Текст книги "Александрийский Мусей от Птолемеев до Октавиана Августа"

 
Вскормленник Атарнея не видит более полдневных лучей
Не за это ли ждёт его песнь
И бессмертие
От Муз, дочерей Мнемосины,
Которые во имя Зевса Гостеприимца
Возвеличат дар незыблемой его дружбы.
 

(Diog. Laert., V, 1, 8. Перевод М. Л. Гаспарова).

В 343/342 годах в Афинах не утихали политические страсти. Два знаменитых оратора, Демосфен и Эсхин, соревновались в красноречии, первый – обвиняя оппонента в предательстве афинского государства за позорный и унизительный мир с Филиппом II Македонским, отдавший тому власть над Средней Грецией. Второй – отводя обвинения и объясняя тяжёлые условия мира фатальными обстоятельствами и стремлением избежать худшего. Хотя Эсхин сумел оправдаться, в городе преобладали антимакедонские настроения. Даже спустя год Демосфен, в речи против Филиппа, напомнит афинянам, имея в виду Гермия, как был схвачен и увезён сообщник македонского царя в его преступных замыслах (Demosth. X, 32). Прежняя близость семьи Аристотеля к македонскому двору не могла в этих условиях пойти философу на пользу. Но и отличавшийся промакедонскими симпатиями девяностолетний Исократ вроде бы также отнесся к Аристотелю весьма недружелюбно. Гипотеза о пребывании Аристотеля в Афинах в 343/342 годах строится на одном не очень ясном фрагменте XII речи Исократа (Orat. XII, 18–24 (236d-238a)), сочинённой и, как обычно, распространённой им в списках как раз в это время. Там с горечью говорится о трёх или четырёх «стаднопасущихся» (подразумевается – невежественных) софистах (τρεις ή τέτταρες των άγελαίων σοφιστών), упражняющихся в Ликее. При этом в Ликее учат неправильно, подразумевается – не так, как учит Исократ. А один из них «более наглый, чем остальные» пытался оклеветать Исократа. Имена не называются, но чувствуется, что Исократ раздражён тем, что уроки его школы не пошли на пользу софистам, занимающимся в Ликее пустословием. Альфред Герке[157]157
  Gercke Α. Aristoteles // RE Bd. II (1) (1895). Sp. 1014–1015.


[Закрыть] предположил, что речь идёт о четырёх кружках под началом учителей красноречия, когда-то слушавших Исократа, а теперь сделавшихся его соперниками. Три кружка возглавляли, соответственно, Аристотель, Ксенократ, Феофраст. Предполагаемый глава четвёртого кружка – поэт и оратор Теодект (Феодект), также бывший ученик Исократа и Платона. Согласно этой гипотезе получается, что к 343/342 гг. относится первая попытка Аристотеля обосноваться в Ликее. Так или иначе, пребывание в Афинах на этот раз было непродолжительным. Около 342 года Аристотель направляется в Македонию для обучения наследника престола Александра.

Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах Аристотель получил это почётное приглашение. Цитируемое Авлом Геллием письмо, якобы посланное Филиппом II Аристотелю сразу после рождения Александра в 356 году, где царь высказывает пожелание видеть Аристотеля при своём дворе в качестве будущего воспитателя сына, с припиской «…я благодарю богов не только за то, что он родился, но и за то, что он родился при твоей жизни» (Aul. Gell. Noct. Att., IX, 3, 4–6) – единодушно признаётся поддельным, поскольку в 356 году Аристотель был слишком молод, для того чтобы быть знаменитым. Скорее всего, переписка или переговоры с философом начались на Лесбосе, в Митилене. Но, поскольку в замыслы Филиппа входило подчинение руками Гермия и других заговорщиков Малой Азии, очевидно, что приезд Аристотеля ко двору предполагался после того, как будет осуществлён победоносный Blitzkrieg с персами. Разоблачение заговора спутало далеко идущие планы. О взятии Гермия под стражу Аристотель, несомненно, узнал раньше Филиппа, так как Митилену и Атарней разделял лишь узкий пролив, который можно было легко преодолеть за сутки на простой парусной лодке. А разведчикам македонского царя надо было скакать с донесением через всю Троаду, и далее, переправившись через Геллеспонт, через всю Фракию. Или же несколько дней плыть на корабле до ближайшей североэгейской гавани. Поэтому, очевидно, что приглашение (или подтверждение прежнего приглашения) Аристотель получил в Афинах. Если его отъезд из Митилены приходился на 343 год, оно могло быть вручено македонским послом Пифоном, прибывшим тогда в город для ведения закончившихся безрезультатно переговоров о возможном смягчении условий тяжёлого для афинян мирного соглашения 346 года.

Возвеличивание роли Аристотеля в судьбе Александра Македонского объясняется не только подспудным желанием объединить биографии двух великих современников, даже при нехватке фактов. Оно неизбежно следовало и за начавшимся уже при жизни македонского царя превращением его в героя и бога. Апофеоз, поначалу принятый далеко не всеми греками, тем не менее, закончившийся всеобщим поклонением царственным останкам в Александрии Египетской, распространение легенд о сверхъестественных явлениях, сопровождавших рождение Александра, его детство и его Восточный поход, неизбежно обращали массовое сознание к древним мифическим архетипам. Но если для Александра таковыми сделались Дионис и Ахиллес, личины их воспитателей – бога Силена и кентавра Хирона не вполне подходили для Аристотеля. Поэтому процесс мифологизации в данном случае завершился портретом мудрейшего старца (хотя Аристотелю было лишь чуть больше сорока лет), не только учителя, но наставника, советчика и друга царя. Подобные же мифические черты проявятся в посмертном образе Деметрия Фалерского: согласно «Письму Аристея», написанному около 200 года до Р. X., создатель Александрийской Библиотеки и первый предстоятель My сея оказывается главным мудрецом и советчиком при египетском царе, причём – при Птолемее II Филадельфе, отправившем Деметрия в ссылку, а не при Птолемее I Сотере, которому афинский изгнанник служил на самом деле (Arist. Ad Philocr., 10–14).

В действительности Аристотель, встретившийся с Александром, когда наследнику было четырнадцать лет, не мог быть его воспитателем. Эту роль уже успешно выполнили приставленные к нему с детства родственник матери Леонид, «муж сурового нрава» и акарнанец Лисимах, «не отличавшийся утончённостью», но прививший ученику любовь к гомеровскому эпосу (Plut. Alex., 5). Грамматике Александра учил киник Филиск (Suid. s. ν. Φιλίσκος). Имена ещё нескольких учителей грамматики и музыки называет такой не вполне надёжный источник, как Псевдо-Каллисфен (Pseud.-Callisth, I, 13, fol. 191b-192a)[158]158
  Наиболее полный список возможных учителей Александра Македонского до Аристотеля с указанием источников см.: Шифман И. Ш. Александр Македонский. – Л., 1988. С. 17.


[Закрыть]. Наконец, не исключено участие в воспитании наследника историка Феопомпа, некогда, в детстве, эмигрировавшего с родителями с Хиоса в Афины, и знакомого Аристотелю ещё с юных лет, когда они вместе посещали уроки риторики Исократа. После кончины Филиппа II он создаст объёмистый труд в 58 книгах под названием «Филиппика», где опишет события от 362 по 336 годы. Обилие приводимых там сведений личного характера, согласно сохранившимся цитатам, не всегда рисующим Филиппа Македонского в положительном ключе, говорят о том, что Феопомп какое-то время находился при царском дворе и был свидетелем событий. В годы Восточного похода Феопомп будет состоять в переписке с Александром Великим, а в конце жизни найдёт прибежище в Египте у Птолемея I. Который примет его неохотно, но, всё-таки, не откажет в крове, что объяснимо, если предположить их прежнее, хотя бы кратковременное общение в Миезе. Ведь там учили не одного Александра, но вместе с наследником лекции именитых учёных слушали более десятка его сверстников из семей македонских аристократов. Среди них те, кто станут ближайшими сподвижниками царя. Кроме Птолемея Лага, это будут Неарх, Гарпал, Гефестион и другие. К ним, в качестве однокашника, Аристотель «пристроил» своего воспитанника Никанора.

И Аристотель приехал в Македонию не один, но в сопровождении членов семьи, а также участников сложившегося в Ассе, Митилене и Афинах «хора». За ним последовали Феофраст, и возможно – вышеупомянутый Теодект, поскольку Александр Македонский в 334 году, в Малой Азии, воздавая почести недавно умершему Теодекту, скажет, что познакомился с этим знаменитым мужем благодаря Аристотелю (Plut. Alex., 17). К Аристотелю в Миезе присоединился его племянник Каллисфен, которому было уже двадцать лет, возраст слишком зрелый для ученичества вместе с тринадцати или четырнадцатилетними детьми македонской знати. Поэтому, его, скорее, нужно считать помощником Аристотеля; возможно, ему уже были доверены и какие-то самостоятельные занятия. Возможно, что в Македонии к «хору» присоединился давний соученик Аристотеля по Академии платоник Менехм (они вместе слушали Платона и Евдокса Книдского), знаменитый математик, положивший начало исследованиям конических сечений, успешно продолженным математиками Александрии Египетской[159]159
  Предположение об участии Менехма в образовании Александра Македонского строится на анекдоте, приводимом Стобеем (Stob. Flor. Ex. loan. Damasc, 115), о том, как Менехм, якобы, сказал Александру: «В геометрии нет царских путей». Точно такой же анекдот рассказывают об Евклиде и Птолемее I Сотере. Однако все анекдоты варьируют вечно повторяющиеся сюжеты и накладываются на исторических персонажей по принципу естественного отбора. Поэтому они в равной степени соответствуют характерам как Менехма, так и Евклида. Именно Менехма, вместе с Евдоксом Книдским, Платон упрекал за использование механических пособий для решения геометрических задач. Если предположить, что Менехм покинул Академию одновременно с Евдоксом, своим учителем и переехал с ним в Книд, то в дальнейшем, после смерти Евдокса ок. 350 года, поскольку обсерватория в Книде наверняка стала испытывать финансовые трудности, он мог принять приглашение Филиппа II и прибыть в Македонию на несколько лет раньше Аристотеля. О преподавании Александру Македонскому математики Менехмом с уверенностью заявляет Ф. Шахермайр. См.: Шахермайр Ф. Александр Македонский. – М., 1986. С. 47–48.


[Закрыть]. Наконец, нельзя исключить временное пребывание в Миезе Ксенократа.

Таким образом, речь идёт не только об обучении Александра и его сверстников, но и о третьей (после Асса и Митилены), или же четвёртой (если принять гипотезу о диспутах в Ликее в 343 году) попытке создания Аристотелем собственной школы. Если о преподавательском составе школы можно лишь строить догадки, у нас имеется уникальная возможность, на основании результатов раскопок, представить её пространственную организацию. Эта возможность появилась после археологических изысканий первой половины 1970-х годов, проводившихся под руководством доктора Катерины Ромиопулу и завершившихся музеефикацией памятника, включённого теперь во все популярные туристские маршруты по Северной Греции.

Согласно Плутарху, Аристотель преподавал в святилище нимф (Νυμφαίον), неподалёку от Миезы «…где и поныне [через четыреста лет] показывают каменные скамьи (εδροα λίθινοα) и тенистые перипаты (ΰπόσκιοι περίπατοι)» (Plut. Alex., 7). Под Нимфеем в данном случае явно подразумевается не искусственный грот или фонтан, распространённые в архитектуре эллинизма и Рима, но целая местность со священными источниками.

Древняя Миеза, располагавшаяся на месте современного городка Науса в Центральной Македонии, у подножья горы Вермий (Вермион), издавна славилась своими источниками, ручьями и водопадами. Для нас имеет значение не только вновь уводящая нас к орфикам и пифагорейцам традиция философствовать в священных рощах под музыку воды, но и та первобытная нерасчленённость мусического культа, когда Музы почитались вместе с остальными нимфами как сельские божества. В приверженной архаическим традициям Македонии эта составляющая, угасшая в городской культуре Эллады, несомненно, сохранялась гораздо дольше, тем более, что рядом, на юго-восток, находится Пиерия, один из древних регионов почитания Муз, место их чудесного рождения. Нимфей возле Миезы, посвященный вообще всем нимфам, таким образом, подходил и для мусических занятий, хотя функции такого святилища были гораздо шире. Раскопки показывают, что это святилище существовало уже в конце бронзового века (XIII век до Р. X.). При македонских царях, во всей местности (рядом были Эги, старейшая царская резиденция) справлялся посмертный культ царей и их мифических предков. В окрестностях Наусы и соседней Вергины раскопано много захоронений. Самое известное из них могильный курган Филиппа II (некоторые склонны считать его могилой сводного брата Александра Македонского – Филиппа III Аридея), раскопанный в 1976–1977 годах Манолисом Андроникосом, и демонстрирующий удивительное сочетание традиций классического греческого искусства (фрески и погребальная утварь) с древнеарийским, восходящим к первобытным кочевникам обычаем хоронить вождей в насыпных курганах. Кстати, эта находка, сделанная почти синхронно с открытиями Катерины Ромиопулу, сильно отвлекла внимание археологов и любителей древностей от более скромного Нимфея, где не было найдено ни золота, ни произведений искусства.

Зато вблизи Нимфея обнаружено много других захоронений; наиболее близкое к интересующему нас отрезку времени – могила Певкеста, полководца Александра Македонского, спасшего ему жизнь в Индии, наместника Персиды, затем участника войн диадохов (его гробница получила название Божий суд, поскольку на стенах изображены сцены загробного суда в царстве Аида). Он был уроженцем Миезы и возможно – учился вместе с другими сверстниками Александра в школе Аристотеля. Таким образом, наличие мемориальной составляющей культового места не подлежит сомнению.

И, как обычно, почитание героев-современников уравнивало их в глазах почитателей с героями древних мифов. Здесь начал царствовать прародитель всего народа – Македон, сын Зевса или Эола, бога ветров (Steph. Byz. s. ν. Μακεδονία; этот источник наиболее важен, поскольку Стефан Византийский пользовался трудом македонского историка Феагена, излагавшего мифы так, как в них верили жители Македонии), и Тии, дочери Девкалиона и Пирры[160]160
  Диодор Сицилийский (I, 18, 1; 20, 3) сделает его сыном египетских богов (по Диодору – правителей Египта) Осириса и Исиды, прибывшим из Египта на фракийский берег, убившим местного правителя и воцарившегося. Таким образом, обосновывалось последующее право македонян владеть Египтом.


[Закрыть]. Его сын Пиер (чьи дочери осмелились состязаться с Музами) стал правителем Пиерии. Другой сын Вер (Верес, Берес) был отцом Миезы, давшей имя городу, её сестры Верии (Беройи) и брата Ольгана, к которым также возводили местные топонимы. От Пиера (по одной из версий мифа, бывшего возлюбленным Музы Клио) родословная тянется к Орфею. В этих же местах почитались сын Каллиопы Лин, Дионис, пришедший сюда с воинством из Фракии, Гераклиды (потомки Геракла), а также Пелей и Ахиллес.

И уже непосредственно с городом Миеза, связан миф об ученике и почитателе Орфея, участнике орфических таинств фригийском царе Мидасе, разбившем сады у подножья Вермия, где росли дикорастущие (αυτόματα) многолепестковые розы (Herodot., VIII, 138). По Геродоту, у них было по шестьдесят лепестков. Но Феофраст (Hist, plant., VI, 6, 4) видел в Македонии, в Филиппах (городе, основанном отцом Александра Македонского) и столепестковые розы, привезённые со склонов расположенной неподалёку священной орфической горы Пангей. Это могли быть Rosa damascena, или дикорастущая Rosa centifolia, поныне выращиваемые, ради розового масла, болгарами, преемниками древних фракийцев. Явно привезённые когда-то со склонов Пангея приверженцами орфического культа розы могли символизировать кровь Орфея, растерзанного (по одной из версий) как раз на Пангее. Как бы критически не относился к мифам и оргиастическим культам Аристотель, ему пришлось преподавать в древнем святилище, которое по-прежнему хранило память об этих мифах и культах.

Розовые кусты, достигающие иногда двухметровой высоты, сегодня можно встретить в городском парке Наусы. Может быть, именно тут древние помещали сады Мидаса. Впрочем, за городом есть ещё один претендент на мидасовы сады: большой парк с вековыми платанами и водопадами, носящий имя Св. Николая. Кусты многолепестковых роз встречаются и по дороге в соседний городок Копанос, начинающейся сразу за пересекающей парк речкой Арапицей. По этой дороге от Наусы до Нимфея около двух километров, немного больше, чем в Афинах от Дипилонских ворот до Академии. Древняя Миеза, как свидетельствуют найденные македонские гробницы и остатки эллинистического театра, располагалась к северо-востоку от современной Наусы, ближе к поселению Левкадия, но примерно на таком же расстоянии от святилища.

Археологический парк имени Аристотеля, на месте раскопок, в отличие от одноимённого парка в Стагире, имеющего, скорее, мемориальное значение, действительно хранит руины, современные философу[161]161
  Краткое описание памятника можно прочесть в книге: Ρωμιοπούλου Κατερίνα. Λευκάδια: αρχαία Μίεζα. – Αθήνα, 1997. Хотя это издание предназначено для туристов, оно ценно тем, что написано руководителем раскопок, первооткрывателем Нимфея и нескольких македонских гробниц, прекрасно иллюстрировано и содержит необходимую информацию по Нимфею и другим археологическим объектам Миезы.


[Закрыть]. Правда, у самой дороги построено здание Культурного центра совершенно авангардистской архитектуры, составленное из стеклянных кубов, в которых располагаются конференц-зал и аудитории. Но это единственное новшество, нарушающее древний ландшафт. От статуи Аристотеля начинается довольно длинная и извилистая тропа, ограждённая деревянными перилами (возможно, так было и в древности). Она пересекает ручьи и небольшие водопады. Стоя на деревянных мостиках, можно слушать разнообразные перепевы воды, которые для древних паломников ассоциировались с голосами нимф. Вдоль тропы встречается несколько очень старых платанов. Учитывая, что платаны могут жить более полутора тысяч лет, можно заключить, что это деревья, по крайней мере, второго поколения после тех, что росли здесь при Аристотеле.

Тропа заканчивается вместительной площадкой у подножья семиметровых скал, в которых прорублены большие прямоугольные входы, соединяющие внешнюю среду с тремя гротами. Два из них использовались для ритуальных целей, в третьем был ныне иссякший источник. Неправильной формы отверстие этого грота находится довольно высоко, и из него когда-то низвергался водопад, наполнявший водой бассейн для омовений. В него можно было спускаться по каменным ступеням. Кроме того, как показывают сохранившиеся мраморные обломки, к искусственно выровненной поверхности скалы раньше была пристроена колоннада ионического ордера в форме буквы Г, завершавшаяся черепичной крышей (найдены керамические фрагменты). Очевидно, она и создавала те самые «тенистые перипаты», о которых писал Плутарх. Посередине, на образовавшемся полузамкнутом пространстве, были расставлены каменные скамьи, рассчитанные примерно на полтора десятка слушателей. Все рукотворные дополнения были сделаны не позднее 350-х – 340-х гг. до Р. X., что вполне соответствует короткому периоду существования школы.

Myсей и Нимфей явно восходят к единому архаическому прототипу святилища, предназначенного для поклонения женским божествам, олицетворявшим рождение, рост, цветение, размножение, то есть – те силы природы, в совокупности создающие жизнь, представлявшую для древних необъяснимую загадку, над разрешением которой будут трудиться Аристотель и Феофраст. Отголоском такого первобытного синкретизма станет сохранявшееся в городской культуре параллельное существование Нимфеев и Мусеев, известное нам на позднем примере Мусея в Антиохии-на-Оронте, о котором говорилось в первой главе. Напомним, что Иоанн Малала писал о городском Мусее с библиотекой и Нимфеем (Malal., XI, О370, ПС; L. Dindorf: р. 282; XII, О400, 8В; L. Dindorf: p. 302). Но в Антиохии уже полностью преобладали искусственные компоненты, без связи с природной средой. Ценность памятника в Миезе заключается для нас в том, что на основании его реконструкции мы можем судить, как выглядел древнейший тип Мусеев, Мусей-грот. О них известно лишь по скупым письменным фрагментам. Это грот со священными источниками у подножья горы Либетрион (Лейбетрион, Лейбетрон) на западе Геликона, перед которым стояли рядом статуи Муз и нимф (Strab., VII, 18; IX, 2, 25, С410; IX, 3, 8, С471; Paus., IX, 34, 4). Это Мусей на склоне горы Фурий (Орфопаг) в Беотии, куда можно было добраться по горной тропинке (Plut. Sull., 17). Наверное, таким же образом как Нимфей в Миезе, будет обустроен Мусей-грот александрийского гностика Эпифана (Епифана, Эпифания) на острове Кефалления (Кефалония), служивший не только мемориалом молодому, рано умершему проповеднику гносиса, но и школой, где поклонники Эпифана собирались для чтения и обсуждения его труда «О справедливости». Мы поговорим об этом святилище, когда дойдём в нашем исследовании до II века от Р. X., поскольку Эпифан был уроженцем Александрии и получил там образование. Климент Александрийский, рассказывая о кефалонийском Мусее, отмечает священную рощу, каменные алтари и трапезную (Clem. Strom., III, 2, 5), но перед входом в пещеру также могли быть перипаты и каменные скамьи для желающих приобщиться к гностическому учению.

Возвращаясь в Миезу, отметим, что занятия там явно имели сезонный характер и прерывались в зимние месяцы, поскольку в Македонии, в отличие от Аттики, в декабре и январе довольно часто выпадает и лежит целыми неделями мокрый снег. Отсутствие жилых помещений позволяет утверждать, что преподаватели школы жили в городе и ходили в Нимфей пешком, или ездили в повозках, иди же – на предоставленных царским двором колесницах, управляемых возницами. А ученики приезжали верхом. Занятия проходили на воздухе. Слушатели сидели на скамьях, или прогуливались, беседуя с учителями. Г-образные перипаты святилища слишком малы для прогулок, однако, прогулочным местом вполне могла служить вся священная роща, ведь глагол περιπατέω имеет широкое значение (гулять, прохаживаться, пребывать) и не обязательно жёстко связан с прогулочными галереями.

Мы не можем чётко разделить обязанности преподавателей; неизвестно, какие предметы вёл сам Аристотель. Его собственные философские взгляды были ещё в процессе становления, но первая книга «Метафизики», содержащая обзор философских систем, даёт примерный образец преподавания философии в Миезе. Оно заключалось в критическом рассмотрении взглядов философов по тому или иному вопросу, с последующим обсуждением. Об историко-философских изысканиях Аристотеля свидетельствует и перечень его утраченных сочинений: «Об Архитовой философии», «О пифагорейцах» и «Возражения на пифагорейцев», «Демокритовы вопросы» и других (Diog. Laert., V, 1, 25–26). Интересно, что Александр Македонский, судя по тому, что он выслушивал советы киника Филиска (Ael. Var. hist., XIV, 11), и уважительно относился к основателю школы Диогену Синопскому (Plut. Alex., 14), питал больше симпатий к кинизму, чем к философии Платона и Аристотеля. Впрочем, в походе его будут сопровождать не только киник Онесикрит, но и перипатетик Каллисфен, орфик Аристандр Тельмесский, скептики Пиррон и Гекатей Абдерский, склоняющийся к скептицизму атомист Анаксарх. Следовательно, Аристотель, пусть даже против своей воли, привил Александру тот самый эклектизм, который будет определять и направлять интеллектуальную жизнь учёных птолемеевского Myсея.

Предметом споров является преподавание будущему царю неких тайных (акроатических) знаний, подобных тем, что изустно преподавались в Академии в ночные и предутренние часы. Это, собственно, продолжение тех споров, что ведутся по поводу эзотерических занятий академиков. Письмо Александра Македонского к Аристотелю с упрёками о разглашении философом тайных доктрин, не предназначенных непосвящённым, большинство филологов считают поддельным, однако его цитируют и пересказывают несколько авторов (Plut. Alex., 7; Aul. Gell. Noct. Att, XX, 5: «Говорят, что у философа Аристотеля, учителя царя Александра, было два вида рассуждений и теорий, которые он преподавал ученикам: одни назывались экзотерическими (εξωτερικά), а другие – акроатическими (ακροατικά)»; Zonar. Epit. hist., VI, 8, D20-25). Были ли это общефилософские и богословские истины, или же рассуждения о сущности человека, человеческого рода и государства, философские основания проектов грядущего переустройства подчинившейся Македонии Эллады, а в дальнейшем и Малой Азии, которую собирался завоёвывать Филипп и получил бы в наследство Александр? Или те проекты, что ранее вынашивались в Ассе?

Довольно чётко вырисовываются два направления в процессе обучения, совпадающие с собственными научными интересами Аристотеля и его сподвижников. И гармонично вписывающиеся в границы мусических занятий, очерченные нами в предыдущей главе. Первое – это знакомство Александра и его гетайров с лучшими образцами греческой словесности, прежде всего с Гомером. Аристотель уже был крупным специалистом по Гомеру. Причём, помимо изучения текстов, он, проживая в Ассе, имел возможность посетить поля сражений Троянской войны. Над редактированием Гомера трудились со времён тирана Писистрата. Этот процесс продолжится в Афинах в правление Деметрия Фалерского и завершится в Александрии. Там же будут создаваться филологические и «культурологические» комментарии к Гомеру. Вклад Аристотеля в гомеристику за годы, проведённые в Миезе, заключается в выполненной им специально для Александра собственной редакции «Илиады», с которой завоеватель не расстанется до конца своих дней, черпая из поэмы жизненные примеры. Речь идёт о так называемой «редакции из ларца» (хранимой в дорогом ларце, взятом в качестве трофея из сокровищницы персидского царя) (Strab., XIII, 1, 27, С594; Plin. Nat. hist., VII, 29, 107; Plut. Alex., 8). Текст был снабжён примечаниями, в составлении которых участвовали Каллисфен и Анаксарх (Strab., XIII, 1, 27, С594).

Второе направление – занятия с учениками естествознанием, включая сюда анатомию человека и практическую медицину, что весьма пригодится в Восточном походе (Plut. Alex., 8). Интерес к географии, животному и растительному миру Земли, минералам, небесным явлением также ярко проявится в годы Восточного похода, когда сопровождавшие армию учёные будут вести разнообразные исследования, собирать коллекции и делать естественнонаучные описания, пересылаемые в Ликей Аристотелю. А впоследствии накопленный письменный материал будет зафиксирован и в свитках Александрийской Библиотеки. Что касается пополнения собственных знаний, то на это у Аристотеля и Феофраста будет достаточно времени после 340 года, когда Александр перестанет регулярно посещать занятия, так как начнёт участвовать в военных походах отца и в государственном управлении. Таким образом, школа в Миезе просуществовала примерно два, максимум три года (до 339-го), поскольку некоторые из молодых македонских аристократов могли ещё пару лет продолжать там обучение уже без престолонаследника. Затем следы её деятельности теряются. Создаётся впечатление, что Аристотель не был сильно заинтересован в её сохранении. В числе возможных причин – неудобство расположения школы, где нельзя было проживать постоянно, удалённость от моря, обусловившая довольно суровые для греков зимы, зависимость от царских милостей и сам контингент учащихся, формировавшийся не «по уму», а «по рождению».