Текст книги "Александрийский Мусей от Птолемеев до Октавиана Августа"

Эклектизм становится господствующим в умах этой элиты мировоззрением уже в силу уникального положения Александрии, которая с одной стороны, была проводником экспансии эллинской культуры на Восток, с другой – своеобразным фильтром, просеивающим и тем самым адаптирующим для греков мощное влияние культур завоёванного Востока. Но с середины III века до Р. Х. эклектизм проявляется уже не в попытках найти связи между своей и египетской культурами, а в собирании и переосмыслении собственно эллинского культурного наследия. По большей части это наследие осваивалось в виде множества текстов, оседавших в хранилищах Библиотеки.

В это время прежняя состязательность различных философских систем, отражающая общий «агональный» дух античной культуры, когда обычным явлением было опровержение учениками выводов учителей, окончательно сменяется параллельным существованием стабильных философских школ. В Александрии ни одна из прежде возникших школ при этом не занимает господствующего положения в умах. Утверждения исследователей о том, что таковой для Александрии была философия перипатетиков (опирающиеся на факты бурного развития в III веке до Р. Х. естественнонаучных и технических достижений александрийцев) в настоящее время отвергаются.

Пребывание в Александрии представителей сразу всех философских школ и примерно в равных пропорциях (что, возможно, было следствием сознательного отбора приглашаемых Птолемеями философов), должно было вызвать бурные дискуссии с участием зрителей, в лучших традициях греческих агонов, но, наряду с этим, мы видим и поиски путей сближения. Помимо общего культурно-исторического фона, на котором возникает школа эклектиков, причина такого сближения, несомненно, заключается и в наличии ещё одного философского направления, противостоящего всем школам сразу. Таковым был процветавший в Александрии скептицизм. Ведь в городе при Птолемеях преподавал Энесидем Кносский, а в римскую эпоху в читальных залах Библиотеки создавал свои, начинающиеся со слова «против» (prÒj) критические труды Секст Эмпирик. И философские диспуты, которые, конечно же, имели место в стенах Мусея или в помещениях царского гимнасия, вместо выяснения отношений между собой, заставляли философов объединяться против скептиков. Преодоление скептицизма, затянувшееся на несколько столетий и замедлившее синтез философских школ, завершается лишь к середине III века от Р. Х. В Александрии римского времени сложившаяся при Птолемеях особая культурная среда к тому же сильно усложняется и «разбавляется» за счёт включения туда христианства, гностицизма, митраизма, а традиционная египетская культура, к усвоению которой александрийские интеллектуалы долгое время тяготели, постепенно умирает. В конце концов, неоплатонизм переплавил и поглотил все философские школы, чтобы затем самому быть поглощённым христианством.

Нам осталось кратко очертить те перемены, которые произошли в сфере собственно художественной литературы, употребляя это прилагательное в современном его значении, так как древние авторы не видели различия между научной, философской и художественной литературой. Более того, во всех этих разновидностях сохранялся относительный паритет между поэзией и прозой. По-прежнему создавались философские поэмы, диалоги, гимны; в стихах рассказывалось о природе вещей, о минералах, о звёздном небе, о чудесах света, которые (все семь) были произведениями не природы и богов, а архитекторов и инженеров. Поэтому, любой создаваемый текст требовал мусического вдохновения и покровительства Муз. Виды и жанры художественной литературы были поделены между Музами вначале по принципу зависимости от музыкального ритма, под который они исполнялись, затем за каждым ритмом стало закрепляться определённое содержание. В театральных зрелищах синтезируются не только ритмы, но и мусические искусства объединяются с техническими (эллинистический и римский театр отличаются обилием сложных сценических механизмов). Трагедия и комедия, прежде связанные с ритуалами в честь Диониса, обретают самостоятельное бытие. Отдельным зрелищем становится пантомима. К древним жанрам добавляются мимиямб и написанный прозой роман. В результате этих сложных творческих процессов Музам добавляются всё новые функции. Каллиопе передали философские тексты. Полигимния, кроме гимнотворчества, стала покровительствовать сочинению хвалебных речей, а затем риторике вообще. Талии «вручили» буколическую поэзию. Пантомиму берут себе то Полигимния, то Эрато. Разумеется, религиозному сознанию перемены представлялись как свободный выбор богинями своих занятий (вернее – своего божественного досуга).

По примеру богинь совершали выбор и перемену занятий и сами писатели. Это мог быть переход не только от жанра к жанру, но и вообще от литературного творчества к литературной критике и к филологии. Кроме того, вспомним, что эллинистическая литература долго сохраняла отжившие свой век в живой разговорной речи различные диалекты греческого языка, которые должен был знать писатель, желающий творить в определённом жанре. Это стало стимулом к развитию языкознания, составлению словарей, объяснению древних слов и выражений. Писатель и учёный, таким образом, взаимно помогали друг другу, или же филология и творчество уживались в одной творческой личности. Также творчество эллинистических писателей требовало огромной эрудиции в мифологии, истории, географии, естествознании. И Александрийская Библиотека прекрасно вдохновляла на такое учёное сочинительство, поставляя материал в виде всевозможных мифологических, исторических, географических сведений. Обилие книг породило составление всевозможных каталогов, компиляций, выписок и т. д., чему станут посвящать себя служители Myсея.

Здесь мы отметим, что вокруг античных Мусеев изначально объединялись две большие группы служителей. Те, кто в состоянии мусической одержимости (μανία) творит и изрекает пророчества. И те, кто, напротив, достигнув умиротворения, успокоения страстей посредством приобщения к этой религии собирает, изучает, систематизирует результаты божественного (предметы природы) и человеческого (произведения искусства) творчества. Не случайно древние выводили слово Муза как от μώμαι – страстно желать (Plat. Men., 406а), так и от μύω – закрывать, умиротворять, успокаивать (Diod. Sic, IV, 7). К первой группе мы относим прорицателей, музыкантов, поэтов и философов, ко второй – литературных критиков, грамматиков, математиков, механиков, естествоиспытателей, астрономов, врачей.

Задолго до основания Александрии эти две группы, самоорганизующиеся или собираемые кем-либо (полисом, частным лицом, тираном, главой философской школы, царём) образовывали союзы единомышленников, не имеющие единого наименования, вместо которого авторы дают различные эпитеты, причём во всех случаях прослеживается значение – союз, собрание, сообщество. По отношению к частному Мусею (IG XII³, 330): το κοινον τού ανδρείου των συγγενών, ανδρείος των συγγενών, просто κοινον или κοινεΐνον, συναγογή. Пифагорейцев именуют συνθιασώται – совместно священнодействующие (Phil. Quod omn. prob. I, 2). Платоников: θίασος – священный союз (Philod. Ind. acad., col. XXXVIII, 41). Сообщество академиков, кроме того, называют σύνοδος – синод, собрание (Athen., XII, 548а), συμπόσιον – пиршественное собрание (Op. cit., V, 191f). Сообщество перипатетиков: οί κοινωνούντες, букв., – сообщники, сообща владеющие имуществом (Diog. Laert, V, 2, 53), οι συσχολάζοντες καί συμφιλοσοφούντες – совместно обучающиеся и занимающиеся философией (Ibid.). К служителям Александрийского Мусея, применяются наименования: σύνοδος (Strab., XVII, 794), κύκλος – круг, содружество (Philostr. Vitae soph., XXV, 3). Несколько раз и для разных Мусеев употребляется наименование χορός – хор (Plut. Quest, conviv., V, 678d; Syn. Epist. IV), которым мы и будем пользоваться, так как этот термин, восходящий к древнейшим ритуальным празднествам и обрядам, хорошо отражает не только свободный принцип организации мусических союзов, и не только атональный характер взаимоотношений между их членами, но и постоянное наличие вышеуказанных групп, образующих как бы два полухория.

Как отмечалось в начале главы, большинство мусических сообществ эллинистического времени связывало своё служение с городскими Мусеями. Допуская, что облик древних священных долин мог оказать влияние на планировку царских садов Александрии, по крайней мере, той их части, которая непосредственно примыкала к птолемеевскому Мусею, для собственно его гипотетической реконструкции необходимо обратиться именно к этим городским храмам Муз, поскольку храмовая архитектура (любой религии) весьма консервативна и большая часть культовых зданий возводится согласно сложившемуся древнему архетипу. Мы можем видеть это даже на примерах православных храмов России, воздвигнутых после 1991 года, или современных мечетей мусульманского Востока, сохраняющих в подавляющем своём большинстве (за исключением немногих авангардистских экспериментов) традиционные формы. И это несмотря на резко бросающийся в глаза разрыв с тысячелетними традициями, который продемонстрировала за последнее столетие во всём мире светская архитектура. Эллинистическая же архитектура, отличающаяся от греческой классики колоссальными размерами и роскошью сооружений, преобладанием ионического и коринфского ордеров, обилием барельефов и скульптуры, включением в постройки некоторых восточных элементов, тем не менее, никем из серьёзных исследователей не рассматривается как какой-нибудь революционный разрыв с классикой.

Именно поэтому нас не должно смущать и то обстоятельство, что некоторые из известных только по письменным свидетельствам городских Мусеев могли быть построены и освящены уже после завершения строительства в царском квартале Александрии, поскольку все они были элементами общей исторической эпохи, единого культурного пространства и единой религии.

Самыми ранними из городских Мусеев, вроде бы, должны являться пифагорейские Мусеи городов Великой Греции. Но о них сообщают авторы III–IV веков от Р. Х., и их свидетельства о жизни и религии пифагорейцев исследователи оценивают весьма критически. Кроме того, сведения слишком фрагментарны. У Порфирия Тирского говорится о том, что Пифагор погиб в Метапонте, пытаясь найти убежище в святилище Муз (Porph. De vita Pyth., 4; 57). Но тут же, строчкой ниже (Op. cit, 57), даётся другая версия – о самоубийстве Пифагора после поджога его дома и гибели друзей.

Убежища обычно искали у алтаря, держась за него руками. Оторвать человека от алтаря считалось святотатством. Пифагор, по этой версии, провёл в храме сорок дней и умер от голода. Алтарь у греков располагался под открытым небом, и в данном случае, если первая версия соответствует действительности, речь могла идти о замкнутом дворе святилища. Как мы покажем далее, городской храм Муз представлял собой, скорее всего, именно замкнутое дворовое пространство, без наоса, главного элемента других типов античных храмов, отдельно стоящего здания, где пребывала статуя божества. Статуи Муз в данном случае могли располагаться непосредственно под открытым небом, полукругом за алтарём, представлявшим собой квадратное или прямоугольное мраморное сооружение для жертвоприношений (такую композицию мы имеем в геликонской долине). Либо же статуи были расставлены по всему периметру двора, в обрамлявших его портиках.

Нам сообщают ещё, что храм Муз (Μουσείον, ιερόν Μουσών) был возведён по совету Пифагора жителями Кротона (Iambl. De vita Pyth., IX, 45–50; XXXV, 261; XXXVI, 264). Но о его облике ничего не сказано.

Наконец говорится о том, что после кончины Пифагора в храм Муз был превращён переулок (στενωπός) перед его домом в Метапонте (Diog. Laert., VIII, 1,15), или же в Кротоне (Porph. De vita Pyth., 4; 57). Здесь нам рисуется узкое городское пространство (корень στενός – узкий), обрамляемое двумя портикам. Для превращения его в святилище было достаточно расставить статуи Муз в портиках, а жертвенник воздвигнуть во дворе дома. Таким образом, Музы становятся хранительницами мемориала посмертно обожествлённого философа и чудотворца.

Следующие по времени сведения, уже не подвергающиеся сомнениям, мы имеем о Мусее платоновской Академии (380–360 гг. до Р. Х.; об этом святилище мы поговорим в следующей главе). Затем – о Мусее на родине Аристотеля, во фракийской Стагире (другие варианты названия: Стагир, Стагиры), где ученик Аристотеля и будущий руководитель Ликея Феофраст (Theophr. Hist. рlant., IV, 16,3; Plin. Nat. hist., XVI, 133) изучал в саду святилища Муз[112]112
  В русском переводе труда Феофраста написано: «…серебристый тополь в школьном саду» (Феофраст Исследование о растениях. – М., 1951. С. 163). В оригинале говорится: έν τω Μουσείφ. У Плиния Старшего, который, очевидно, цитирует Феофраста, написано: in museo. У авторов часто слово Мусей употреблялось в значении «учебное заведение», «школа» (как синоним к διδασκαλεΐον). Вероятно, поэтому M. E. Сергеенко дала такой перевод. Стагирское святилище Муз, действительно могло быть учебным заведением, и не исключено, что Феофраст, проживший в родном городе Аристотеля несколько лет и владевший там имением, не только наблюдал за деревьями в саду, но и преподавал в стагирском Мусее. Подробнее см. в следующей главе.


[Закрыть] белый тополь, упавший от бури, но не погибший, а вновь возродившийся. Этот случай имел место около 340 года до Р. Х. Священное дерево Муз представляло для Феофраста чисто научный интерес.

Археологические раскопки города выявили только фрагменты оборонительных стен, фундаменты жилых домов и очертания агоры, на которой находился небольшой каменный алтарь. Учитывая малые размеры Стагиры, можно предположить, что Мусей находился за городскими стенами, в древней священной роще, и был, одновременно, учебным заведением для детей стагиритов. В нынешней Стагире, уютном, застроенном аккуратными малоэтажными домиками городке, власти разбили свой сад с белыми тополями, посвящённый их великому земляку. В саду поставлена мраморная статуя Аристотеля. Рядом – имитации солнечных часов и других метеорологических и астрономических приборов, какими пользовались древние учёные.

Основание афинского Ликея датируется 335 или 334 годами до Р. Х. Следовательно, ликейское святилище Муз возникает синхронно с началом Восточного похода Александра Македонского. Об этом главном прафеномене Александрийского Мусея следует рассказать особенно подробно. Мы посвятим ему целых две главы, проследив разные этапы его формирования – при Аристотеле и при Феофрасте, особо выделив период, когда у власти в Афинах находился воспитанник Ликея Деметрий Фалерский.

К первому году Восточного похода относятся сведения о перестройке по повелению Александра святилища Зевса и Муз в Дионе (Дие), городе у подножья Олимпа, вблизи известных древних священных мест поклонения Музам – Пиерии (место рождения Муз) и Пимплейи (где почитались Музы и Орфей). Павсаний называет Дион местом возможным местом гибели Орфея. Растерзавшие его вакханки затем омыли окровавленные руки в протекавшей через город речке Бафир (Paus., IX, 30, 3).

Храм существовал уже на рубеже V–IV столетий до Р. Х., поскольку в городе проходили учреждённые македонским царём Архелаем (413–399 гг. до Р. Х.) празднества во имя Зевса и Муз (Diod. Sic., XVII, 16), где, как отметил Ф. Шахермайр: «…сочетание атлетических и художественных состязаний… должно было объединить… славу Олимпийских игр и афинских Великих Дионисий»[113]113
  Шахермайр Ф. Александр Македонский. – М., 1986. – С. 19.


[Закрыть]. Для греков Дион – самая северная граница эллинского мира, а для македонцев, – напротив, крайний юг их владений. Поэтому игры в Дионе стали первой ступенькой на многолетнем пути постепенного распространения за пределы Эллады греческой агональной культуры, в конечном итоге оторвавшейся от древних священных долин и храмовых участков и переместившейся в новые культурные центры на эллинизированном Востоке. Девятидневные (по числу Муз) состязания проходили осенью, уже после окончания Олимпийских игр, следовательно – допускали участие в них недавних победителей на Олимпиадах. Хотя новые игры сравнивались с Олимпийскими, спорт и мусические искусства здесь присутствовали уже в примерно равных долях. Соединив по своей царской воле спортивные и мусические агоны, Архелай положил начало тому причудливому смешению разных видов состязаний, которое позже станет отличительной чертой эллинистических зрелищ. Царь не требовал напрямую своего личного прославления, хотя созданная по его заказу Еврипидом трагедия «Архелай», посвященная потомку Геракла, мифическому прародителю македонского царского рода, возможно, исполнявшаяся в Дионе[114]114
  Указ. соч. С. 20.


[Закрыть], косвенно намекала на устроителя игр.

Согласно Диону Хрисостому в 338 г. до Р. Х. Филипп II Македонский и его наследник Александр отметили в Дионе жертвоприношениями Музам и агонами свою победу над свободными греческими полисами при Херонее (Dio Chrys. Orat., II, 73R-74R). Затем Александр сделал святилище местом почитания своих двадцати пяти гетайров, павших в битве при Гранике (Arr. Anab., I, 16, 4; Plut. Alex., 16). Их медные статуи были заказаны Лисиппу и поставлены на мраморной террасе перед храмом. Древняя взаимосвязь мусического культа с культом героев, таким образом, нашла своё продолжение.

Обнаруженные в ходе раскопок 1970-х – 1980-х годов и музеефицированные стараниями профессора Димитриоса Пангермалиса[115]115
  Παντερμαλής Δ. Δίον. Η ανακάλυψη. – Αθήνα, 2001.


[Закрыть] фрагменты храма показывают нам его таким, каким он стал после разрушения Диона войсками Этолийского союза в начале Союзнической войны (220–217 гг. до Р. Х.) и восстановления города македонским царём Филиппом V. Святилище, находившееся в западной части города (за городскими стенами), между двумя театрами (эллинистическим и римским), представляло собой прямоугольник (ок. 100 метров в длину), обнесённый глухой стеной и разделённый центральной дорической колоннадой на две части (участки Муз и Зевса Олимпийского). На одной половине находился огромный мраморный алтарь, пригодный для гекатомб (принесения в жертву до ста быков за одну церемонию). Двадцать пять утраченных бронзовых статуй героев битвы при Гранике когда-то стояли на расположенной возле священного участка террасе, сложенной из мраморных плит, на которых вырезаны чередующиеся рельефные изображения круглых македонских щитов и панцирей гетайров. Защищённая теперь от зимних дождей и снегопадов надстроенной крышей, терраса остаётся единственным свидетелем существования здесь древнего мемориала.

Но о мусическом культе в Дионе или, по крайней мере, о мусических занятиях его жителей, напоминает ещё и экспонат местного Археологического музея. В скромном здании музея, в отдельном зале на втором этаже, хранится найденный в 1992 году, неподалеку от храма Зевса и Муз, древнейший в мире (I в. до Р. Х.) водяной оргáн (гидравлос), полностью соответствующий описаниям Герона и Витрувия.

Подобие мемориальной стены гетайров в Дионе можно предположить для семейного Мусея на о. Фера (Θήρα, совр. Санторини; варианты написания древнего названия, встречающиеся в русскоязычных исследованиях: Тера, Тира, Фира), основанного примерно в 220-е годы до Р. Х., когда остров находился под контролем Птолемеев. Божественные почести, которые воздавались членам египетской династии (не только посмертные, но уже и прижизненные), могли стать примером подражания для местной аристократии.

Этот Мусей, главной функцией которого было поминовение обожествлённых посмертно представителей одной из самых богатых семей острова, спорно относить к городским Мусеям. Скорее всего, он находился на фамильных землях вдовы Эпиктеты, чье Завещание, уже несколько раз упомянутое нами (CIG II, 2448; IG XII³, 330)[116]116
  Перевод на русский язык см.: Поршнев В. П. Мусей в культурном наследии античности. – М., 2012. С. 182–189.


[Закрыть] само по себе было фрагментом оформления стены. Четыре мраморные плиты, содержащие большой текст в 288 строк с подробным уставом мусического сообщества, порядком совершения собраний родственников, жертвоприношений и поминальных трапез, дают информацию о некоторых пространственных компонентах Мусея. Там говорится об отдельных священных участках Муз и героев – о героонах (это могли быть как жертвенники, так и курганные насыпи над могилами), о пожелании возвести перед Мусеем стою (неизвестно, было ли оно выполнено), об изображениях Муз (рельефах, очевидно, аналогичных тем, что украшали вышеперечисленные нами римские саркофаги). Подразумевается наличие трапезной, где должно было собираться более тридцати поимённо перечисленных родственников. Представляется либо замкнутое пространство, поделённое на священные участки, где с внешней стороны посетителей встречала парадная стоя; изнутри оно было опоясано рельефом с танцующими или восседающими на престолах Музами; в центре двора – здание трапезной, перед которым стояли жертвенники. Либо, в качестве трапезной мог использоваться грот, естественный, или выдолбленный в вулканических скалах острова. Тогда стоя располагалась перед гротом, за ней находился жертвенник Музам (рельеф мог обрамлять его боковые стенки), и отдельные жертвенники героям стояли рядом с их могилами. Основание для такой реконструкции – так называемый грот Христа, расположенный на окраине античной столицы острова, у стены византийского времени. До христианства грот был местом почитания героев, но там вопреки Завещанию Эпиктеты, вместо четырёх героонов, обнаружено только два.

В любом из двух вариантов перед входом на территорию святилища, как и в Дионе, находилась подобная же каменная стена. Только вместо рельефов с военной арматурой её оформляли мраморные плиты с текстом Завещания[117]117
  Ныне эти плиты хранятся в портике двора старейшего публичного музея Европы – музея Франческо Шипионе Маффеи (Museo Lapidario Maffeiano; Museum Veronense) в Вероне (Италия). Текст Завещания был опубликован уже в первом каталоге музея, вышедшем в 1749 году (Museum Veronense. – Verona, MDCCXLIX. P. XIV–XXIX).


[Закрыть]. Над ними, как можно судить по сохранившимся пьедесталам с именами, стояли статуи тех, кого почитали в Мусее – Эпиктеты, её мужа и двоих её сыновей.

Стоя как часть архитектурного оформления Мусеев упоминается довольно часто; собственно, это самая распространённая в архитектуре античных городов форма, присутствующая по большей части не в сакральном, а в светском пространстве. Может быть, обыденность такого рода сооружений, их постоянное присутствие перед глазами, повторяемость их облика в разных регионах – объясняют тот факт, что Павсаний, очень подробно описывающий долину Муз, пропускает в своём описании эллинистическую стою, воздвигнутую там за полтысячи лет до времени жизни писателя. Поскольку стоя является единственной из всех нам известных прямо связанной с архитектурой античных Мусеев, мы возьмём её в качестве аналога других подобных же монументальных построек в других местах. Тем более что её возведение датируется серединой III века до Р. Х., то есть, почти синхронно (с разницей в два-три десятилетия) со строительством Мусея и Библиотеки в Александрии. Как раз в этот период Птолемеи щедро финансировали агоны и празднества в долине Муз. Не исключено, что строительство в долине (кроме стои, в это же время, выше по склону, строится каменный театр) велось на египетские деньги, может быть даже зодчими, приглашёнными из Александрии.

Почти стометровой длины стоя была оформлена тридцатью шестью колоннами ионического ордера с внешней стороны[118]118
  Описание и реконструкцию см.: Roux G. Le val des Muses et les Musées chez les auteurs anciens // BCH An. 78 (1). – Paris, 1954. – P. 22–48. P. Bonnard: reconstruction. – Fig. 2–3. Carte. – P. 23.


[Закрыть]. Антаблемент завершался пальметтами и аканфами (фрагменты и капители хранятся в Археологическом музее в Фивах: inv. 1984, 1785, 1794. 1798, 1803, 1804, 1805, 1846). Ионический ордер, как показывают находки 1970-х – 2000-х годов, преобладал в постройках птолемеевской Александрии.

Колоннада в долине Муз первоначально замыкались глухими стенами, за которыми располагался ряд комнат. Позднее часть стен была разобрана и заменена внутренней колоннадой коринфского ордера, что открыло сквозной проход в долину от жертвенника Музам. Комнаты, скорее всего, предназначались для хранения вотивных даров. Особо крупные помещения замыкали колоннаду с торцов.

Укрывшись от солнца за колоннами, поставленными на большом возвышении, зрители могли смотреть на церемонию жертвоприношений: жертвенник в виде прямоугольной каменной платформы располагался фронтально пред стоей, а статуи Муз на закруглённом основании были развёрнуты к ней ликами. Это были знаменитые геликонские Музы скульптора Кефисодота Старшего (первая половина IV столетия до Р. Х.) (Paus., IX, 30, 1). Их судьба в геликонской долине прослеживается вплоть до царствования Константина Великого, который распорядился забрать статуи в Константинополь. Там они заняли почётное место на императорском форуме перед входом в здание Сената. Во время уличных беспорядков 404 года от Р. Х., связанных с низложением патриарха Иоанна Златоуста, толпа подожгла Сенат, и геликонские Музы погибли при пожаре (Zosim., V, 24). Нам остались мраморные пьедесталы с посвятительными двустишиями поэта Онеста или Хонеста (IG VII, 1797–1805)[119]119
  Первая публикация и подробный анализ: Jamot P. Le Monument des Muses dans le bois de l'Hélicon et le poéte Honestus // BCH An. 26, I. – Paris, 1902. – P. 129–160.


[Закрыть].

Для городской среды Александрии подобную вольную асимметричную композицию построек Мусея представить сложно, но для Мусеев Академии и Ликея, которые располагались на больших территориях в пригородах Афин, за городскими стенами, среди садов, наоборот, допустимо предположить свободно поставленные архитектурные компоненты, статуи и жертвенник, как на Геликоне.

Последний Мусей, чьё основание поддаётся хотя бы приблизительной датировке, – городской Мусей в Антиохии-на-Оронте. О нём известно из «Хронографии» Иоанна Малалы (VI век от Р. Х.). Мусей и библиотека (το των Μουσών ιερόν και βιβλιοθήκη) сооружались на частные пожертвования некоего Марона, антиохийца, долго жившего в Афинах (скорее всего, купца, который, проживая в таком знаменитом своими философскими школами городе, вполне мог посещать Ликей и Академию ради самообразования, следовательно – их Мусеи стали для Антиохии таким же образцом, как и за сто восемьдесят лет до этого для Александрийского Мусея). Душеприказчиком Марон просил быть царя Антиоха Филопатора (Malal, X, O304, 21-22E; L. Dindorf: p. 235–236; XIII, O4, 24B; L. Dindorf: p. 319). Поскольку такой титул носили два царя династии Селевкидов – Антиох IX и Антиох X, правившие последовательно между 114 и 92 гг. до Р. Х., Мусей строился именно в этом восемнадцатилетии.

Мусей находился в квартале Эпифания, на агоре, рядом со зданием булевтерия (городского суда) и храмом Гермеса (Ibid.). Вместо природного священного источника Муз в нём было такое помпезное сооружение как нимфей (не просто фонтан, но, обычно, целый каскад, украшенный колоннами и статуями), посвящённый титану Океану: Μουσείον και το Νυμφαιον άυτοΰ το λεγόμενον Ώκεανόν; Μουσείον και το εν αυτοῦ Νυμφαîον (Malal., XI, O370, 11C; L. Dindorf: p. 282; XII, O400, 8B; L. Dindorf: p. 302). В данном случае его украшала мозаика, изображающая титана (Ibid.). История святилища (горевшего и несколько раз перестраивавшегося) заканчивается в царствование Константина Великого, когда здание Мусея было перестроено под преторий. Отметим и этот факт, наряду с важными для наших изысканий указаниями на то, что городской Мусей и библиотека были единым целым, и на наличие водного каскада.

Преторий обычно представлял собой именно замкнутую дворовую территорию, обнесённую портиками или аркадами. Зародившаяся в архитектуре римских военных лагерей, где преторий, уже находившийся внутри ограждённого валами или стенами пространства, был самостоятельной крепостью (например – Castra Biriciana, современный Вайсенбург в Германии), эта форма сохранялась в архитектуре провинциальных городов Империи, когда преторий обретает много дополнительных, «необоронных» функций: резиденции градоначальника, городского суда и городской тюрьмы. Таким был, скажем, преторий в Иерусалиме, где совершался суд над Христом. Вне зависимости от того, располагался ли он к северо-западу от Храма, где ныне двор медресе эль-Омарийя (его реконструкции на состояние начала нашей эры показывают выложенное плитами прямоугольное пространство, окружённое аркадами в два яруса), или же в другом месте, вспомним, что в Евангелиях говорится: «…воины отвели Его внутрь двора, то есть в преторию» (Мк.,15, 16; Мф., 27, 27).

В черноморском Херсонесе двор римского претория замкнут с трёх сторон и окружён колонными портиками. В испанском Тарраконе (совр. Таррагона), несмотря на множество средневековых перестроек, в претории, вплотную примыкающем к цирку, ещё можно угадать очертания узкого внутреннего двора, над которым возвышается крепостная башня.

Почти квадратный (500×450 метров) двор претория в Ламбезисе (Нумидия) опоясывают мощные аркады, а к внешним стенам, в дополнение, примыкают портики ионического ордера. Внутренние фасады двора претория в Кёльне (Colonia Claudia Ara Agrippinensium) прорезают только крупные арочные окна, но главный вход подчёркивает тройная аркада и восьмигранная башенка. В Антиохии, до перестройки здания, подобный же двор мог быть озеленён, затем деревья, очевидно, вырубили (языческие священные рощи уже не вызывали чувства благоговения у чиновников быстро обращавшейся в христианство Империи), по углам могли быть надстроены башни, но вряд ли сам двор создавался путём полного сноса старых построек.

Мы ничего не знаем относительно облика и времени основания прочих городских Мусеев. Можно судить лишь об их примерном расположении и об окружающих Мусеи храмах и памятниках. Основной источник здесь – «Описание Эллады» Павсания, созданное в конце II века от Р. Х. Но Павсаний пишет о святынях городов, большинство из которых существовали к тому времени уже до тысячи лет; следовательно, и храмы этих городов могли быть построены задолго до посещения их любознательным географом. Самый молодой из них – аркадский Мегалополь, заложенный в 371 году до Р. Х. Там, в южной части города, находился общий храм Музам, Гермесу и Аполлону, соседствующий с самым большим в Элладе театром, где бил из-под земли неиссякаемый источник. Во времена Павсания храм был уже в развалинах, что свидетельствует о его солидном возрасте. От него остались статуя одной из Муз и статуя Аполлона[120]120
  Полный перечень см.: Paus. X, 9, 3-10, 2.


[Закрыть] (Paus., VIII, 32, 1–2).

В Теспиях (Феспиях), опекавших долину Муз, был ещё и собственный городской Мусей, небольших размеров (ναός ού μέγας). А в нём небольшие же мраморные статуи Муз. Это единственное указание на размеры, но и остальные Мусеи вряд ли превосходили храмы главным олимпийским богам. Теспийский Мусей находился возле агоры, рядом с театром и медной статуей Гесиода (Paus., IX, 27, 1–6).

В Трезене (Коринфская область) основание Мусея приписывалось легендарному Ардалу, сыну Гефеста, изобретателю флейты. Следовательно, тут мы имеем, кроме свидетельства о культе героя, прямо связанного с мусическими искусствами, намёк на солидный возраст храма. Этот Мусей также был возле агоры; перед храмом стоял общий жертвенник Музам и богу сна Гипносу (Paus., II, 31, 4).

В Спарте храм Муз был построен на акрополе, «налево от храма Афины…» (Paus. III, 17, 5). Дальше у Павсания интересное замечание: воинственные спартанцы «…воздвигли храм Муз в знак того, что они, лакедемоняне, выступали в сражение не под звуки труб, а под музыку флейт и под игру лиры и кифары» (Ibid.). Не только для нас, но уже и для Павсания мусические занятия были вполне мирными, но в Спарте героический культ по-прежнему заключался в почитании воинов и царей. Поэтому и Музы обрели тут некую «воинственность».

Добавим к информации, извлечённой из Павсания, сведения о Мусее в Таренте, точно существовавшем в 212 году до Р. Х. Полибий (VIII, 27, 29) свидетельствует о наличии там трапезной.