Текст книги "«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 1"

Глава II. Поездка в Болгарию в 1894 г. – Драгоманов. – Стамбулов и Каравелов. – Обыск на русской границе

Итак, я должен был уезжать из Петербурга. Начатую работу в газете, которой я занимался с интересом и увлечением и, как кажется, с некоторым успехом – по крайней мере, я с разных сторон слышал похвалы ей, – я должен был бросить. Куда же ехать?

Я решил месяца 3–4 посвятить поездке в Болгарию; на более длительную поездку у меня не хватило бы средств433433
  14 марта 1894 г. В. В. Водовозов обратился к директору Департамента полиции: «Честь имею предуведомить Ваше Превосходительство, что я, согласно разрешению Вашего Превосходительства, отправляюсь в поездку по Балканскому полуострову ради исследования некоторых историко-юридических вопросов, причем собираюсь посетить между прочим Болгарию и Сербию» (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 91. 3 д-во. 1893. Д. 140. Л. 141).


[Закрыть]. Эта страна сильно заинтересовала меня еще в 1886 г., когда я начал свою работу политического обозревателя в «Неделе», то есть как раз в момент обострения русско-болгарского конфликта434434
  После отречения от престола болгарского князя Александра I Баттенберга, свергнутого русофильской партией в ходе военного переворота 9 августа 1886 г., власть перешла к регентскому совету в составе С. Стамболова, П. Каравелова и С. Муткурова. Но генерал-майор Н. В. Каульбарс, присланный заведовать русским дипломатическим агентством в Софии, получив отказ регентов на требование об отсрочке созыва Великого народного собрания для избрания нового князя, пригрозил, что Россия признает выборы незаконными. Предпринятая Каульбарсом поездка по Болгарии в самый разгар избирательной кампании и его речи, в которых, обращаясь к населению, он резко порицал действия регентства, привели к разрыву с последним, сопровождавшемуся оскорбительными выкриками толпы при появлении генерала на улице и «поруганием» здания дипломатического агентства. Хотя Каульбарс заявил, что при первом насилии, которому подвергнется кто-либо из подданных России, ее дипломатические представители оставят Болгарию, такой инцидент случился 5 ноября в Филиппополе (Пловдиве), где служитель генерального консульства в Восточной Румелии, отправленный с депешами на телеграфную станцию, подвергся жестокому избиению. Поэтому 8 ноября, спустив флаг со здания дипломатического агентства, генерал выехал через Константинополь в Россию, предписав всем русским консулам последовать его примеру и предложив всем российским подданным, проживающим в Болгарии, оставить ее пределы. Покидая княжество, генерал велел расклеить прощальную ноту, в которой объяснял, что императорский кабинет не находит возможным поддерживать сношения с болгарским правительством в его настоящем составе, ибо оно окончательно утратило доверие России. Восстановление дипломатических отношений произошло лишь через десять лет, в 1896 г.


[Закрыть] и когда я почувствовал в этом конфликте нечто исключительное по важности для судеб всей Европы.

Во время последнего моего пребывания в Петербурге в зиму 1893/94 г. я познакомился с жившими там тогда болгарскими эмигрантами – Драганом Цанковым, его зятем Людскановым и особенно близко с Ризовым.

Цанкову было в это время 65 лет, но по своему облику он был глубоким стариком. Вечно полулежал в длинном кресле, вытянув ноги и кутая их в теплый плед, хотя в комнате было всегда жарко натоплено; видимо, ему было трудно двинуться с места. Он производил впечатление человека конченного, мирно доживающего свой век, однако впоследствии это впечатление оказалось ошибочным. Лишь только перемена политики князя Фердинанда435435
  25 июня (7 июля) 1887 г. Великое народное собрание избрало новым князем Болгарии принца Фердинанда Саксен-Кобург-Готского, который, опираясь на антироссийскую партию Стефана Стамболова, назначил его премьер-министром. В 1894 г. он был отправлен в отставку, что позволило Фердинанду вскоре добиться восстановления дипломатических отношений с Россией.


[Закрыть] и амнистия дали ему возможность вернуться на родину, он поспешил сделать это и обнаружил свойственную ему в былые годы энергию и способность к интриге436436
  Бывший премьер-министр Болгарского княжества и глава Прогрессивно-либеральной партии Драган Цанков, проиграв в 1884 г. выборы радикалу Петко Каравелову, стал русофилом и, оправдывая свержение князя Александра «изменой» его России, охотно занял место в недолговечном временном правительстве митрополита Климента Тырновского (9–12 августа 1886 г.), но вскоре был вынужден покинуть Болгарию и поселиться в Петербурге, где жил на пенсию от русского правительства. Считаясь вождем партии непримиримой оппозиции (к ней принадлежали его зять Александр Людсканов и организаторы «переворота 9 августа» – товарищ военного министра капитан Анастас Бендерев и начальник Софийского военного училища майор Петр Груев, дослужившиеся до генеральских чинов в русской армии), Цанков был скорее ее «ширмой»: «От его имени время от времени выпускались манифесты, в которых говорилось о необходимости безусловно следовать указаниям России, великой освободительницы и покровительницы Болгарии, и о невозможности примириться с князем Фердинандом, как незаконным правителем, даже в том случае, если бы он дал отставку Стамбулову. После падения последнего Ц[анков] вернулся в Софию на основании амнистии, был принят князем в аудиенции и немедленно примирился с ним. Он был избран в народное собрание, но не мог играть сколько-нибудь заметной роли…» (Водовозов В. Цанков (Драган) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XXXVIIа (1903). С. 793–794).


[Закрыть].

По-русски Цанков говорил очень посредственно, с сильным акцентом и грубыми грамматическими ошибками, с трудом подыскивая забытые русские выражения. Но говорить он, видимо, любил, охотно приглашал меня к себе, и я каждый раз засиживался у него часа на два-три. Серьезного образования у Цанкова не было. Меня поражало в его беседе также полнейшее неумение возвыситься до понимания более глубоких причин политических событий. На вопросы об экономической жизни Болгарии он отвечал крайне поверхностно и неудовлетворительно. Знал только интригу отдельных личностей. Фердинанд был для него «проходимцем» и только проходимцем, с которым он ни в каком случае не может примириться (что не помешало ему впоследствии вполне с ним примириться и заискивать у него, добиваясь министерского портфеля если не для себя, то для своей партии). В зиму моего знакомства с Цанковым Фердинанд носился с разными матримониальными планами, и Цанков меня уверял, что никакие порядочные родители не отдадут свою дочь за подобного проходимца437437
  В 1893 г. Фердинанд женился на Марии-Луизе Бурбон-Пармской – дочери Роберта I, последнего герцога Пармского, лишившегося трона в 1859 г.


[Закрыть]. Стамбулов был для Цанкова низким злодеем, ненавидящим Россию и его, Цанкова, как русофила, и так далее. Но зато людей Болгарии он знал превосходно и рассказывал о них много интересного, хотя исключительно дурного. И этот человек мог управлять страною и стать одним из известнейших в то время государственных людей Европы!

Позднее, когда я познакомился с Петко Каравеловым – человеком совершенно другого калибра – и рассказывал ему о своих беседах с Цанковым, он, вполне соглашаясь с моей оценкой личности Цанкова, полушутя говорил мне:

– Вот и учитесь, как мало нужно, чтобы управлять страной.

Тогда мне было это непонятно, но впоследствии, во время русской революции, я часто вспоминал эти слова.

Умнее и серьезнее был Ризов. Это был человек образованный, следивший за русской и европейской литературой, понимавший связь между политикой и экономикой. Он тоже с ненавистью относился к тогдашнему диктатору Болгарии Стамбулову, но ненависть его не имела такого личного характера, как у Цанкова, и выражать ее он умел сдержаннее, а потому убедительнее. Впоследствии в Болгарии мне о Ризове рассказывали много нелестного. Между прочим, как он организовал перевозку из Бухареста в Болгарию тела Раковского, известного болгарского революционера и ученого, и в гробу перевез деньги, украденные незадолго перед тем из бухарестского банка. Достоверна эта история или нет – я не знаю438438
  Болгарско-македонский революционный комитет «Искра», созданный весной 1885 г. капитаном Костой Паницей для борьбы за освобождение Македонии и нуждавшийся в средствах на покупку оружия, ограбил и убил богатого румынского землевладельца, бриллианты и ценные бумаги из сейфа которого Димитр Ризов предложил вывезти из Бухареста в гробу с останками умершего еще в 1867 г. известного болгарского революционера Георгия Раковского, для чего была развернута шумная кампания о необходимости перезахоронить национального героя на родине. В июне останки Раковского доставили в Болгарию, но хотя ценности из гроба удалось благополучно извлечь, при попытке продать их в Вене эмиссары тайного комитета были арестованы, а Панице и Ризову, в отношении которых началось следствие, пришлось бежать в Восточную Румелию.


[Закрыть]. Перед войной и во время войны Ризов был болгарским посланником в Берлине, вел крайне германофильскую политику и может считаться одним из виновников вступления Болгарии в войну на стороне Германии439439
  Болгария вступила в Первую мировую войну на стороне Германии и Австро-Венгрии 14 октября 1915 г.


[Закрыть]. Умер Ризов в 1917 г.440440
  Неточность: Димитр Ризов умер в 1918 г.


[Закрыть]

Болгарские эмигранты жили на пенсию от русского правительства. В то время самый факт назначения подобных пенсий иностранцам я оценивал крайне отрицательно и ставил на счет правительству как один из его грехов. И не то что я ставил в вину выдачу пенсий именно болгарским эмигрантам, большинство из которых участвовало в «преврате»441441
  Преврат (болг.) – переворот; имеется в виду переворот, совершенный 9 августа 1886 г.


[Закрыть], к которому я склонен был относиться отрицательно, но, по моему тогдашнему убеждению, обязанности правительства вообще ограничиваются своей страной и поддерживать политическую эмиграцию другой страны за счет своих плательщиков податей оно не должно. Впоследствии от этого взгляда мне пришлось отказаться, увы! – может быть, в силу чисто эгоистических побуждений.

В то время в русской печати отношение к Болгарии резко делилось по нашим партиям. Для консервативного и славянофильского лагеря, для «Московских ведомостей» и «Нового времени» Фердинанд и Стамбулов были изменниками, предавшими освободительницу Болгарии – Россию, а так как болгарский народ весь на стороне России, то Стамбулов должен был связать ее своим деспотизмом и суровым полицейским режимом. Короче, Стамбулов – низкий изменник и жестокий деспот. Напротив, либеральная печать, имевшая о внутреннем положении Болгарии еще меньше сведений, чем печать консервативная, в противоположность этой последней защищала Стамбулова, видя в нем защитника свободы Болгарии от захватнических поползновений России; в таком духе особенно усердно писал обозреватель иностранной жизни в «Вестнике Европы» Л. З. Слонимский442442
  См.: Слонимский Л. З. Балканские дела и болгарский вопрос. 1877–1887 гг. // Вестник Европы. 1887. Кн. 6. С. 576–612.


[Закрыть].

Уже в 1886 г., когда я, как уже говорил в первой части своих воспоминаний, начал свою литературную работу политического обозревателя «Недели», я оценил борьбу Болгарии за свою национальную независимость и мог бы, пожалуй, в оценке роли Стамбулова присоединиться к точке зрения Слонимского. Но в рассказах Цанкова и особенно Ризова о внутренних порядках Болгарии, несмотря на их очевидную пристрастность, я чувствовал много правды и не решался огулом отвергать их. Ведя иностранный отдел в газете «Русская жизнь», я читал немецкие и английские газеты, и за их тогдашними симпатиями к болгарскому правительству как правительству русофобскому я все же видел много фактов, свидетельствовавших о тяжелой политической придавленности Болгарии, об отсутствии свободы слова, о полицейском произволе. В таком духе вел я свой иностранный отдел, и благодаря этому «Русская жизнь» по своей оценке болгарской внутренней жизни резко отличалась от тогдашней передовой русской печати.

И вот я решился ехать в Болгарию корреспондентом от «Русской жизни»443443
  В. В. Водовозов покинул Петербург 14 марта 1894 г.


[Закрыть]. Корреспондирование кормить меня не могло; «Русская жизнь» обещала мне всего по 5 копеек за строку, возлагая на меня и все путевые расходы; было ясно, что ехать нужно было на свои сбережения, тем более что я уже по опыту знал, что и эти 5 копеек не всегда можно было получить вовремя. Я выбрал дорогу через Константинополь, путь не совсем обычный: известно, что дорога на восток (кстати, чрезвычайно странно для петербуржца говорить о Болгарии как о «востоке», когда она западнее Петербурга) ведет если не через Бранденбургские ворота, то через Вену. Я предпочел, однако, дорогу «с заднего крыльца», как говорил Л. З. Слонимский, убеждавший меня выбрать обычную дорогу. Турецкая таможня, болгарский карантин и паспортные строгости скоро заставили меня пожалеть об этом решении: удобнее было бы заехать в Константинополь на обратном пути.

В одно пасмурное утро в конце марта 1894 г., отдав легкую дань морской болезни, я подъезжал к Константинополю на русском пароходе. Еще вечером накануне мы увидели маяк, освещавший вход в Босфор, но так как въезжать в столицу турецкого царства дозволено только при солнечном свете, то нам пришлось бросить якорь и простоять всю ночь за два часа пути от Константинополя. Жалеть об этом, однако, было нечего. Рассвело, и несмотря на пасмурное утро, нашим глазам представилась такая картина, которую нельзя забыть всю жизнь.

Через два часа езды мы проплыли Босфор, свернули в Золотой Рог444444
  Золотой Рог – узкий, изогнутой формы залив Босфора, разделяющий город на две части – Старый и Новый (европейский), в южном прибрежном квартале которого, Галате, размещались таможня, конторы иностранных пароходств, гостиницы и странноприимные дома.


[Закрыть] и, не доезжая константинопольского Старого моста (впоследствии сгоревшего), остановились на якоре среди моря: русские пароходы не считали нужным приобретать право на остановку у гранитного берега. Сию же минуту нас окружило множество яликов, и их гребцы полезли на борт нашего парохода, как на абордаж, с криками на всех ломаных языках, в том числе и на русском: «Hôtel “Byzance”!445445
  Отель «Византия»! (фр.).


[Закрыть] Gasthof “Pera”!446446
  Гостиница «Пера» (нем.). Пера – квартал (расположенный севернее Галаты), где издавна селились приезжие купцы и дипломаты.


[Закрыть] Гостиница “Лондон”!» Суетливые армяне, евреи и всего более греки старались затащить на свой ялик, но я не поддался их увещеваниям. Наш пароход был полон богомольцами, ехавшими к Пасхе в Иерусалим, и вместе с ними я решился остановиться на одном из подворий Афонского монастыря447447
  Афонские православные Пантелеймонов монастырь, Свято-Андреевский и Ильинский скиты держали в Константинополе свои подворья, в которых останавливались русские паломники, направляющиеся на Святую Гору (Афон) и в Святую Землю (Иерусалим); здание монастырского подворья было построено в 1873 г.


[Закрыть]. Монахи этих подворий отличаются гостеприимством, и у них, среди разноплеменной толпы космополитического города, русский путешественник мог чувствовать себя точно в оторванном уголке своей родины; к тому же – и это было для меня самое важное – это было гораздо удобнее для моего тощего кошелька, для которого бешеные цены константинопольских гостиниц были бы невыносимы.

Вместе со мной решил остановиться мой пароходный спутник – молодой врач Грабоис, которому не повезло в России и который ехал в Болгарию искать работы и счастья. Меня это немного смущало, так как Грабоис был евреем. Еще накануне у нас был такой разговор:

– Вы где думаете остановиться в Константинополе? – спросил он.

– В Пантелеймонском подворье Афонского монастыря. А вы?

– Ну и я с вами.

– Мне кажется, это будет не совсем удобно; ведь вы, если не ошибаюсь, еврей?

– Ну так что же? Вы, вероятно, атеист, и останавливаетесь же в монастыре.

Хотя Грабоис, с которым я познакомился за несколько часов до того на пароходе и с которым по философским вопросам не сказал ни слова, и не мог знать моих религиозных убеждений, но это соображение показалось мне убедительным, и я не возражал. Мы без труда отыскали монаха, посланного монастырем навстречу богомольцам, и с десятком богомольцев и доктором Грабоисом спустились на его лодку. Только мы с доктором двое имели багаж; остальные пассажиры нашей лодки ехали в Иерусалим, оставались в Константинополе лишь на время стоянки парохода и вещи оставляли на нем. При виде багажа монах поморщился; действительно, он послужил источником неприятностей. Подворье стояло очень близко от места остановки парохода; таможня же находилась гораздо дальше, на берегу Золотого Рога.

– Чтобы проехать мимо таможни, – объяснил мне монах, – нужно дать маленький бакшиш448448
  bakshish (тур.) – подношение, чаевые.


[Закрыть] береговой страже.

Я вынул два турецких черека449449
  Черек (правильно: чарыек, бешлык) – турецкая серебряная монета, равная 5 пиастрам или, по курсу того времени, примерно 40 копейкам.


[Закрыть] (черек равен 5 пиастрам450450
  Пиастр (куруш) – мелкая турецкая монета.


[Закрыть], немного более золотого франка) и отдал их монаху.

– Довольно?

– Вполне. Хватит и черека.

Не тут-то было. Не успели мы подплыть к берегу, как за нами оказалась погоня. В большом ялике без скамьи, сидя на корточках, катил типичнейший турок. Его голову украшала белоснежная чалма, одет он был в пестрый турецкий кафтан, в левой руке держал громадную трубку, а правой, облокотившись на борт, подпирал свою голову. Поза и лицо выражали величие и леность. Лишь по временам, не желая утруждать своего языка, он трубкой указывал гребцу направление, куда следовало ехать. Без труда нагнал он нашу нагруженную лодку и властным жестом приказал нам ехать в таможню. Наш монах немедля протянул ему две монеты, но турок с презрением отверг их и пробормотал несколько слов на непонятном языке.

– Ишь, собака, – перевел монах, – говорит, давай хоть меджидие451451
  Меджидие – турецкая серебряная монета, равная 20 пиастрам или 1,6 рубля.


[Закрыть] (4 черека) – не возьму. Ишь какой бессребреник выискался! Я их всех знаю, все берут. Вот тот, – он указал на стражников, стоявших на берегу, – всегда за черек пропускал, а этот меджидие не берет.

Я понял это так, что чиновник-бессребреник пропустит нас за 2 меджидие. За избавление от обязанности тащиться от таможни до монастыря с багажом по грязным улицам Галаты (квартал Константинополя) дань не была чрезмерной, и я предложил ее монаху.

– Нет, теперь он не возьмет: он зол, что мы попробовали уйти от него, и ни за что не простит нам этого.

Мы плыли к таможне рядом с нашим строгим стражем. Вдруг жестом приказал он нам раскрыть наши чемоданы. Пришлось повиноваться. Турок, почти не переменяя позы, еле-еле шевелясь, запустил в наши чемоданы руку, извлек оттуда платье, белье, книги, какой-то хирургический инструмент, осмотрел все это, возвратил нам и величественным жестом разрешил закрыть чемоданы, содержание которых благодаря бесцеремонному обыску пришло в хаотическое состояние. Затем он запустил руку по очереди в карманы некоторых пассажиров, но не нашел в них ничего предосудительного. Казалось, досмотр был кончен; однако он заставил нас ехать в таможню.

Тут мы увидели с десяток жандармов и чиновников, но уже иного типа. Жандармы были в мундирах, а чиновники – в безукоризненных европейских пиджаках с золотыми цепочками на жилетах и в ослепительно-белых крахмальных сорочках. Внешность их говорила, что они уже успели европеизироваться, и только красная феска на голове указывала на принадлежность к правоверным. Феска вообще оказалась в Турции наиболее консервативной частью костюма, хотя она и не является действительно исконно турецкой: это головной убор средневековых средиземноморских пиратов, от них перешедший к грекам, албанцам и не ранее XVIII века к туркам, как в этом можно убедиться в константинопольском историческом музее, где имеются образцы турецких костюмов за несколько столетий. К тому же делались фески не в Турции, а во Франции и составляли в конце XIX века не незначительную статью французского импорта в Турцию. Совершено неожиданно эти цивилизованные чиновники подвергли нас новому, весьма мелочному, очень утомительному досмотру на глазах у патриархального турка. На наше заявление на французском и турецком (через монаха) языках, что нас уже досматривали, никто не обратил ни малейшего внимания.

– Ведь вот, – волновался монах, – в одиночку каждый из них за черек сделает все что угодно, а тут, на глазах у всех, никто не возьмет и меджидие.

Мы с доктором подчинились своей участи, но из пассажиров одна дряхлая старушка-богомолка ужасно волновалась.

– Что, на них управы, что ли, нет? Там в море чуть не перекувырнуло нас, здесь в карман лезут. Что это за басурмане такие! Да когда же они наши паспорта отдадут? Не потеряют ли они их? То-то не христианская страна!

Таможенники, не понимая русского языка, не обращали внимания на ее мятежнические речи и делали свое дело. Добравшись до книг – у меня было несколько статистических и исторических книг, а у Грабоиса – несколько медицинских, – они заявили, что здесь они пропустить их не могут и отошлют в цензуру. Тут уже пришла наша очередь волноваться. Монах обещал нам, что он выцарапает книги из цензуры. Потом мы с ним ходили по разным учреждениям и часть книг, переплатив несколько череков, действительно выцарапали. Но одна книга, недавно купленная мною и взятая в дорогу, – трехтомная история Европы в XIX веке Файфа452452
  Файф Ч. А. История Европы XIX века: В 3 т. М., 1889–1890.


[Закрыть] – оказалась запрещенной. Мне ее обещали доставить на вокзал к моменту моего выезда из Константинополя. Сверх всякого ожидания, обещание было исполнено, но на вокзале их захватила местная таможня. Без сомнения, начальник желал получить с меня бакшиш, но я не успел улучить минуту, чтобы поговорить наедине, и должен был удовлетвориться обещанием, что книги будут мне возвращены в Софии через турецкого консула. В Софии я ходил к консулу, но ничего не добился, кроме сообщения, что на днях в Константинополе сожжена большая кипа книг, отобранных от проезжающих.

Таможня на вокзале подвергла нас новому, столь же тщательному обыску, после которого чиновник совершенно открыто протянул руку и потребовал:

– Бакшиш.

Я дал ему черек. Кстати, слово «бакшиш» неверно переводят у нас [как] «взятка»; смысл его более мягкий, и оно ближе подходит к нашему «на чай»; для взятки в уголовном смысле есть слово «рушвет»453453
  rüşvet (тур.) – взятка, подкуп.


[Закрыть].

Я провел к Константинополе пять дней, живя все время в монастыре. Со мною был и Грабоис. Я был удивлен и обрадован той полной терпимостью, которую монахи обнаруживали к нему, несмотря на его еврейство, да, пожалуй, и ко мне: никаких требований посещать богослужения не предъявлялось, и мы были совершенно свободны; необходимо было только в 8 часов вечера возвращаться домой, так как в этот час запирались ворота. Узнав, что Грабоис – доктор, монахи толпами ходили к нему лечиться от действительных и воображаемых болезней; Грабоис осматривал их и прописывал им лекарства. По вечерам, когда мы возвращались с наших прогулок по городу, к нам набирались монахи и вели долгие беседы, расспрашивая нас о России и рассказывая нам о Турции, Афоне, Иерусалиме. Из их рассказов мне особенно запомнился один.

В Иерусалиме на самом месте казни Иисуса Христа имеется храм, общий для всех христианских исповеданий454454
  Храм Воскресения Христова (Гроба Господня) в Иерусалиме делят несколько христианских конфессий: греко-православная, римско-католическая, армянская апостольская, коптская православная, сирийская (сиро-яковитская) православная и эфиопская (абиссинская) православная.


[Закрыть]. Служба в нем происходит по очереди на основе соглашения. В обычные воскресенья и праздники соглашение достигается легко. Но в Пасху, в те не очень частые годы, когда Пасха русская совпадает с Пасхой католической, достигнуть соглашения оказывается невозможным: каждая церковь стремится захватить храм для себя, и стремится с тем большим рвением, что в тот самый момент, когда по ходу богослужения в первый раз произносятся слова: «Христос воскресе из мертвых», – свечи всегда зажигаются сами собой, без человеческой помощи. Естественно, всем хочется захватить этот момент чуда для себя. Для соглашения нет места, и потому естественно, что верующие прибегают к силе и, увы, даже к ножам, и кровь обагряет вход храма, в котором торжествует то чудо, которое «смертию смерть поправ»455455
  Пасхальный тропарь: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех Живот даровав».


[Закрыть]. Так было и в нынешнем (или, может быть, прошлом или запрошлом – не помню) году. Католиков было больше, и они победили, но Бог-то не по-ихнему устроил, а по-нашему; свечи зажглись у нас, а не у них, хотя мы служили после них. Им был большой конфуз. А то католикам турецкие заптии456456
  От zaptié (тур.) – полицейские.


[Закрыть] (жандармы) помогают. Им что, только бы был бакшиш. Ну, католики богаче, их бакшиши больше; им и мирволят турки.

Этот рассказ мне многое пояснил. Турцию всю можно было бы дружелюбно поделить между державами; нельзя этого сделать только с двумя пунктами: во-первых, с Константинополем и проливами, во-вторых, с Иерусалимом и Палестиной. Последние, пожалуй, даже больше, чем первые. Очевидно, что в Иерусалиме было трудно установить какую-нибудь христианскую власть; всякая будет мирволить одному вероисповеданию, и только турецкие заптии отличались по отношению к ним полным беспристрастием: кто даст больше бакшиш, тот и прав. В этой неделимости двух пунктов был источник или, по крайней мере, один из источников длящейся прочности Турецкой империи. Понадобилась великая война, чтобы лишить Турцию Палестины и суверенных прав над проливами457457
  В декабре 1917 г. британские войска заняли Иерусалим, и, согласно решению конференции держав Антанты в Сан-Ремо в апреле 1920 г., Палестина, которая ранее в течение почти четырех столетий входила в состав Османской империи, перешла под управление Великобритании в качестве подмандатной территории Лиги Наций; в соответствии с Севрским мирным договором от 10 августа 1920 г. черноморские проливы Босфор и Дарданеллы объявлялись демилитаризованной зоной, открытой для всех торговых и военных судов без различия флага.


[Закрыть].

Я провел в Константинополе пять дней и в эти пять дней делал то, что обыкновенно делают туристы: ходил по городу, посещал музеи и мечети, восхищался Айя-Софией458458
  Айя-София (Софийский собор, собор Св. Софии) – православный собор, построенный в 537 г. при императоре Юстиниане; после овладения столицей Византийской империи в 1453 г. османами превращен в мечеть, в 1935 г. – в музей; в 2020 г. снова получил статус мечети.


[Закрыть], видел селамлик459459
  От тур. salamlik – торжественное шествие султана в мечеть или парадный зал.


[Закрыть] – обычный пятничный парад, побывал в знаменитых турецких банях и т. д. Но у меня было и дело или даже два дела: одно – с хлопотами в цензуре из‐за книг, о чем я уже говорил, а другое – с визой для въезда в Болгарию.

Это было время, когда дипломатических отношений между Россией и Болгарией не было: они были прерваны еще за восемь лет перед этим, после болгарского «преврата», низвергшего князя Александра Баттенберга, когда временное болгарское правительство не пожелало подчиниться всем антиконституционным требованиям России (1886 г.)460460
  После военного переворота 9 августа 1886 г., когда группа пророссийски настроенных офицеров арестовала болгарского князя Александра Баттенберга, заставив его подписать отречение и выслав из страны под конвоем, образовалось временное правительство во главе с митрополитом Климентом Тырновским при участии Драгана Цанкова в качестве министра внутренних дел. Но заговорщики овладели Софией лишь на три дня, ибо часть офицеров не поддержала их, а председатель Народного собрания Стефан Стамболов, находившийся тогда в Филиппополе (Пловдиве), организовал контрпереворот. Военные части, оставшиеся верными Баттенбергу, 12 августа без боя заняли Софию, после чего образовалось новое правительство, признанное Россией, во главе с Петко Каравеловым, которое, впрочем, тоже продержалось всего четыре дня. Стамболов пригласил бывшего князя, доехавшего уже до Львова, вернуться назад, чем тот не преминул воспользоваться и 17 августа из Рущука телеграфно обратился к императору Александру III, ставя свое возвращение во власть в зависимость от его соизволения, в котором было отказано. Тогда 26 августа Александр Баттенберг повторно отрекся от престола и покинул Болгарию, предварительно назначив регентами Стамболова, Каравелова и зятя Стамболова Муткурова, а главой правительства – Васила Радославова, отказавшихся подчиниться ультимативному требованию России о двухмесячной отсрочке выборов нового болгарского князя.


[Закрыть]. Именно тогда были посеяны первые семена той вражды, которая принесла столь печальные для нас плоды во время великой войны. Официальная Россия смотрела с крайним раздражением на Болгарию, решительно не желала, чтобы русские ездили туда, и ставила им для въезда всевозможные препятствия. Вследствие этого в течение семи лет, с 1887 г., кроме нескольких политических эмигрантов (Драгоманова и т. д.) посетили Болгарию всего несколько человек русских (между ними, года за два до меня, сотрудник катковского «Русского вестника» и «Нового времени» Татищев), и я вместе с моим спутником Грабоисом были почти пионерами.

В Константинополе мы узнали, что без болгарской визы нас в Болгарию не пустят. А между тем болгарский консул461461
  Имеется в виду Петр Димитров – болгарский дипломатический агент в Константинополе в 1892–1897 гг.


[Закрыть] отказывался дать таковую, если у нас не будет специального разрешения на въезд в Болгарию от русского консульства.

– У нас слишком натянутые отношения с Россией. Россия делает нам постоянные неприятности за то, что мы дали у себя приют ее эмигрантам, и мы решили не пускать больше никого без согласия России, – говорил мне болгарский консул.

– Да ведь у меня есть заграничный паспорт, – отвечал я, – он годен для всех стран и является свидетельством, что русское правительство ничего не имеет против моей поездки в Болгарию.

– Драгоманов к нам явился тоже с русским паспортом, а за него нам была послана неприятная нота.

– Драгоманов был уже эмигрантом, и паспорт у него, вероятно, был просроченный, а у меня – только что выдан.

– Мы в это входить не можем. Да что вам стоит получить визу от русского консула, если русское правительство действительно согласно на вашу поездку?

Я пошел к русскому генеральному консулу. К нему у меня было даже рекомендательное письмо от моего гимназического товарища А. М. Ону, сына русского посла в Афинах462462
  Речь идет о М. К. Ону.


[Закрыть]. Но письмо не помогло. Генеральный консул, фамилию которого я забыл463463
  Генеральным консулом в Константинополе был тогда А. Е. Лаговский.


[Закрыть], принял меня по-генеральски, высокомерно и грубо.

– Мы не можем взять на себя ответственность за вашу поездку, – почти кричал он на меня. – Болгария – некультурная страна, там господствуют палочники464464
  Разъясняя термин «палочники» в очерке «Василий Радославов», посвященном главе болгарского правительства в 1886–1887 гг., который занимал также пост министра внутренних дел, В. В. Водовозов писал: «Когда деятельность какого-нибудь видного общественного деятеля оказывалась неудобной правительству, то к нему в дом врывалась толпа “патриотов”, состоявшая из переодетых городовых, сыщиков или же из каких-нибудь подонков населения, чаще всего цыган, которых в Болгарии довольно много и которые там как раз пригодны для этой цели, и совершалось избиение, разгром имущества, разгром шрифта, – если это была типография оппозиционной газеты и т. д. Полиция долгое время блистала своим отсутствием и являлась на сцену к концу акта, чтобы водворять “порядок”, т. е. распустить бесчинствующую толпу, а иногда арестовать, – конечно, не безобразников, а избитого политического деятеля. <…> Палка по-болгарски – сопа, и герои патриотических погромов носят поэтому кличку сопаджиев (палочников)» (Водовозов В. В. На Балканах. Статьи. Путевые очерки. Пг., 1917. С. 121–122; Он же. Василий Радославов // День. 1915. № 355. 25 дек.).


[Закрыть]; там за вами, как за русским, будут ходить толпы шпионов. Знаете ли вы, что такое шпионы?

– Очень хорошо знаю, ваше превосходительство.

– Ну вот, вам подсунут в карман какой-нибудь запрещенный там листок, арестуют, да еще изобьют. К кому вы обратитесь за защитой? Наших представителей там нет.

– Я не прошу у вас защиты, я беру на себя всю ответственность и не возлагаю ее на правительство. Если бы я ехал в Центральную Африку к людоедам, риск был бы больше; неужели ничего, кроме затруднений, я не получил бы от русского правительства?

– Не знаю, но не могу ничем вам помочь и решительно отказываюсь дать вам визу.

Что было делать? Грустно обсуждали мы этот вопрос с Грабоисом. Впоследствии мы узнали, что виза нужна только на турецкой границе, а из Сербии пускают без нее (так что Слонимский оказался прав, рекомендуя мне дорогу через Вену и Белград), но тогда мы этого не знали, да и пускаться в такой объездной путь было и долго, и дорого. Вдруг нас осенила мысль. Мы отправились не к консулу, а в канцелярию консула и попросили визу в Сербию, via Sophia465465
  «через Софию» (фр.).


[Закрыть]. Без малейших затруднений в канцелярии нам написали: «Bon pour Belgrade, via Sophia»466466
  «Согласие на Белград, через Софию» (фр.).


[Закрыть], снесли подписать консулу (не генеральному), и с этим мы отправились к болгарскому консулу. Он удовлетворился вполне и охотно поставил свой штемпель.

С болгарским консулом я вел долгую беседу о политическом положении Болгарии. Как и надлежит чиновнику, он был горячим поклонником Стамбулова, облагодетельствовавшего, по его словам, страну.

– А что касается до деспотизма управления, то это вздор. Вот, не угодно ли взглянуть наши оппозиционные газеты, – посмотрите, каким тоном говорят они о правительстве.

И он показал мне несколько номеров, в которых по адресу правительства допускались такие неприличные ругательства, которые не прошли бы безнаказанно ни в Англии, ни во Франции; казалось, что усомниться в наличности свободы слова не было ни малейших оснований.

Опять-таки вместе с Грабоисом мы отправились по железной дороге в Софию. Сутки на границе Болгарии мы должны были провести в карантине: в Константинополе тогда была слабая эпидемия холеры, и Болгария сочла нужным отделиться карантином. Затем попали мы в Софию.

В вагоне, в карантине, везде, где только можно, я старался заговаривать об условиях болгарской жизни, а так как я еще в Петербурге немного подучился болгарскому языку, то разговоры завязывались и велись довольно легко. Везде я встречал только горячих поклонников Стамбулова. Он поднял экономическое благосостояние страны, он упрочил ее политическую свободу, он твердою рукой ведет управление. Свобода слова и личности? Нарушение конституции? Все это страшно преувеличено. Бывали кое-какие случаи, большого значения не имеющие. Но кто же из наших правителей ее не нарушал? Да и как соблюдать нашу конституцию, списанную с бельгийского образца, идущую своим признанием всеобщего голосования гораздо дальше ее, в стране, не изжившей еще привычки вчерашнего рабства?

Содержание отзывов у всех моих собеседников, интеллигентных и неинтеллигентных, было совершенно одинаково; различны были тон и манера выражаться и некоторые частности. Такое полное единодушие, опровергавшее мои заранее составленные взгляды, меня удивляло и несколько колебало.

Мой ближайший спутник, доктор Грабоис, поддерживал моих вагонных собеседников. Он сам до тех пор в Болгарии не бывал, но близкой приятельницей его семьи и его самого была одна болгарка по фамилии Койчу, учившаяся и жившая в Кишиневе (оттуда был и Грабоис), горячая болгарская патриотка. Она была восторженной поклонницей Стамбулова и много рассказывала Грабоису о своей родине. Года за три до нас она уехала на родину.

Наконец под вечер мы приехали в Софию и остановились с Грабоисом опять-таки в одной гостинице и даже в одной комнате.

Вечером я пошел к Драгоманову, а Грабоис – к своей знакомой Койчу.

Драгоманов тогда состоял профессором истории в Софийском университете и жил в одном доме со своим зятем467467
  И. Д. Шишманов был женат на дочери М. П. Драгоманова Лидии.


[Закрыть], тоже профессором, Шишмановым. Но Шишманов в это время был в заграничной командировке, помнится, в Брюсселе, и я познакомился с ним только после его возвращения, перед моим отъездом из Болгарии. Драгоманов принял меня очень дружески, но разговориться с ним на темы, которые меня в ту минуту особенно интересовали, мне тогда удалось плохо. Драгоманов все мне говорил:

– Да что я стану вас натаскивать; приехали изучать Болгарию, изучайте сами, а не по моим указкам.

В действительности мотив его сдержанности был другой, но, конечно, также и не боязнь высказаться перед человеком, которого он видел в первый раз; трусом Драгоманов не был, а ко мне отнесся с полным доверием. Но он видел во мне свежего человека, прямо из России; таких в последние годы он видал редко, к тому же у нас было много общих знакомых, и ему хотелось не говорить, а расспрашивать и слушать. Однако я легко выяснил, что его отношение к стамбуловскому режиму совершенно отрицательное и ни политический разрыв с Россией, ни, в частности, приглашение на кафедру в Софию его не подкупают. С чувством некоторой неловкости я его спросил:

– Шишманов, ведь он, кажется, стамбулист?

– Шишманов – болгарин и чиновник; поэтому он сейчас – стамбулист. А если Стамбулов свалится, то он будет кричать: «Долу Стамбулов!»468468
  «Долой Стамбулова!» (болг.).


[Закрыть]

Жене Драгоманова469469
  Имеется в виду Л. М. Драгоманова.


[Закрыть], присутствовавшей при разговоре, этот отзыв, видимо, был крайне неприятен, и она постаралась смягчить слова мужа.

– Шишманов, большой болгарский патриот, – говорила она, – очень любит Болгарию и дорожит тем, что Стамбулов сумел защитить ее политическую самостоятельность от посягательств России, но вместе с тем он европеец, и ему, конечно, тяжела внутренняя деспотическая политика Стамбулова.

Через два месяца Шишманов вполне оправдал пророчество Драгоманова: узнав еще в Брюсселе о падении Стамбулова, он поспешил прислать новому правительству поздравления с вступлением во власть.

Вместе с тем у Драгоманова – человека, в то время уже страдавшего болезнью, сведшей его в могилу, и знавшего свою обреченность470470
  Последние несколько лет жизни М. П. Драгоманову было трудно читать лекции из‐за аневризмы аорты, которую ему диагностировали и от разрыва которой он скончался 20 июня 1895 г.


[Закрыть], поэтому болезненно раздражительного, – накипело довольно много раздражения против своих товарищей по университету, против общей малокультурности окружающей жизни, вообще против болгарского народа.

Это особенно сказывалось в одном его желчном замечании в ответ на мой рассказ о той чрезвычайной тщательности, с которой производилась дезинфекция в болгарском карантине, и, в противоположность ей, о той некультурности обстановки, в которой нас заставили в том же карантине провести день и ночь.

Если вообще признавать за карантинами пользу, то, что касается карантина в точном смысле этого слова, сказал я, этот устроен безукоризненно.

– Болгары всегда устраивают безукоризненно все, чем они могут доставить кому-нибудь хоть маленькую неприятность, – возразил Драгоманов.

Перед ночью мы сошлись с Грабоисом и поделились впечатлениями. Он вернулся от своей знакомой, выбитый из колеи.

– Странно, очень странно, – рассказывал он мне. – Ничего не понимаю. Койчу говорит, что Стамбулов – тиран, что он губит Болгарию, что правительство расхищает финансы, что всюду господствует взяточничество.

Чем же объяснялось полное единодушие всех, кого мы встречали по дороге? Дня через два это мне объяснилось. Я встретил в ресторане одного из наших дорожных знакомых. Он был в живой беседе с двумя неизвестными мне лицами.

Я подошел к нему и поздоровался. Он очень сухо встретил меня и, видимо, не желал со мной разговаривать. Я отошел в сторону, в одиночестве съел свой ужин и ушел. Через несколько шагов мой знакомец нагнал меня.

– Вас удивило и оскорбило мое поведение?

– Конечно, удивило.

– А вы знаете, кто были те двое, с которыми я сидел?

– Нет, не знаю.

– Один из них – довольно известный стамбуловский шпион.

– И вы с ним в таких дружеских отношениях?

– Что же мне прикажете делать? Я человек семейный, не терять же мне даром службу. Можете себе представить, вчера меня спрашивали в градоначальстве – я там был по делу, – где я с вами познакомился. Я сказал, что в России. Пожалуйста, поддержите это, если вас случайно кто-нибудь спросит. Я ведь учился в Одессе.

– Хорошо, но что же во мне страшного, что о знакомстве со мной надо выдумывать сказки?

– Вы русский; всякого, кто водится с вами, можно обвинить в русофильстве, следовательно – во враждебном отношении к правительству.

Для меня это звучало дико. Только что освобожденный из ссылки, не имеющий права въезда в столицы и университетские города, только хитростью получивший разрешение на поездку в Болгарию, я здесь оказывался человеком, знакомство с которым компрометировало не друзей, а врагов русского правительства.

– Но чего же вам лично бояться? Ваша политическая благонамеренность гарантирует вас от всяких политических неприятностей из‐за знакомства с таким представителем русской политики, как я.