Текст книги "Александрийский Мусей от Птолемеев до Октавиана Августа"

Как видим, Аристотель умело разделил между самыми талантливыми учениками обширную сферу исследований, которая, фактически, охватывала весь Космос от мельчайших песчинок до небесных тел, оставив себе, помимо занятий зоологией, сведение накапливаемого материала в систему знаний. Но, впрочем, и на этом этапе, учитывая колоссальный объём работы, нельзя было обойтись без помощников. Многие из ликейских трудов Аристотеля, включая и основополагающую «Метафизику» (пока ещё не получившую своего названия) представляют собой конспекты ученических лекций, степень авторской корректировки которых до наших дней остаётся не выясненной.

Но сказанное отнюдь не предполагает наличия в Ликее каких-либо жёстко зафиксированных структурных подразделений, наподобие факультетов и кафедр современных высших учебных заведений. Представляется, что поскольку все виды учёных занятий находились под покровительством Муз, одной из них, на какой-то период времени, посвящали себя ученики Аристотеля, объединявшиеся именно на этот период вокруг кого-либо из членов мусического союза Ликея. Таким образом, внутри большого мусического «хора» выделялись малые, под покровительством только одной Музы. Закончив учёный труд, заданный «хорегом» Аристотелем, можно было переходить в другой такой же малый «хор». Учитывая недостаточную степень профессиональной дифференциации в античности, даже в поздний период, это мог быть и переход от филологии к ботанике или механике, что хорошо иллюстрируют перечни сочинений перипатетиков, с немыслимыми в наши дни сочетаниями гуманитарных и естественнонаучных интересов. Подобный принцип, как нам кажется, осуществлялся в «хоре» учёных Александрии. Там к постоянным членам союза ещё примыкали многочисленные «кандидаты», надеявшиеся со временем войти в содружество, приезжающие в город литераторы и учёные, пробующие свои силы и надеющиеся на благосклонность Муз. Также в Александрии малые «хоры» образовывали ученики или поклонники творчества того или иного литератора, или учёного, например – Аристарха Самосского (Ἀριστάρχειοι) или Аристофана Византийского (Ἀριστοφάνειοι)[187]187
  Müller-Graupa Е. Museion // RE Bd. XVI (31 Hbbd.). – Stuttgart, 1933. Sp. 810.


[Закрыть].

Наконец, нужно констатировать наличие большого внешнего окружения ликейского «хора», сформировавшегося после нескольких «выпусков» ликейских воспитанников и продолжавшегося пополняться и обновляться при Феофрасте и Стратоне Физике. Многие из учеников Аристотеля, разъезжавшиеся из Афин по окончанию учёбы, создавали локальные частные школы в родных полисах. Пример Гераклида Понтийского наверняка не единичный. Отношения сохранялись хотя бы на уровне переписки. И эта переписка, наряду с непосредственным общением с очевидцами, и изучением экспонатов, выставленных в залах ликейского гимнасия, а также в саду святилища Муз, была важнейшим источников пополнения энциклопедических сведений о мире. На их собирание, обработку и систематизацию Аристотель, в течение всех лет руководства, настойчиво направлял энергию всех своих учеников. Без их участия невозможно было бы собрать хотя бы те полторы с лишним сотни конституций греческих городов-государств, хранившихся в библиотеке Ликея. Как отметил А. И. Доватур, законодательная «коллекция» Аристотеля «…охватывала полисы и политические объединения на протяжении почти всего греческого мира»[188]188
  Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля… С. 145.


[Закрыть]. Причём, там, где речь шла о современных Аристотелю законах, сведения почерпывались, в основном, «…из информации, тем или иным путём полученной на местах»[189]189
  Указ. соч. С. 149.


[Закрыть]. А когда речь идёт о пространстве от Массалии (нынешнего Марселя) до городов Понта Евксинского, трудно представить себе полторы сотни специально отправленных в отдалённые места осведомителей. Скорее всего, ими были возвращавшиеся в родные места ликейские ученики.

Аристотель имел ещё и отдельный «хор» учеников, передвигавшихся по миру вместе с армией Александра Македонского. Сведения о пределах Ойкумены он мог получать, во-первых, через личную переписку с царём. Хотя филологи сомневаются в её подлинности, сомнению подвергается не сам факт переписки, а те письма, которые представляли собой риторические упражнения и иные литературные импровизации. Они хранились в Александрийской Библиотеке и вошли в знаменитый позднеантичный роман «История Александра Великого», написанный от имени Каллисфена, а на самом скомпонованный на основе множества достоверных и недостоверных источников безвестным александрийским интеллектуалом II–III веков нашей эры. Сообщения древних историков о Восточном походе свидетельствуют о том, что Александр, на протяжении всего похода, находил время лично заниматься естественнонаучными исследованиями. И, конечно же, делился их результатами с учителем, по крайней мере, до того, как отношения между ними стали портиться (до 327 года).

Кроме того, такие исследования, по воле царя, или по своей личной инициативе, вели гетайры Александра, командовавшие войсками или становившиеся наместниками завоёванных территорий (Гефестион, Неарх, Птолемей Лаг и другие). А поскольку почти все они прошли обучение у Аристотеля в Миезе, без сомнения, вместе с присылаемыми в Ликей дарами, они посылали учителю и письма с описаниями природных диковин Востока.

Наконец, и это самое важное, «корреспондентами» Аристотеля были Каллисфен и другие сопровождавшие армию философы, вне зависимости от их принадлежности к той или иной школе, составлявшие особый интеллектуальный «хор» при царском походном лагере. Напомним, что это были Онесикрит (киник), Аристандр (орфик), Пиррон и Гекатей (скептики), Анаксарх (атомист). А также историки Аристобул (он же известный архитектор и инженер) и Харет из Митилены (по должности он был εἰσαγγελεύς – придворный секретарь царя, распорядитель церемоний). Придворный врач Александра Филипп мог быть знаком Аристотелю уже по роду профессии. Вместе эти люди составляли как бы одно интеллектуальное «полухорие». Второе образовывали представители собственно мусических профессий – музыканты, певцы, танцоры, гетеры. Благодаря им Восточный поход от Траоды до Индии сопровождался постоянно устраиваемыми гимнасическими и мусическими агонами, которыми отмечалась всякая крупная победа. Таковые зрелища сделаются главным источником вдохновения для организаторов массовых празднеств в Александрии, мало того – Птолемей Лаг заберёт с собой в Египет многих из тех, кто обслуживал затеи Александра. Поэтому мы подробно расскажем об этих зрелищах и их творцах в отдельной главе, посвящённой агонам Птолемеев. Отметим ещё наличие между «полухориями» прослойки представителей не мусических, но творческих профессий – архитекторов, скульпторов, художников. Это Лисипп и Леохар, ваявшие статуи Александра Македонского, художник Апеллес, писавший портреты царя и его любимой гетеры Кампаспы (Панкаспы). Они могли находиться при войске, по крайней мере, во время завоевания Малой Азии. И Лисипп, и Апеллес были лично знакомы с Аристотелем, поскольку в 340-е годы они оба находились в Пелле, при дворе Филиппа II, а Лисипп, к тому же, создал в 330-е годы самый знаменитый скульптурный портрет философа, известный по римской копии (Рим, Museo Nazionale Romano, Palazzo Altemps, inv. 8575). Поход сопровождали архитектор Дейнократ (Динократ), будущий строитель Александрии.

Сосредоточимся, пока, на деятельности первого «полухория», так как именно через него Аристотель получал сведения, необходимые для завершения его энциклопедических трудов, одновременно получая раритеты, пополнявшие коллекции Ликея. Не ставя под сомнение стратегическую необходимость исследования географических особенностей и всего природного мира Востока, необходимость разведки и описания завоёвываемых территорий, где прокладывались дороги и строились новые города, отметим, всё-таки, что зачастую друзей Александра и самого царя вдохновляли любопытство и чувство удивления, которые, по Аристотелю, были главными побудительными мотивами учёных занятий всякого истинно свободного человека.

В начале похода Александр и его спутники интересовались больше местами былой славы эллинов, святилищами родных богов, захоронениями знаменитых людей. Это вполне объяснимо. Эгейское побережье Малой Азии, в незапамятные времена колонизированное греками, застроенное городами, не отличавшимися по своему архитектурному облику от тех, что располагались на островах и на противоположном берегу, не воспринималось как чужая земля. Тем более, что природные условия, растительный и животный мир здесь так же почти не отличались от природы Эллады. Кроме того, Аристотель и Феофраст уже накопили достаточно сведений об этих местах, когда они проживали в Ассе и в Митилене (347–343/42 гг.).

Вскоре после высадки на малоазиатский берег царь посетил предполагаемые места сражений Троянской войны, осмотрел священное оружие, хранившееся в храме Афины в Илионе (Arr. Anab., I, 11, 7), принёс жертвы на могилах Ахилла и Патрокла (Arr. Anab., I, 12, 1; Just. Epit. Trog. XI, 5, 12). В Сардах он осмотрел древнюю цитадель и развалины дворца лидийских царей (Arr. Anab., I, 17, 5–6). В Эфесе его, разумеется, привлёк восстанавливаемый храм Артемиды, сожжённый Геростратом как раз в ночь его рождения (Plut. Alex., 3; Arr. Anab., I, 18, 2). Для храма как раз изготовили новые двери из кипариса, выдержанного перед этим в течении жизни четырёх поколений (Theophr. Hist. plant., V, 4, 2). В Гордии – знаменитая колесница в храме Зевса с «гордиевым» узлом из лыка дикой вишни, который он разрубил мечом (Arr. Anab., II, 3, 6–8; Curt. III, 1, 14–19; Plut. Alex., 18). Отмечают лишь одно необычное природное явление, увиденное на побережье Памфилии: странное отступление моря, обнажившее прибрежные скалы. Сильный отлив приписали сверхъестественным силам (Plut. Alex., 17).

Но уже в горах Киликии и в Сирии македоняне видят непривычные взгляду эллинов кедровые леса, когда-то покрывавшие все обращённые к морю склоны гор, но к тому времени уже сильно поредевшие. Тем не менее, Феофраст расскажет нам о деревьях «изумительной высоты и толщины», стволы которых не могут обхватить даже три человека (Theophr. Hist. plant., V, 8, 1). Феофраст добавляет: в парках (ἐν τοῖς παραδείσοις) кедры бывают ещё больше и красивее (Ibid.). Имеются ли тут в виду парадизы (заповедники) персидских царей, или парки в окрестностях Вавилона, о которых мы поговорим ниже? Можно предположить, что и в Ликее появились посадки кедра. Это дерево растёт очень медленно, и даже в конце жизни Феофраста, в 290-годы, то есть, через сорок лет, саженцы вряд ли достигнут таких размеров. Но, хорошо приживающиеся в парках по всему Средиземноморью (и по побережью нашего Чёрного моря) ливанские кедры меньшей высоты и меньшего обхвата вполне могли быть украшением ликейского сада Муз.

Феофрасту известно об одном из самых живописных мест в северной части Палестины – долине Тивериадского (Генисаретского) озера, по берегам которого растет особенный, благоухающий тростник (Hist. plant., IX, 7, 1). А затем Феофраст описывает Иерихонскую долину, тянувшуюся до Красного моря, где, при редком в этих местах обилии проточной воды, растут целые леса финиковых пальм (Hist. plant., II, 6, 5).

Под стенами Тира Александр и его солдаты наблюдали «морское чудовище необычайной величины» (Curt., IV, 4, 3–5), подплывшее к самому молу, связывающему город на острове с материком, очевидно – не столь часто показывающегося у самых берегов кита.

С семимесячной осадой Тира (январь-июль 332 г. до Р. Х.) историки античной инженерной мысли, науки и техники обычно связывают эпизод из жизни Александра Македонского[190]190
  Feldhaus F. M. Ruhmesblätter der Technik von den Überwindungen bis zur Gegenwart. – Leipzig, 1910. P. 369–370. Современное исследование на эту тему: Russo F. Kolympha – le prime esperienze subacquee. – Napoli, 2010.


[Закрыть], достоверность которого недоказуема. Но также нет оснований считать его полным вымыслом. Речь идёт о знаменитом погружении царя в воды моря с помощью специально изготовленного для него механиками стеклянного (или металлического со стеклянными отверстиями) колпака, подобия современного водолазного колокола.

В изложении Псевдо-Каллисфена история действительно кажется фантастической. Она появляется лишь в позднем переложении романа, так называемой версии С, составленной на рубеже античности и Средневековья[191]191
  Кузнецова Т. И. Историческая тема в греческом романе. «Роман об Александре» // Античный роман. – М., 1969. С. 192.


[Закрыть], и является вставкой в известное из более ранних версий вымышленное письмо Александра матери Олимпиаде, отправленное, якобы, из Вавилона. Там говорится, явно, об Индийском океане, к тому же, погружению в море предшествует воздушный полёт на крыльях птиц, рассказы о людях с собачьими головами, о стране вечной тьмы, о птицах, говоривших человеческими голосами, о валяющихся прямо на поверхности земли драгоценных камнях и прочих чудесах Индии. В средневековых версиях романа эпизод с погружением переносится даже к водам Британии, куда будто бы доходил Александр[192]192
  Королёва Е. М. История Александра Великого: отрывки из романа «Персефорест» (перевод со среднефранцузск.) // Вестник ПСТГУ III: Филология, 2012. Вып. 1 (27). § 150. С. 142.


[Закрыть]. Средневековые интерпретаторы уже мало интересуются техническими подробностями, но выводят из погружения македонского царя умозаключение, сделанное как бы им самим. Смысл его в том, что в морских глубинах действует тот же суровый закон, что и в человеческом сообществе: большие рыбы всегда едят малых. Естественно, что историки сочли всё это мифом.

Но выдуман ли сам факт погружения?

Для того, чтобы разрушить неприступные стены финикийского города, царь собрал у этих стен лучшие образцы военной техники своего времени, а также большую команду первоклассных инженеров: «Из Кипра и со всей Финикии собралось к нему множество машиностроителей, которые собрали много машин. Одни из этих машин стояли на насыпи, другие на судах для перевозки лошадей… третьи на тех триерах, которые не отличались быстроходностью» (Arr. Anab., II, 21, 1. Перевод М. Е. Сергеенко). Во главе команды стояли македоняне Диад, и Харий, с которыми Аристотель мог познакомиться, проживая в Пелле (они были учениками Полиида, придворного механика Филиппа II). Диаду приписывают изобретение и усовершенствование таких машин как передвижная башня (φορητὸς πύργος), сооружение высотой более 20 метров, снабжённое тараном, долбившим стены, и метательными устройствами на верхнем ярусе. А также сверливший стены бурав (τρύπανον), кроме того – «ворон», таран с острым лезвием, напоминающим клюв, и ещё перекидной мостик (ἐπἱβαθρα), перебрасываемый с башен на стену. Наконец – особые машины, закреплённые на кораблях, осаждавших город с моря. О них, к сожалению, Афиней Механик, пересказавший не сохранившийся трактат Диада, не сообщает подробностей (Athen. Mech. De machin., 10–16). Машину, пробившую городскую стену, Александр преподнесёт в дар храму Геракла (Arr. Anab., II, 24, 5–6). Диад и Харий сделали много усовершенствований в конструкцию стенобитных таранов типа κριός (Vitruv., X, 13, 3).

Нам интересен уже сам факт появления под стенами Тира столь знаменитых учёных-конструкторов. Позже диадохи поделят между собой не только части державы Александра Македонского, но и его армии. И «разберут» себе также и царских инженеров. Какая то их часть будет служить Антигону Одноглазому и Деметрию Полиоркету, судя по описаниям тех огромных машин, что будут использованы при осаде Родоса в 305 году до Р. Х. Но многих, несомненно, заберёт в Египет Птолемей Лаг. И именно с их «хора» начинается история механических мастерских Александрийского Мусея.

Но и тирийцы, со своей стороны, демонстрировали большое инженерное мастерство: они изготовили вращающиеся колёса с частыми спицами, в которых застревали стрелы, и специальные упругие щиты, ослаблявшие ударную силу метательных снарядов (Diod. Sic., XVII, 43, 1).

Помимо конструкторов и строителей машин при осаде Тира отличились финикийские водолазы (κολυμβηταί), подрезавшие у греческих кораблей канаты с якорями. Справиться с ними удалось с большим трудом, заменив канаты железными цепями (Arr. Anab., II, 21, 5–6).

Для того, чтобы спуститься в воду со своего корабля, снабжённого специальными защитными стенками, подплыть к вражескому судну, перерезать канат и вернуться обратно, одной задержки дыхания, явно, было недостаточно. Требовались какие-то специальные приспособления для подводного плавания. О том, что таковые приспособления были известны в древности, нам сообщает автор, условно называемый Псевдо-Аристотелем. При всех сомнениях в авторстве Аристотеля, его сочинения, объединённые под общим названием «Проблемы», продолжают прилагать к аристотелевскому корпусу, хотя и с оговорками, что это поздний компилятивный труд, использующий, однако, научные эксперименты и выводы Аристотеля и его учеников.

Говоря о возможности дышать под водой, автор сообщает, что в помощь водолазам изготовляются особые колпаки, или колокола (λέβητα), в которые не проникает вода, но там сохраняется воздух (Pseud.-Ar. Problem., XXXII, 960a-b).

Спустя столетие принцип действия подобного устройства опишет александрийский учёный и писатель Филон Механик (Филон Византийский). В известном по латинскому переводу фрагменте говорится о сохраняющем воздух стеклянном колпаке (vas vitrinum) (Phil. Mech. De ingen. spirit., V, 307).[193]193
  Реконструкции см.: Эллинистическая техника. – М.-Л., 1948. С. 295–304.


[Закрыть].

Стекло было совершенно необходимым элементом водолазного колокола, поскольку без него найти под водой корабельные канаты, удерживавшие якоря, было бы невозможно. И нужно вспомнить, что Тир к тому времени уже более тысячи лет оставался крупнейшим в Средиземноморском мире центром стеклоделия. Финикийские мастера вполне могли изготовить толстое стекло, способное выдерживать небольшую глубину (пролив между материком и островной частью города был не более пяти метров). Когда Тир пал (июль 332 года), македонцы, конечно же, не пренебрегли таким ценным трофеем, как попавшие к ним в плен финикийские инженеры. Хотя авторы и пишут, что Александр велел перебить всех жителей города, кроме укрывшихся в храмах, обычно в подобных случаях, особо «полезных» пленных победители, всё-таки, оставляют в живых.

В дальнейшем восстановленный город и большая часть Финикии достанутся Птолемею Лагу, а финикийцы более столетия останутся подданными державы Птолемеев. Финикийские ныряльщики с их водолазными колоколами могли быть задействованы при строительстве Александрии, где необходимо было вести хотя бы разведывательные подводные работы для расчистки бухты и возведения дамб. На констатации этого факта следует остановиться. Все остальное – лишь гипотезы, опирающиеся на фольклорную традицию.

По мнению Е. Э. Бертельса, источником формирования такой традиции, уже полностью сложившейся ко времени жизни авторов трёх версий «Истории Александра», писавших от имени Каллисфена, были солдаты Александра Македонского «…распространявшие среди народов, с которыми им приходилось встречаться, различные слухи о своём повелителе»[194]194
  Бертельс Е. Э. Роман об Александре и его главные версии на Востоке. – М.-Л., 1948. С. 9.


[Закрыть]. Македонянам, жившим в глубинных областях страны, бывшим пастухам, увидевшим море только во время похода, возможное царское погружение должно было особенно запомниться. К тому же, в отличие образованных жителей городов, уже отделивших миф от реальной жизни, для них мифотворчество было столь же привычным делом, как пастушество, земледелие или война. О подвигах царя могли складываться песни, где в двух куплетах, по уходящей в древнюю стихию мифа схеме, герой непременно спускается в бездну и возносится на небеса, в данном случае, на крыльях птиц, что вполне укладывается в законы жанра. А вот погружение на морское дно (следующий куплет) описывается уже без помощи сверхъестественных сил, вместо которых – вполне доступное человеческой смекалке техническое чудо. Допустим, что ставшие царскими пленниками тирийские инженеры и стеклодувы изготовили для Александра нечто отличавшееся от обычного водолазного колокола – большой стеклянный цилиндр, стянутый металлическими обручами, выдержавший разовое погружение на незначительную глубину. Это погружение логично представить как часть празднества по случаю взятия города. Но также можно соотнести его с более поздними празднествами, мусическими и гимнастическими агонами, устроенными в Тире во славу Геракла после возвращения из Египта (Plut. Alex. 29; Arr. Anab., III, 6, 2) (начало лета 331 года). Этими предположениями мы и ограничимся. Версия о том, что подводный аппарат сконструировал и даже построил для своего ученика сам Аристотель явно является позднейшей фантазией, достойной лишь популярных Интернет-сайтов.

Вслед за долгой и утомительной осадой Тира последовала менее долгая, но столь же утомительная и кровопролитная осада Газы, во время которой македоняне всё же сумели найти время для обследования на кораблях финикийского побережья (Curt. V, 4, 11). Трофеем царя стали целые склады мирры и ладана – благовоний, отправленных в Грецию для воскурений при жертвоприношениях (Plut. Alex., 25). Но какая-то часть благовоний, наверное, попала к Аристотелю, поскольку он ставил опыты, определяя состав этих очень дорогих веществ, размягчая, нагревая, испаряя их вместе с обыкновенными листьями, древесиной, корой, солью и содой (Ar. Meteor., IV, 10, 389a (I. Bekker: IV, 10, 14–15)). Феофраст подробно расскажет об аравийских благовониях в IX книге «Истории растений» (Hist. plant., IX, 4, 1–10).

В Египте, поскольку страна встретила победителей без сопротивления, и война сразу превратилась в парад победы, времени для её изучения оказалось более чем достаточно. Впрочем, в отличие от более удалённых стран Востока, Египет был гораздо лучше известен эллинам поколения Аристотеля и до похода Александра. Причём, если сведения, касающиеся истории, а особенно – египетской религии, были причудливым гибридом мифа и реалий, представления о географических особенностях, климате, фауне и флоре, хозяйстве как раз отличались полнотой и достаточной степенью достоверности. О своей новой родине эллинам сообщали колонисты Навкратиса, за двести с лишним лет до македонского завоевания обосновавшиеся в Дельте, южнее будущей Александрии. Геродот, посетивший Египет между 449 и 445 гг. до Р. Х., подробно описал разливы Нила, почву, растительность, священных животных, обряды погребения, отдельные города. О Египте, по собственным впечатлениям, Аристотелю наверняка много рассказали его учителя Платон и Евдокс Книдский. Кроме того, Аристотель и Феофраст могли получать сведения и после 331 года, от оставшихся в Египте македонских управленцев, а Феофраст будет переписываться уже со своими учениками – Стратоном Физиком и Деметрием Фалерским, до 280-х годов включительно. К более позднему времени, без сомнения, относятся приводимые им в «Жизни растений» сведения об о. Элефантина, куда армия Александра не дошла, и о Киренаике, присоединённой к царству Птолемеев только в 321 году. Всё же, попробуем соотнести хотя бы часть информации, извлечённую из естественнонаучных трудов перипатетиков с передвижением Александра Великого по египетской земле в декабре 332 – мае 331 гг.

Находясь в Египте, Александр совершил путешествие по рукаву Нила, от Пелусия до Мемфиса, а из Мемфиса по Нилу во внутренние области страны (Curt., IV, 7, 5). Он хотел даже достичь Эфиопии, но затем отказался от своего намерения (Arr. Anab., III, 5, 3). Основанию Александрии предшествовали осмотры дельты Нила и озера Мареотида. Аристотель в «Метеорологике» рассказывает о болотах нильской Дельты и об огромных отложениях ила, скопившихся там в течение тысячелетий. Он отмечает и тысячелетние труды египтян по мелиорации этих земель, подчёркивая, что даже устья Нила (кроме Канопского, ставшего водным путём, соединившим Мемфис и Александрию), в их тогдашней конфигурации, созданы не рекой, но трудами людей (Ar. Meteor., I, 14, 352a; 352d (I. Bekker: I, 14, 8–9)). Самое крупное животное нильских болот – гиппопотам (речная лошадь), в отличие от прирученных персами боевых слонов, сделавшихся трофеями македонян, вряд ли содержалось в ликейском зверинце. Здесь как раз тот случай, когда Аристотель делает описание по рассказам очевидцев. Таковым был Геродот (II, 71), которого Аристотель почти дословно цитирует, повторяя сделанные великим историком за сто с лишним лет до этого сравнения диковинного зверя с хорошо знакомыми грекам животными: у гиппопотама грива как у лошади, копыта как у быка, хвост как у свиньи. Но, возможно, солдаты или врачи армии Александра Македонского вскрывали тушу гиппопотама, так как Аристотелю, в отличие от Геродота, знакомы не только его внешний облик и необычно толстая кожа, но и внутренности, сравниваемые с внутренностями лошади и осла (Ar. Hist. anim., II, 33). В этом египтянами не усматривалось кощунство, так как гиппопотамы почитались священными животными только в одном, Папремитском округе Нижнего Египта (Herodot., II, 71).

То же можно сказать по поводу нильских крокодилов. Вслед за Геродотом Аристотель фиксирует необычное свойство его нижней челюсти, остающейся неподвижной при глотании жертвы (Ar. Hist. anim., I, 50; III, 56), описывает образ жизни крокодила, проводящего дни на суше, а ночи в воде (Hist. anim., II, 40), пишет о птичках, которые выклёвывают из пасти крокодила остатки пищи и пиявок (Hist. anim., IX, 45). Но Аристотелю известны размеры печени, устройство желудка и кишечника крокодила (Op. cit., II, 40; 80). Следовательно, его информаторы расчленяли тела или опрашивали египетских жрецов, мумифицировавших священных крокодилов для погребения в некоторых египетских номах. Более подробно, чем Геродот, Аристотель пишет об откладывании и высиживании крокодильих яиц (Hist. anim., V, 149).

У обоих авторов повторяются сведения о священном ибисе. Как и Геродот, Аристотель пишет о двух породах этих птиц, с чёрным и белым оперениями. Однако, Аристотель даёт чёткий ареал обитания чёрного ибиса, встречающегося не во всём Египте, а лишь на границе Египта, в Дельте, у Пелусия (Hist. anim., IX, 10). Там, где македонские войска ненадолго задержались перед вторжением в страну.

На роль живого экспоната зоологической коллекции Аристотеля вполне может претендовать такое специфическое животное как ихневмон (Herpestes ichneumon), также именуемое египетским мангустом или фараоновой мышью. Почитаемый в Египте в качестве воплощения солнечного бога Ра, побеждающего в этом облике дракона Апопи, ихневмон удостоился внимания Геродота лишь вскользь (Herodot., II, 67; краткое упоминание о погребениях мумифицированных зверьков в гробницах). Аристотель же сообщает, как ихневмоны питаются и родят потомство, сколь велика продолжительность их жизни (Hist. anim., VI, 184), как они охотятся на ядовитых фаланг (Op. cit., IX, 10) и змей, как защищают себя от их укусов, вывалявшись в грязи (Op. cit., IX, 44). Поймать зверька в болотах Дельты и доставить его в клетке в Афины не требовало ни больших расходов, ни тяжёлого труда, тем более, что ихневмоны легко приручаются, привязываются к хозяину и долго живут в неволе.

Подробно рассказывая о строении тел, образе жизни и повадках обезьян, Аристотель особо выделяет кебов (длиннохвостых мартышек) и кинокефалов (павианов) (Hist. anim., IX, 34–37). И те, и другие в древности встречались в Египте вплоть до Дельты, издавна приручались, почитались и мумифицировались. Описания Аристотеля настолько скрупулёзны, что вновь почти не оставляют сомнений в непосредственных наблюдениях, следовательно – в Ликее, от щедрот Александра Великого, могли появиться и клетки с мартышками и павианами. Кроме того, Аристотель намекает на вскрытия трупов обезьян, подчёркивая удивительное сходство внутреннего строения этих животных со строением человеческого тела (Hist. anim., IX, 37).

Тем временем и Феофраст пополняет свои познания в области ботаники на материале египетской флоры. О финиковой пальме он знает всё, вплоть до устройства её сердцевины (Theophr. Hist. plant., I, 2, 7; 6, V, 3, 6), формы и рисунка листьев (Op. cit., I, 9, 5), внутренних оболочек и полости фиников (Op. cit., I, 11, 1; 11, 3). Он пишет о том, как цветут мужские особи пальм и как развиваются плоды (Op. cit., I, 13, 5; II, 8, 4), как сажают семена и черенки, и ухаживают за посадками (Op. cit., II, 2, 2, 6; 6, 1–3). Правда, финиковая пальма распространена и за пределами Египта; Феофраст будет отдельно описывать её разновидности в Сирии, Палестине, Ливии, Вавилонии. Да и в ликейский сад она могла попасть, как мы говорили ранее, через о. Делос, где пальма почиталась в качестве священного дерева Аполлона. Феофраст оговаривается о финиковой пальме, растущей «у нас» (παρ’ ἡμῶν) (Theophr. Hist. plant., II, 2. 8). «У нас» – это может быть как ликейский сад Муз, так и вообще территория Эллады. Однако, Феофраст особо обращает внимание читателя на египетскую разновидность пальмы с двумя стволами (Hist. plant., II, 6, 9; IV, 2, 7). А в IV книге «Истории растений» он перечисляет и описывает породы, что свойственны только Египту. Это египетская шелковица (тутовое дерево; Morus nigra). Феофраст имеет возможность не только сравнить её с местными, то есть, встречающимися в Греции сортами, но явно ведёт личные, сезонные наблюдения над тем, как созревают её плоды. Он знает, каковы они на вкус, насколько богаты соком. Он знает даже как высыхает древесина срубленного дерева и как она меняет свойства, если её специально вымачивать в пруде (Hist. plant., IV, 2, 1–2).

Затем Феофраст рассказывает о дереве, именуемом «персея» (Cordia myxa, или Mimusops Schimperi), описывая его от корней до плодов, похожих формой и вкусом на грушу (Hist. plant., IV, 2, 5).

Красочно описывается египетская акация, цветы которой настолько красивы, что египтяне плетут из них венки (Op. cit., IV, 2, 8).

Отдельно даются описания растений из региона Мемфиса, а в древней столице македонское войско оставалось довольно долго. Там Александра жрецы провозгласили фараоном, там устраивались гимнасические и мусические агоны в честь завоевания страны (Arr. Anab., III, 1, 4), преподносимого как её освобождение от персидского ига. И в последующие годы, когда Мемфис на время сделался резиденцией Птолемея Лага, у Феофраста была возможность получить сведения от своих друзей и учеников, оказавшихся при дворе правителя. Там, в окрестностях Мемфиса, пишет Феофраст, встречается куст, похожий, одновременно, на акацию и папоротник (Mimosa asperata); при прикосновении к его листьям они сжимаются и, как будто, увядают, но затем возрождаются к жизни (Theophr. Hist. plant., IV, 2, 11). Там же растёт удивительной толщины дерево, которое могут обхватить лишь трое мужчин, взявшись за руки (Op. cit., IV, 2, 12). За исключением этого дерева-великана, остальные перечисленные Отцом ботаники сорта могли или при жизни Аристотеля, или уже после его кончины быть доставленными в Афины (семенами, или саженцами в кадках) и произрастать в садах Ликея. Тем более это предположение применимо к такому декоративному виду как миртовое дерево (Mirtus communis). Оно уже было известно грекам и было распространено далеко за пределами Египта, однако именно египтяне начали его культивировать. Феофраст особенно хвалит именно египетский мирт за его изумительный аромат (Hist. plant., VI, 8, 5).