – бесцеремонно перебил Голицын, попутно подивившись, каким образом только что принятое решение успело долететь до ушей этого… набриолиненного. – У меня решительно нет времени расхаживать по ресторанам. Только покороче, самую суть.

Моисей Абрамович скорбно вздохнул и покосился на Покровского.

– У меня от Николая Николаевича секретов не имеется, – твёрдо заявил Виталий.

Гальдгоднер вновь огляделся по сторонам. Говорить в присутствии свидетеля ему явно не хотелось, но время поджимало, и он решился.

– Краем уха услышал о ваших поправках, явно несправедливых в отношении обладателей крупного капитала. Согласно вашего плана…

– Ещё короче, – потребовал Виталий.

– Да, разумеется. Я просто хотел бы предупредить, что в таких условиях частные банки не смогут работать. Следовательно, рухнет вся банковская система, а сие чревато для экономики всей страны.

– Чем же?

– Ну как. Вы даже не включили банкиров и прочих финансистов в льготную категорию, куда попали владельцы фабрик и заводов. Получается, мы приравнены к обычным обывателям с правом размена на золото всего тысячи нынешних рублей. По сути, вы оными мерами объявляете нам вотум недоверия. А ведь именно мы предоставляли и собираемся предоставлять кредиты видным фабрикантам. Без нас им не подняться на ноги. А без них, соответственно, и государству, кое мы всячески поддерживаем.

– Ну да, ну да, – согласился Виталий. – Только, на мой взгляд, финансисты поддерживают государство точно так же, как верёвка поддерживает повешенного.

– Но, в конце концов, и нам надо как-то жить! – возмутился банкир.

– Не вижу необходимости, – отрезал Голицын, вводя Гальдгоднера в лёгкий ступор. – Что же касаемо фабрикантов, то их поддержат государственные банки. В том числе и те, кои обязаны кредитовать владельцев предприятий. И поверьте, им мы рухнуть не дадим.

– Они нерасторопны, – поморщился Гальдгоднер. – Иное дело – частные.

– Дерущие безбожные проценты, – не выдержав, встрял Покровский. – А фабриканты их позже выжимают из государства, отчего российское оружие обходится казне втрое, а то и впятеро дороже иностранного, невзирая на стоимость доставки последнего.

– Разумеется, наш процент действительно немножечко выше. Зато мы всегда готовы прийти на помощь предприимчивым людям без всякого рода бюрократических проволочек.

– Микрокредиты, – вкрадчиво пропел Виталий. – Как же, как же, наслышаны про эту породу кровососов.

– Не знаю, о чём вы, и вообще я не кровосос, – позволил себе оскорбиться Моисей. Но оскорбился самую малость, чтоб не пострадало дело. И, взяв себя в руки, продолжил обычным тоном. – Посему хотелось бы попросить о принятии именно для банков некой небольшой оговорки, выделив их в особую категорию. А уж мы бы, – он понизил голос, – за благодарностью не постояли. И… господина Покровского тоже не обидели бы, – склонил он голову в его сторону.

– По законам военного времени лицо, оскорбившее офицера, подлежит суду, – равнодушно сказал Голицын.

– Не понял? – вытянулось лицо прилизанного человечка.

– Так ведь ты меня, паскуда, в сговор втягиваешь, с целью создания мошеннической аферы, могущей принести значительный ущерб моей родине и моему государю, которым я поклялся в верности, – ласково пояснил Голицын. – Опять не понял? Ну, тогда я по-простому, – он глубоко вздохнул и рявкнул: – Ты, гад, предложенным откатом меня, офицера, унизил, на одну доску с какими-то погаными чиновными крысами поставив! А посему дуэль! Нынче же!

– Я не дворянин, – жалобно пискнул Моисей.

– Ну до чего ж мне не везет, – скорбно простонал Виталий. – Опять не из благородных. Ну… тогда я тебе попросту набью морду, – зловеще пообещал он.

Человечек отпрянул, рванулся обратно к двери, второпях споткнулся обо что-то и растянулся на полу.

– Да не боись, – добродушно успокоил его Голицын.

– Я имел в виду – при следующей встрече. А пока спасибо за напоминание, – он повернулся к Покровскому.

– Про коммерческие банки мы действительно забыли, Николай Николаевич, а напрасно. Тем более, отблагодарить обещают. Давайте-ка и впрямь выставим для них особые условия обмена. Скажем, один к ста.

– За что?! – охнул Гальдгоднер, почти поднявшийся с пола, но от услышанного так и застывший на четвереньках.

– Скорее, почему, – поправил его Виталий. – Поясняю. В столь тяжкое для страны время каждый человек должен чем-то пожертвовать для её блага. Одни – кровью и жизнью, а у таких как вы вклад иной – деньги. Впрочем, – он задумчиво посмотрел на банкира. – А ведь вы с Россией-матушкой вполне можете рассчитаться иначе. Сдаётся, возраст у вас вполне подходящий, здоровье цветущее, и если вы встанете в солдатский строй…

– У меня грыжа! – завопил Моисей.

– Почём платили? – деловито осведомился Голицын.

– Дорого, поди? А главное – напрасно. Поскольку через три дня придётся пройти повторное обследование, и оно, уверен, развеет ваше беспокойство насчёт пошатнувшегося здоровья. Определим вас, с учётом необыкновенной пронырливости, в разведку – и вперёд, за солдатскими Егориями, рядовой Гадгоднер.

– Гальд… – робко пискнул банкир.

– Гальдом вы станете для меня, когда вернётесь с фронта. Если вернётесь, разумеется. Разведка – штука опасная, всякое может случиться. Но коль останетесь в живых, я вам по возвращении даже руку пожать не побрезгую, ей-богу. А пока Гад. Так… честнее.

– Вы… вы… антисемит! – вякнул у самой двери «Гадгоднер».

Виталий добродушно улыбнулся и проникновенно произнёс:

– Если вам от того станет легче, могу сообщить, что будь на вашем месте Иван Иванович Иванов, он получил бы точно такой же отлуп. А сейчас пошёл вон, мерзавец, пока я не…

Договорить он не успел. «Гадгоднер» не просто исчез – испарился.

– Лихо вы с ним! Пожалуй, вашей суровости и генерал Батюшин позавидовал бы, – уважительно покачал головой довольный Покровский.

– С такой мразью только так и надо, – скривился Голицын. – Кстати, имейте в виду, Николай Николаевич, я ведь отнюдь не шутил, когда предложил вам на следующем заседании обсудить особые условия для коммерческих банков. Всех немедленно прогнать через перерегистрацию с проверкой реальности уставного капитала и обязательным требованием, чтобы не более половины его составляли казначейские билеты нового образца, а остальное – золотые империалы. Ну и касаемо обмена подумайте. Может стоит снизить для них планку.

– Не один к десяти, а ниже? – оторопел Покровский. – Как для деревни?

– Ну что вы, – улыбнулся Виталий. – Я имел ввиду не один к ста, а хотя бы к пятидесяти. Ниже и впрямь ни к чему. Правильно мне про них работяги говорили: кому война, а кому мать родна. Ну ничего. Теперь я их усыновлю. Буду для них одновременно и отчимом, и мачехой. И в самом скором времени, обещаю, эти говнюки Золушке позавидуют, – мстительно пообещал он.

– А не боитесь, что вас после такого особого обмена купленная ими пресса в черносотенцы запишет?

– С чего бы?! – изумился Голицын.

– Ну как же. Сколь мне помнится, второй по счёту пункт у Русского Союза Михаила Архангела как раз и состоял в проведении в жизнь неких экономических мероприятий, кои оградят русского человека от еврея-ростовщика.

– А что, – пожал плечами Виталий. – Хороший пункт. Просто отличный. Мне нравится. Готов хоть сейчас под ним подписаться. Только с парой изменений.

– Каких?

– «Русского» и «еврея» убрать. У нас же равноправие, а посему надлежит защищать всех граждан от ростовщиков любых национальностей. Как Шниперсонов от Михайловых, так и Васильевых от… Гадгоднеров. Кстати, какого вы там генерала упомянули и в связи с чем?

Покровский коротко пояснил. Мол, Батюшину одно время было поручено вывести на чистую воду оных субчиков. Сам Николай Николаевич был в ту пору государственным контролёром в министерстве финансов, отсюда и его осведомлённость – работал в тесном контакте с ним. Особенно в отношении тех, чьи коммерческие и торговые банки являлись, по сути, филиалами иностранных и в своей деятельности руководствовались интересами своих хозяев, а не России.

– Неужто и такие имелись?

Николай Николаевич печально развёл руками, а на просьбу Голицына ответить поконкретнее со вздохом перечислил. Мол, крупнейшая банковская группа – Внешнеторговый банк, Сибирский, Петроградский международный и Дисконтный – полностью контролировалась немцами. Среди других… И вновь последовал перечень, причём исключительно важных банков, руливших почти всей финансовой жизнью страны, но уже в интересах Антанты.

– Тут и Петроградский международный, во главе с сыном бывшего министра финансов Вишнеградским и господином Шайкевичем, и Российский внешнеторговый, где всем заправлял Абрам Добрый, и Азовско-Донской, каковой…

– Стоп, – остановил его Виталий. – Так всё запущено, что мне и не запомнить. Лучше вы составьте докладную записку на имя Регентского… нет, лучше на моё имя, как Председателя Особого совета. А в ней подробнейшим образом всё перечислите: какой банк, на кого работал, кто в руководстве, где ныне оно находится, и прочее.

– Но многие данные у меня основаны на слухах, а они, сами понимаете… – растерялся Покровский.

– Ничего страшного, – успокоил Голицын. – Ваши личные догадки укажете в примечаниях. К примеру, сей факт документально не подтверждён, но вероятность его подлинности оцениваю в семьдесят процентов. Это для ориентировки. А что за человек сам Батюшин? – поинтересовался Голицын.

– Николай Степанович честен, энергичен, весьма самолюбив и… чуток к правде и справедливости, – тщательно подбирая слова, кратко охарактеризовал генерала Покровский.

– Чуток к справедливости, – задумчиво повторил Виталий. – Пожалуй, самое то. Полагаю, есть смысл его отыскать и поинтересоваться, в силах ли он продолжить свою благую деятельность. Думается…

Он потёр переносицу, прикидывая. А ведь и впрямь из этих Моисеев и иже с ними ба-альшущую пользу государство может извлечь. И надо-то всего ничего. Для начала – заранее составить список всей шушеры. Причём не только банкиров, но и биржевых игроков, всяких дилеров, брокеров и прочих финансовых спекулянтов, стремящихся делать деньги из воздуха.

Да и фабрикантов к ним приплюсовать из числа тех, кто ломил несуразные цены за поставляемое оружие и боеприпасы. Их в качестве примера для прочих промышленников. Особенно из числа халтурщиков. С этим поможет Маниковский.

Далее с помощью Батюшина негласно выявить, где они проживают, и понеслось. Причём в таком темпе, чтоб опомниться не успели: сегодня вечером – соответствующий царский указ, а завтра поутру бойцы уже пошли по адресам. По всем одновременно. Тех, чья деятельность граничит с изменой, – в Бутырку. Из них особо упёртых, в качестве примера для остальных, – на виселицу. Разумеется, при наличии доказательств. Остальным хватит, чтоб начали колоться и… делиться с государством.

Можно и стимул материальный добавить в виде льготы для наиболее сообразительных и покладистых. Вон как Муля-Циля в Оренбурге с купцами творил. Пусть оставляют у себя двадцать пять процентов неправедно нажитого капитала. И объявить, что промедление в правильно выбранном решении власть станет нещадно карать… рублём. Что-то вроде постановки «на счётчик». Скажем, по проценту в день.

Сейчас ведь не благословенный для такого рода воров XXI век. Всё гораздо проще. Конечно, вывезти капиталы и ныне просто, но следы без помощи Интернета столь виртуозно не запутать.

Врать станут? Ха! Да не выйдет у них. Приходит в тот же швейцарский или какой иной банк человек и предъявляет доверенность. Разумеется, заверенную нотариально, честь по чести. А в ней указано, что предъявителю сего господин N позволил проверить состояние его счета и получить семьдесят пять, восемьдесят или девяносто (в зависимости от скорости соображаловки узника) процентов от общего количества. Именно процентов. С одной стороны, такое успокоит самих экспроприируемых – всё не возьмут, с другой – поможет восстановить справедливость, если тот соврал насчёт суммы, коя гораздо больше.

Если доказательств мало или попросту не шибко крупная сошка, в тот же день на медкомиссию для повторной проверки их чахлого здоровья. Подобрать неподкупных врачей не сложно. Честных докторов сейчас предостаточно, не как сто лет спустя. И тогда, к гадалке не ходи, у девяти из десяти никаких существенных болячек не обнаружится.

Значит, на следующий день голову «под Котовского», кальсоны с портянками в зубы, и в солдатский строй. Причём на передовую, где рвутся снаряды и свистят пули у виска. Не рвутся и не свистят? Организовать имитацию. Возле немецких позиций сделать такое не трудно. Особенно, если договориться с Виттельсбахом, благо, всё равно обоим сторонам надо имитировать активность.

А вдобавок допустить «утечку информации». Мол, вот-вот, буквально на днях, начнётся германское наступление. Или наше. А их полк пойдёт в атаку первым. И расписать «радужные» перспективы.

Едва окончательно проникнутся и пару раз обмочатся, потолковать с каждым по душам. Дескать, можно и дальше тебя здесь оставить, авось выживешь, но есть шанс покинуть передний край. Не домой, ибо срок службы продолжается, а в долгосрочную командировку для оказания помощи по созданию крепкого тыла для действующей армии. К примеру, взяв на свой кошт полное обеспечение финансирования по восстановлению деятельности некоего военного завода, ставшего государственным.

Это для наиболее крупных деляг. Кто уровнем поменьше, пусть спонсирует налаживание работ КБ по созданию новых образцов вооружения. Так сказать, от каждого по возможностям.

А когда выполнит, на его сынишку указать, скорее всего, тоже здоровую дылду вполне призывного возраста. Дескать, за себя норму выполнил, молодца, а теперь за него потрудись. И ведь поработает, стервец, притом со всем своим прилежанием и усердием.

И тогда в карман государства от этих прилизанных и набриолиненных польётся не ручеёк – полноводная река из десятков и сотен миллионов. А может, и миллиарды…

Жестоко? Возможно. Зато справедливо. Февральская революция – отчасти и их рук дело. Точнее, не рук, а денег, но неважно. Главное – их. Кто вызвал в конце февраля массовые беспорядки среди питерских рабочих?! Ведь не только и не столько из-за отсутствия в лавках хлеба поднялись пролетарии. Имелась и другая причина – локаут[26]26
  Локаут – массовое увольнение рабочих в силу каких-либо обстоятельств.


[Закрыть], объявленный многими петроградскими фабрикантами. Причём одновременно, вот что настораживает. И получилось: в магазине даже хлеба не купить, а и был бы – так денег нет, поскольку уволен. Тут не только митинговать – на что угодно пойдёшь. И тряпкой любого цвета махать станешь, без разницы, красная она или, скажем, звёздно-полосатая.

Кстати, после взятия Петрограда Батюшину этими массовыми увольнениями тоже поинтересоваться стоит. Глядишь, ещё уйма призывников сыщется. Или висельников – в зависимости от доказательств. Впрочем, если они главных заводил-политиканов сдадут, Гучкова, Родзянко и прочих, можно к мелкой сошке и гуманность проявить. Зато верховодам никакой жалости.

Николай Николаевич меж тем деликатно кашлянул в кулак и напомнил:

– Вы сказали «думается», но не продолжили.

Виталий внимательно посмотрел на Покровского, прикидывая, стоит ли поделиться перспективными идеями. Пожалуй, ни к чему. Во-первых, не одобрит, здесь народ щепетильный, а во-вторых, может невзначай разболтать. Тогда эта публика, чего доброго, порскнет в разные щели подобно крысам – поди найди.

Не-ет, только неожиданность обеспечит успех. Она и… генерал Батюшин.

– Да нет, так я, – смущённо улыбнулся Голицын.

Покровский понимающе кивнул и, видя, что они одни, негромко осведомился у Виталия:

– А как вы полагаете, светлейший князь, куда именно Регентский совет думает истратить деньги, кои после столь существенных поправок и изменений останутся в казне?

Взгляд его изображал наивность и ангельскую простоту, но Виталий прекрасно понял подлинную суть вопроса: «А куда вы их…» Далее по тексту.

– Думаю, вы уже и сумму остатка прикинуть успели, – усмехнулся Голицын.

– В общих чертах, – скромно ответил Николай Николаевич. – По самым грубым подсчётам, вычтя предполагаемые расходы, образуется и впрямь немалая сумма, около семидесяти миллионов золотых империалов.

«Ишь ты», – покрутил головой Виталий, восхитившись, сколь быстро его собеседник успел подсчитать. Правда, неточно, да и то как сказать. Ведь Голицын на заседании не озвучил, что в Россию в скором времени привезут и залоговое золото.

Не забыл – специально умолчал. Пусть народец охотнее проголосует за отказ от обмена наштампованных Временным правительством и большевиками бумажек. Стало быть, если и дал Николай Николаевич существенную, чуть ли не вдвое, промашку, то исключительно по незнанию.

Поправлять его Голицын не стал. Рано. А про подсчитанные Покровским излишки пояснил. Мол, все они уйдут по трём направлениям, из коих первостепенным ему видится приобретение за рубежом сельхозмашин и продажа их крестьянству под низкий процент.

– Это хорошо, – оценил Покровский. – Как раз кстати и золотишко окажется, кое нам всё равно в таком количестве не потребуется.

– То есть? – нахмурился Виталий.

Покровский вздохнул и принялся пояснять азы политэкономии, втолковывая, что, дескать, за вторым этапом реформы непременно должен последовать третий – изъятие излишков денежной массы. Причина проста. Товаров-то в таком количестве в стране нет, и навряд ли скоро появятся. Следовательно, производители станут требовать три-четыре золотых империала за то, что ранее, до войны, стоило всего один. И получится, что даже невзирая на золото обуздать инфляцию не выйдет.

Тон был самый доброжелательный, но снисходительный взгляд финансиста говорил о многом. Стало ясно, что теперь его мнение о своём начальнике где-то на уровне плинтуса. А если и выше, то ненамного.

«Ну и чёрт с нею, с рухнувшей репутацией!» – беззаботно подумал Голицын. Тем более он вскоре вообще свалит с этого поста. И его уход уже никто не сможет назвать постыдным бегством, ибо главную проблему решить удалось, а текущие дела всегда остаются.

Посему и покидать Особый совет можно «шествуя важно походкою чинной». Благо, есть кому передать бразды правления – Маниковскому, который вовсю налаживал порядок с транспортом, действуя кнутом и пряником в отношении могущественного Викжеля.

Впрочем, со стороны последнего практически не поступало жалоб. Аж удивительно. Очевидно, прежнее положение вещей, когда самонадеянные большевики нагнули их контору в известную сексуальную позу, не нравилось им куда сильнее, посему поведение Маниковского руководству Викжеля ныне казалось уже благом.

И Голицын, внимательно выслушав Покровского, намотал на ус полученные знания, а сам в свою очередь осветил ему остальные два направления главных трат. Это восстановление городов и научные разработки, для которых потребуются гениальные умы. Как зарубежные, при условии их переезда в Россию, так и местного разлива. Для вящей убедительности назвал навскидку несколько фамилий: Циолковский, Сикорский, Зворыкин, Фёдоров, Дегтярёв, Токарев…

Неожиданно вспомнился школьный учебник литературы, рассказывающий об умирающем от голода Блоке. А ещё Грин и Брюсов, которым тоже доводилось несладко. И Беляев. Не говоря про Куприна и Бунина. Да и художников талантливых немало. Один Васнецов чего стоит. А Кустодиев, а Репин? Да мало ли. Ради таких и последнего рубля не жалко. Словом, есть на кого потратиться.

Меж тем Николай Николаевич, чуть помявшись, осторожно заметил:

– Своих гениев поддержать в столь тяжкие времена – дело святое. А то кое-кто и рад бы свой труд государству преподнести, так оно само его отталкивает… из-за таких вот Гальдов.

– Не понял? – вопросительно уставился Виталий на своего собеседника и услышал в качестве наглядного примера рассказ о некоем Михаиле Михайловиче Поморцеве. Дескать, изобрёл тот в своё время как из простой хлопчатобумажной ткани делать сапоги, тем самым заменив ею кожу. И не только сапоги, но и многое другое: конскую амуницию, сумки, ранцы и прочее. Назвал он свой заменитель кожи кéрза.

Что-то знакомое было в названии. Виталий потёр переносицу. Ну конечно же! Просто ударение для него привычнее на на первом слоге, а не на втором, потому не сразу и припомнилось.

Так, так. И что же дальше с этой кéрзой? Или керзóй? Впрочем, неважно.

А дальше, по словам Покровского было следующее. Будучи патриотом, Поморцев в начале войны предложил воспользоваться его патентом бесплатно. Но не взирая на огромную выгоду для государства (и дешевле в несколько раз, и ежегодная огромная, в миллиарды квадратных аршин, экономия той же кожи), на поток керзý так и не поставили. Почему? Ответ прост: фабриканты кожаной обуви сделали всё для того, чтобы чиновники положили положительные рекомендации военно-промышленного комитета под сукно. И сколько изобретатель не обивал пороги разных правительственных учреждений, ничего у него не вышло. Так и скончался пару лет тому назад, не сумев добиться своего.

– Это я к тому, – подытожил Покровский, – что нам чужие гении не надобны. У нас самих левшей довольно. К тому ж всякому известно, сколь тревожно нынче в России. Ежели кто и изъявит согласие на переезд, непременно несусветные деньжищи заломит за беспокойство. И главное, за что? Бог весть какой он там великий. Эти иностранцы зачастую горазды только глотки драть в восхвалении своих соотечественников, а на деле разобраться – пшик один. Свои куда лучше. И под рукой, и обойдутся казне гораздо дешевле. А ведь нам, не забудьте, французам и англичанам теперь старые и новые долги возвращать. Платить-то, – он покачал головой и как-то по-стариковски поджав губы, скорбно протянул: – охо-хонюшки сколько.

– Охохонюшки, – фальшиво согласился Голицын, помня про будущие репарации, – а потому приглашать станем только истинных талантов, уже успевших проявить себя. И то выборочно. Словом, пшика не будет, обещаю. А когда война закончится, те же химики, авиаконструкторы, оружейники и прочие кудесники из Германии нам и вовсе в копейки обойдутся. Зато выгоду такую получим…

– Ой ли?

– Ей-богу! В перспективе на одних будущих патентах погасим не менее четверти российских долгов. И не за их продажу – перебьётся Европа, а лишь за право использования, – и он, склонившись к уху своего собеседника, доверительно шепнул: – Кое за кем и в Америку отправим. Фамилию я вам пока называть не буду, тайна, но поверьте, он один нам десятки миллионов в бюджет принесёт.

– Секрет Полишинеля, – улыбнулся Николай Николаевич. – Раз в Америку, значит, на Эдисона глаз положили.

– Глупости какие! – презрительно фыркнул Виталий. – Нужен он нам больно. Он-то именно из числа разрекламированных соотечественниками, а на деле, – он пренебрежительно махнул рукой, – как вы и сказали, «пшик один». Да и человек непорядочный, слова не держит. Разве организатор первоклассный.

– Да организаторов мы и у себя полный вагон сыщем.

– Вот-вот, – подхватил Голицын. – Наш же учёный, кстати, славянин по национальности – совсем иное. И что немаловажно, настоящей цены себе не знает. Не скажу, будто он задёшево нам обойдётся, но с каждой выплаченной ему копейки мы через пяток лет по рублю возьмём. А через десяток – и по империалу.

– Тогда… согласится ли?

Голицын таинственно улыбнулся.

– Поверьте, учёному зачастую важны не деньги, а нечто иное. К примеру, простое человеческое уважение и преклонение перед его талантом. Особенно… со стороны коронованных особ…