Текст книги "Отец мой шахтер (сборник)"
Автор книги: Валерий Залотуха
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 36 (всего у книги 50 страниц)
– Давай, мам…
– Погоди, а Кольке? – остановила его тетка Соня.
– А он не будет, – торопливо ответил Федька, нисколько не опечаленный этим обстоятельством.
– Ну как это, отца не помянет? Наливай, наливай, – скомандовала мать.
Федька усмехнулся и, налив в третий стакашек, протянул брату. Коля молча взял водку.
Тетка Соня громко и горестно вздохнула:
– Ну, давайте помянем отца… Радость у нас, отец… Говорил ты, Колька вернется, вот он и вернулся. Живой! Еще и с медалей. А ты вот… – Слезы набежали на ее глаза, но она проглотила их, запив водкой.
Федька выпил, когда мать еще говорила, а Коля хотел незаметно поставить свой стакашек на землю, но мать протестующе подняла руку.
– Нет уж, сынок, выпей, помяни отца…
– Я не могу, мама… – тихо сказал Коля.
– Я же говорил, – усмешливо заговорил Федька. – Я этих мусульман знаю, повидал на зоне. Он еще из отдельной посуды будет питаться, вот увидишь. Ему с нами западло… Вот я сейчас сало буду есть, а его стошнит, гляди! – Федька сунул в рот ломоть сала и стал есть, чавкая и кривляясь.
Но Коля на него не смотрел. Он смотрел на мать, и глаза его умоляли не продолжать.
– Погоди, сынок, – продолжила как-то сразу захмелевшая тетка Соня. – Думаешь, я не понимаю ничего? Думаешь, совсем толкушка бестолковая? Мы когда комбикорм этот чёртов с Федькой приперли, я всю ночь потом проплакала. Не из‑за тебя, сынок, не из‑за обиды. А из‑за жизни этой чёртовой! Стыдно ведь! Всю жизнь воруем и всю жизнь – стыдно! Стыдно! А не воровали б – не выжили! Отец в лесничестве работал, лес воровал, так и построились. И кровать, на которой вас родила, тоже из ворованных досок! Жизнь такая, что поделаешь… Ну а это-то? – она указала на рюмку. – Скажешь, у вас в Афганистане водку не пьют, обычай такой. Уважаю! Вообще б ее, заразы, не было – одно горе от нее, но на поминках три рюмки выпить требуется. Это тоже обычай. Только наш. Ты их уважаешь – хорошо! Ну так и нас уважь!
Коля молчал. Голова его была опущена, и рука с рюмкой стала опускаться, он снова хотел поставить рюмку на полотенце, но тетка Соня вдруг резко и зло стукнула его снизу по руке, и водка выплеснулась Коле прямо в лицо. Федька хрипло засмеялся:
– Что, стерпел твой Аллах?
Коля вытер лицо, поднялся и быстро пошел к кладбищенским воротам.
– Я с тобой поговорю сегодня, понял? – пообещал ему в спину Федька.
Пару часов спустя Коля сидел на ступеньке крыльца и выстругивал ножом деталь для прялки. Был он невесел. А когда услышал, что во двор входит Федька, напевая себе под нос какую-то зэковскую песенку, руки у него сами по себе опустились.
Федька выпил ровно столько, сколько нужно для прибавления силы, злой и не чувствительной к боли, ни к своей, ни к чужой, и ни капли сверх того, когда эта сила начинает идти на убыль. Подойдя близко и улыбаясь, он сказал почти дружелюбно:
– Встань, что ли… Или вас там не учили старших братьев уважать?
Коля медленно поднялся.
– А нож нам не нужен пока. – Федька взял нож из безвольно опущенной руки брата и отбросил в сторону. – Ну что, начнем? – спросил он и коротко и точно ударил Колю в печень.
Коля глотнул воздух, вытянулся, побледнел, по лицу его пробежала судорога, по шее катнулся кадык – он с трудом сдерживал накатившую вдруг рвоту. Федька смотрел на Колю с интересом естествоиспытателя.
– Ну что, попал? – спросил он и сам же ответил удовлетворенно: – Попа-ал!
Коля отвернулся к стене.
– Э, не сюда! – воскликнул Федька, схватил Кольку за шкирку и потащил в огород.
Коля стоял, согнувшись, обессиленный рвотой, Федька за его спиной деловито и задорно поглядывал по сторонам. Глянув на землю, он удивился:
– Ты чего, Колян, траву там жрешь? А я думал – молишься. Ну ладно, давай. – Он помог брату выпрямиться и резко ударил его ребрами ладоней по почкам.
– Ай! – вскрикнул Коля, прогибаясь и хватаясь за поясницу.
– Тихо! – приказал Федька, схватив его пятерней за горло.
Во дворе скрипнула калитка, и осторожно, чтобы не расплескать воду, вошла тетка Соня с тремя ведрами – два висели на коромысле и одно, поменьше, с длинной веревкой, – в руке.
Федька шел навстречу, обнимая и поддерживая почти не стоящего на ногах брата.
– Во, мам, видала? – закричал Федька весело. – С нами пить не стал, а сам нажрался! Облевался весь, как свинья!
Тетка Соня переводила удивленный и встревоженный взгляд с одного сына на другого, ничего пока не понимая.
– Дай, мам, холодненькой! – Федька взял у нее маленькое ведро, попил через край и протянул брату.
– На, мусульманин, пей! – сказал он вполне дружелюбно.
Коля принял ведро и долго пил, проливая воду на грудь.
Федька смотрел на него с неподдельным интересом.
– Во, мам, дает! – подмигнул он матери.
Остатки воды Коля вылил себе на голову. Федька загыгыкал, и тетка Соня улыбнулась – она начинала верить, что Коля действительно пьян. Федьку же так разобрал смех, что он даже согнулся в поясе, и когда Коля вдруг сильно и плотно насадил ему на голову ведерко, он не сразу понял, что произошло.
– У! – прогудел он глухо, выпрямился и поднял руки, чтобы снять ведро.
Но Коля уже вырвал с треском из забора штакетину и, размахнувшись что было сил, обрушил ее на братову голову. Федька не упал, но как-то осел. Второй удар был сбоку, справа, и Федька на полусогнутых, боком, по-крабьи заторопился влево. Такой же удар слева остановил его и вернул на место.
– Коля! – закричала тетка Соня, сбрасывая на землю коромысло и ведра, и кинулась к нему.
Коля отбросил штакетину и виновато посмотрел на мать.
Мотая головой, Федька с трудом стащил с головы помятое ведерко и пошел на Колю – с ободранной рожей и налитыми кровью глазами, сжимая и разжимая кулаки. Но, опережая, Коля подбежал к нему, на ходу занеся кулак за спину, и ударил точно в середину лица. Федька взмахнул руками и, опрокинувшись, исчез в зарослях смородины.
Утро было смутным. Федька сидел на корточках рядом с лавкой у своего дома, а на лавке стояла большая зеленая бутылка и стакан. Федька курил самокрутку, зло щурил глаза, катал по скулам желваки, вздыхал. Был он хорош, будто его кто через старую ржавую трубу протащил: кожа на лбу, щеках и ушах была содрана и сочилась сукровицей, нос распух.
Из тумана вышел крестный. Он поздоровался на ходу деловито и сел на лавку, будто не замечая ни изменений на Федькиной роже, ни зеленой бутылки.
Федька на приветствие не ответил.
Вся Аржановка знала, что Колька отметелил вчера своего братца, с думами об этом Аржановка и заснула. А думать было о чем. С одной стороны, хорошо, что Федька наконец получил; хорошо, но мало, еще бы и побольше. Хорошо также, что набил ему морду родной брат, значит, вражда из дома Ивановых не выйдет. Но опасались аржановские, что Кольке это дело может понравиться и он по Федькиной дорожке пойдет, со всеми драться станет. Это было бы плохо. И уж совсем плохо, если братья объединятся. Но это вряд ли. Скорей всего, они теперь убивать друг дружку будут. К такому выводу приходили аржановцы в своих вечерних беседах, с тем и спать легли.
Крестный в этих беседах принимал участие самое активное – он и разнес по деревне известие о драке, но сейчас и виду не подавал, что знает. Коротко взглянув на Федьку, он заговорил:
– Федь, а ты заметил, ездиит тут один на красных «жигулях» и все на ваш дом посматривает…
– Менты… Меня секут, – равнодушно махнул рукой Федька и раздраженно предложил: – Наливай, чего сидишь?
– Водка? Спирт? – поинтересовался крестный, наливая из зеленой бутылки в стакан неведомую прозрачную жидкость.
– Спиртяга, – ответил Федька и, возвысив голос, предупредил: – Только мне оставь!
– А в Мукомолове, Федь, слыхал, четверо от спирта каюкнулись? – поделился свежим известием крестный и выпил залпом. Отдышавшись, он крякнул вместо закуски и одобрил: – Райское наслаждение!
– Убить не убью, но покалечу, – мрачно сказал вдруг Федька.
– Да ну его, Федь, связываться! – Крестный сразу понял, о ком речь, и попробовал успокоить Федьку.
– А может, и убью, – предположил Федька. – Но тогда уж точно зеленкой лоб намажут…
– Зеленкой? – не понял крестный, косясь на оставшееся в бутылке. – Это для чего?
– Чтобы заражения крови не было, – с усмешкой ответил Федька. – Высшую меру мне тогда дадут, вышку. – Он вылил в стакан все, что оставалось в бутылке, и заговорил неравнодушно: – Крестный, если увидишь, что я его убивать начал, кричи: «Федька – вышка!» Понял? «Вышка!» – кричи. Я, может, тогда остановлюсь.
– Да ну его к чёрту, Федь! – в сердцах воскликнул крестный. – Он же одичал там! Дикий стал! Одно слово – мусульманин!
И он замолк вдруг, прислушался. И Федька тоже прислушался. Издалека, с крутояра доносился сюда жалобный и призывный распев мусульманской утренней молитвы.
Постелив коврик на мокрую от росы траву, Коля истово молился, во весь голос выпевая и растягивая непонятные, чудные слова:
– Бисми л-лахи р-рахмани р-рахим Ап-Хасиду лилахи рабби-и-алямина р-рахмани, р-рахими малики йауми д-дини.
То ли было так тихо, то ли Коля совершал намаз громче обычного, но его слышала в то утро вся Аржановка, вся от края до края. И, вернувшись ко вчерашним своим размышлениям, аржановские задавали себе вопрос: «Чего он просит у своего Аллаха – войны с братом или мира?» И, подумав, отвечали себе: «Войны, ясное дело – войны».
Но прошел день, и еще день, и еще полдня, но никакой войны не случалось, тихо было в доме Ивановых. Правда, тетка Соня не оставляла сыновей наедине ни на минуту и заговаривала то с одним, то с другим на разные темы, чтобы они не молчали подолгу и не задумывались, истории разные смешные рассказывала и песни жизнерадостные запевала, предлагая поддержать. Братья не поддерживали, но и не искали повода, чтобы снова драться. Коля по-прежнему работал и молился, ничего в нем не переменилось, а вот Федька изменился и, как говорится, в лучшую сторону. Днем он спать перестал и матери по хозяйству помогал охотно, даже за водой с коромыслом сходил, а раньше отказывался, считая это не мужским делом. Не пил.
Однако тетку Соню эти перемены не радовали, а наоборот – пугали.
Но ничего страшного не случалось. Более того, братья даже обменялись парой фраз про какую-то доску в сарае. Да и идея Колиной рыбалки Федьке принадлежала.
– Ты б сходил, Колян, рыбки половил, ты до армии мастак был ее ловить, – так он сказал вдруг Коле.
И Коля согласился с радостью, тем более давно собирался это сделать, да все времени не было. Тетке Соне и это не понравилось, ей казалось, что Федька задумал хитрость какую-то, она ворчала и говорила, что три года назад костью рыбной подавилась и теперь видеть не может эту рыбу. А может, она знала, с кем Коля на речке встретится? Может, и Федька это даже знал, хотя какая ему разница? А вот Коля не знал, не знал точно и удивился, почти испугался, когда увидел на речке Верку. Точнее, испугался он выстрела, вздрогнул от неожиданности, а тут как раз Верка появилась, и это совпало…
Был вечер, тихо, если не считать журчания воды у берега. Стоя в воде по пояс, Коля подводил под прибрежный куст натянутую на окружность проволоки сетку, и в этот момент громыхнул где-то недалеко выстрел – ба-бах! Коля вздрогнул от неожиданности и тут же услышал Веркин голос, веселый, насмешливый:
– Испугался, раб божий? Не бойся, это дачники ворон пугают.
Она выглядывала, улыбаясь, из‑за густой листвы на другом берегу. Одета Верка была в телогрейку, брезентовые брюки и резиновые сапоги.
– Ну что, много наловил? – поинтересовалась она.
Коля заглянул в мокрую холщовую сумку на груди и смущенно признался:
– Мало…
– Да ее тут всю потравили! Иди, отдохнем!
И пока Коля шел через быструю воду к ней, она рассказывала, смеясь:
– Тут три года назад, без тебя, зимой, такое было! Там какой-то завод заразу в воду выпустил, и рыба вся сюда, в нашу речку как поперла! Сплошняком шла! Мешками тащили! Рыбнадзор понаехал, милиция! Мы ее в снег прятать! Всю зиму потом рыбу лопали, до тошноты…
Верка поставила корзину с крапивой и брошенным сверху серпом и уселась под дерево. Рядом сел Коля.
– Фу, запарилась! – поделилась Верка и расстегнула телогрейку, под которой прилипла к телу белая футболка. Сквозь нее просвечивали маленькие налитые груди и темнели соски.
Верка протянула сигареты, но Коля помотал головой и отвернулся. Верка закурила, выпустила дым и прокомментировала ситуацию:
– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, так, да?
Она засмеялась. Коля смотрел все куда-то в сторону.
– Эй, раб божий! – окликнула его Верка. – Ты чего?
– Соловьев теперь тоже нет? – спросил Коля.
Верка засмеялась:
– Они ж весной. Забыл? Весной полно. А знаешь, как твой крестный говорит, когда поют они? «Пули льют». Ха-ха! Слушай, а как будет по-афгански «соловей»?
– Такого нет языка, афганского, – ответил Коля, улыбаясь.
– Ну, ты там на каком калякал?
– На фарси.
– На фарси, на марси, вот я и спрашиваю? Как «соловей»?
– Буль-буль.
– Как-как?
– Буль-буль.
– Буль-буль! – повторила Верка и залилась смехом, даже на спину упала. – Буль-буль! А как будет – «сигарета»?
Коля вздохнул и нахмурился. Он не хотел это переводить. Верка забеспокоилась:
– Чего, дыма не переносишь? Так бы сразу и сказал.
Ловким щелчком она отправила окурок в речку, и он поплыл в быстрой воде.
– Слушай, а как будет «вода»?
– Об.
– А… земля?
– Замин.
– А… глаза?
– Чашм.
– А руки?
– Даст.
– А губы?
– Лаб.
Верка лукаво улыбнулась:
– А как сказать: «Я тебя люблю»?
Коля покраснел и опустил глаза.
Верка засмеялась:
– Коль, ну ты красная девица, в натуре! Я просто коллекционирую. Гляди, я по-английски знаю: «Ай лав ю», да? По-французски: «Же ву зем», по-немецки: «Их либе дих»… И по-татарски, у меня подружка татарка: «Мин су яратам». Коль, Коль, а по-китайски знаешь как? Не знаешь? «Сунь и вынь»… – Верка захихикала.
– Колька! – донесся с высокого берега зычный голос тетки Сони. – Есть иди! Ну ее, эту рыбу, на хер!
Коля поднялся.
– Слышь, – заговорила Верка, пряча глаза и заволновавшись. – Слышь, Коль… Абдалла… Поехали завтра в кино?
Коля пожал плечами. Но Верка не обиделась, потому что видела, что Коля хочет поехать с ней в кино.
И они поехали на следующий день в кино.
Всю дорогу до города Верка не закрывала рта: и когда они добирались пешком до соседней деревни, где была конечная остановка автобуса, и в автобусе; и в городе, пока шли в кинотеатр, и в кинотеатре… Сеанс еще не начался. Зал был холодным, грязным и почти пустым. Входившие в зал подростки с интересом поглядывали на Верку, единственную здесь даму.
В последнем ряду у прохода сидел тот странный гостиничный постоялец. Хотя в зале было сумрачно, он оставался в темных очках.
Верка грызла семечки, сплевывала шелуху на пол и продолжала говорить:
– Я б никогда не подумала, что ты можешь Федьку отмудохать. Никогда! А с чего вы завелись-то? А то в деревне разное говорят.
Коля нахмурился.
– Пожалел братца… – поняла Верка и засмеялась. – Пожалел, да? Он меня тут не жалел. Он меня знаешь как доставал? Один раз встретил около клуба ночью… «Верка, дай!» А я говорю: «С какой стати? С какой стати я тебе давать должна?» – «А ты с моим братом Коляном ходила?» Я говорю: «Ну, ходила…» – «Он в Афгане без вести пропал, значит, ты теперь моя по закону». А я говорю: «Я такого закона не знаю!» Он говорит: «Все равно дашь, куда ты денешься». А я говорю: «Ты! Я скорее пьяному скотнику у себя на ферме дам, чем тебе!»
Свет погас, пошли титры фильма.
– Девушка, можно потише, – предельно вежливым тоном попросил сзади мелкий мятый мужичонка.
Верка резко обернулась и деланым, противным голосом ответила:
– Сам заткнись, понял?
И, повернувшись к Коле, продолжила свое повествование:
– А он говорит: «Что?!» А я говорю: «Что слышал! Таких, как ты, от Москвы до Ленинграда раком не переставить!» Ну, в общем, еле вырвалась… Ладно, давай кино смотреть! – Она повернулась к экрану.
Картина была не наша. Что-то из старинной французской жизни.
Коля не смотрел на экран, а косился на Верку. Когда молчала, она была так хороша. Ее ладонь лежала на подлокотнике, светясь в темноте и маня. Коле очень хотелось взять ее ладонь в свою, но он не решался.
– Гля-гля, щас трахаться будут! – прошептала Верка и сама сжала Колину ладонь.
Она оказалась права. Старинные наряды были сброшены, и смачные звуки любви загуляли по гулкому пыльному залу.
– Круто, да? Я уже третий раз смотрю! – поделилась Верка.
Коля опустил голову, на лбу его выступил пот.
– Вер, пойдем отсюда, – попросил он, не поднимая глаз.
– Да ты чего? – удивилась Верка.
– Если хочешь, смотри, я тебя на улице подожду, – предложил Коля и пошел, пригибаясь, к выходу.
– Ну, дела, – удивленно проговорила Верка, засмеялась и заторопилась за ним.
Неизвестный в черных очках увлекся фильмом и не заметил того момента, когда Коля исчез из поля зрения. Он выскочил из кинотеатра, выбежал на тротуар и, сняв очки, вертел головой, вытягивал шею, щурил, вглядываясь вдаль, глаза, искал – и не находил.
А Коля и Верка были далеко, на набережной, где прогуливалось много нарядного по случаю выходного дня люда. Верка не обиделась на Колю за то, что не дал досмотреть кино, а только незло посмеялась над ним и теперь задавала вопросы:
– И ты там ни разу в кино не ходил?
– Я же говорю, там нет кино. И электричества нет. Это горный кишлак, маленький, – терпеливо отвечал Коля.
– А что есть?
– Все есть… Все, что человеку надо… Дома, огороды, сады… Мечеть.
– А свободное время как проводил?
– С бобо Амриддином разговаривал, он мне Коран объяснял.
– Кто?
– Бобо… Ну, дедушка Амриддин.
– А, это тот, у кого ты в рабстве был, да? В деревне говорили, что он тебя купил.
– Не купил, а выкупил. Меня расстреливать вели, а он на осле мимо ехал.
– На осле? – засмеялась Верка. – А зачем ты ему был нужен?
– Он один остался. У него сын перед тем на войне погиб.
– Его наши убили?
– Да.
– А-а… – начала о чем-то догадываться Верка. – А как его звали, сына?
– Абдалла…
Сильный теплый дождь пролился из одной-единственной тучи, неожиданно появившейся на небе, когда Коля и Верка шли от автобусной остановки к своей деревне. Сначала они попытались спрятаться под деревьями в придорожной посадке, потом побежали, не сговариваясь, рассчитывая убежать от дождя, и, только промокнув до нитки, смирились и пошли, взглядывая друг на друга и смеясь, оскальзываясь на мокрой глине и смеясь от этого еще больше. Неподалеку стояла старая деревянная церковь, с куполом, покрашенным до половины по старому ржавому сурику новой серебрянкой. Калитка церковной ограды была открыта, Коля и Верка, переглянувшись, побежали туда – под просторный навес крыльца.
Верка тихо смеялась, отжимая одной рукой волосы, а другой отлепляя от тела прилипшее платье. Коля сел на лавочку, оробев. Из открытых дверей храма доносилось пение. Это был хор, небольшой, состоящий исключительно из высоких старушечьих голосов, немножко смешных. И пели они тоже немного смешно, по-застольному вытягивая окончания фраз.
Мелко семеня, к церкви бежала, укрывшись мешковиной, старушка.
– Во, гляди, шпарит! – с азартом прокомментировала Верка. – Это еще что! Зимой на работу идешь утром, мороз тридцать градусов, темно, снегу навалит, а они ползут… согнутся и ползут… Даже зло берет! Ну сидели бы дома, в тепле, помирать ведь скоро…
Старушка остановилась у открытой двери, перекрестилась, сняла с головы мешковину и вошла в церковь.
У Верки загорелись глаза.
– Слушай, пошли поглядим, а? Ну пошли, чего ты? – Она тянула Колю за руку, неуверенного, даже испуганного. – Тут поп, я с него умираю! Знаешь кто? Мишка Матвеев, он с твоим Федькой в одном классе учился. А теперь поп, представляешь!
Они остановились сразу, как вошли, и первой их увидела стоящая к ним лицом псаломщица. Глядя удивленно на Колю, она вдруг стала сбиваться и замолчала. И следом хор запел раздрызганно и замолк. Стоящие к ним спиной старушки начали оборачиваться одна за другой и перешептываться.
Отворилась алтарная дверь, и, по-домашнему деловитый и озабоченный, вышел батюшка – полноватый, лысоватый, с добрыми глазами. Мельком глянув на Колю и Верку, он посмотрел вопросительно на псаломщицу и запел красивым сильным голосом. Псаломщица подхватила, за ней выстроил голоса хор, прихожанки повернулись к алтарю, крестясь, – служба продолжилась.
III
Если бы кто увидел Верку той ночью, решил бы, наверное, что она с ума сошла. А иначе как понимать то, что она делала той ночью?
Около самой полуночи Верка тихо вышла из своего дома, прошмыгнула через улицу и, пригибаясь, побежала огородами к речке. Потом быстро перешла узкий опасный мосток, промчалась, страшась темноты, по неширокому полю и остановилась около маленького озерка с черной водой, скрывающегося в низине, за мертвыми страшноватыми ветлами. Здесь Верка быстро разделась донага и, сутулясь и озираясь, пошла к воде. Ойкнула, опустив в нее ногу, поежилась и решительно бросилась вперед. Быстро доплыв до середины, Верка приподнялась над водой и добровольно пошла ко дну. Однако скоро вода вытолкнула ее, Верка выскочила – с открытым ртом и вытаращенными глазами, но вновь набрала полные легкие воздуха и опять скрылась под водой. Теперь ее не было на поверхности довольно долго, и вынырнула она в стороне от места, где ныряла, сильно кашляя и отплевываясь.
– Мамочка… – пробормотала Верка сдавленно и по-собачьи поплыла к берегу.
Подхватив одежду и одеваясь кое-как на ходу, кашляя и всхлипывая, Верка бежала и ругала себя:
– Дура! Дура, чёрт, дура! Вот дура-то! Дура и есть дура! Чёрт…
Вот что делала Верка той ночью. И любой, кто увидел бы ее тогда, решил бы определенно, что она с ума сошла.
Любой, но только не аржановский. Потому что аржановские про то озеро кое-что знали… Называлось оно – Бучило. Давно когда-то, очень давно на этом месте стояла церковь. И однажды ночью провалилась она под землю. А на ее месте образовалось озеро. Бучило. Так что – сверху вода, а внизу – церковь. Только очень глубоко – не достать. А кто достанет и до креста дотронется, тот как бы заново родится… То есть если был ты больным, то станешь здоровым, был плохим – станешь хорошим, а проще говоря, все грехи тебе прощены будут… Нельзя сказать, что аржановские так уж в это все верили. Но сами в Бучиле купаться остерегались. Даже коров поить опасались. Может, конечно, потому, что народу в Бучиле перетонуло уйма. Мужики, ясное дело. Выпьют на бережку, разгорячатся и на спор – кто дно достанет. Нырнул – и не вынырнул. Вот тебе и Бучило… Так что если бы аржановские видели в ту ночь Верку, они бы не подумали, что она с ума сошла. Подумали бы, что припекло девку, и связали бы это с Колей. Аржановские – они ведь не дураки, кое-что в жизни понимают. Однако никто не видел ночного Веркиного купания, а раз никто не видел, то, считай, того и не было…
А вот что на следующий день произошло, про то аржановские поговорили, языки почесали. Потому что на глазах у всей деревни это случилось. И не только языки почесали потом аржановские, не только языки… Но и макушки. Дело-то шло к братоубийству…
А день был как день, разве что субботний, банный. Тетка Соня пошла в магазин за хлебом, впервые оставив после той драки Федьку с Колей вдвоем. Она уже решила, что всё, утихомирились сыновья, пошла в магазин и там задержалась. Причин тому было две. Первая: надо было замиряться с Валькой, как-никак подружка, да и ругаться со своей продавщицей – все одно, что против ветра плевать. А вторая: хотелось послушать Капитаншу. Капитанша утверждала, что ее дочь-учительница привезла из города книгу «Богатые тоже плачут», и в ней написано, как все дальше будет в кино. «Богатых» в Аржановке смотрели все: бабы и мужики, старухи и старики, даже самые древние; глухие то и дело переспрашивали, раздражая смотрящих, слепые же смотрели, то есть слушали молча. Да не только в Аржановке, а и в Мукомолове «Богатых» все без исключения смотрели… Ну и конечно, все хотели знать, что же там будет дальше. Капитанша утверждала, что знает. Кто-то ей верил, кто-то нет; тетка Соня, например, не верила, но слушала и только иногда на Вальку-продавщицу поглядывала, виноватилась как бы. А что дома у нее происходит, не знала. А происходило там вот что…
Федька пришел из бани – распаренный, потный, довольный, встал в дверях и давай на брата глядеть. А Коля в это время стоял на табурете и вытаскивал тот злосчастный крюк, о чем мать давно его просила. Федька нагляделся на это и говорит:
– Иди в баню-то, пока не остыла, – и сказал это Федька очень даже миролюбиво.
А Коля, возможно, не услышал, все тянул крюк обеими руками и даже покраснел от натуги.
– Оставь, – тогда Федька сказал, голос повысив. – В баню иди.
Коля услышал, соскочил с табурета и стал собираться в баню. А Федька усмехнулся и пошутил:
– Может, он тебе еще пригодится…
Потом Федька осушил в несколько глотков литровую банку молока, громко рыгнул и, кривясь в усмешке, спросил:
– А ты чего это в баню со мной вместе не ходишь? Обрезанный свой прячешь? – Федька хохотнул, а Коля молчал, и тогда Федька продолжил: – Не жалко было под нож подставлять? – Федька не задирался, ему просто поговорить маленько хотелось после баньки. Но Коля молчал, и это Федьку заедать стало. – Эх, Колян, Колян, – в голосе Федькином уже издевка появилась. – Был ты парень как парень, русский, а стал… Чучмек, чурка с глазами. Воешь на всю округу: «ала-мала»… Над нами уже вся деревня смеется. – Федька заводился, а Коля как бы не слышал, и от этого Федька еще больше заводился: – Тебя, знаешь, как бабки в церкви называют? Христопродавец…
Но и это Коля не услышал. Он уже собрался и к двери подошел, когда Федька сказал:
– И для чего только ты сюда приехал?
Коля дверь открыл, когда Федька сказал:
– Сидел бы в своем Чуркистане…
Не сказал – крикнул, но Коля все как бы не слышал. А когда он вышел и дверь за собой закрыл, Федька сказал, не крикнул – сказал, негромко и уже не Коле, а так просто, в воздух, чтобы закончить:
– …со своим вонючим Аллахом…
И что бы Коле сделать вид, что и это он не слышал, чего бы проще, ведь и дверь уже за собой закрыл? И ничего бы не было… Да и Федька не ожидал совсем этого, он даже удивлялся потом, вспоминая, что же такого особенного он сказал? Но так или иначе дверь распахнулась, Колька влетел обратно в комнату и бросился на Федьку. Упали они на стол, со стола на пол свалились и покатились по полу…
А тетка Соня в магазине разинула рот, слушает.
А потом туда вбежал Колин крестный. Дверь распахнул и стоит. Капитанша замолкла, и все на него удивленно взглянули, даже разозлиться не успели за то, что слушать помешал. Он еще почему-то правой рукой левый глаз закрывал. И вдруг как заорет, обнаружив, наконец, тетку Соню:
– Сонька! Лясы точишь? А сыновья твои там насмерть убиваются!
Тетка Соня охнула – и в дверь, а за нею и все остальные. Только Валька-продавщица не побежала и не пошла даже – и тут принцип выдержала.
Около дома Ивановых уже полно народу собралось. Бабы шептались, головами качали, ладони ко рту прижимали. Мужики курили и мнениями обменивались. И все на Ивановых дом глядели.
А в нем что-то страшное творилось: там гремело, и звенело, и стучало так, что, казалось, дом по бревнышку раскатиться может.
– Убивают друг дружку, убивают, – говорили бабы горестно и кончиками платков вытирали слезы.
– Мужики, совести у вас нет! – еще на бегу закричала Капитанша. Она всех, кто в магазине был, обогнала, но не Колиного крестного, конечно, он уже тут был, закуривал.
– Я их хотел разнять, да вон. – Колин крестный убрал ладонь и показал всем свой синий заплывший глаз.
– Разнимешь, а они потом зарежут! – определенно высказался какой-то мужик из заднего ряда, и с ним спорить не стали.
Тут и тетка Соня подоспела. Задыхаясь и привывая, она растолкала плотно стоящих людей и вбежала в дом. Народ двинулся за ней, но тут из окна вместе с рамой и звенящими стеклами вылетел телевизор.
– Взорвется! – крикнул крестный, и народ отпрянул.
Тетка Соня вбежала в дом и увидела стоящих посреди разгрома, вцепившихся друг в дружку сыновей. Она даже не разобрала, где Федька, а где Коля, это был один кровавый, рычащий человеческий ком.
Тетка Соня кинулась к ним, плача, обнимая и растаскивая, но кто-то ненароком двинул локтем, и она, охнув, отлетела к стене и, побелев лицом, сползла на пол. И хотя с улицы никто этого не видел, там будто почувствовали и закричали сразу несколько человек:
– Убили! Соньку убили!
– Эх вы, а еще мужики! – выкрикнула напоследок Капитанша и героически бросилась к дому, но Колин крестный ее задержал:
– Кричи «Вышка!», поняла? «Вышка!» кричи, они тогда перестанут!
– Вышка, вышка, вышка, – забубнила Капитанша, но, вбегая в дом, споткнулась о приступку, сбилась и заорала истошно: – Башня!
Хотя можно было уже и не орать. Закончилась драка. Федька уткнулся лицом в угол и, елозя коленками по мокрым от крови половицам, тщетно пытался подняться.
А Коля стоял на коленях над теткой Соней и испуганно, как маленький ребенок, повторял:
– Мама… мама… мама…
Ничего страшного с теткой Соней, однако, не случилось, даже синяка не осталось на теле. Она потом бабам рассказывала, что нарочно упала, притворилась, чтобы сыновья испугались и остановились…
После драки народу набился полный дом, все стали тетку Соню поднимать и порядок какой-никакой наводить, и все, ясное дело, со слезами, с причитаниями и с ругней. Про драчунов забыли. А когда вспомнили, их уже в доме не было. Испугались, что те отправились куда-нибудь друг дружку добивать, кинулись искать и обнаружили Федьку на заднем дворе. Он мочился там и жаловался, что брат ему почки отбил.
А Коли не было. Тетка Соня в себя пришла и покултыхала по деревне искать. Когда ей сказали, что видели, как Колька к речке быстро шел, взвыла и побежала туда. Там она сына и увидела.
Он стоял в воде по пояс и смывал с себя кровь. Тетка Соня перекрестилась и скорей домой, Федька ей чего-то не понравился…
Вечером Коля помолился на крутояре без своего коврика, потому что он остался дома, а идти туда не хотелось, да и сил вдруг никаких не стало. Чуть не падая от усталости, Коля добрел до сосновой рощицы, лег на сухую теплую хвою и заснул.
Проснулся он ночью от рычания трактора и матерной ругани. Сел, ежась от прохлады и приходя в себя. Мужики, их было трое, выбрались из трактора и стали рубить сосенки.
Коля поднялся и ушел, стараясь остаться незамеченным.
Аржановка спала. Света не было ни в окнах его дома, ни в окнах дома крестного. Только в окне Веркиного домишки мерцал бледным светом работающий телевизор.
Коля вздохнул и направился к Верке. Он постучал в окно, не сильно, но занавеска тут же отдернулась, будто Верка сидела у окна и ждала, кто постучит. Она даже и не удивилась, увидев Колино лицо, а распахнула окно и приказала шепотом:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.