Текст книги "Рассказы и сказки для взрослых"

Покрутившись во дворе и не найдя для себя ничего интересного, они убрались. Я бросился одеваться. Катя попыталась, было, меня остановить, но я рявкнул на нее так, словно это она была виновна во всех моих неприятностях.

Найти их не составило большого труда. После недавнего дождя земля была мокрой, и след от колес их внедорожника сумел бы разглядеть даже слепой. Остановились они всего в нескольких кварталах от нашего дома. Машину, черный «Хаммер», они бросили у ворот. Еще две стояли во дворе. Из открытого окна слышался смех, крики, детский плач… Дом мне понравился. Железная дверь, на окнах всех этажей решетки…

Вернувшись домой, я взялся за изготовление коктейля Молотова. Катя предпочла меня не трогать, а мне тогда было не до нее.

Конечно, всю эту компанию можно было бы закидать и гранатами, но это была бы для них слишком легкая смерть.

Глубокой ночью, почти перед рассветом я вышел на тропу войны. Как я и предполагал, они и не подумали о том, чтобы выставить часовых. Надежно подперев дверь каким-то бревном, – я нашел его во дворе, – я поджег тряпки в бутылках и побросал их в окна, стараясь кидать так, чтобы пожар вспыхнул сразу в нескольких комнатах. Это было мое первое убийство в жизни, но никаких кошмаров, как обычно об этом пишут или показывают по ТВ, я не испытал. Я сделал то, что должен был сделать, и все, что я чувствовал тогда, было связано с горем утраты самого близкого существа во вселенной, каким стал для меня Бармаглот.

Вернувшись домой, я сел возле его тела и завыл. Я голосил, точно баба на похоронах. Я не заметил, как ко мне подошла Катя. Она села рядом, обняла меня, протянула чашку горячего чая, заставила выпить…

Не думаю, что я был совсем уж нелюдимым или необщительным человеком. Скорее наоборот. Я всегда легко знакомился, вступал в разговор, был интересным собеседником, умел понравиться женщинам… Но я не был и тем, кто стремится всегда быть с кем-то, только чтобы не остаться наедине с собой. От себя, в смысле от своего общества меня никогда не тошнило. Более того, едва я узнал, что есть такая вещь, как самодостаточность, именно она стала моей главной целью. И я сумел стать интересным для самого себя.

Нередко групповому убийству времени по предварительному сговору или без я предпочитал общество книг, фильмов или же просто медитировал или размышлял на какую-нибудь тему. Общался же я только тогда, когда общение могло принести либо удовольствие, либо пользу.

Поэтому исчезновение ближних не стало для меня такой уж непереносимой трагедией. А возможность бесплатно черпать духовные сокровища как из магазинов и библиотек, так и из частных коллекций, сделала меня неимоверно богатым человеком, по крайней мере, в собственных глазах.

Единственное, по чему я действительно скучал, была пара любимых ростовских ресторанов, где за вполне умеренные деньги можно было получить настоящее наслаждение от еды.

Если меня вполне устраивал простенький ДВД—плейер, и относительно нормальный телевизор, (я и в кинотеатре после их возрождения бывал каких-то пару раз), то Катя кино любила смотреть в кино. Поэтому мы, обшарив половину Ростова, обзавелись настоящим крутым проектором и восхитительной звуковой системой. Затем мы вынесли из будущего кинотеатра всю мебель, оставив там только удобный диван и небольшой стеклянный столик.

Я проходил мимо кинотеатра. Катя не закрыла дверь, и я механически туда заглянул. Я увидел картину из прошлого, тот погибший, «доопасный» мир. Катя сидела, забравшись с ногами на диван и обхватив колени руками (диван стоял так, что я видел ее сбоку). На столике стояла вазочка с каким-то десертом и чашка с горячим кофе. Катя с увлечением смотрела на экран, где похожий на Брюса Виллиса человек в очередной раз спасал Мир. Ничего не делая для этого, Катя наполняла комнату чем-то неуловимо домашним, спокойным, уютным, родным.

Одного короткого взгляда мне хватило, чтобы понять, как сильно мне этого не хватало. Осторожно, чтобы не развеять очарование момента, я приблизился к Кате. Я сел перед ней на пол и уткнулся лицом в ее теплые голени – на ней были бриджи до колен. Тепло ее тела наполнило меня тишиной, блаженством, благодатью… Я ни о чем не думал, ничего не боялся, ничего не хотел… Я словно парил в пространстве ее внутренней красоты. Мне стало так хорошо, что я заплакал. Слезы лились по щекам, я же боялся пошевелиться, чтобы их вытереть, чтобы, не дай бог, не спугнуть это накрывшее меня состояние. Катюша положила мне на голову руку, начала играть моими волосами, гладить меня по голове. Я слился с ней в одно целое, проник в самые потаенные уголки ее души, одновременно открыв для нее всего себя… По крайней мере так чувствовал я. Когда же ЭТО закончилось, я, переполняемый чувствами, поцеловал ее верхнюю часть ступни, сразу же за вырезом мокасина. Непривыкшая к подобным проявлениям чувств, она отдернула ногу.

– Что с тобой? – спросила она.

– Все хорошо, глупенькая, ты даже не представляешь, как все хорошо…

А буквально через минуту мы уже страстно срывали друг с друга одежды…

Так начался самый счастливый период моей жизни. Я был влюблен, влюблен до безумия, влюблен до патологического состояния счастья. Забыв обо всем, мы почти не вылезали из постели. Мы «Разговаривали» прикосновениями, поцелуями, взглядами. Слова сделались совершенно ненужными. Они были слишком блеклыми, слишком казенными, слишком неподходящими.

Мне нравилось заботиться о Кате, баловать ее, по возможности исполнять все ее желания и капризы. Я избавил ее от домашней работы. Сам убирал, сам готовил, сам стирал и гладил ее вещи. Я готов был целовать следы от ее обуви на земле, настолько мне было хорошо. Я был счастлив, как никогда. И в первую очередь потому, что она отвечала мне взаимностью. Правда, ее немного пугала бушующая во мне страсть.

Я всегда полагал, что главное мировое зло или лучше даже сказать Главное Мировое Зло – это не правительство, не террористы, не чума или холера, не войны и глобальные катастрофы, а наши родственники и соседи. Как часто я мечтал о том времени, когда в моей жизни больше не будет вопящих под окнами, словно их режут, детей; не будет врубающих на полную громкость по ночам музыку в своих авто недополовозрелых кретинов. Не будет гадящего в подъездах быдла; не будет бесноватых футбольных психов, устраивающих каждый раз после победы или поражения «нашей» сборной репетицию конца света! Признаюсь, когда Опасность уничтожила всех этих тварей, я вздохнул с облегчением. Но о том, что я обрету счастье после того, как основная масса людей перебьет друг друга, я и подумать не мог. И, тем не менее, скажи мне кто, что может все вернуть назад, и при этом я никогда не увижу Катю, я, не задумываясь, всадил бы в него пару обойм, а потом бы вбил в сердце осиновый кол и отрезал голову, чтобы точно наверняка…

– А тебе не приходила в голову мысль о ребенке? – спросила за чаем Катюша.

Этот обычный и вполне естественный для «того» времени вопрос заставил меня сначала подавиться, да так, что мой нос стал руслом настоящей чайной реки, а потом несколько секунд смотреть на нее выпученными глазами и по-рыбьи открывать и закрывать рот.

– Погоди. Надеюсь ты не?.. – спросил я, немного придя в себя. Мне было страшно не то, что представить, но даже произнести это слово вслух.

– Если ты об этом, то я не беременная, – обиделась на такую мою реакцию она.

– Катюша, милая, ты даже представить себе не можешь…

– Отчего же, – оборвала меня она, – ты просто не любишь детей, а заодно и меня. Можешь не бояться, я не стану тебя напрягать.

После этих слов она хотела встать из-за стола, но я не дал ей этого сделать. Схватив ее за руки, я…

– Пойми меня, Солнышко, ни я, ни ты, и никто другой не смогут помочь тебе с родами или абортом. Ты умрешь, умрешь вместе с ребенком, и я этого действительно боюсь. Ты не представляешь, как я боюсь потерять тебя! Ты – это все, весь мир, вся вселенная, вся моя жизнь…

Приближалась зима, и с каждым днем все острее вставал перед нами любимый вопрос Чернышевского. С одной стороны, наш дом был прекрасно приспособлен для комфортного проживания в любое время года. Достаточно было утеплить трубу, по которой мы качали воду из колодца и залить в отопление воду, и все, дом к зиме готов. Газа, около сотни баллонов стояли в гараже, должно было хватить с лихвой. С электричеством тоже не было проблем. Вот только зима – это всегда снег, а снег – это следы. Стоит выпасть снегу, и мы обречены сидеть дома до следующей метели или до оттепели. Радовало лишь то, что зимы в Ростове обычно слякотные, с частыми оттепелями и дождями. Вот только из каждого правила есть исключения, и по закону подлости…

Единственной альтернативой был переезд куда-нибудь в Тмутаракань, где и в лучшие времена вероятность встречи с двуногим существом сводилась к нулю. Уж там точно можно следить (в смысле оставлять следы), сколько душе угодно. Вот только вряд ли там можно обеспечить себя удобствами, да и с продуктами не все так просто. Не говоря уже о том, что зимой надо топить печь, вот только вряд ли кто успел перед смертью запастись углем или дровами. Опять же оставался тот самый закон подлости, согласно которому какую-то мразь обязательно занесло бы к нам на огонек.

Однажды, еще до знакомства с Катей я имел несчастье наблюдать за подобными отморозками. Дело было в парке имени Вити Черевичкина. Прямо на летней сцене трое отморозков развлекались, пытая и насилуя самыми неимоверными способами пожилую женщину. От страха, боли и унижений она кричала так, что от одного только ее крика можно было сойти сума. Тогда у меня была позиция, с которой все это было видно, как на ладони. У меня был автомат и дикое желание воздать этим тварям по заслугам. Но страх оказался сильней – у них могли быть приятели, которые, услышав выстрелы… Не имея сил уйти, я досмотрел до конца это представление, а потом долго ненавидел себя за проявленное малодушие. И нарвись на наши следы подобная гоп-компания…

В конце концов, зимовать мы остались дома…

Я готовил чай, когда Катя ворвалась на кухню.

– Там… Там что-то происходит! – взволнованно выпалила она. – Пойдем, ты должен это увидеть.

Она схватила меня за руку и потащила во двор, даже не дав толком одеться, и лишь принципиальная разница в весе, я весил около двух ее, позволила мне остановить ее в прихожей.

– Не суетись под клиентом, – сказал я.

– Пойдем, ты должен это увидеть! – настаивала она.

– Что?

– Не знаю, но это важно.

Я не стал рассуждать о том, что раз ей не ведомо «что», откуда она может знать, что это «важно». Вместо этого я сказал:

– Хорошо. Давай на это посмотрим, но только не со двора. Не хочу, чтобы мой скальп украсил чей-то пояс. Пойдем.

Сказав это, я отвел ее на чердак, где было буквально созданное для наблюдений за улицей вентиляционное окно. Вооружившись чем-то средним между подзорной трубой и телескопом, я принялся ждать, когда появится то, что так взволновало Катю.

Прошло не больше минуты, прежде чем я услышал нечто буквально выбившее меня из колеи. КТО—ТО ГОВОРИЛ В МЕГАФОН!!! Что именно они пытались сказать, я не разобрал. Но это было не важно. Важно было то, что кто-то разъезжал на специальной машине по улице и передавал через репродуктор обращение к немногим выжившим.

Минуты через три в поле зрения появилась машина. Она остановилась у дома напротив. Из нее вылез молодой парень с листком бумаги формата А-4 и тюбиком клея. Приклеив лист бумаги к воротам, он вернулся в машину, которая двинулась дальше, передавая через равные промежутки времени свое обращение к вероятно существующему народу.

Мне стоило большого труда в течение следующего часа удерживать Катю в доме. Она, подобно Александру Матросову, неудержимо рвалась грудью на амбразуру. Наконец, когда я решил, что никакая опасность нам не угрожает, мы вышли из дома.

На листке бумаги настолько крупными буквами, насколько позволял размер листа, было напечатано:

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ, КТО ПЕРЕЖИЛ ОБРУШИВШИЙСЯ НА НАС КОШМАР! ВСЕМ, КТО ВЫЖИЛ, КТО ОКАЗАЛСЯ СИЛЬНЕЙ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ!

ДОВОДИМ ДО ВАШЕГО СВЕДЕНИЯ, ЧТО ОПАСНОСТЬ ОТСТУПИЛА. БЕДА МИНОВАЛА, А УЧЕНЫЕ ИЗ БАРНАУЛЬСКОГО ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ЦЕНТРА СУМЕЛИ НАЙТИ НАДЕЖНОЕ И ЭФФЕКТИВНОЕ СРЕДСТВО ОТ ОБРУШИВШЕЙСЯ НА НАС БЕДЫ. МЫ СНОВА МОЖЕМ БЫТЬ ВМЕСТЕ! МОЖЕМ СТРОИТЬ НОВОЕ ОБЩЕСТВО! МОЖЕМ ВОЗРОЖДАТЬ ГОРОД! МОЖЕМ ЖИТЬ НОРМАЛЬНОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНЬЮ!

И МЫ УЖЕ ПРИСТУПИЛИ К ЭТОМУ! МЫ СТРОИМ НОВЫЙ МИР В ПОСЕЛКЕ «РАССВЕТ». МЫ ПРИГЛАШАЕМ ВСЕХ. ПРИХОДИТЕ! ПРИХОДИТЕ ВСЕ! У НАС ДЛЯ КАЖДОГО НАЙДЕТСЯ ДЕЛО, НАЙДЕТСЯ ДРУЖЕСКОЕ ПЛЕЧО И КРЫША НАД ГОЛОВОЙ! У НАС ЕСТЬ ВРАЧИ И МЕДИКАМЕНТЫ! И ОГРОМНЕЙШЕЕ ЖЕЛАНИЕ ВЕРНУТЬСЯ КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ К НОРМАЛЬНОЙ ЖИЗНИ.

Катюша обрадовалась как столкнувшийся с настоящим дедом Морозом ребенок. Она запрыгала на месте, захлопала в ладоши, а потом бросилась мне на шею, точно героиня советского кино, узнавшая о капитуляции Германии. По ее щекам текли слезы радости.

У меня же была реакция с точностью наоборот. Не то, чтобы я был неисправимым пессимистом, да и детство у меня было вполне ничего. Вот только, как показывала история, строительство нового мира зачастую оказывается более кровавым процессом, чем разрушение старого. Опасность отбросила нас на сколько то там веков назад, и перспектива окончить свои дни в каком-нибудь неосредневековом кошмаре мне совсем не улыбалась. К тому же идея «возрождения из пепла» наверняка была связана с идеей о буме рождаемости, а я совсем не хотел, чтобы Катю посадили на цепь и заставили непрерывно рожать, точно она муравьиная матка. И это не говоря обо всех этих «господу помолимся», от которых меня тошнит еще больше, чем от футбольных фанатов и возрожденного казачества.

Хотя вряд ли серьезно стоило опасаться религиозной диктатуры – самой страшной из диктатур. К счастью, Опасность свела такую возможность практически к нулю. Дело в том, что, когда все это началось, богомольцы всех мастей и рангов бросились в свои храмы, решив, что Конец Света, о котором они так долго говорили, наконец-то настал. Заперев себя в храмах, они тем самым принесли свою последнюю жертву богам.

– Ты псих! Ты чертов сумасшедший псих! – накинулась на меня Катя, так и не дослушав до конца мое устное сочинение на тему: «Почему у меня такая рожа». – Почему ты во всем видишь только плохое? Неужели не может быть такого… что мы выжили. Мы пережили Опасность, и теперь нашлись другие, такие же, как и мы, люди, которые просто хотят жить нормальной жизнью, хотят забыть о пережитом кошмаре, хотят…

– Катюша, иди домой, – оборвал я ее монолог.

– А ты?

– Пойду, посмотрю, что за Эдем они там строят…

В свое время я, борясь с растущим животом, исколесил на велосипеде всю округу, так что подкрасться к «Рассвету» с наветренной стороны мне не составило большого труда.

Давно я не видел такого количества людей. Их было за пятьдесят или даже за сто человек. Глядя на них, я, наверно, чувствовал себя так, как почувствовал бы Робинзон Крузо, перенесись он в мгновение ока со своего острова на какую-нибудь демонстрацию трудящихся в Пекине. Около двух недель я с утра до поздней ночи наблюдал за этими людьми, и то, что я видел, вполне подпадало под понятие нормальной жизни. Они много работали, восстанавливали поселок, готовились к весенней посевной, и так далее. Они не выглядели чрезмерно счастливыми, как безмозглые сектанты или слишком усталыми или грустными, как рабы. Их никто не охранял, никто не контролировал, никто не заставлял силой работать. Они выглядели совершенно нормально, естественно, натурально, и это вызывало у меня все большее недоверие. Возможно, Катя права, и я действительно стал психованным параноиком, боящимся даже собственной тени.

Не знаю, насколько бы растянулась моя разведка, если бы не случай или воля богов. По дороге в наблюдательный пункт я нос к носу столкнулся с женщиной чуть старше сорока лет на вид. Одна была одна, и еще больше растеряна, чем я. Придя в себя, я схватил автомат, передернул затвор и направил ствол в ее грудь.

– Заткнись! – как можно более свирепо рявкнул я, предупреждая ее крик.

Это подействовало.

– Хочешь жить? – спросил я. Вот уж точно глупейший вопрос.

Она испуганно закивала головой.

– Тогда делай, что я скажу, и все будет хорошо. Ты поняла?

– Что… Что… вам… нужно?.. – выдавила она из себя.

– Хочу задать тебе пару вопросов.

– Вы меня не убьете? – спросила она, посмотрев на меня полным мольбы, надежды и неверия взглядом.

– Двигай вперед, – приказал я, указав направление стволом автомата.

Я усадил ее в машину, отъехал на относительно безопасное расстояние от «Рассвета», после чего приступил к допросу.

– Рассказывай, – приказал я.

– Что рассказывать?

– Все. Кто вы такие. Откуда здесь взялись. Кто главный. Какому богу молитесь. И так далее. Только прежде, чем откроешь рот, посмотри внимательно на Станиславского, – сказал я, сунув ей под нос ствол автомата. – Учти. Свое излюбленное «не верю» будет говорить он. Только вряд ли тебе удастся обмануть его больше одного раза. Ты поняла?

Она согласно кивнула.

– Я превращаюсь в слух.

Она рассказала, что все они из разных мест. Всех их нашел и собрал некто Павел Михеич, ученый, долгое время сотрудничающий с Барнаульским исследовательским центром. После того, как Опасность миновала…

– А с чего вы взяли, что Опасность миновала? – перебил ее я на этом месте.

– Павел Михеич нам объяснял, но я не очень хорошо поняла. Вам лучше спросить у него.

– Вряд ли у меня это получится. Продолжай.

После того, как Опасность миновала, Павел Михеич сумел сколотить гигантскую по нынешним меркам коммуну. Живут они большим колхозом – иначе просто не выжить. Никакой идеологии. Никакой политики. Никакой обязательной религии. Личные отношения, вероисповедание и так далее – частное дело каждого жителя коммуны. Все отношения строятся на добровольной основе. Короче говоря, колхоз – дело добровольное, и каждый может покинуть его когда угодно, но самоубийц среди них нет.

– Да? А чего ж ты тогда шлялась одна без оружия и охраны?

– Мы не думали…

– А зря. Я не самый страшный отморозок на этой планете. И если вы не хотите, чтобы вас перерезали здесь, как кур, обеспечьте себе достойную охрану.

– Вы ведь меня не убьете? – спросила она, не веря в положительный ответ на этот вопрос.

– У вас действительно есть врачи? – спросил я вместо ответа.

– Да. И все необходимые медикаменты.

– Ладно, дорогу видишь? – спросил я, показывая на начавшую зарастать когда-то достаточно людную проселочную дорогу, по которой стада «КАМАЗов» возили тырсу из карьера, а военные гоняли солдат на стрельбище.

– Вы правда меня отпускаете?

– Хочешь, чтобы я передумал?

– Нет.

– Тогда идти. За час-другой доберешься. И старайся не попадаться кому-либо еще на глаза. Второй раз может и не повезти.

Оставив ее в полях, я бросился домой.

– Собирайся, – бросил я Кате, едва переступив порог дома.

– Что случилось? – испугалась она.

– Мы сматываемся.

– Скажи мне, что случилось.

– У меня был контакт с цивилизацией «Рассвета». У нас чуть больше часа. После нас начнут искать.

– Что ты наделал?

– Ничего.

– Ты никого не?..

– Задал несколько вопросов и отпустил. Иначе у нас было бы больше времени. Собирайся.

– Ты точно ничего такого не сделал?

– Ничего. Или мне поклясться на Библии?

– Тогда почему ты так боишься?

Потому. Знаешь, как англичане охотились на лис?

– Что ты им сделал?

– Ничего.

– Рассказывай, или я никуда не поеду.

Я рассказал.

– Ты точно ее не тронул?

– Ты мне не веришь?

– Тогда почему мы убегаем?

– Потому что не хочу быть преждевременно одомашненным или трагически убитым. Собирайся! – рявкнул я на нее.

Спустя сорок минут мы уже мчались по Московской трассе. В машине только самое необходимое. Позади покинутый рай. Впереди… Катя демонстративно со мной не разговаривала. Ну а мне было не до ее обид.

– Ну и куда мы едем? – снизошла она до разговора со мной.

– Не знаю.

– У моего деда была пасека. Небольшой дом в степи. Это недалеко от Орловки.

– Дорогу знаешь?

– Могу показать. Или пустишь за руль?

– Давай для начала остановимся пообедать. Я умираю, хочу жрать.

– А я не голодная.

– Ты же ничего не ела.

– Меня немного тошнит. Возможно, это от нервов.

– Ты уверена, что в порядке?

– На все сто.

Но она не была в порядке. Тошнота только усилилась. Начались боли в кишечнике. Поднялась температура. Когда я попытался прощупать низ ее живота, она закричала от боли.

– Прости, милая, но, похоже, у тебя аппендицит.

– Что?

– Поехали. У этих ребят есть врачи.

– Но мы…

– Тебя, по крайней мере, они спасут.

В этом я не сомневался. Зачем кому-то отказываться от молодой вполне здоровой женщины без каких-либо репродуктивных проблем. А если верить истории, то женщины всегда были желанной добычей, такой же, как оружие и драгоценности. Что же касательно моей судьбы, то (я сам не могу в это поверить) тогда я об этом не думал. Даже если мне было суждено потерять Катю для себя, это в любом случае было лучше, чем потерять ее вообще, да еще и таким нелепым способом.

Я резко развернул машину и помчал на полной скорости назад. Каждый раз, когда я ловил выбоину, Катя громко стонала. Ей становилось хуже на глазах. Несколько раз мы чудом вписались в поворот. А один раз чуть не перевернулись, когда какая-то тварь бросилась нам под колеса…

Они все же вняли моему совету. Перегородили дорогу парой грузовиков, выставили вооруженную охрану. В какой-то степени это облегчало мою задачу.

– Остановившись на безопасном расстоянии (продолжи я ехать, они наверняка бы открыли огонь), я вытащил Катю из машины. Ей было плохо, очень плохо.

– Я умираю… – не то спросила, не то сказала она.

– Нет, солнышко, здесь есть врачи. Они помогут. Они обязательно помогут…

Верил ли я в это? Не знаю. Во мне словно все отключилось. Только самое необходимое. Как тогда, когда я спасал свою жизнь.

– Ей нужен врач! – закричал я, боясь, что испуганные часовые откроют по нам огонь.

– Ей нужен врач!

Она не была тяжелой, но я… Я не был атлетом. По крайней мере, я был не настолько сильным, чтобы пронести ее весь путь. Вот только на отдых у нас времени не было. Говорят, в состоянии шока человек способен на все. Я бежал, а сам боялся упасть, боялся, что руки мои не справятся, что я…

Я так и не заметил, что мое зрение переключилось на черно-белое изображение. Не понял, что вижу только узкое пятно перед собой. Не понял, что мой слух перестал воспринимать что-либо вообще. Я даже не заметил, как ко мне подбежали люди, и им фактически силой пришлось вырывать ее у меня из рук.

– Помогите ей, пожалуйста помогите… – повторял я, не видя тех, к кому обращался.

Потом, когда что-то во мне осознало, что Катя уже больше не у меня на руках, резервные механизмы отключились, и я, теряя сознание, рухнул на грязный холодный асфальт… Последней была мысль о том, что похожую сцену я видел когда-то в кино.