Текст книги "Александрийский Мусей от Птолемеев до Октавиана Августа"

Глава 4
Афинский Ликей под управлением Феофраста: коллекции, люди, внешние связи

Взяв у Аристотеля бразды правления, Феофраст оставался схолархом почти четыре десятилетия (323–386 до Р. Х.), намного дольше своего учителя. Он не только успешно преодолевал все возникавшие время от времени трудности и невзгоды, но и сумел преумножить славу Ликея, о чём свидетельствует составленное им Завещание (Diog. Laert., V, 2, 5157). Он оставил своим преемникам процветающее учебное заведение, где на его занятиях побывало до двух тысяч слушателей (Op. cit., V, 2, 37). Можно поделить их на общее число лет, прибавив к ним те годы, когда Ликей подчинялся Аристотелю, но когда у Феофраста уже был свой небольшой «хор» учеников. Мы осторожно предположим, что лекции Феофраста, в течение первых двенадцати лет при жизни Аристотеля, затем в последующие тридцать семь лет, могли посещать в среднем от тридцати пяти до пятидесяти человек единовременно. Причём у Диогена Лаэртского явно говорится о занятиях самого Феофраста (διατριβὴν αὐτοῦ).

Сколько ещё было преподавателей? Община служителей Муз, согласно Завещанию, составляла десять или двенадцать человек, поскольку один из упоминаемых в Завещании – Аристотель, тёзка основателя Ликея, судя по тексту, скорее был лишь кандидатом в члены союза. А бывший раб Феофраста вольноотпущенник Помпил, хотя и был философом (Diog. Laert., V, 2, 36), но он упоминается отдельно от остальных как эпимелет (попечитель), принявший заботу о храме, памятнике (Аристотелю), саде и Перипате (Op. cit., V, 2, 54). Хотя эпимелет мог, одновременно, учить философии. Также под сомнением участие в преподавательской деятельности Гиппарха, казначея школы. Кроме членов мусического союза лекции могли читать, после нескольких лет пребывания в Ликее, особо одарённые ученики, как это практиковалось при Аристотеле. Сам Феофраст, очевидно, учил в Перипате. Количество комнат гимнасия, располагавшихся по периметру его двора и вмещавших, помимо шкафов или полок с коллекциями, от десяти до сорока слушателей (исключая самое крупное помещение, где, как полагают археологи, находилась библиотека, а также несколько залов для занятий спортом) составляет ту же десятку. Плюс вся территория ликейских садов, где наверняка были экседры. Значит в Ликее, в спокойные годы, единовременно могло комфортно обучаться более трёхсот студентов. Феофраст позаботился о расширении училища, строя верхний (τὸ στωίδιον) и нижний портики (κάτω στόα) перед святилищем, но к моменту составления Завещания они ещё не были закончены (Diog. Laert., V, 2, 51).

Учеников следует разделить на молодых афинян, детей афинских граждан, которые не жили в Ликее постоянно, но приходили туда на лекции, и приезжих из других городов. По крайней мере, часть их (те, кто не хотел снимать жильё в Афинах или не имел на это средств) должна была проживать прямо в Ликее. Проходные и полуоткрытые залы гимнасия для жилья не подходили. Но в Завещании Феофраст говорит о домах в саду (οἰκία τὰ πρὸς τῷ κήπω), которые он отдаёт друзьям, желающим и впредь заниматься там науками и философией. То есть – преподавателям, уже собравшим вокруг себя «хоры» учеников. По своему усмотрению, они могли предоставлять им жильё, как это прежде практиковалось в платоновской Академии.

К постоянным ученикам добавим, условно говоря, «вольнослушателей», праздных жителей Афин, приходивших в Ликей, в отличие от Академии, не только на открытые лекции, диспуты и празднества в честь Муз и Аполлона, но и на своеобразные «экскурсии» по ликейским садам, поскольку там ещё содержались редкие животные в окружении экзотических растений. Но зверинец в Ликее неизбежно должен был зачахнуть, так как, даже если у Феофраста было достаточно средств на кормление животных, их естественная убыль оказалась невосполнимой. Феофраст не имел в своём распоряжении те тысячи царских служителей, которые отлавливали и привозили животных Аристотелю. Диадохи, в частности – Птолемей Лаг, ещё могли присылать в виде даров редкие образцы флоры своих земель, но трудно представить себе, в условиях почти непрерывных войн, доставку слонов или львов. Остаётся только предположить, что, после кончины животных, их тела, обученные ещё Аристотелем препараторы, превращали в учебные пособия в виде чучел, скелетов или отдельных мумифицированных органов. А вот ботанические коллекции Феофраст, несомненно, сберёг и приумножил.

Он был лишён тех фантастических сумм, которые, до 327 года, принимал от Александра Македонского Аристотель. Но Феофраст находил покровителей на уровне правителей отдельных областей распадающейся империи. Можно выделить несколько сравнительно спокойных периодов, когда пожертвования были особенно щедрыми. Это годы 321–319, когда Антипатр, подавив афинских мятежников и разбив соперников, ненадолго утвердился регентом царства. Затем годы 317–307, когда в Афинах правил Деметрий Фалерский. Кроме того, на протяжении всех лет Феофраст наверняка получал дары от Птолемея Лага.

Постоянные доходы училищу давали добровольные вступительные взносы учеников. Помимо них, отдельные приношения поступали в дни ежегодных празднеств Муз и Аполлона, что было традицией не только Академии и Ликея, но и других афинских учебных заведений. О том, какое большое значение Феофраст придавал этим подношениям косвенно свидетельствует мастерски и с сарказмом обрисованный им в «Характерах» образ скупого горожанина, который специально не отпускает детей в школу на праздник Муз под предлогом нездоровья, чтобы не вносить положенный праздничный взнос (Theophr. Char., XXII, 6), взимаемый как деньгами, так и продуктами.

Феофраст нашёл ещё один способ поддержания благосостояния школы. Один из членов мусического союза, упомянутый в Завещании в качестве душеприказчика Гиппарх (Diog. Laert., V, 2, 51), по всей видимости, был ростовщиком, распоряжавшимся значительными суммами, поступавшими от Феофаста и других клиентов. В то время, когда писалось Завещание, он запутался в финансовых делах (Op. cit., V, 2, 55), но всё же Феофраст имел возможность затребовать у него деньги на достройку святилища Муз и на прочие выплаты.

От афинских властей Феофраст средств на строительство как будто бы не получал, за исключением периода правления Деметрия Фалерского. Объясняется это не неприязнью к нему властей, наоборот, он пользовался в городе гораздо большим уважением, чем Аристотель. Но, судя по Завещанию, Ликей стал частным учебным заведением, а значит сама школа, в лице её схоларха и мусического союза, должна была сама изыскивать средства на ремонтные и строительные работы. Причём Феофраст распоряжается не только личным садом, купленным при содействии Деметрия Фалерского (Diog. Laert., V, 2, 39), но значительной территорией, вместе с Мусеем, Перипатом и другими постройками (Op. cit., V, 2, 52–54). Всё это Феофраст завещает ученикам на тех же основаниях, что и своё, частное имение в Стагире.

Владеть землёй и недвижимостью в Афинах, передавать их по Завещанию, могли почти исключительно афинские граждане, а для гражданства нужно было либо иметь обоих родителей коренных афинян, либо оказать полису какие-либо значительные услуги. Судя по всему, Феофраст, в отличие от Аристотеля, обладал теми же правами, которые имели коренные граждане Афин.

Между тем, наши источники единодушно утверждают, что родиной второго схоларха Ликея был полис Эрес на Лесбосе (Diog. Laert., V, 2, 36; Strab., XIII, 2, 4 C618; Suid. s. v. Θεῴφραστος)[202]202
  Наиболее полная подборка письменных биографических источников и цитируемых фрагментов утраченных сочинений Феофраста на греческом, латинском и арабском, с переводами на английский: Theophrastus of Eresus. Sources for his life, writings, thought, and influence edited and translated by W. W. Fortenbaugh. V. 1–2. – Leiden, N. Y. Köln, 1992. Издание осуществлялось в рамках проекта лейденского издательского дома E. J. Brill Academic Publishers (Koninklijke Brill NV). Позже, между 1992 и 2005 гг. вышло ещё несколько томов обширных комментариев ко всем трудам Феофраста.


[Закрыть], где его отец Мелант занимался совсем не благородным ремеслом. По профессии он был сукновал (Kvafehj). Это, впрочем, не означает, что он сам валял шерсть, стирал или чинил шерстяную одежду. Образование, которое он дал сыну свидетельствует о значительном личном состоянии. Следовательно, он был богатым владельцем сукновальных мастерских в Эресе. От отца будущий философ получил имя Тиртам, прозвище же Феофраст (Теофраст) (Говорящий как бог, Богоречивый) дал ему Аристотель (Diog. Laert., V, 2, 39). В родном городе Феофраст учился философии у некоего Алкиппа или Левкиппа (Diog. Laert., V, 2, 36; расхождения в разных изданиях Лаэрция), затем приехал в Афины и поступил в Академию, где встретил Аристотеля. Вместе они служили Гермию, вместе учили Александра Македонского и его будущих диадохов в Миезе, вместе создавали Ликей. Таким образом, Аристотель и Феофраст, вроде бы, имели одинаковый юридический статус метеков (приезжих), то есть, не могли владеть землёй (хотя здесь бывали исключения), заседать и даже просто выступать в Народном собрании, совершать публичные жертвоприношения. Вдобавок афинские патриоты должны были воспринимать их обоих как сторонников ненавистной македонской власти. Вряд ли большое значение имел тот факт, что Эрес был дружественным Афинам полисом, входившим во Второй афинский морской союз. Этот союз был распущен ещё в 355 году, а с 334 года полис, как и весь о. Лесбос, полностью подчинился македонской власти. Служба Филиппу II и Александру Великому, длительное пребывание в Македонии, дружеские отношения с Антипатром и его сыном в одинаковой степени компрометировали и Аристотеля, и Феофраста. Однако, последний не отправился вслед за учителем в изгнание. Более того, афиняне выступили в его защиту, когда некий Агнонид попытался выдвинуть против него обвинение в нечестии (ἀσέβεια – в афинской юридической практике под этим термином обычно подразумевалось кощунство по отношению к богам) схожее с тем, которое ранее предъявили Аристотелю, а в более отдалённые времена – Сократу и Анаксагору. По словам Диогена Лаэртского: «…афиняне же настолько были к нему [Феофрасту] расположены, что когда Агнонид посмел обвинить его в нечестии, то сам едва не подвергся наказанию» (Diog. Laert., V, 2, 37).

Этот эпизод вряд ли последовал непосредственно за вынужденным отъездом Аристотеля, поскольку Феофраст сначала принял у него руководство школой (διεδέξατο τὴν σχολήν) (Diog. Laert., V, 2, 36). Должно было пройти какое-то время. Логично связать первую попытку изгнания Феофраста с новым обострением антимакедонских настроений в Афинах на исходе 323 года до Р. Х., когда в город привезли тело погибшего под стенами Ламии Леосфена и с почестями похоронили в квартале Керамик, на дороге в Академию, там же, где были похоронены его солдаты (Paus., I, 29, 11) и где было множество других захоронений знаменитых афинян. Произнося пламенную надгробную речь, Гиперид прямо называет Леосфена освободителем афинян от македонского ига (Hyperid. Orat. funebr., col. XI, 34–35), ставя его выше тираноубийц Гармодия и Аристогитона (похороненных там же), ибо те погибли за один город Афины, а Леосфен – за всю Элладу (Op. cit., col. XIII, 39–40). Между тем, недавно, афинянам приходилось почитать даже слуг тех людей, которым воздавались почести как богам или героям (Op. cit., col. VIII, 21) (намёк на принудительное признание обожествления Александра Македонского).

Итак, на этот раз, общественное мнение оказалось на стороне Феофраста, хотя он, вроде бы, подходил под определение «слуги македонян». Спустя много лет, в 307-м, после свержения Деметрия Фалерского, Феофрасту, всё-таки, придётся ненадолго покинуть Афины, когда будет принят закон, запрещавший философам под страхом смертной казни возглавлять в городе школы, иначе как по решению Народного собрания (Diog. Laert., V, 2, 38) (так называемый «закон Софокла»; о нём подробнее расскажем в соответствующем месте). Закон не был направлен лично против Феофраста, а в равной степени касался философов всех школ. Но положение Феофраста особенно осложняли дружеские отношения с Деметрием Фалерским и Кассандром. Ученик Аристотеля и Феофраста Филон убедил афинян отменить закон, и его автор был наказан штрафом. Имя Филона упоминается Феофрастом в его Завещании в числе свидетелей (Op. cit., V, 2, 57). Таким образом, Феофраст дважды избежал судьбы Аристотеля. Добавим его право собственности на землю Ликея и, при жизни Аристотеля, его положение второго лица в мусическом союзе, каковым в мусической иерархии, обычно, выступал ίεροποιός, совершавший священные обряды. В то время Ликей оставался государственным гимнасием, следовательно, священнодействия явно подходили под категорию публичных. Значит, и совершать их мог лишь полноправный афинский гражданин. Если передачу Ликея в собственность школы и продажу Феофрасту нового сада, примыкающего к училищу, логично отнести к периоду правления Деметрия Фалерского (317–307 гг.), то, похоже, что афинское гражданство Феофраст получил гораздо раньше.

Долгое время это было весьма трудновыполнимой задачей, если даже один из родителей был коренным жителем города. Перикл, чтобы обеспечить гражданские права для своих детей, рождённых иноземкой Аспасией, должен был умолять Народное собрание сделать для его семьи исключение. Если неполноценные афиняне и афинянки добивались гражданства окольными путями, то они всю оставшуюся жизнь находились под угрозой разоблачения, так как властями всё время устраивались проверки списков. Между 343 и 340 гг. до Р. Х. в Афинах проходил скандальный судебный процесс против бывшей гетеры Неэры, попытавшейся стать афинянкой, заключив брак с коренным афинянином Стефаном и заведя от него детей. Для того, чтобы спасти жену, Стефан заявил, будто бы никакого брака не было, и он лишь сожительствует с Неэрой как с гетерой. Обвинительная речь, вошедшая в корпус речей Демосфена (в том, что её автором действительно был Демосфен, уже в древности высказывались сомнения), предлагает строгое наказание обоим: «Вы слышали, граждане судьи, о чём говорит закон, который не позволяет чужестранке состоять в супружестве с афинским гражданином, равно как и чужестранцу – с афинской гражданкой. Закон не разрешает им заводить детей, прибегая к каким-либо уловкам и хитростям… И если они будут осуждены, закон требует продажи их в рабство». Несколькими абзацами ниже: «Я хочу, чтобы вы признали и самого Стефана заслуживающим наказания не меньшего, чем эта самая Неэра, но даже гораздо большего и строгого, поскольку он, называя себя афинянином, отнёсся к нашим законам, к вам самим и к самим богам с таким неслыханным пренебрежением, что, нисколько не стыдясь своих преступлений, осмеливается сохранять полнейшее спокойствие и при этом ещё и выступать с доносами против других людей, а также против меня. Теперь же он добился того, что и он сам, и Неэра, оказались привлечёнными к суду по столь тяжкому обвинению, что в ходе судебного разбирательства должна быть разоблачена и сама Неэра – показано, кем она является в действительности, и сам Стефан, – вся подлость его натуры» (Demosph. Orat. LIX, 17; 44. Перевод В. Г. Боруховича).

Это было примерно в то самое время, когда (как мы говорили во второй главе) Аристотель и Феофраст, бежавшие с Лесбоса, возможно, ненадолго задержались в Афинах, перед тем как отправиться в Македонию. Получить гражданство тогда было особенно сложно.

Однако, затем, после македонского завоевания, положение кардинально меняется. Македонские власти усиленно «проталкивают» гражданство своим союзникам в городе. Вскоре после битвы при Херонее Ликург (тот, который через несколько лет обустроил Ликей, переданный в управление Аристотелю; в 338 г. Ликург как раз вступил в должность казначея города) с горечью констатирует: народ, прежде гордившийся своей свободой (то есть – народ в лице Народного собрания), теперь постановляет делать рабов – свободными, а чужеземцев – афинянами (Lycurg. Leocrat., 41).

Затем получение гражданства ещё более упрощается. Менее чем через пятнадцать лет после речи Ликурга ученик Феофраста Динарх обвиняет Демосфена в том, что тот добился гражданства для своих друзей, торговцев и трапезитов (банкиров), и перечисляет их имена (Dinarch. Demosth., 43). Это была одна из речей по делу Гарпала; тогда, напомним, против Гарпала выступали два воспитанника Ликея – Динарх и Деметрий Фалерский. Динарх, в отличие от Ликурга, наоборот, обвиняет в произвольной раздаче гражданства вождя антимакедонской партии, намекая, как сказали бы сейчас, на «коррупционную составляющую». Логично предположить, что если бы Феофраст получил гражданство в этот временной промежуток (335–323 гг.), его имя непременно упомянул бы кто-нибудь из светил афинской школы ораторского искусства, раз уж одним из них перечисляются имена даже малоизвестных торговцев.

В период между 322 и 320 гг., когда окончательно утвердилось македонское господство, поставленная македонянами олигархическая власть особенно щедро раздавала гражданские права всем возможным союзникам. От этих лет до нас дошло шесть декретов с перечнями имён новых афинян. Возможно, что среди них был Феофраст. Хотя его имя не встречается в декретах, но, как предполагают исследователи, дошедшие до нас списки – это лишь небольшая часть реальных дарований[203]203
  Хабихт Х. Афины. История города в эллинистическую эпоху. – М., 1999. С. 52.


[Закрыть].

Можно также предположить, что между 317 и 307 годами гражданские права даровал Феофрасту, в знак своей признательности, Деметрий Фалерский, власть которого в Афинах была почти неограниченной; не случайно её сравнивали с властью тиранов или даже царей. Но тут также имеется одна трудность. Деметрий, хотя он не понаслышке знал, что такое быть лицом без гражданства, поскольку его отец, раб-вольноотпущенник, сам добился его с огромным трудом, во время своего правления ужесточил афинские законы, ориентируясь на обычаи и установления предков. Для этого пришлось пересмотреть всё законодательство Афин. Вдобавок к требованию иметь обоих родителей-афинян, Деметрий ввел для полноценных граждан имущественный ценз в 1000 драхм. Следуя своим предшественникам – Драконту и Солону – третий великий законодатель Афин (Syncell. Chronograph., p. 521, 12 (G. Dindorf)) был весьма щепетилен в отношении своей репутации. Он мог добиться дарования гражданства другу и учителю за заслуги, но для этого нужно было соблюсти все необходимые процедуры, прежде всего – обратиться с речью к Народному собранию. И вряд ли таковая акция осталась бы незамеченной как сторонниками, так и оппозицией. Между тем, о столь важном событии не сохранилось никаких сведений, тогда как сообщается о гораздо менее значимой покупке для Феофраста сада (Diog. Laert., V, 2, 39). Приобретение частной собственности Феофрастом свидетельствует скорее в пользу того, что он тогда уже был афинским гражданином. Также в пользу гражданства говорит и текст Завещания.

Остаётся ещё одно предположение: Феофраст был коренным афинянином от рождения, несмотря на то, что он родился и провел детство и молодость на Лесбосе. Это возможно в том случае, если его родители были уроженцами Афин, заключили там брак, а затем переселились в дружественный, а фактически – в зависимый от Афин полис Эрес, входивший до 355 года во Второй афинский морской союз и охотно оказывавший проксению (закреплённое полисными законами гостеприимство) афинянам. Там отец Феофраста смог разбогатеть, заведя сукновальные мастерские. Таким образом, приехав учиться в платоновскую Академию, Феофраст вернулся на родину предков. В отличие от Аристотеля, он был для афинян «своим», что и помогло ему успешно преодолеть трудности и в 323, и в 307. В подтверждение этой гипотезе мы можем сослаться на биографию младшего современника Феофраста – Эпикура, чьи родители, будучи афинянами, переселились на о. Самос, а затем в Колофон, и Эпикур прибыл в Афины лишь в восемнадцатилетнем возрасте, в год смерти Аристотеля (Diog. Laert., Х, 1, 1–2).

Переломным в судьбе афинского государства стал, следующий за попыткой Агнонида привлечь Феофраста к суду, 322 год до Р. Х. Получив подкрепление (его привёл вскоре убитый в бою Леоннат, один из миезских учеников Аристотеля и Феофраста), Антипатр прорвал осаду Ламии, разбил греков в нескольких сражениях, покорил один за другим мятежные фессалийские и беотийские города, и подошёл с войсками к границам Аттики. Афиняне были вынуждены просить мира. Нам важно, что в переговорах, проходивших в два этапа в македонском лагере вблизи разрушенных двенадцатью годами ранее Александром Великим Фив Беотийских (их развалины намекали афинянам на возможность подобного же наказания) ключевую роль сыграли друзья и союзники Феофраста. Посольство возглавил престарелый Фокион, самый осмотрительный из афинских стратегов, некогда учившийся в Академии Платона (Plut. Phoc., 14). Хотя он был старше Аристотеля и Феофраста, и принадлежал к первому поколению академиков, сам факт обучения в одном заведении должен был сыграть в их с Феофрастом отношениях позитивную роль. Александр Македонский состоял с ним в переписке и даже присылал деньги, от которых стратег гордо отказался (Plut. Phoc., 18), превзойдя в принципиальности Ксенократа, который, всё-таки, взял у царя 3 000 драхм (Diog. Laert., IV, 2, 8). Его первая жена приходилась тёткой Праксителю, которому Феофраст закажет статую Никомаха для ликейского святилища (Plut. Phoc., 19; Diog. Laert., V, 2, 52). Сын Фокиона посещал Ликей, правда, в качестве праздношатающегося слушателя (Plut. Phoc., 38). Можно предположить, что всегда выбиравший средний путь между ярыми патриотами и промакедонской партией Фокион был одним из защитников Аристотеля и Феофраста в периоды обострений политической борьбы. Когда через несколько лет его приговорят к казни по обвинению в измене, его главным обвинителем станет оратор Гагнонид (Plut. Phoc., 34–36). Не тождественен ли он Агнониду, обвинявшему в нечестии Феофраста? Разница в написании знаков густого и тонкого придыхания могла стать ошибкой поздних переписчиков или издателей рукописей Плутарха и Диогена Лаэртского: Ἀγνωνίδης, Ἁγνωνίδης. Тогда Феофраст и Фокион имели ещё и общего врага[204]204
  Гагнонида и Агнонида с уверенностью отождествляет Леонард Шмиц в статье для словаря Уильяма Смита, тогда как Йоханнес Сундвалл в статье для Pauly's Real-Encyclopädie более осторожно пишет: vielleicht. См.: Schmitz L. Agnonides // Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology. Vol. I. P. 74. Sundwall J. Hagnonides // RE Bd. VII (14 Hbbd). Sp. 2209.


[Закрыть].

Роль второго лица в посольстве играл оратор Демад, характеризуемый Плутархом как антипод честного и неподкупного Фокиона. Тот смирился перед македонской властью, видя бессмысленность борьбы со столь сильным противником, этот же служил македонянам ради собственной выгоды, и его преданность завоевателям переходила в угодничество (Plut. Phoc., 1). В речах он брал вверх над Демосфеном, сочиняя их играючи, блистая остроумием (Plut. Demosth., 10). Его именем назвали заключённый при его посредничестве тяжкий мирный договор с Македонией 338 года, подчинивший Афины Филиппу II (Демадов мир). Если верить Элиану, Демад, поддерживая желание Александра Великого, или даже опережая его, предложил афинянам причислить царя македонян к пантеону олимпийских богов, за что был приговорён к крупному денежному штрафу как нечестивец (Ael. Var. hist., V, 12). Но именно беспринципность должна была побудить Демада искать дружбы со всеми, кто хоть как-то был связан с завоевателями Афин.

Семидесятилетний Ксенократ, по-прежнему возглавлявший Академию, был направлен афинянами в македонский лагерь исключительно в силу своего авторитета, так как политики и расположения сильных мира сего он сторонился. От Александра Македонского он принял, ранее, лишь небольшую часть подаренной суммы, необходимую для поддержания школы, а от подарков Антипатра отказался вовсе (Diog. Laert., IV, 2, 8). Но теперь речь шла, без преувеличения, о дальнейшем существовании города, а вместе с ним и Академии. Благодаря усилиям Ксенократа, Антипатр отпустит на волю афинских военнопленных (Diog. Laert., IV, 2, 9). Хотя Плутарх сообщает, что Антипатр вёл себя с философом грубо и заносчиво (Plut. Phoc., 27). Вскоре после заключения мира Народное собрание, с подачи Фокиона, хотело было внести Ксенократа в списки афинских граждан, но он гордо отказался, оставшись до конца жизни метеком (Plut. Phoc., 29).

Такую возможность (если, всё-таки, он ещё не имел гражданства) мог бы получить Феофраст, в случае участия в посольстве. В отличие от презираемого за угодничество Демада, его с Антипатром связывали многолетняя дружба и взаимоуважение. Следовательно, он мог бы привезти побеждённым более мягкие условия мира. Странно, что осведомлённые об этом афиняне не послали его в македонский лагерь. Мы не знаем, был ли причиной личный отказ, или афиняне предпочли ограничиться «старейшинами», ведь Феофраст был намного моложе остальных участников переговоров. Насколько возрос бы авторитет посольства, если бы на переговоры отправились главы обеих знаменитых афинских философских школ!

Если имел место добровольный отказ, можно предположить, что Феофраст, вместо себя, рекомендовал Фокиону, в качестве помощника, Деметрия Фалерского. О том, что он был в числе послов, говорится в сочинении «О стиле», приписываемом самому Деметрию Фалерскому. Как уже говорилось в предыдущей главе, большинство филологов полагает, что трактат написан не позднее I века до Р. Х., и имя Деметрия стоит в качестве обычного литературного псевдонима. Но автор трактата использует подлинные сочинения Аристотеля, Феофраста и Деметрия Фалерского. Говоря как бы о себе, при этом – в третьем лице, автор повествует, как греческое посольство надменно встречает македонский полководец Кратер, правая рука и родственник Антипатра (он был женат на его дочери). Кратер, восседающий на золотом троне и одетый в пурпур, именуется правителем Македонии. В июле 322 года Кратер (напомним, что художник Гносис изобразил его спешащим на помощь Александру Македонскому во время львиной охоты) привел к Антипатру большое войско, обеспечив македонянам численный перевес над ополчениями мятежников в решающем сражении при Кранноне. Антипатр и Кратер действительно делили власть, и речь может идти только о посольстве 322 года, так как менее чем через год Кратер погибнет в междоусобной войне диадохов. Вполне вероятно, что оба правителя вели переговоры поочерёдно. Таким образом, для Деметрия это будет его второе вступление в большую политику, после речи по делу Гарпала. Его участие в посольстве признают самые авторитетные историки[205]205
  См.: Дройзен И. История эллинизма. Т. II. История диадохов. – Спб., 1997. С. 324. Примеч. 69. Ferguson W. F. Hellenistic Athens. – L., 1911. P. 19. Хабихт Х. Афины. История города в эллинистическую эпоху… С. 59.


[Закрыть].

Деметрию было тогда около тридцати лет, следовательно, он не мог играть в посольстве роль, равную ролям вышеперечисленных пожилых авторитетных мужей. Но, в качестве помощника Фокиона, он, уже прославившийся речью по делу Гарпала, именно благодаря так ценимому в древности красноречию, был допущен к переговорам, чтобы убедить македонян пойти на некоторые уступки, одновременно представляя своим присутствием школу перипатетиков. Закончив обучение в Ликее двумя годами ранее, он сразу примкнул к Фокиону, став его преданным союзником, из-за чего даже едва не погиб несколькими годами позже. Неизвестно, помогла ли тут пришедшая к нему после антигарпаловой речи известность, или прямая рекомендация Феофраста, а возможно – и то, и другое.

В своём жизнеописании Фокиона Корнелий Непот говорит о союзниках афинского оратора и стратега, употребляя слово factio, которое в русскоязычных изданиях переводится как «партия», поскольку римский историк делает сравнение с римскими партиями популяров и оптиматов времён Гражданских войн (Nep. De vir. ill., XIX Phoc., III, 20). Под оптиматами подразумеваются афинские аристократы, группировавшиеся вокруг Фокиона, тогда как демос был на стороне его главного противника Демосфена. Но ни Фокион, ни Деметрий не были аристократами по происхождению. Напротив, родители Деметрия были разбогатевшими вольноотпущенниками. И рабским происхождением его, вероятно, не раз будут попрекать политические оппоненты. Не меньшее значение, чем политические взгляды в Афинах того времени, как и в Риме I века до Р. Х., имело ораторское искусство, само по себе относящееся к числу главных мусических искусств. Поэтому, помимо политической составляющей, в глазах афинских граждан критерием разделения были, также, принципы преподавания и практики риторики. Поэтому афинские factiones мы можем сравнить и с уже неоднократно упомянутыми нами мусическими «хорами». Разделяя промакедонские симпатии Фокиона и идею Аристотеля о том, что полисом должны управлять «лучшие» люди, Деметрий, одновременно, отдавался высокому мусическому искусству риторики.

Выбор между «партиями» и связанными с ними школами риторики был сугубо добровольным. Интересно, что Деметрий, по-видимому, какое-то время колебался между Фокионом и Демосфеном, брал у последнего уроки ораторского мастерства, видел Демосфена в состоянии дионисийского неистовства (γεγονέναι παράβακχον) (Plut. Demosth., 9), знал многие подробности частной жизни Демосфена, но затем разочаровался в нём, а именно – в его искусстве, подчёркивает Плутарх (Op. cit., 11). Напротив, его брат Гимерий, который, скорее всего, был несколькими годами старше Деметрия, и также мог обучаться в Ликее, остался до самой гибели своей сторонником и поклонником Демосфена и Гиперида. Этот удивительный факт ещё раз показывает, насколько сильно тогда были связаны политика и красноречие, и насколько притягательной была для эллинов сила слова. Деметрий почитал брата, и после его казни устраивал в его честь жертвоприношения, положенные героям, что вызвало обвинение в святотатстве (Athen., XII, 542f), подобное обвинению Аристотеля в героизации тирана Гермия без соответствующего решения властей. Столь демонстративное поведение объясняется не только братской привязанностью, но и чувством вины, поскольку, будучи членом посольства к Антипатру, Деметрий невольно оказался соучастником гибели брата. По условиям мира афиняне должны были выдать македонянам всех руководителей мятежа. Демосфен бежал из Афин и вскоре покончил жизнь самоубийством. Гиперид и Гимерий также бежали, укрылись в храме Эака на о. Эгина, но были силой выволочены из храма (святотатство, несравнимо более тяжёлое, чем самовольные жертвоприношения), доставлены к Антипатру и казнены. Гипериду перед смертью вырезали ораторский язык (Plut. Demosth., 28).

Одновременно македонский гарнизон разместился в крепости на холме Мунихия, возвышавшемся над главной афинской гаванью Пиреем. Он вошёл туда в священный день начала празднования Элевсинских мистерий. Это означало конец независимости Афин, и надолго название Мунихия станет символом порабощения. Но, поскольку македоняне угрожали полностью уничтожить Афины и вполне могли это совершить, афиняне были вынуждены запастись терпением. Фокион стал фактическим правителем города. Вскоре Птолемей Лаг вступил в конфликт с регентом царства Пердиккой, победил его в союзе с Антипатром, и при его содействии Антипатр был избран новым регентом. На время, пусть иллюзорно, было восстановлено единство державы, созданной Александром Великим. Феофраст и перипатетики получили трёхлетнюю передышку, что позволило им продолжить учёные занятия в Ликее.