Текст книги "Рассказы и сказки для взрослых"

– Не знаю, скорее всего. У Джонни была большая вечеринка в честь окончания гриппа. Народу навалило, как на футбол. А сегодня все оказались в больнице. Понос, рвота… И что самое интересное, ни одного из тех, кто переболел гриппом. И опять никакой реакции на лечение. Как сговорились.

– Ассоциация независимых вирусов. Что-то вроде НАТО или Европейского союза, – сострил я.

– Ничего, док, изучишь, напишешь диссертацию, получишь Нобелевку, станешь известным, а в медицинской энциклопедии появится что-то вроде поноса Ллойда, – вставил Эдди. Он принес нам выпивку.

– Вам все шуточки, – вздохнул доктор, – а у меня этот грипп из головы не выходит.

– А кому сейчас легко? Посмотри, как над девочками измываются, – полковник сунул под нос доктору фотографию очередной красотки в неестественной позе. – Это не эротика, а пособие для продвинутых йогов. Вот вы здесь народ интеллигентный, может, объясните старому солдафону, для чего так девчонок выкручивать?

– Такова суть фотоискусства, Полковник. У них это называется профессионализмом, – ответил я.

– Я понимаю профессионализм, когда фотограф увидел, поймал, что называется, в объектив и донес до зрителей, а здесь макраме из красоток. Только дустом не посыпали.

Слово «заговор» вползало в нашу жизнь подобно собаке, которую мало того, что согнали с любимого дивана так еще и выгнали из комнаты ни за что ни про что. «Место», – говорит хозяин, как бы проводя магическую черту, вход за которую теперь запрещен. И вот бедная псина лежит за дверью, смотрит грустными, преданными глазами, вздыхает, и все это с такой безысходностью, словно от места на диване зависит сама жизнь пса. А хозяева смотрят телевизор, читают журналы или книги, развлекают гостей. Жизнь идет полным ходом, и только собака, самый верный, а зачастую и единственный друг остается за бортом. Собаку никто не замечает. А чары тем временем тают, и вот как бы невзначай собака кладет лапу, нос или хвост по ту сторону запретной черты и смотрит на хозяев, как могут смотреть только раскаивающиеся в очередной раз алкоголики или профессиональные попрошайки, и стоит хозяину прикрикнуть… Но этот маневр редко когда привлекает внимание, а псина тем временем практически пересекает черту. И не успеет хозяин моргнуть глазом, как пес вновь уже на диване, причем он настолько гармонично вписан в обстановку, что у хозяина даже не возникнет желание его нагнать.

Первые разговоры о злом умысле начались после того, как в один день заболели все прихожане церкви, разумеется, кроме тех, кто раньше переболел загадочной инфекцией. У некоторых уже в церкви появились первые симптомы болезни, на этот раз жар, зуд и мелкая красная сыпь, а вечером того же дня в больницу позвонили во главе со священником практически все, кто заглянул в этот день в божий храм. К утру, правда, все уже были почти здоровы, поэтому никто не заговорил ни о диверсии, ни о теракте, ни о каком-либо другом серьезном явлении. Больше говорили о хулиганстве или чьей-то злой штуке.

Но когда на улице появились старик Хендрикс со своей супругой, разгуливающие под ручку… И дело даже не в том, что у Хендрикса была последняя стадия рака, и несколько дней он не вставал с постели… История знает случаи чудесного исцеления. Но чтобы вот так – под ручку со своей женой! Таких чудес не бывает. Супруги Хендриксы ненавидели друг друга самой глубокой и искренней ненавистью, которая только возможна между людьми вот уже более десяти лет. Поговаривали даже, что это она наколдовала ему рак, за что была проклята им самыми страшными проклятиями. И после всего этого они прогуливаются под ручку! Такое могло быть только делом нечистого, но, с другой стороны, Нечистый не мог отравить прихожан, ибо храм Господень есть недоступная для него территория. И было ли это отравлением? Или это чудо? Благодать Божья? Кто же откажется пару дней почесаться, чтобы в результате избавиться от всех болезней и обрести мир и благодать?! Так рассуждали люди. Все разговоры теперь только и были, что о загадочной болезни.

– Да я своими глазами видела, вот тебе истинный крест! – говорила тетушка Ася своей соседке.

– Не может быть!

– Богом клянусь! Я сама ни за что не поверила бы, если бы не видела все вот этими глазами. Идут, под ручку, Шера с Машерой. Он бодрый, порозовевший, помнишь же, каким был. Она ласковая, заботливая, тьфу! Травить же его пыталась. Весь остров об этом знает. Да у него рыло тоже в пушку, поэтому полицию и не вызвал.

– Дева Мария! – перекрестилась соседка.

– Все разное говорят. Одни говорят, что от лукавого, другие возражают, что не мог лукавый через церковь.

– Тогда – это дело рук правительства. Помяни мое слово. Эти ни бога, ни черта не боятся, Христа на них нет.

Еще больше настораживало, что переболевшие стали какими-то… другими. Они не походили на самих себя.

Наш столик в заведении Эдди превратился в штаб кухонного сопротивления. Мы понятия не имели, с чем имеем дело. Факты, как мы их ни раскладывали, продолжали оставаться рядом событий, попросту не укладывающихся в голове. Мы не были в состоянии оценить происходящее даже с банальной позиции «хорошо или плохо». Почему же мы воспринимали все происходящее, как некий зловещий знак? Что это было? Предчувствие, бунтарский дух или простой страх перед всем новым и непонятным?

– Итак, – рассуждал Полковник, ставший автоматически лидером движения сопротивления, – некто приезжает на остров и заражает всех неизвестной инфекцией. Но зачем? С какой целью он это делает? Сначала грипп, затем понос, затем какая-то детская болезнь, а в результате вообще какие-то библейские чтения. Мир, дружба, жвачка и прочая хренотень. Лично я ничего не понимаю.

– А вы с этим дядей Сэмом не беседовали? – спросил Эдди.

– Он исчез. Испарился, что, уверяю вас, не составило для него большого труда. Я тут навел кое-какие справки. Дядя Сэм – фигура еще та. Джеймс Бонд. Работал над жутко засекреченным космическим проектом. Что-то там у них не заладилось, и проект свернули вместе со всеми участниками. Дядя Сэм, пожалуй, единственный, кому удалось выжить.

Ай да Полковник! Когда? Когда он все успевает? В участке почти не появляется, спит до обеда. Вечера проводит с нами. Однако на острове тишина и порядок, хотя никто, конечно, не пытался поставить это в заслугу Полковнику. А зря. Его видимое бездействие было особой формой владения ситуацией. Вот и сейчас, практически не выходя из бара, он сумел заполучить сведения…

– А мне престарелая Марта рассказала вчера, что это правительственные штучки. Нечто вроде зомбирования. Любящий себя и свое правительство народ. Всеобщее бесплатное счастье, – сообщил доктор.

Полковник помрачнел и сказал:

– Мне кажется, произошла утечка. Они изучали что-то найденное в глубинах космоса. Максимальная секретность, максимальная охрана. И в один прекрасный момент уничтожается все: Люди, техника, оборудование. Все стирается с лица земли.

– Вторжение? – вырвалось у меня.

– Ох уж эти писатели. Напридумывают – и сами верят, – съязвил доктор.

– Ну, о вторжении говорить рано, – продолжил Полковник, – но что-то такое они подхватили. Я думаю, они заразились там чем-то настолько страшным, что от них постарались избавиться самым радикальным способом. Это, кстати, объясняет растерянность нашего доктора.

– Не совсем. Отсутствие реакции на лечебное воздействие – да, но все остальное… Грипп, понос, сыпь… Не серьезно как-то. Стоило из-за этого бороться? – спросил я.

– А вам не кажется, что это маскировка? Своеобразный способ сбить нас с толку? Ведь начнись здесь эпидемия, нас тут же закроют, а вероятней всего, уронят пару ядерных ракет для гарантии, и все. А так – ерунда, никто и не хватится, а если хватятся, то будет уже слишком поздно, – выдал Эдди.

– Но в этом случае…

– Разумный вирус. Идеальная форма вторжения, – перебил я доктора.

– Фантастический боевик. Стивен Спилберг и сотоварищи, – съязвил он в отместку.

– Очень может быть. Изменение нас, превращение в себе подобных или в себе угодных. Отсюда чудесные исцеления и всеобщий мир, – подытожил полковник.

– Чушь какая-то, – отмахнулся от этого вывода доктор.

– Да, но это единственная гипотеза, способная хоть что-то объяснить. Давайте еще раз посмотрим на факты: Некто приезжает на остров, затем все его окружение заболевает гриппом, назовем это так. Затем заболевают друзья и знакомые его окружения, и так далее, по принципу расходящихся кругов, центром которых является Дядя Сэм. Зачем ему так светиться? У меня есть только одно объяснение. Он приехал, будучи носителем вируса. Причем весьма особенного вируса. До этого он работал над секретным космическим проектом, который очень быстро свернули, уничтожив все, что можно. Причина заражения, я думаю, вполне понятна. Далее, по характеру болезни можно сказать, что вирус действует согласно определенной стратегии, что позволяет нам думать…

– Господин капитан, господин капитан! – в бар ворвался перепуганный насмерть полицейский.

– Что случилось, Родис?

– Туман, сэр!

– Что?

– Туман!

Мы выбежали из бара. Зрелище было великолепным. С вершины горы на нас опускался плотный серо-желтый туман, пожирающий все на своем пути. В этой картине действительно было нечто апокалипсическое, нечто сводящее с ума и сеющее панику.

– Нашли, – прошептал доктор.

– Что? – не понял я.

– Способ распространения. После этого тумана на острове не останется никого, кроме них.

– И что, никаких средств?

– Защитные костюмы, но здесь…

– Есть! Бежим!

Мы кинулись вслед за Эдди в подвал. Там он извлек на свет несколько прекрасных водолазных костюмов, готовых к применению.

– На какое—то время нам хватит, а там…

– А там посмотрим, – закончил фразу полковник.

Время… Оно подобно престарелому богачу-садисту, изводящему своих домочадцев постоянными придирками под угрозой лишения их наследства. Оно как врач, полицейский или пожарный. Когда оно необходимо, как воздух, его никогда нет, когда же не знаешь, что с ним делать, оно еле ползет, заставляя тебя метаться из угла в угол. Если в мире и есть абсолютное зло, то имя ему время.

Мы сидели в конспиративной пещере Эдди и ждали. С момента появления тумана прошло всего несколько часов, но за это время мир, по крайней мере, наш мир перевернулся с ног на голову. Человечество исчезло в тумане, уступив свое место неведомым чужакам. Нас спасло оборудование для подводного плавания, которое мы не хотели снимать до последнего, и только под угрозой смерти от удушья мы смогли заставить себя глотнуть свежего воздуха. Обошлось. Туман кончился. На улицах было пусто, и нам не составило труда улизнуть из подвала, прихватив с собой несколько автоматов. Эдди держал их у себя на всякий случай. Мы свободно покинули город и оказались в небольшой пещере, о существовании которой, по словам Эдди, не знал никто. Там были патроны, аптечка, запас продовольствия и море пресной воды. Еще там были матрасы. Они показались нам верхом роскоши.

Мы молча смотрели на часы, медитировали на застывшие стрелки. Никто не хотел говорить. Все боялись произнести хоть слово, боялись начать разговор, боялись слов… Эдди сказал, что недалеко у него спрятана лодка и вышел в темноту. Казалось, его не было целую вечность. Несмотря на то, что он никогда не расставался с мобильным, как и Полковник, которому по долгу службы телефон был необходим, мы не решались звонить.

– Черт, они нашли способ, – нарушил молчание доктор.

– Ты о чем? – не понял я.

– Способ распространения. Раньше приходилось что-то делать, чтобы заражать людей вирусом, но после тумана…

– Похоже, мы единственная их проблема.

– Да какая мы проблема! Трое до чертиков напуганных бабников. Мы даже не вопрос. Это только в кино одиночка может спасти Мир.

– Да, но мы можем позвонить, куда следует.

– И на нас с чистой совестью уронят парочку ракет, чтобы было наверняка.

– Да, но вирус вот-вот выберется на свободу, если еще не выбрался.

– Вирус да, а мы нет, поэтому разбомбят нас, как самых умных.

– И что мы будем делать?

– У тебя есть предложение?

– Нет, но…

– Тогда помолчи, пожалуйста.

Не знаю, возможно, мы говорили совсем о других вещах, другими словами, в других выражениях, тогда я был в состоянии, близком к обмороку. Я с трудом понимал, что происходит, и чего нам ждать потом. Я готов был хоть вечно сидеть в этой пещере, только бы не… Я хотел жить, быть самим собой, выпивать, знакомиться с девочками, иногда ненадолго влюбляться, есть спать, ходить в туалет. Все эти незатейливые вещи внезапно приобрели глубинный смысл, стали важными сами по себе, каждая мелочь, каждая секунда жизни.

Мне вдруг стало смешно. Я вспомнил все эти фильмы об инопланетном вторжении, и как люди, оказавшиеся в нашей ситуации, готовы были пожертвовать всем, ради спасения человечества, даже собственной жизнью. Тогда я воспринимал это как нечто естественное и само собой разумеющееся. Когда же дошло до дела, я понял, что готов на все ради спасения человечества с тем только условием, что в списке спасенных должно содержаться мое имя. Насколько я понимаю, остальные придерживались такого же мнения.

– Ты чего? – Полковник готов был дать мне хорошего тумака, как проверенное средство против истерики.

– Я тут подумал о человечестве.

Полковник с доктором посмотрели на меня с таким видом, будто спрашивали, не нуждаюсь ли я в более серьезной психиатрической помощи.

– Да нет, я тут вспомнил, как герои кино жертвовали собой ради спасения человечества.

– Да, в кино это выглядело красиво, – пробурчал Доктор.

– Ну и кто здесь хочет пожертвовать собой? – спросил вдруг Полковник, глядя то на меня, то на доктора.

– Лично я выбираю жизнь. Человечество, человечеством, а мне моя шкура милее, по крайней мере, до тех пор, пока я – это я. Оставим патриотизм для кино и книг. Пусть другие вдохновляют художников, я же выбираю вино и девочек.

– А тошно не станет? – спросил меня Полковник.

– Проблююсь. Тошнота – это признак жизни.

– Существования, мой друг, существования, – включился в разговор доктор. – Жизнь – это нечто иное, подразумевающее возможность смотреть себе в глаза, хотя мы немного помучаемся и придем к выводу, что это был единственный выход, единственный, черт бы его побрал, выход. Подлость всегда найдет, как себя оправдать.

– А ты хочешь грудью на пулеметы? Вперед, только своей. А мне пусть будет стыдно. Я не собираюсь идти на дно с тонущим кораблем или стреляться из-за куска тряпки. Мне плевать на символизм, как и на судьбу Мира, который меня интересует исключительно, как место для моего сносного существования.

– Наверняка у них есть запасной вариант, – Полковник говорил тихо, спокойно, как будто рассуждал о чем-то вполне естественном, каждодневном, бытовом. – Тем более что Дядя Сэм прибыл к нам уже больным, так что, хотите вы того, или нет, но погибать вместе с островом, по меньшей мере, глупо.

– И что ты предлагаешь?

– Ничего. Ждать. Взять себя в руки и ждать, а не распускаться, как…

Телефонный звонок был, как сигнал иерихонской трубы.

– Эдди? – рявкнул Полковник в трубку.

– А чей ты еще ждешь звонок? Как вы там?

– Твою мать! И он еще спрашивает! Лодка на месте?

– Знаешь, Полковник, кое-что изменилось.

– Проклятие!

– Не горячись. Это не то, что мы думали…

– Вот, блядь!

– Выслушай меня. Это не так уж и плохо. Это…

– Послушай ты меня! Если мы почувствуем опасность, мы вызовем огонь на себя. Мне достаточно нажать одну кнопку, чтобы дружки Дяди Сэма разнесли этот остров ко всем чертям!

– Полковник, не делай глупости!

– Тогда дай нам покинуть остров.

– Это невозможно. Тогда мы все погибнем, а вы будете жрать гамбургеры с чувством выполненного долга.

– Хорошо. Что предлагаешь ты?

– Вас никто не будет принуждать. Поживите, осмотритесь, это не то, что вы думали… Мы никого не принуждаем и никого не захватываем… Это приглашение… Подумайте, Полковник. Номер телефона ты знаешь.

И вот мы сидим и тупо смотрим на стрелки часов. Что дальше? Средств защиты у нас нет. Звонить на материк мы не будем, это уж точно. И что? Даже если он говорит правду, что тогда? Нас оставят как представителей когда-то живущего вида, позволят и дальше пить, гулять, будут подсаживать самочек для разведения, станут возить по другим зоопаркам планеты, обмениваться коллекциями? Будут пугать нами детей, а школьные учителя на уроках биологии будут говорить, что эти млекопитающие считали себя разумными? Интересно, удобные у них клетки? С другой стороны, героическая смерть во спасение человечества, вечная память и прочая ерунда. Возведут нам памятник, на который будут гадить голуби, писать собачки, а представители подростической молодежи будут писать краской матерные слова. А вдруг вместо клеток со всеми удобствами нам уготована участь павловских собак? Еще тот садист был. Тоже ведь из соображений высшей гуманности…

«Привет, компания.

Надеюсь, Полковник, ты прочтешь записку остальным членам клуба. И так, привет, компания. Теперь я знаю, что такое хэппи-энд. Это вовремя пущенные титры. Иначе разборки, склоки, быт. Герои перестают быть героями и, в лучшем случае, отращивают животы и ходят в грязных майках по комнате, громко портят воздух, а временами ведут себя совсем уже по-скотски. В худшем случае они превращаются в злодеев, попадают в тюрьму или в психиатрическую лечебницу, а женщины, ради которых они рисковали всем, становятся стервами и изменяют им с лучшими друзьями. Хэппи-энд – это начало Большого Дерьма, если не пустить чертовы титры.

Они ушли. Посмотрели на нас и ушли. И дело здесь совсем не в вас. Никогда еще три придурка, в самом хорошем смысле этого слова, трясущиеся от страха в пещере… Ну, вы меня поняли. К тому же, Полковник, извини, но ты не умеешь блефовать.

Вам повезло и не повезло одновременно. Вы в самых смелых фантазиях не сможете себе представить, что это было такое. Абсолютное единение со всей галактикой. И этот механизм заложен в нас. Вирус только включал нужную систему. Это было приглашение, а не вторжение. Приглашение в царство Божье, благодать, прорыв в абсолютную хрень!

Но они подавились, поперхнулись нашей с вами человеческой сутью, получили несварение и ушли, а мы… Мы лишились крыльев и рухнули носом в дерьмо, именуемое человеком, как он есть сегодня. И если раньше я чувствовал себя достаточно уютно в человеческой шкуре, хотя дело не в шкуре, к шкуре у меня претензий нет, то теперь я больше не могу переносить собственную вонь. Я ухожу в хэппи-энд, а вы выпейте за меня.

Навсегда теперь ваш Эдди».

На похоронах были только мы и священник, который, невзирая на позицию церкви по отношению к самоубийцам, не только согласился сделать все, как положено, но и принял активное участие в организации похорон. Несмотря на теплую погоду, мне казалось, что идет снег, мертвый холодный снег. Остров был мертв, если не физически, то, по крайней мере… Мы превратились в трупы, в ходящие, говорящие трупы, как в фильмах ужаса, и если одни пережили бесконечный дар с последующей бесконечной потерей, то другие, такие, как мы, находились под гнетом всеобщего настроения.

– Он разнес себе мозги, – повторял в который раз Полковник. – Побрился, надел парадный костюм и пустил себе пулю в рот…

Мы сидели в заведении Эдди. Единственные посетители закрытого заведения.

– Мы все умерли еще до рождения, – вступил в разговор священник, – мы слепы, глухи, бессердечны. Мы все мертвы, но только мы не знали этого, как не узнали бы никогда, если бы не… Искра жизни была как свет фар в кромешной тьме. Яркая вспышка и еще большая тьма. А Эдди… Он не смог себе врать.

– Выпьем за упокой его души, – предложил Полковник.

Мы выпили, не закусывая, как воду, и священник заговорил вновь.

– История повторяется, история повторяется каждый раз, и мы каждый раз падаем на одном и том же месте. История ничему не учит, история шутит, подшучивает, смеется над нашей глупостью. Все, как и две тысячи лет назад. Он посылает нам спасение, а мы… мы воспринимаем его, как проклятие, мы сопротивляемся, стараемся его уничтожить, распять, зашить ему рот, чтобы потом со спокойным сердцем творить свои гаденькие безобразия, прикрываясь его волей. Две тысячи лет мы умаляли его вернуться, а когда он пришел, мы оказались слепы и глухи. Мы просрали свое спасение! Как просираем жизни, изо дня в день, изо дня в день. С чего мы взяли, что он должен быть человеком? Христос – это спасение, но мы ждем волосатого парня, который ходил бы по морю и исцелял больных.

– Больные, кстати, исцелились, – заметил доктор.

Святой отец говорил жадно, именно жадно, словно пытался высказаться на много лет вперед. Кто бы мог тогда подумать, что буквально через несколько дней… Они заперлись в церкви, практически все прихожане, запустили бомбу с часовым механизмом и приняли яд. Это был самый величественный погребальный костер из всех, что я видел. Страшный в своем величии. Теперь я знаю смысл этих слов.

Такое нельзя уже было замять, но мы все списали на сектантство. Мы словно сговорились никогда не произносить слово «вторжение». Комиссия тоже не хотела копать глубоко, и после быстрого формального расследования, она убралась на материк, прихватив с собой Полковника. Странно, но дурная слава привлекла к нам внимание общественности, и народ валом повалил на остров. Мощный паром, отели, парк вместо джунглей… Таким было ближайшее будущее острова, сейчас же здесь вовсю трудились бригады строителей. Цены на землю взлетели в десятки раз. А на днях открыли заведение Эдди. Там я и встретил доктора в первый раз с тех самых похорон, когда…

Он постарел, осунулся. На нем была несвежая рубашка, а лицо давно мечтало о бритве.

– Плевать, – так ответил он на все вопросы о его делах.

Мы взяли бутылку бренди, и выпили ее практически в полном молчании, и только когда доктор окончательно захмелел, его прорвало:

– Знаешь, почему погибли Иисус, Мансур, Кришна? Мы подсознательно ненавидим себя, ненавидим себя такими, какие мы есть, и стоит кому—то стать лучше… Пока Иисус был живым, он был человеком, простым обычным человеком, каким мог быть каждый из нас. Это укор, удар в самое больное место, в наши святая святых. Его убили, чтобы превратить в бога. Конечно, только бог может быть таким, но никак не человек, никак не один из нас. Ведь если каждый может быть на его месте, каждый может быть богом, то почему мы то, чем являемся сейчас? Почему какой-то вирус может запустить заложенный в нас механизм, а история говорит о том, что были люди, и не так уж и мало, которые смогли запустить его сами, навсегда, на веки вечные, то почему мы такое дерьмо? Если каждый из нас бог, то почему мы такое дерьмо?

Он прокричал все это мне в лицо, а потом заплакал, как ребенок…

– Ваш кофе, и… – парнишка мялся, не зная, как мне сказать.

– Что—то случилось?

– Доктор… его только что нашли… передозировка.