Текст книги "Улица Чехова"

Рассказ о замечательном русском человеке М.О. Меньшикове еще раз подтверждает умение А.С. Суворина находить таланты, у него было совершенно исключительное чутье на одаренных людей, и в каждом он умел увидеть неповторимость, индивидуальность, каждому давал возможность раскрыться в полной мере, подняться в полный рост, даже если это и не всегда совпадало с его собственными позициями и пристрастиями. Вспомним еще раз слова Суворина о своей газете: «парламент мнений». Хорошо ли это? Пусть читатели судят о том, каким должен быть редактор-издатель…

Среди корреспондентов газеты – Д.И. Менделеев, Н.К. Рерих, И.Е. Репин… Последнему однажды досталось от редактора за ошибки, допущенные художником в статье об итальянской живописи. Эрудиция Суворина, его обширные знания в различных областях поражали современников, например И.Н. Крамского.

Конечно, не все авторы долго удерживались в «Новом времени», некоторые уходили в другие издания, несмотря на высокие суворинские гонорары. Суворин был рад привлечь к сотрудничеству инженера путей сообщения Н.Г. Гарина (писателя Гарина-Михайловского, автора повести «Детство Темы»). 25 и 27 июня 1897 г. в газете появился его художественно-документальный репортаж о строительстве под руководством С.И. Мамонтова Архангельской железной дороги – первой на Крайнем Севере. Это вызывало гордость у Суворина, и Гарин дал еще ряд очерков.

Имя Суворина почти исчезло из истории литературы и журналистики, а если его и вспоминали, то обычно с ярлыками: консерватор, реакционер, ренегат, приспособленец (и это еще не самые резкие оценки). При этом особенно охотно ссылаются на самого авторитетного современника – М.Е. Салтыкова-Щедрина, который однажды назвал газету «Новое время» – «Чего изволите?» Признавая справедливость критики Щедрина, необходимо отметить, что этот отзыв относился не ко всей газете и, конечно же, не к деятельности Суворина в целом. Даже противники Суворина не могли отрицать, что газета давала обильную, полезную и разнообразную информацию о культурной, экономической и общественной жизни Петербурга и всей страны, о внутренней и внешней политике.

М.Е. Салтыков-Щедрин. Портрет работы И. Крамского

Отношения Щедрина и Суворина заслуживают особого разговора. В 1860 – 1870-е гг. они были друзьями и часто встречались. Будучи писателем-демократом, видным представителем «шестидесятников», Суворин (как, впрочем, и его коллега В.П. Буренин) высоко ставил творчество великого сатирика. В 1860-е гг. Щедрин и Суворин – члены Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым (Литературного фонда), у них много общих друзей и знакомых.

Именно Суворину, гостившему у Щедрина в его подмосковном имении Витенево летом 1875 г., принадлежит знаменательное и почти неизвестное признание в том, что любимым писателем Щедрина был Бальзак, книги которого Суворин брал из щедринской библиотеки.[399]399
  Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Середина пути. 1860 – 1870-е гг. Биография. М., 1984. С. 492.


[Закрыть] И впоследствии, когда в силу множества причин пути Щедрина и Суворина разошлись, у них остались точки соприкосновения.

К Суворину тянулись многие, его дом всегда был наполнен людьми. Как блестящего рассказчика его ценил А.Н. Островский, беседой с ним дорожили многие литераторы и даже государственные деятели. В редакции нередко сходились люди, обычно избегавшие друг друга. То, что иногда называли беспринципностью, Суворин, скорее всего, считал проявлением терпимости, желанием дать возможность высказаться людям с разными взглядами.

Он вовсе не был равнодушен к политике, сочувствовал прогрессивным движениям, отмечал бездарность правительства, хотя и не пытался быть борцом. Конечно, он гордился своей деятельностью редактора крупнейшей газеты, понимал важность своего дела, но порой у него вырывались горькие признания: «„Новое время“ заплесневело, замучено, серо».[400]400
  Дневник А.С. Суворина. М.; Пг. 1923. С. 207.


[Закрыть] Его раздражали склоки, скандалы, случавшиеся в редакции, в то же время он сознавал, что и его характер портится. Больше всего его удручало то, что «Новое время» разъединяло его и выдающихся писателей, к которым он тянулся всей душой: ведь когда-то их всех сближали острая восприимчивость, разносторонность интересов, умение стремительно откликаться на самые жгучие вопросы современности.

Изданием газеты «Новое время» не ограничивалась кипучая деятельность Суворина, еще в молодости он начал огромную работу по составлению словаря замечательных людей России. К сожалению, этот благородный замысел остался нереализованным, хотя он успел сделать значительную часть работы. С 1872 г. Алексей Сергеевич издавал «Русский календарь».

Любимое детище – типография

Суворину присущ необычайный размах деятельности, он создал не только издательство и типографию, но и хорошо налаженную книготорговлю. Один из его первых магазинов появился в 1877 г. на Невском пр., 42, затем еще два; в начале 1890-х гг. – магазины в Москве, Харькове, Одессе, Ростове, Саратове, множество киосков на железнодорожных станциях (имел монопольное право на продажу литературы на железных дорогах). Суворин был также умелым пропагандистом своих изданий. Еще одно важнейшее отличие Алексея Сергеевича от других издателей – то, что он сам был литератором, все эти качества сделали его уникальной фигурой в редакционно-издательском деле. В 1911 г. совместно с Волжско-Камским банком учреждает издательско-типографское и книготорговое Товарищество «Новое время».

Суворин издал за свой счет сборники стихотворений А.И. Полежаева и С.Я. Надсона, а позднее – книгу стихов Д.С. Мережковского «Символы». В 1889 г. вторично издает ставший популярным труд М.И. Пыляева «Старый Петербург», а через два года – его же «Старую Москву». Роль этих книг в приобщении читателей к отечественной истории трудно переоценить. До сих пор любознательные краеведы обращаются и к другой книге Пыляева – «Забытое прошлое окрестностей Петербурга», также он издал и «Иллюстрированную историю книгопечатания и типографского искусства».

Глубокая, непоказная, без громких фраз любовь Суворина к Родине, к ее людям давала ему стимул в течение многих лет (с конца XIX в. до 1917 г.) издавать тщательно составленные фундаментальные справочники: «Весь Петербург», «Вся Москва», «Вся Россия» (совместно с сыном – А.А. Сувориным). Они давали основные, почти исчерпывающие сведения о людях, учреждениях, предприятиях, о состоянии культуры, науки, экономики обеих русских столиц. Эти справочники и сегодня могут служить образцами для составителей энциклопедий, которым, увы, часто не хватает суворинской объективности и добросовестности. Пожалуй, ни один из нынешних справочников не может сравниться с суворинскими по объему, широте охвата разнообразных сведений, без них и сегодня трудно обойтись сколько-нибудь серьезному исследователю.

В этой работе, каждодневной и незаметной, сказались не только высокий профессионализм и опыт Суворина и его сотрудников, но и его поистине крестьянская хватка, чутье на людей, понимание того, что более всего необходимо. Он верно ощутил, что книга и газета нужны не только в доме, но и «для вагонного чтения», и стал выпускать «Дорожную библиотеку»; одним из первых понял важность приобщения народных масс к настоящей литературе и стал издавать знаменитую серию «Дешевая библиотека». Для множества русских людей книжки этой серии означали начало знакомства с творчеством великих русских и западноевропейских классиков – Данте и Шекспира, Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Некрасова… Из 450 книг (!), изданных неутомимым Сувориным, 300 входило в «Дешевую библиотеку».

Знаменательно, что Суворин издал в 1888 г. главную книгу А.Н. Радищева – «Путешествие из Петербурга в Москву» (факсимильное издание), годом раньше – 10-томное собрание сочинений А.С. Пушкина (100 000 экземпляров). Некоторые издания выпускались дважды (книга Радищева – в 1906 г.), а ведь были еще «Научная дешевая библиотека», «Новая библиотека», «Иллюстрированный художественный словарь», «Историческая портретная галерея», серия исторических мемуаров, великолепные иллюстрированные издания, посвященные музеям мира, творчеству Рембрандта, Ван-Дейка, и иллюстрированные издания «Фауст», «Горе от ума»…

Суворин – человек конкретного дела, ему нужны были реальные успехи, поэтому он всегда брался за новые дела, кроме вышеназванных изданий выпускал «Земледельческую газету». Крупное суворинское издание – журнал «Исторический вестник», выходивший с 1880 по 1913 г. под редакцией одногодка Суворина – историка, журналиста, отставного генерал-майора С.Н. Шубинского, видного специалиста по истории России XVIII–XIX вв., как и Суворин – страстного коллекционера-библиофила. Они стали близкими друзьями, порой неразлучными. Сергей Николаевич оберегал друга от лишних хлопот, щедро делился материалами для суворинских пьес. «Милым товарищем и другом» называл его Суворин, и его приход всегда был праздником.

«Исторический вестник» – ежемесячный богато иллюстрированный истрический научно-популярный журнал (главная контора находилась на Невском пр., 40), в котором публиковались статьи по истории России, отечественной литературы, географии, этнографии, переводы произведений западной литературы, сочинения Т.Г. Шевченко, Н.С. Лескова, А.Я. Панаевой, материалы о творчестве А.С. Пушкина, многочисленные мемуары.

С.Н. Шубинский пережил Суворина всего на один год, и с 1913 по 1917 г. издателем и редактором журнала стал журналист Б.Б. Глинский, происходивший из старинного княжеского рода. Глинский опубликовал в журнале большой очерк «Памяти Алексея Сергеевича Суворина» (сентябрь 1912 г.), а через год – отдельным изданием «Письма А.С. Суворина к В.В. Розанову». Всего вышло в свет 147 томов этого популярного журнала, а в 1918 г. его закрыли.

Все чаще и чаще его не понимали как «левые», так и «правые», ибо он никогда не укладывался в определенные рамки. Поэтому нередко, особенно в последние годы жизни, Суворин «запирался в своем кабинете один, никого не принимал и никого не хотел видеть».[401]401
  Розанов В.В. Уединенное. С. 120.


[Закрыть]

Хорошо известны его портреты маслом и в графике, созданные в 1881 г. И.Н. Крамским, когда писатель жил на Малой Итальянской ул., 47. Большой живописный портрет (находится в экспозиции Русского музея) – один из лучших в творчестве выдающегося художника, он нравился Суворину и его семье. Мастер тонкого психологического анализа, Крамской изобразил усталого, бледного человека с умными, словно пронизывающими насквозь глазами. Симпатизируя своей модели, художник в то же время показал ее сложность, противоречивость. Нервность, заметное беспокойство, скрытность – черты, которые сам Суворин не любил афишировать… Он изображен стоящим у стола, слишком многое в его облике изменчиво, трудноуловимо, те же черты – и в великолепном рисунке, исполненном в графике (также хранится в Русском музее).

И.Н. Крамской. Автопортрет. 1867 г.

С годами облик Суворина стал, пожалуй, мягче, спокойнее, значительнее. На многочисленных фотографиях, относящихся уже к периоду жизни в Эртелевом переулке, можно видеть коренастого седобородого человека, подлинного патриарха своего дела, порой углубленного в невеселые думы. На большинстве фотографий Суворин – в своем кабинете, за столом, заваленным любимыми книгами, рукописями и гранками. Он напоминает купца-мецената. В этих портретах ощущается уверенность в себе, чувство собственного достоинства, гордость за дело, поднятое на большую высоту. Сидя за рабочим столом, обычно в полном одиночестве, он переносился в дни молодости, вспоминая соратников по литературной борьбе, оппонентов и противников. Он унес с собой не одну тайну, очень немногие знали, что он хранил в своем кабинете экземпляры «Колокола» и «Полярной звезды». Более многих знал его Крамской…

Знакомство с Иваном Николаевичем Крамским (1837–1887) – одно из отрадных событий в жизни Суворина. Живя в Эртелевом переулке, он много раз мысленно обращался к рано умершему художнику. Письма Крамского Суворину (к сожалению, суворинские не сохранились) – замечательный памятник художественной критики, явление литературной жизни, убедительное обоснование русского реализма, эстетики «шестидесятников». Замечательнее всего в них то, что они не только раскрывают образ Крамского, но и наделяют ценными, малоизвестным чертами образ самого Суворина: художник видел в нем тонкого ценителя искусства. Обращаться к адресату так, как Крамской, можно было только при условии взаимопонимания, глубокой внутренней связи. Оба любили старых мастеров и были противниками академизма, для обоих национальное неразрывно связано с общечеловеческим. Крамской делился со своим адресатом самым сокровенным, включая секреты живописного мастерства, и это очень показательно – значит, Суворин знал толк не только в общих понятиях об искусстве. Крамской писал об отношении художника к современности, о философии искусства, но когда Суворин определил искусство как «отдохновение» от тягот жизни, он полемизировал с ним. Судя по письмам, можно заметить, что Иван Николаевич признавал и суворинскую правоту в ряде острых вопросов – очевидно, они благотворно воздействовали друг на друга, мысли одного оттачивались от соприкосновения с голосом другого и, очевидно, впоследствии перед мысленным взором.

У Суворина не раз возникал образ художника-борца, которого ему так не хватало в среде «нововременцев». Много талантов перебывало в доме в Эртелевом переулке, и ему с ними было интересно, но, оставшись в одиночестве в пустом кабинете, он вновь и вновь остро ощущал потерю художника. Сколько громких речей об искусстве слышали эти стены, но сравнятся ли они с темпераментной страстной речью, обращенной не к Репину и Стасову, а именно к Алексею Сергеевичу: «О художественном новаторстве» (1884 г.). Он утверждал, что «мозг и восприимчивость художника, иные даже краски уже не те». А разве не интересен был Суворину отзыв художника о портрете П.А. Стрепетовой работы Н.А. Ярошенко – ведь вскоре он стала актрисой Суворинского театра (высокая оценка Крамского, судя по его письму, не совпала с критическим отзывом Суворина). Во втором письме художник признал определенную правоту критика «что Вы правы, это несомненно. Я признаю, но что и в моей идее есть доля резона – это мне кажется», – а разговор шел о мысли и художественной форме, о соответствии замысла исполнению. Мы не случайно столь подробно останавливаемся на этом диалоге – ведь он дает для понимания суворинского характера, мировоззрения и вкуса больше многих слов, сказанных о нем впоследствии. И, кроме того, объясняет, почему этот высокоразвитый человек с тонким эстетическим чутьем так долго возглавлял Большой театр в городе. Разве не прав Суворин, говоривший, что «то, что кажется тенденционным, есть только неудачное»?

П.А. Стрепетова. Портрет работы Н.А. Ярошенко

Крамскому очень понравилась эта мысль, и он спешит поделиться с ним своими соображениями о том, «что такое картина», в чем законченность произведения, как должен развиваться русский пейзаж, является ли этюд самостоятельным произведением искусства и др. Надо ли говорить, что споры об этих вещах не утихли и по сей день и вряд ли утихнут, настолько они всегда важны – эти вечные проблемы. Кстати, Суворин одним из первых «открыл» для публики А.И. Куинджи.

Наконец, из переписки и из живого общения двух замечательных людей мы узнаем о полной осведомленности Суворина в художественных событиях. Создается впечатление, что он старался не пропускать ни одной сколько-нибудь значительной выставки, решительно этим отличаясь от многих поверхностных журналистов и газетчиков с их узким кругозором. Уместно вспомнить здесь, что такой же ненасытной жаждой знаний и новых впечатлений отличались и ближайшие сотрудники Алексея Сергеевича по «Новому времени», они всегда были в курсе всех событий столичной художественной жизни, поэтому вряд ли можно считать случайным состав ядра газеты. Разные их характеры, взгляды, но одно было общим – не было равнодушия и скуки. Почему-то современники Суворина и нынешние его недоброжелатели (недоброжелателей – большинство, и главная причина – полное невежество по отношению к такому важному пласту русской жизни, как Суворин и его круг, его дело) проглядели столь значительный факт, что ряд очень значительных программных выступлений Крамского обращен не к художникам и искусствоведам, а к Суворину – мысли о рисунке («рисунок чаще достигает объективности, нежели краска»), колорите, тоне, форме, композиции («но колоритом называют иногда также и способность подбирать цвета, как букет (Маковский Константин), – это низшая степень чувства колорита»). Эти письма захватывают своей глубиной и образностью мышления – легко представить себе, как жадно вчитывался в них адресат, как ценил он доверие художника и его сердечное отношение к нему! Трудно цитировать последние письма, настолько значительны в них каждая фраза, каждое слово, и все-таки предоставим еще раз слово И.Н. Крамскому: «Вы сильны, когда берете общие положения, одинаковые для всех родов искусства, и тем-то статья о Репине и хороша, что она все специальное минует, а между тем я еще не слышал, чтобы кто-либо из художников отозвался о статье неодобрительно. Нам именно не нужны ученые критики, которых мы уже так много слышали… Вы признали за художником права на творчество в такой же мере, как и за писателем, и отсюда неисчислимые последствия… Вы разбираете идеи художника, его голову – вот что важно и, повторяю, нужно». В этих словах Крамского – оценка Суворина – художественного (а не только литературного) критика, не высокомерного сноба, а живого, творческого человека. Сегодняшнему читателю, наверно, стоит пояснить слова о признании Сувориным права художника на творчество. Дело в том, что большинство критиков-литераторов безоговорочно признавали главенство литературы в жизни русского общества (это верно) и отводили изобразительному искусству второе место (и даже третье), недооценивали его самостоятельную ценность. Живописи отводилась роль иллюстрации к литературному произведению, и такое отношение укоренилось в широких слоях русского общества и даже среди самых крупных писателей. Художник в России до конца XIX в. был почти одинок, не встречая понимания и сочувствия, поэтому позиция Суворина в высшей степени ценна и показывает его как человека, во многом шедшего впереди, что и оценил Крамской и его друзья-художники.

Здесь уместно коснуться и других проблем, связанных с отношением Суворина к изобразительному искусству. В свое время получила большой резонанс бурная полемика в печати Суворина и В.В. Стасова из-за выставки В.В. Верещагина в феврале – марте 1880 г. В противовес восторгам Стасова высказывания Суворина были критическими – сказывалось не столько идейное противостояние, сколько разное понимание реализма.

Облик Алексея Сергеевича неотделим от его дома, от его кабинета, его жилище представляло собой совершенно особый мир. Алексей Сергеевич с семьей занимал большую квартиру на втором этаже. Сегодня, к сожалению, ничто не напоминает об атмосфере гостеприимного дома, где все говорило о своеобразии, оригинальности хозяина. И сам дом, и его интерьеры, и планировка, и даже мебель – все было добротным, надежным, как в хорошем крестьянском доме. Суворин любил хорошие вещи, привыкал к ним, хотя и понимал, что качество творческого труда меньше всего зависит от габаритов мебели. В конце 1896 г. Суворин не без иронии отмечал, что привезли новый письменный стол из Москвы, «…но это одна роскошь, а не потребность».[402]402
  Дневник А.С. Суворина. С. 139.


[Закрыть]

Наибольшее впечатление на гостей производила, конечно, библиотека, которую Суворин собирал многие годы (с 20 лет) с любовью и вкусом (часть ныне находится в Российской национальной библиотеке). Бывавший у него В.В. Розанов отмечал: «Библиотека – великолепна. И огромна, и интересна – по изданиям, по предметам. Вся почти из истории литературы».[403]403
  Письма А.С. Суворина к В.В. Розанову. СПб., 1913. С. 40.


[Закрыть] В большом уютном кабинете висел портрет просветителя XVIII в. издателя Н.И. Новикова, продолжателем которого небезосновательно считал себя Суворин, ценя прежде всего его неутомимую пропагандистскую деятельность. Стены кабинета были украшены портретами Шекспира, Пушкина, Тургенева, Толстого… Над столом – репродукция «Сикстинской мадонны» Рафаэля. Кабинет украшали слепки античных скульптур, здесь же находился бронзовый бюст Пушкина работы Паоло Трубецкого, подаренный Суворину в начале марта 1890 г., к годовщине «Нового времени». Он признавался: «Величие правды Пушкина заливает все».[404]404
  Там же. С. 5.


[Закрыть] Здесь же хранилось множество гравюр.

В его кабинете с огромным окном или в просторной гостиной собирались самые разные люди. Одна из таких встреч отражена в рисунке И.Е. Репина: в одной группе – А.С. Суворин, маститый писатель П.И. Вейнберг (отец известного архитектора), А.П. Чехов и знаменитый писатель, актер, блестящий рассказчик-импровизатор И.Ф. Горбунов (крестный отец одного из детей Суворина), бывший душой всех вечеров. Суворина всегда радовали посещения Ивана Федоровича. Новый, 1890 г. у Алексея Сергеевича встречали Михаил Чехов, И.Е. Репин, И.Ф. Горбунов, Я.П. Полонский, М.И. Пыляев, по желанию Анны Ивановны, жены Суворина, пили за здравие Антона Павловича.

В его доме бывали Д.В. Григорович, архитектор В.В. Самойлов (сын актера), И.К. Айвазовский, М.Г. Савина, П.А. Стрепетова, А.П. Боголюбов, Е.П. Корчагина-Александровская, Элеонора Дузе, композитор и музыкальный критик, сотрудник «Нового времени» М.И. Иванов, Вл. И. Немирович-Данченко и его брат, известный театральный деятель; художник и писатель Н.Н. Каразин, певица, друг М.П. Мусоргского Д.М. Леонова, молодой поэт и литературовед Корней Чуковский (по мнению Суворина, «талант и искренний»),[405]405
  Там же. С. 333.


[Закрыть] зодчий, мастер «русского стиля» Н.В. Султанов и его жена, писательница Е.П. Леткова, видный писатель-сатирик Н.А. Лейкин; в начале века приходили виднейшие государственные и политические деятели, среди них министры С.Ю. Витте и П.А. Столыпин. У Суворина Чехов познакомился с талантливой украинской актрисой М.К. Заньковецкой («О неистовых восторгах» Суворина по поводу украинского театра рассказал М.В. Нестеров), перед которой преклонялся Алексей Сергеевич, уговаривая ее играть в пьесах Шекспира и Островского. Она, в свою очередь, была очарована его живым, непосредственным характером. Большое внимание привлекал знаменитый врач, друг писателей и композиторов Л.Б. Бертенсон, лечивший Мусоргского и Чайковского.

Современников Суворина поражали его темперамент, умение владеть искусством ведения спора. «Суворин был способен на самые огненные споры», – свидетельствовал пользовавшийся поддержкой и гостеприимством Суворина Д.С. Мережковский, сначала заискивавший перед Алексеем Сергеевичем, а затем допустивший ряд излишне резких выпадов против него.[406]406
  Мережковский Д.С. Высказывания о Чехове // Чеховский юбилейный сборник. 1860–1910. СПб., 1910. С. 204.


[Закрыть] Суворин даже в старости мог страстно спорить всю ночь об искусстве, и тогда в нем узнавали бывшего «шестидесятника», демократа. Всех без исключения привлекали его талантливость, молодость духа, оригинальность, независимость суждений, иногда неожиданная резкость оценок. Он любил вызывать собеседников на спор; может быть, отчасти этим объясняется столь пестрый состав общества (точнее, групп людей), собиравшегося в его доме.

Чаще других в доме бывали деятели театра, после премьер обсуждали игру актеров, музыку, оформление спектаклей, анализировали новые пьесы, в том числе и самого Суворина. Пьесы шли в Петербурге, Москве, Пскове. Профессионализм Суворина, разносторонность его знаний высоко ценил И.С. Тургенев, дороживший содержательными, насыщенными «информацией» письмами издателя. Именно Алексею Сергеевичу Достоевский признался в том, что Алеша Карамазов должен стать революционером и погибнуть.

Трудно было отделить дни приемов от случайных визитов, рабочие часы – от отдыха. Суворин мог быть резким и желчным, но он же мог ободрить человека душевным словом. Это приводило в его дом всевозможных просителей, незнакомых людей, которым Суворин обычно щедро помогал.

Алексей Сергеевич обладал тонким художественным вкусом, чуткостью, хорошо знал музыку, изобразительное искусство, архитектуру и умел интересно и образно говорить об этом. Он высоко оценил творчество и личность М.М. Антокольского, который бывал в доме и делился с хозяином своими планами. Долгим было знакомство с известным художником К.Е. Маковским и его семьей. Скульптор Л.А. Бернштам (автор бюста Суворина на его могиле) охотно показывал ему свои произведения, среди которых были бюсты современных деятелей России, а также Золя, Доде, портреты исторических лиц, проекты памятников. Они говорили о том, что необходимы памятники героям Отечества – Дмитрию Донскому, Ивану III, Ермаку… Беседами об искусстве привлекал частый гость суворинского дома, большой знаток искусства Д.В. Григорович, сердечно любивший хозяина и часто вспоминавший его и «многих милых людей, там живущих». Особенно интересны ему были такие колоритные личности, как Мамонт Дальский.

Суворин старался не пропускать ни одной значительной выставки, следил за постройкой новых зданий. Так, в 1901 г. он присутствовал на торжественном открытии нового здания Публичной библиотеки, а в 1907 г. осматривал «довольно эффектный» храм Воскресения Христова (Спас на Крови) вместе с одним из его авторов – А.А. Парландом.[407]407
  Дневник А.С. Суворина. С. 377.


[Закрыть] По мнению Суворина, храм «будет конкурировать с другими церквами».

На фоне определенного измельчания современного искусства настоящим праздником для Суворина стало посещение Третьяковки, знакомство с коллекционером И.И. Щукиным. Будучи приверженцем традиционного искусства, Суворин вовсе не был ретроградом и, подобно В.В. Стасову, умел (хотя и не всегда) оценить и новые явления в искусстве. Писал об искусстве страстно, заинтересованно, остроту его характеристик отмечал В.И. Немирович-Данченко. Однако нередко, не желая идти против мнений редакции, Суворин отходил в сторону, чтобы не навязывать свои взгляды, это приводило к тому, что в «Новом времени» появлялись статьи, вызывавшие недовольство общественности узостью взглядов, косностью, а старик Суворин, подавляя в себе юношескую запальчивость, запирался в кабинете.

По всей жизни Суворина прослеживается глубокий внутренний драматизм, но об этом мало кто знал. Все чаще и чаще им овладевала острая неудовлетворенность прожитыми годами. Так, в 1893 г. он с горечью размышлял: «Скоро 35 лет моей литературной деятельности. Писал, писал, писал и жизни не знал, и мало „ее чуял“».[408]408
  Там же. С. 24.


[Закрыть] Его особенно привлекали сильные духом личности, но, по мере того как уходили из жизни выдающиеся современники, тоска становилась его обычным состоянием: «Что было в душе правдивого, честного, горячего, – то выливалось в указанные формы; мысль и чувства сжимала цензура, сжимала то, что путем десятилетий накоплялось под давлением нашего режима».[409]409
  Там же. С. 25.


[Закрыть] Резкие, хлесткие оценки сильных мира сего становятся обычными для Суворина-литератора. Да и на обедах в его доме все чаще говорят о политических событиях – о закрытии университета, о стачках рабочих и студентов. Суворин остро ощущал нарастание глубоких противоречий в обществе, противостояние социальных слоев. Его неприятно поражали нападки на «Новое время» слева и справа, он ясно понимал сложность, неопределенность, противоречивость своей (и редакции) позиции, но измениться уже не мог – для этого нужно было бы стать борцом, но, вступив в 1870-е гг. на путь компромиссов, Суворин не мог повернуть назад. Его глубоко угнетали противоречия в своей жизни, которые, как он видел, все больше и больше совпадали с противоречиями российской жизни. Трудно становилось выдерживать конкуренцию с другими изданиями, устанавливать отношения с новыми, вступающими в жизнь литературными силами. Ощущение переходного времени, предчувствие грядущих катастроф свойственно Суворину на рубеже XIX–XX вв.: «Власть не чувствует под собою почвы, и она не стоит того, чтоб ее поддерживать».[410]410
  Там же. С. 197, 198.


[Закрыть] Особенно часто его упрекали в национализме и шовинизме, чему он не раз давал решительный отпор. Алексей Сергеевич был истинным патриотом и не скрывал своих чувств, все, что он делал, делал для России, и это во многом оправдывает подлинные и мнимые слабости этого незауряднейшего человека.

Даже в самые трудные времена издатель не терял оптимизма, неравнодушного отношения к действительности. Несмотря на старческие недуги, сохранял творческую активность, был в курсе всех событий общественной, политической, культурной жизни (как и положено многоопытному журналисту и газетчику). Встречи с множеством разных людей в последнее десятилетие жизни заметно скрашивали его жизнь. В 1890 г. у Суворина побывали Иоанн Кронштадтский, которого писатель охарактеризовал как «загадочную личность», сын Толстого – Лев Львович, живший в собственном доме на Тверской. Размышления о Льве Николаевиче привели Суворина к изумительной фразе: «Два царя у нас: Николай Второй и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии».[411]411
  Там же. С. 263.


[Закрыть] Это записано не в годы Первой русской революции, в пору особенно резких выступлений Толстого, а 29 мая 1901 года. Он сравнивал писателя с А.И. Герценом, которого чтил всю жизнь. Суворин отмечал народный характер гения Толстого, под влиянием бесед и переписки с ним написал пророческие слова: «Новое время настает, и оно себя покажет».

Во время своих последних приездов в Петербург Л.Н. Толстой и А.С. Суворин встречались у общих знакомых, говорили не только о литературе и искусстве (у них было много общего во взглядах на значение искусства в жизни человечества и отдельного человека), но и о социальных проблемах, о рабочем движении, к которому Суворин относился с пониманием и сочувствием. Он с насмешкой воспринимал всякие попытки пренебрежительно и с предубеждением взирать на Толстого. «Хеопсовой пирамидой» окрестил Суворин известного деятеля народничества Н.К. Михайловского, взирающего с высоты профессорского роста на Некрасова, Толстого и других великих писателей России, не укладывавшихся в «концепции». Не случайно одним из первых спектаклей на сцене суворинского театра была пьеса Толстого «Власть тьмы», чрезвычайно близкая Суворину.

Дружеские отношения литераторов, начавшиеся еще в 1860-х гг., со временем углублялись, они дорожили мнением друг друга. После переезда в Эртелев переулок Суворин и Толстой обменивались письмами – для Алексея Сергеевича было настоящим праздником, закрывшись в кабинете, читать эти письма, мысленно беседовать с Толстым, порой полемизировать. В 1889 г. (12 декабря) Толстой отмечал: «Получил письмо приятное от Суворина о „Крейцеровой сонате“…». Что же говорил ему Суворин? Он считал это произведение «величайшим и самым полезным», а в его хулителях (а их всегда было немало) видел «ложь и фарисейство». Однако, справедливости ради, придется сказать, что через несколько месяцев эмоциональный и увлекающийся Суворин уже критиковал повесть Толстого. Да и сам Толстой был таким же, нередко высказывая совершенно разные суждения об одних и тех же вещах. Необходимо также учитывать, что личный взгляд Алексея Сергеевича мог отличаться от того, что он высказывал на страницах «Нового времени», например в «Критических очерках» о той же повести (1890 г., №№ 5071, 5078, 5085). Быть может, еще интереснее его критический взгляд на «великосветский» роман «Анна Каренина», и здесь он не одинок – примерно так же оценили книгу и Салтыков-Щедрин, и Тургенев, так что говорить о каких-то придирках, зависти и прочем не приходится. Эти люди не приняли именно существо романа, позицию автора. Сложные литературные взаимосвязи были естественным явлением. Участвуя когда-то в выпуске сборника Л.Н. Толстого «Ясная Поляна», в других начинаниях, Суворин заслужил доверие писателя, высоко ценившего его вкус, дорожившего его мнением: «Крейцерову сонату» Суворин, с разрешения Толстого, читал в рукописи (!).