Текст книги "Александрийский Мусей от Птолемеев до Октавиана Августа"

Для того чтобы убедить в преимуществе своего пути к истине Аристотелю недостаточно было лишь создать для учеников комфортные условия проживания и обучения, сравнимые с теми, что предлагали своим слушателям платоники. Хотя и это имело значение, поскольку в обеих школах учились избалованные домашней роскошью выходцы из аристократических семей Афин. А у Аристотеля ещё и дети македонской правящей элиты (Кассандр вряд ли был единственным македонским аристократом в Ликее). Гораздо важнее было сформировать в стенах Ликея достойный «хор» интеллектуалов, чьё научное рвение гармонически сочеталось бы с искусством и опытом преподавания. Этот «хор», собирание и взращивание которого успешно продолжит Феофраст, действительно сделал Ликей равноценным соперником и, одновременно, партнёром Академии. Поскольку двое бывших его участников (Стратон Физик и Деметрий Фалерский) станут в 290-е–280-е годы созидать Мусей в Александрии и даже руководить им, остановимся на нём подробнее.

Ближайшим помощником Аристотеля, несомненно, был Феофраст, роль которого отнюдь не сводилась к занятиям ботаникой, к заботе о ликейских садах, или к изучению нравов и характеров людей. Напомним, что помимо дошедших до нас трудов по ботанике и психологии, он был, подобно Аристотелю, энциклопедическим автором, охватывавшим в своих трудах все стороны бытия. Нам важно отметить, что Феофраст был и знатоком музыки, следовательно – он прямо причастен к мусическому культу. Фрагмент его сочинения «О музыке», сохранённый Порфирием, показывает его понимание музыки как средства исцеления души, освобождения её от зла, последующего воспитания и самосовершенствования[179]179
  Porphyrii Commentarius in Harmonica Ptolemaei // Porphyrios. Kommentar zur Harmonielehre des Ptolemaios. Hrsg. von I. Düring. – Göteborg, 1932, S. 65.


[Закрыть]. Известны названия других «мусических» трудов Феофраста: «О вдохновениии» (Diog. Laert., V, 2, 43), «О музыкантах» (Op. cit., V, 49). Возможно, к этому же циклу примыкали трактаты «Похвальные слова богам» и «О праздниках» (Op. cit., V, 47). На теологические темы им были созданы сочинения «О богах» и «Размышления о божественном» (Op. cit., V, 48). Игравший вторую роль в жизни Ликея после его «хорега», будущий наследник Аристотеля, Феофраст, скорее всего, исполнял в Мусее ту должность, которая в греческих религиозных сообществах именовалась ieponoioj, то есть, замещая Аристотеля, руководил священными обрядами, следил за правильным и своевременным совершением жертвоприношений, устраивал симпосии.

Для самого Аристотеля, помимо мусического союза, занятого делами всей школы, в таком случае, подходит более высокая, но менее обременительная должность, которую Афиней (XII, 547f) приписывает перипатетику Ликону, возглавлявшему Ликей в 260-е – 230-е гг. до Р. Х.: ἐπιμελητὴς τῶν Μουσείων (Koehler: Μουσῶν) (попечитель, наместник, осуществлявший общее руководство и наблюдавший за священнодействиями).

Третья в иерархии мусического союза должность старосты (ἄρχων), напомним, была выборной; старосты сменялись каждые десять дней и выбирались из числа учеников, тех, которые перешли в ранг πρεσβύτεροι.

Прочие преподаватели и возможные кандидаты из числа πρεσβύτεροι, преуспевающих в учёбе, были рядовыми членами союза, именуемыми в Завещании Феофраста просто οί κοινωνοΰντες – сообщники, сообща владеющие имуществом (Diog. Laert., V, 2, 53). Их состав постоянно обновлялся на протяжении всех лет существования Ликея. Около 285 года их было десять человек. Нет оснований читать, что это число существенно менялось.

Благодаря многолетнему кропотливому труду, который проделал в середине ХХ века филолог Фриц Верли, собравший и прокомментировавший все письменные фрагменты, касающиеся биографий и сочинений ранних перипатетиков[180]180
  Wehrli F. Die Schule des Aristoteles. Texte und Kommentar. Hrsg. von Fritz Wehrli. Hft. I–X. – Basel/Stuttgart, 1944–1959. 2. Aufl., erg. und verb.: 1967–1969. Suppl. Bd. 1–2. – 1974–1978.


[Закрыть], мы имеем достаточное представление об их учёных интересах, равно как и философских взглядах. Поэтому в данном исследовании позволим себе ограничиться лишь краткими характеристиками. Пока что нас интересуют 330-е 320-е годы. И критерием отбора будет возраст друзей и учеников Аристотеля. Мы остановимся на перипатетиках, достигших к этому периоду, по крайней мере, тридцати лет, возраста достаточного для того, чтобы самим преподавать и заниматься более или менее самостоятельными исследованиями. А также формировать вокруг себя малые «хоры» учеников и поклонников.

Поскольку ещё при жизни Платона Аристотель самостоятельно читал лекции и даже осмеливался спорить с Платоном, несомненно, первичное ядро преподавателей Ликея (а также его корреспондентов, ведь Аристотель до конца жизни, наверняка, вёл переписку со своими учениками, уезжавшими из Афин после обучения) он составил из тех, кого прежде учил в Академии. Старейшим из его учеников, в таком случае, является Гераклид Понтийский, слушатель пифагорейцев (может быть, Евдокса Книдского, преподававшего в Академии астрономию), ревнитель (ἐζηλώκει) Платона, преданный ученик Спевсиппа, перешедший к Аристотелю (Diog. Laert. V, 6, 86). Эти строки Диогена Лаэртского могут указывать как на возможность существования малых философских «хоров» уже в Академии, с правами учеников свободно менять их, так и на агональные отношения даже между представителями одной школы, «переманивавших» к себе слушателей. Но переход от Спевсиппа к Аристотелю мог иметь место и около 343 года, когда, как мы помним из предыдущей главы, бежавший с Лесбоса Аристотель в течении короткого времени, возможно, преподавал в Ликее риторику.

Гераклид был моложе Аристотеля максимум лет на семь или десять: Ф. Верли осторожно помещает дату его рождения между 388 и 373 годами[181]181
  Wehrli F. Die Schule des Aristoteles… Hft VII. Herakleidos Pontikos – Basel/Stuttgart, 1953. S. 59.


[Закрыть]. Он поступил в Академию довольно рано. Согласно словарю Свиды (Суда), когда Платон находился в Сиракузах (361/360 гг. до Р. Х., что предполагает и раннюю дату рождения) он даже заведовал Академией (Suid. s. v. Ήρακλείδης; свидетельство кажется исследователям спорным). Следовательно, наиболее вероятно, что и переход к Аристотелю от Спевсиппа произошёл, всё-таки, ещё в Академии. Есть сведения, что он пытался занять место Спевсиппа в Академии, но проиграл выборы Ксенократу (Philod. Ind. acad., col. VII, 5), после чего (339 г. до Р. Х.) возвратился на родину. В Гераклею Понтийскую он возвратился, таким образом, после того как там умер тиран Сатир. Участие Гераклида в убийстве его брата тирана Клеарха, самого негодного из учеников Платона, запятнавшего себя репрессиями и беззакониями, о каковом предполагают на основании неясной фразы Диогена Лаэртского, не указывающего имени тирана (Diog. Laert. V, 6, 89–90), историками оспаривается. Тем более, что это случилось ранее, в 345 году. Возможно, имеет место путаница с истинным убийцей, также учеником Платона и земляком Гераклида Хионом, подвергнутым за это мучительной казни и почитаемым в Академии[182]182
  См.: Берве Г. Тираны Греции… С. 393–394.


[Закрыть].

Но при преемниках Сатира, просвещённых братьях-тиранах Тимофее и Дионисии (принявшем власть в 337 году) Гераклид уже открыл в своём городе на Понте Евксинском собственную философскую школу. Следовательно, он не мог преподавать в Ликее между 335 и 321 годами. Но наверняка в этот период между ним и Аристотелем сохранялись связи в виде переписки. Скорее всего, именно от него Аристотель получал сведения о законодательстве Гераклеи Понтийской. Он упоминает в «Политике» об упразднении демократии в Гераклее (Ar. Polit., V, 4, 1, 1305a-1306b), зная подробности совершавшихся в городе переворотов и приводя Гераклею в качестве примера олигархической формы правления. В библиотеке Ликея хранился текст конституции Гераклеи (Ηρακλειωτῶν τῶν έν τῷ Πόντῳ)[183]183
  Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. – М.-Л., 1965. С. 137. № 13 (93).


[Закрыть].

С уверенностью можно сказать, что и собственные сочинения Гераклида хранились в библиотеке Ликея, где они многократно читались и обсуждались. Прежде всего, его астрономические труды. Насколько возможно судить о его системе по сохранившимся в пересказах позднеантичных авторах фрагментах, Гераклид создал компромиссную модель Вселенной, подобную той, что в Новое Время предложит Тихо Браге, попытавшийся примирить новации Коперника с древней системой Аристотеля-Птолемея. Земля находится в центре, Солнце вращается вокруг неё, но остальные планеты вращаются вокруг Солнца. По другой, более смелой интерпретации, основанной на комментариях Симпликия (Simpl. In Ar. De Cael., II, 200b, 35–40; 242а, 28–36 (J. L. Heiberg)), и Земля, по Гераклиду, вращается, если не вокруг Солнца, то вместе с Солнцем и планетами вокруг некоего мирового центра. Предположение о подвижности Земли позволяет считать Гераклида прямым предшественником Аристарха Самосского[184]184
  Waerden van der B. L. On the motion of the planets according to Heraclides of Pontus // Arch. Internat. Hist. Sci. 28 (103) (1978). P. 167–182. Русский перевод: Варден ван дер Б. Л. О движении планет по Гераклиду Понтийскому // http://hbar.phys.msu.ru/gorm/ahist/Heraclides.ru.htm


[Закрыть], которого мог познакомить со взглядами Гераклида, в Александрии, Стратон Физик, прежде сам основательно изучавший астрономию в Ликее. Метод обучения, практиковавшийся Аристотелем, обязательно включал обсуждение и критику любых альтернативных теорий, как это видно из анализа альтернативных философских систем, проделанного Аристотелем в «Метафизике». А для диспутов непременно требовалось предварительное самостоятельное прочтение первоисточников.

Создавая собственную альтернативную модель, Аристотель следовал по пути своего второго, после Платона, учителя – Евдокса Книдского, предложившего для сохранения идеи равномерных круговых движений небесных тел теорию эпициклов. Для её подкрепления он привлёк ещё одного знаменитого астронома, последователя Евдокса, Калиппа из Кизика. Симпликий сообщает нам следующее: «Кизикенец Калипп, учившийся у Полемарха, ученика Евдокса, уже после смерти последнего прибыв в Афины, сблизился с Аристотелем и вместе с ним исправлял и дополнял открытия Евдокса…» (Simpl. In Ar. De Cael., II, 221а, 30–40 (J. L. Heiberg); перевод А. А. Россиуса). Речь идёт о том, за что последователей Аристотеля будут упрекать оппоненты: во имя «спасения явлений» они вынуждены были умножать число небесных сфер, составлявших, по их мнению, каркас Вселенной. Калипп добавил ещё по одной сфере для каждой планеты, кроме Юпитера и Сатурна, а для Луны и Солнца – по две (Ar. Met., XII, 8, 35, 1073b). Всего получилось тридцать четыре сферы. Аристотель пошёл ещё дальше, увеличив это число до пятидесяти пяти. Принятие таких новшеств вряд ли обходилось без обсуждений и споров.

Дата смерти Полемарха неизвестна. Мы также не знаем, как долго пробыл Калипп в Ликее. Но можно предположить, что этот срок включал и читаемые им лекции, а не только наблюдения и расчёты. В частности, он мог познакомить учеников Аристотеля со своей реформой греческого календарного цикла, основанной на соотнесении солнечных лет и лунных месяцев. Поскольку он рассчитывал девятнадцатилетний космический цикл, беря началом летнее солнцестояние 330 г. до Р. Х., можно приблизительно отнести его ликейские занятия именно к этому времени.

Зато нам известно, что следующий по старшинству перипатетик – Евдем Родосский – оставался в Ликее даже после вынужденного отъезда Аристотеля из Афин (до 322 года). Друг и современник Феофраста, вместе с которым его считали самым выдающимся учеником Аристотеля (они превосходили всех остальных умом и учёностью) (Aul. Gell. Noct. Att., XIII, 5, 1-12), он прошёл путь от ученика до преподавателя, участника мусического союза, редактора и завершителя ряда сочинений Аристотеля. Возможно, хотя это и спорный вопрос, его, как редактора и издателя, именем назван вошедший в аристотелевский корпус трактат «Евдемова Этика». Он был кандидатом в наследники Стагирита, и чуть было не стал предстоятелем Ликея. Аристотель долго колебался в выборе преемника между ним и Феофрастом (Ibid.).

К ликейскому периоду безоговорочно относят к сожалению не сохранившиеся труды Евдема по истории арифметики, геометрии и астрономии (Евдем называет её астрологией). Они стали второй составляющей грандиозного плана Аристотеля: одновременно с собиранием и систематизацией сведений обо всех предметах и явлениях Космоса нужно было столь же тщательно собрать, изучить и подвергнуть критическому рассмотрению сведения о научных достижениях предшественников учёных Ликея, начиная с египетских и вавилонских жрецов и магов. Не только для того, чтобы использовать уже сделанные открытия, но и чтобы не повторять допущенные прежде ошибки. Эта работа, которая в исследовательской литературе именуется «историографическим проектом Ликея»[185]185
  Жмудь Л. Я. Зарождение истории науки в античности. – СПб., 2002. С. 174–237.


[Закрыть], ещё раз свидетельствует о богатстве и универсальности книжного собрания Ликея. Для подобных исторических обзоров нужны были весьма многочисленные, предварительно прочитанные первоисточники и годы работы над ними. Сочинения Евдема по истории трёх основополагающих наук будут читать в Александрии, в III веке от Р. Х. Диоген Лаэртский и Климент Александрийский. А в IV и VI столетиях новой эры на них часто ссылаются александрийцы Папп и Симпликий (Симплиций). Следовательно, эти труды много веков были достоянием Александрийской Библиотеки, а после её гибели хранились в частных книжных собраниях.

Любопытно, что своё четвёртое историческое сочинение Евдем посвятил истории той формы познания, которая, по убеждениям перипатетиков предшествовала естествознанию и философии. А именно – написанным в состоянии мусической одержимости откровениям мифографов. По мнению же неоплатоников, в частности – Дамаския Диадоха (VI в. от Р. Х.), оставившего нам большую ссылку на Евдема, миф есть вечная и высшая форма познания. Книга Евдема, условно называемая филологами «История теологии», содержит разбор превращённых философами в основополагающие категории их систем таких мифологических персонажей как Хаос, Любовь (Эрос), Тартар, Мрак (Эреб), Свет (Эфир), Время (Хронос), Место (Топос), Земля (Хтон), Воздух (Аэр). С их аналогиями в мифах вавилонян, финикийцев и персов (Damasc. Dubit. et solut. in Parm., II, 2.3–3.1, 124–125 (C. Ruelle: I, 319–325) = F. Werli: Fr. 150). Таким образом, Евдем, даже если целью его книги была критика мифологии за алогизм, внёс свой вклад в её грядущую неоплатоническую реставрацию, поскольку неоплатоники будут использовать в своих новых мифологемах фактический материал евдемовой «Истории теологии».

Не только современником, но и земляком Феофраста был Фаний Эресский, которого Феофраст свёл с Аристотелем ещё на Лесбосе, около 345 года до Р. Х. Следовательно, десять лет спустя, в Ликее, он уже не был простым студентом, но вместе с Феофрастом мог самостоятельно вести занятия и даже участвовать в руководстве школой. Время его расцвета (ἀκμή) датируется CXI Олимпиадой (336–332 гг. до Р. Х.) (Suid. s. v. Φανίας). Плутарх назовёт его мужем, умудрённым не только в философии, но и в исторических трудах (ἀνὴρ φιλόσοφος καὶ γραμμάτων οὐκ ἄπειρος ἱστορικῶν) (Plut. Themist., 13). Действительно, хотя он также писал труды по логике и на естественнонаучные темы, древние авторы гораздо больше внимания уделяли его историческим трудам, таким как «Тираны Сицилии», или «Пританы Эреса», а также биографиям Солона и Фемистокла, используемым Плутархом в «Жизнеописаниях». Должность притана (главы городского Совета) в Эресе и в других городах Лесбоса в древности была наследственной, её занимали потомки царей острова. Таким образом, там осуществлялось столь предпочитаемое Аристотелем единоначалие при соблюдении прав народа. Эта форма правления противопоставлялась тирании, о которой Фаний знал не понаслышке. Свержения тиранов в Эресе, о которых мы упоминали в предыдущей главе, происходили в 343/342 и в 332 годах. И именно городской Совет инициировал процессы против тиранов, заканчивавшиеся смертными приговорами. Солон, добровольно отказавшийся от единоличной власти в Афинах, после осуществления своей программы реформ, и Фемистокл, за одно только подозрение в попытке установления тирании приговорённый афинянами к изгнанию, интересовали перипатетиков, соответственно, с точки зрения угрозы перерождения единоначалия в тиранию. Одно из исторических сочинений Фания прямо посвящено наказанию тиранов (Τυράννων άναίρεσις έκ τιμωρίας) (F. Wehrli: Fr. 14–16). Таким образом, его учёные труды органично вписываются в аристотелевский план поиска наилучших форм государственного устройства. Напомним ещё, что именно единоначальник Александр Македонский, в 332 году, доверил суд над взятыми им в плен эресскими тиранами Агониппом и Еврисилаем самим гражданам Эреса.

О мусических интересах Фания свидетельствует его книга «О поэтах», где были биографии не только поэтов, но и знаменитых музыкантов Эллады. В частности, Фаний писал о школе знаменитого кифариста Стратоника (F. Wehrli: Fr. 32–33), о котором, ссылаясь на Фания, так подробно расскажет Афиней (Athen. VIII, 348d-352d). Прославившийся не только музыкальным искусством, но и остроумием, первый из музыкантов, обучавший гармонии, составитель таблицы музыкальных интервалов, Стратоник[186]186
  Он именно кифарист, а не кифаред, так как, согласно приводимой Афинеем цитате из книги Фания (Athen. VIII, 352d), практиковал игру на кифаре без голоса. Кифареды же соединяли музыку и пение.


[Закрыть] жил в Афинах во времена Платона, а если верить Афинею, – дожил до начала царствования Птолемея I и был приглашён им в Александрию; в последнем факте, исследователи, впрочем, сомневаются. Но, по крайней мере в 330-е годы, он мог быть ещё жив и мог лично общаться с Аристотелем и его учениками. При школе Стратоника, как можно судить на основании текста Афинея (VIII, 348d), было собственное святилище Муз со статуями девяти богинь и Аполлона.

Наиболее преданным мусическим занятиям из всех учеников Аристотеля был, несомненно, Аристоксен, уроженец Тарента, происходивший из семьи профессиональных музыкантов. Можно предположить, что первоначальное образование он получил не только от родителей, но и занимаясь в том самом городском Мусее в Таренте, или же в священной роще Архита Тарентского, поскольку до ученичества в Ликее, он был приверженцем философии пифагорейцев. Тогда мы получаем ещё одну связующую линию с мусическими традициями последователей Пифагора, которая, на этот раз, ведёт не в Академию, а в Ликей. Тем более, что в Афинах Аристоксен был, сначала, слушателем пифагорейца Ксенофила (который сам учился в Таренте у Филолая, автора знаменитой пифагорейской модели Вселенной), и лишь затем (τέλος) перешёл к Аристотелю (Suid. s. v. Ἀριστόξενος).

В письменных источниках рядом с именем Аристоксена присутствует прилагательное μουσικός (мусический), не только как субстантивированное прилагательное, указывающее на профессию музыканта, но и в словосочетании μουσικὸς ἀνήρ (Procl. In Plat. Tim.comm., III, 192a, 30), означающем человека одарённого, обученного и сведущего в мусических искусствах. В эллинистическо-римское время так станут именовать всех утончённо-образованных греков и римлян.

Действительно, почти все, известные нам по названиям и в цитатах сочинения Аристоксена, посвящены музыке: «Элементы гармоники», «О мелопее», «О ладах», «О восприятии музыки», «О музыке», «Элементы ритмики», «Об инструментах», «Об авлосах и [других] инструментах», «Об изготовлении авлосов», «Об авлетах», «О хороводах», «О танце в трагедии» (F. Wehrli: Fr. 69–94). Сочинение «О первом времени» рассказывает о слуховом и умственном восприятии музыкальных ритмов.

Прочие труды касаются математических проблем, или дают нам изложение пифагорейских доктрин, включая жизнеописания Пифагора и Архита Тарентского, которого Аристоксен ещё мог видеть живым и общаться с ним. Есть ещё несколько книг по законодательству и воспитанию, куда все три философские школы – пифагорейцы, академики, перипатетики – обязательно включали занятия музыкой.

Свида (Суда) называет Аристоксена современником другого перипатетика Дикеарха Мессинского, о котором мы скажем ниже. Следовательно, Аристоксен родился около 365 г. до Р. Х. Даже если он пришёл в Ликей после смерти Ксенофила, отличавшегося редким здоровьем и дожившего до ста пяти лет, наиболее вероятно, что тридцатилетний Аристоксен связал себя с перипатетиками в 330-е годы, на этапе становления Ликея. Следовательно, он писал свои музыковедческие труды в его стенах, выполняя задание Аристотеля, для которого музыка имела, прежде всего, воспитательное значение. При этом он оставался в Ликее до 323 года, и уже явно входил тогда в число преподавателей, поскольку Свида (Суда), сообщает, что он был кандидатом на должность схоларха (как и Евдем Родосский). И был сильно обижен тем, что руководство школой получил Феофраст.

Но вряд ли профессиональный музыкант ограничивал себя лишь теорией, на которую Аристотель требовал делать больший упор, стремясь донести основы музыкальной грамоты до всех учеников, а не только до музыкально одарённых. Культ Муз, практикуемый в Ликее, требовал обязательных песнопений в честь богинь в хоровом исполнении. И если Аристотель брал на себя роль хорега (организатора), Аристоксен идеально подходил для служения в качестве корифея (руководителя хора). Кроме того, он занимался с молодыми перипатетиками, обучая их музыкальной грамоте и знакомя их с главными музыкальными инструментами. Аристотель не требовал, чтобы все его воспитанники становились музыкантами, понимая, что для этого нужны особые врождённые способности, но теоретические знания, на которые в Ликее делали явный акцент, всё-таки, должны были подкрепляться умением исполнить хотя бы простую мелодию. Плюс – хоровое пение как непременная составляющая мусического культа и внутриликейских мусических праздников.

Реконструированный на основании фрагментов труд Аристоксена «Элементы гармоники» содержит прямые обращения автора к слушателям его лекций, одни из которых считают, что, благодаря посещению лекций, они «…не только станут музыкантами, но и облагородят свой характер» (Aristox. Harm., II, 2. Перевод Ю. Н. Холопова), а другие «…принимают нашу дисциплину за нечто в высшей степени незначительное и посещают лекции только из-за того, что не хотят оставаться совсем уж несведущими в предмете» (Op. cit., II, 3).

Аристоксен отошёл от пифагорейского понимания числа как неделимой божественной частицы, обладающей самостоятельным существованием вне материального мира. Принимая аристотелевскую концепцию материи, бесконечной и безначальной, следовательно – делимой до бесконечности, (хотя время, по Аристоксену, как будто бы, имеет предел делимости), он, видимо и числа представлял бесконечно делимыми величинами, изначально присущими нашему уму. Но отношения между числами подчинены вечным и неизменным математическим законам. Следовательно, такие свойства Космоса как гармония, пропорция, симметрия, ритм – не изобретаются нами, но открываются разумом как существующие объективно. И мы постигаем их не только занимаясь науками, но и слушая музыку, когда долетающие до нас физические звуки дают нам повод к размышлению. Неоплатоник Прокл, ссылаясь на Аристоксена, подчеркнёт, что слушая звуки, мы находим в них ту же упорядоченность, которой обладает и само великое Небо (Procl. In Plat. Tim.comm., I, 27c). В силу этого музыка не только гармонизирует и воспитывает душу (сама душа не является неизменной; она формируется и развивается в течение всей нашей земной жизни), но и является средством познания высших законов Вселенной (здесь Аристоксен полностью согласен с пифагорейской школой). Но, мало того, музыка способна гармонизировать и лечить от недугов наши физические тела, и её можно использовать в медицине. Спустя несколько десятилетий александрийские врачи школы Герофила будут изучать пульсации крови человека, сопоставляя их с музыкальными ритмами, и практиковать музыкальную терапию.

Но если благотворное воздействие музыки на организм ещё можно было объяснить физическими свойствами самого звука, вызывающего синхронные колебания частей и органов тела, аристотелевский эмпирический метод познания и вся его система строгих логических доказательств оказываются недостаточными, когда речь заходит о терапии души. С того момента, когда физический звук, воспринимаемый слухом, проникает в наше сознание, начинается то мистическое воздействие музыки, загадку которого никак не могут объяснить все материалистические теории. Аристоксен, декларируя равнозначность ощущений и разума, осторожно останавливается там, где душа начинает воспринимать начала и причины вещей, которые находятся за пределами материального мира.

Добавим, что исследование Аристоксеном физических свойств звука подтверждает наличие в саду Муз специальных приборов, вроде пентафона, отражателей звука и других, подобных тем, что представлены сегодня в виде исторических реконструкций в парке Аристотеля в Стагирах. Вполне логично, что эти приборы находились в ведении Аристоксена и его непосредственных учеников. А вот духовная природа музыки изучалась умозрительно, и здесь атмосфера мусического святилища, несомненно, способствовала нужному настрою мыслей.

Видимо, музыка и мусический культ и для других перипатетиков оставались той сферой, где они допускали наличие сверхъестественного. Друг и современник Аристоксена Дикеарх из Мессены (Мессины, Мессаны) занимался в Ликее такими практическими задачами как доказательство шарообразности и вычисление размеров Земли, определение высоты горных вершин Греции, изучение законодательства Спарты, история хозяйства и культуры Эллады. Он, будто бы, отрицал даже бессмертие души, считая её лишь гармонией физических элементов тела. Но в сочинении «Спуск в святилище Трофония» (F. Wehrli: Fr. 13–22) он рассказывает об одном из самых знаменитых оракулов Греции. Священный грот Трофония (это имя употреблялось как собственное, когда говорили о мифическом герое Трофонии, строителе святилища Аполлона в Дельфах; но также оно было эпитетом Зевса) находился в Беотии, около Лейбадеи (Ливадии). Спускавшиеся туда и проводившие там ночь после специальных обрядов и жертвоприношений, видели вещие сны. Павсаний (IX, 39, 1–4) подробно описывая пещеру и весь ритуал, упоминает о расположенном рядом святилище Мнемосины, матери Муз, где жрецы опрашивали тех, кто ночевал в гроте, сажая их на особое сиденье, называемое троном Мнемосины. Примерно на одной линии, с северо-запада на юго-восток, находились другие места почитания Муз: гора Лейбетрион (Либетрион) (южнее), возле которой стояли статуи Муз (Paus. IX, 34, 4) и издавна справлялся их культ (Strab. X, 3, 17, C471). И геликонская долина Муз (ещё дальше на юго-восток). С божественным откровением в глубокой древности отождествлялась мусическая одержимость, и между поэтом и прорицателем ставился знак равенства. Близкое соседство священных мест подкрепляло это древнее поверье. Дикеарх, критически настроенный по отношению ко всяческим суевериям, оставляет за вещими снами и мусическим вдохновением некую таинственность, признавая возможность влияния на нас высшей божественной силы, хотя и предостерегает от излишнего увлечения пророчествами. А мусическим и дионисийским агонам, которые и совершались в состоянии, называемом мусической одержимостью, Дикеарх посвятил специальные сочинения, к сожалению, известные лишь по нескольким цитатам; кроме того, он писал о Панафинейских и Олимпийских играх (F. Wehrli: Fr. 73–88).

Аристотель, принимая как несомненный факт облагораживающее воздействие музыки на душу, настаивает на том, чтобы музыку изучали все молодые люди, не ради последующего профессионального исполнения мелодий, но именно ради нравственного совершенствования. В VIII книге «Политики» он подробно расписывает, как нужно осуществлять музыкальное образование в идеальном государстве. И конечно же, его практические советы властям строились не на голой теории, но были предварительно опробованы в Ликее. При этом, без всякого сомнения, общим для всех перипатетиков местом музыкальных занятий было ликейское святилище Муз.

Такую составляющую мусических занятий как словесное творчество особенно дотошно изучал младший земляк Гераклида Понтийского Хамелеонт (Хамелеон) из Гераклеи. Он обвинял Гераклида в плагиате (и был не первым, кто выдвигал против него такие обвинения). Гераклид, якобы, заимствовал из его сочинений то, что он писал о Гомере и Гесиоде (Diog. Laert., V, 6, 92). Собственный труд Гераклида назывался «О поколении Гомера и Гесиода» (ἡλικία – поколение, эпоха, время), то есть, по-видимому, рассматривал поэтов, как сказали бы современные филологи, «в контексте эпохи». Это действительно соответствовало филологическим интересам Хамелеонта, писавшего отдельные сочинения-монографии о знаменитых эллинских поэтах. Впрочем, был ли биографический труд, посвящённый Гесиоду, – весьма сомнительно. Кроме краткого и неясного упоминания у Диогена Лаэртского, сведений о нём не сохранилось. Гомеру же были посвящены две не биографические, а чисто филологические работы, соответственно – об «Илиаде» и «Одиссее» (F. Wehrli: Fr. 14–22). Может быть, Хамелеонт разбирал подобным образом и поэмы Гесиода, соотнося их с реалиями эпохи (ἡλικία).

Зато авторы часто ссылаются на хамелеонтовы жизнеописания поэтов, вышедших из «Гомерова русла» (AP IX, 184, lin. 3). А именно: Алкмана, Сапфо, Стесихора, Ласа Гермионского, Пиндара, Симонида, Анакреонта, Феспида, Эсхила (F. Wehrli: Fr. 23–42). Без Гомера и Гесиода, занимавших, по мнению большинства греков, особую ступень на пьедестале поэзии, получается каноническое число девять, популярное у александрийских филологов. Спустя примерно сто лет филологи Александрийского Мусея составят свой канон Девяти лириков, куда войдут многие из поэтов, которых удостоил внимания Хамелеонт. И они также не включат туда Гомера и Гесиода, выделяя их заслуги особо.

Если обвинение Гераклида в плагиате справедливо, тогда он писал о Гомере и Гесиоде уже возвратившись на родину, в Гераклею Понтийскую. Он мог воспользоваться приобретёнными им по заказу списками свитков, хранящихся в Ликее. Гераклид, напомним, уехал на родные берега Понта Евксинского чуть ли не до похода Александра Македонского, а умер между 312 и 310 гг. Хамелеонт, наоборот, приехал в Афины после начала похода: он родился около 350 г. И если его книги вышли раньше «украденных», то они создавались молодым учёным в период между 330 и 320 гг., скорее всего – именно для ликейской библиотеки. В пользу того, что он трудился в Ликее говорит и «серийность» его сочинений. Расположенные вместе они напоминают большое учебное пособие по истории литературы на многих свитках. Ликейская библиотека больше всего подходила для хранения такого свода сведений, необходимого для преподавания греческой словесности. Заказ на всю «серию» мог сделать самолично Аристотель, не связывая, впрочем, ученика жестко заданными именами поэтов. Составил ли Хамелеонт канон, руководствуясь собственными предпочтениями или предпочтениями учителя, в любом случае он предварил канон александрийцев. Отметим ещё, что для написания такого рода «монографий» требовалось прочесть полные собрания сочинений эллинских поэтов и прежде созданные их жизнеописания. Это ещё раз свидетельствует о книжных богатствах библиотеки Ликея.

К сожалению, очень мало сведений осталось о Клите Милетском, написавшем, то ли в Ликее, то ли по возвращению на родину, всеобъемлющий труд, посвящённый родному городу. Судя по фрагментам, оставленным нам Афинеем, это было не полностью историческое, а скорее энциклопедическое сочинение, так как там говорилось о животном мире Ионии, в частности, о милетских овцах, вывозимых на Самос тираном Поликратом (и о других зоологических пристрастиях этого правителя), а также о цесарках, водившихся на принадлежавшем Милету острове Лерос (Athen., XII, 540d; XIV, 655c-e). О последних Клит пишет столь же подробно, как писал о животных в своих сочинениях Аристотель. Поэтому, возможно это было заказанное схолархом для ликейской библиотеки энциклопедическое описание милетской области.