Текст книги "«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 1"

Радостно встреченный в Петербурге в семье и старыми друзьями, я приступил к экзаменам. Экзаменовалось более 400 человек, по 40 в день; каждый экзамен требовал дней десять, и председатель комиссии (Капустин) работал непрерывно, но для экзаменующихся перерывы между экзаменами по разным предметам были очень велики. В апреле и мае сданы было 5 или 6 предметов; потом комиссия сделала летний перерыв355355
  Посетив директора Департамента полиции П. Н. Дурново 12 мая 1890 г., мать В. В. Водовозова добилась разрешения, что ее сын проведет летнее время на их даче на станции Сиверской Варшавской железной дороги (см.: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 91. 3 д-во. 1893. Д. 140. Л. 59, 62).


[Закрыть], и остальные экзамены, штук 12, были назначены на осень, когда они пошли несколько быстрее и все же закончились только 20 ноября, после чего мне было разрешено остаться в Петербурге до Нового года.

Я приехал в Петербург вскоре после того, как в журнале «Северный вестник» произошел кризис: собственница журнала А. М. Евреинова решительно разошлась с фактическим редактором Н. К. Михайловским и журнал передала в руки Б. Б. Глинского, А. Л. Волынского (Флексера), М. А. Лозинского и Любови Як[овлевны] Гуревич. Первые двое были моими товарищами по университету, а первый даже косвенно прикосновенен к моему делу и по моей оплошности отсидел в связи с ним 10 дней тюрьмы; третий был товарищ Зарудного по Училищу правоведения и тоже мой близкий знакомый; четвертую я встречал в кружке Давыдовых, с которыми, кстати, в этот мой приезд у меня произошло полное примирение.

Михайловский был близким знакомым нашей семьи, и я его, как постоянного нашего посетителя, помню с раннего моего детства. Всегда я глубоко уважал его как крупного писателя и хотя тогда не считал себя сторонником того народничества, главным представителем которого в литературе был именно он, но я понимал, что с его уходом и отсутствием в то время журнала, в котором он мог бы обосноваться, целое широкое общественное течение теряло свой орган и оказывалось не представленным в литературе и что это – большое общественное несчастье. Что же касается новой редакции, то хотя у Волынского и было что-то свое и новое, но никакого общественного течения редакция не представляла и даже не была чем-то цельным, единым, определенным: Волынский и вместе с ним Любовь Гуревич являлись носителями философского идеализма, соединенного с очень умеренным политическим либерализмом; Лозинский был позитивист и (тогда) радикал; Глинский – просто путаная голова.

В первые же дни я посетил Глинского и высказал ему это, причем он довольно раздраженно и обидчиво возражал мне. Но в нашем товарищеском кружке смотрели на это дело несколько иначе и симпатизировали предприятию Глинского. Под влиянием этого кружка я не только не отказался – как, собственно говоря, следовало – от всякого участия в этом предприятии, но и, когда летом у меня между экзаменами оказался длительный перерыв, написал для него несколько рецензий и большую работу о 4‐м международном пенитенциарном конгрессе, который как раз в это лето заседал в Петербурге и который я усиленно посещал356356
  Международный «тюремный» конгресс проходил 15–24 июня 1890 г., см.: В[одовоз]ов В. IV пенитенциарный конгресс в С.-Петербурге // Северный вестник. 1890. № 10. Отд. 2. С. 1–28.


[Закрыть]. Это была моя первая большая печатная работа (несколько мелких статей для «Недели» и «Русской старины» я написал из Шенкурска, а ранее, до ареста, вел в «Неделе» иностранное обозрение).

1 января 1891 г. я должен был выехать из Петербурга опять в Шенкурск. По дороге в Москве я посетил С. А. Муромцева, с которым познакомился в истекшую зиму (он, бывая в Петербурге, посещал В. И. Семевского); получил от него предложение сотрудничать в «Юридическом вестнике», причем он дал даже мне книгу Ренненкампфа о политических воззрениях Бисмарка, которую предложил прорецензировать357357
  См.: Водовозов В. [Рец. на кн.:] Ренненкампф В. Конституционные начала и политические воззрения кн. Бисмарка. Киев, 1890 // Юридический вестник. 1891. Кн. 2. С. 250–259.


[Закрыть].

В Шенкурске я застал нашу колонию сильно поредевшей358358
  Вернувшись в Шенкурск 12 января 1891 г., В. В. Водовозов, как докладывал архангельский губернатор, 15 февраля «вступил в брак с бывшей же политической ссыльной Верой Шейдаковой» (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 91. 3 д-во. 1893. Д. 140. Л. 72–73).


[Закрыть]. Не было Чеботаревой, вносившей в нее неистощимый запас веселья, не было умного и интересного Варпеховского, не было тоже умного, хотя и скучноватого Гриневицкого, не было многих других; к счастью, не было также Корецких. В общем, состав колонии был более тусклый, более серый; разложение сделало большие шаги вперед; если не было таких острых ссор, как при Корецких, то все же Пумпянская и еще две-три дамы создавали постоянные трения и вызывали недоразумения. Я лично и моя жена поддерживали формально хорошие отношения со всеми, но сколько-нибудь близких отношений не было ни с кем.

Я в это время начал систематическую литературную работу; написал несколько рецензий и мелких заметок для «Юридического вестника», «Северного вестника», несколько заметок для «Недели» и начал большую статью для «Юридического вестника» о «дореформенной юстиции». Окончить ее в Шенкурске было невозможно, так как там нельзя было достать Полного собрания законов359359
  «Полное собрание законов Российской империи» вышло в 1830 г. в 45 томах; второе собрание (в 55 томах) выходило ежегодно в 1830–1884 гг.


[Закрыть]. Сделал это я уже в Самаре.

Перевод в Самару для окончания моей ссылки выхлопотала моя мать360360
  7 июня 1891 г. В. В. Водовозов обратился с прошением к директору Департамента полиции: «Суровый и непостоянный климат Архангельской губернии довольно сильно расстроил мое и без того слабое здоровье; у меня слабая грудь и постоянные лихорадки. Кроме того, сдав в 1890 г. экзамен на степень кандидата прав, я хотел бы продолжать мои научные занятия и готовиться к экзаменам на степень магистра; но это оказывается невозможным в Шенкурске, не имеющем ни библиотеки, ни даже книжного магазина. Не осмеливаясь просить Ваше Превосходительство о переводе в какой-нибудь из южных университетских городов, например Киев, я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство разрешить мне окончить срок ссылки в г. Саратове или же в г. Твери, который в климатическом отношении уступает южным городам, но зато в санитарном отношении и относительно медицинской помощи стоит довольно высоко. Если же это окажется почему-либо невозможным, то я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство назначить мне один из следующих городов: Самару, Рязань, Полтаву, Курск или Воронеж». Департамент полиции признал возможным «испросить Всемилостивейшего Государя Императора соизволение на разрешение Василию Водовозову отбывать остающийся срок надзора в г. Самаре», на что 25 июля было получено высочайшее согласие (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 91. 3 д-во. 1893. Д. 140. Л. 74–76).


[Закрыть], и ранней осенью 1891 г. я туда уехал; жена моя окончила срок ссылки несколькими месяцами раньше, раньше меня уехала на родину, в Саратов, и встретила меня уже в Самаре. Всего моя настоящая ссылка продолжалась: первый ее период – два года с несколькими днями, второй – 8 месяцев. Петербургский девятимесячный период был «отпуском», и потому в срок ссылки он тоже засчитывался.

Глава V. Самара (сентябрь 1891 г. – октябрь 1892 г.). Голод. – Ленин

В Самаре до моего приезда туда у меня были знакомые – семья Ульяновых и известный земский статистик Ив[ан] Марк[ович] Красноперов. Обе семьи встретили меня очень дружески и помогали устроиться. Первые дни, пока не устроились, мы с женой провели в семье Красноперовых, потом нашли веселую квартирку в три небольших комнатки с кухней в небольшом деревянном доме на окраине города за 8 рублей в месяц (без мебели). Цены в Самаре были, конечно, не такие, как в Шенкурске, но все же невысокие; часть мебели нам дали Ульяновы, часть мы прикупили и зажили своим домом.

Формально я отбывал в Самаре конец моей ссылки и жил под гласным надзором полиции. Но если в Шенкурске надзор был не надоедлив и не тягостен, то здесь, в большом городе, его в то время просто не было; в позднейшие периоды моей жизни, в Киеве, Петербурге и в других местах, когда срок моего надзора формально давно окончился, я гораздо явственнее чувствовал за собой хотя и негласный, но неприятный надзор. Прибыв сюда без паспорта, с проходным листом361361
  Имеется в виду проходное свидетельство – особое удостоверение личности, которое выдавалось ссыльным на время переезда их в другой населенный пункт и которое по прибытии поднадзорного в место следования требовалось предъявить местной полиции.


[Закрыть], то есть своего рода волчьим паспортом, я должен был снести его в полицию, где у меня его отобрали, не дав взамен вовсе никакого документа; так без всякого документа я и жил.

При выезде на лето за город на дачу и потом при обратном возвращении в город я должен был являться в полицию и просить на этот переезд разрешение, которое и получал без всякого труда; должен был при получении денежных повесток ходить в полицию для засвидетельствования личности, но в то время это должны были делать все (выдача денег на почте просто при предъявлении паспорта была введена значительно позднее), – и больше ни по каким поводам с полицией я дела не имел.

У меня бывало много народа, преимущественно из молодежи, и притом почти сплошь неблагонадежного; иногда по нескольку дней, а то и месяцев гостили разные лица362362
  В рукописи далее зачеркнуто: «и так как в Самаре вообще не была введена прописка паспортов, то и они жили у меня без предъявления документов, и никаких неприятностей от этого не было».


[Закрыть]. Среди них была моя мать, приезжавшая ко мне на неделю; был В. И. Семевский, возвращавшийся из своей сибирской поездки для работы над книгой, заказанной ему Сибиряковым, и остановившийся в Самаре на три дня; был Н. К. Михайловский, летом 1892 г. ездивший по Волге и проведший у меня на даче дня два или три363363
  Н. К. Михайловский гостил на даче у В. В. Водовозова 10–17 июня 1892 г. (см.: Самарская губерния день за днем… (1891–1895 годы): хроника событий. Самара, 2004. С. 63).


[Закрыть]; был А. Г. Мягков, племянник Михайловского, ехавший в Самарскую губернию, чтобы открыть там столовую для голодающих крестьян; была сестра моей жены, Любовь Шейдакова, сама перед тем отбывшая долгую тюремную повинность и теперь прогостившая у нас несколько месяцев; гостила Пумпянская. Так как в Самаре вообще не была введена прописка паспортов, то я не считал нужным предъявлять их документы в полицию, и, несмотря на мою поднадзорность, никаких неприятностей ни им, ни мне за это не было. Сам я раза три уезжал из Самары на несколько дней, не заявляя об этом полиции, и она, вероятно, об этом просто не знала; один раз я ездил в Саратов, чтобы переговорить там с Марком Натансоном и другими о предполагавшемся издании нелегального журнала «Народное право»364364
  Нелегальный орган Социально-революционной партии «Народное право», редактором которого согласился стать Н. К. Михайловский, так и не увидел свет ввиду последовавших весной – летом 1894 г. арестов М. А. Натансона и других лидеров «народоправцев», а также провала их смоленской типографии.


[Закрыть]; один раз в компании нескольких знакомых ездил на парусной лодке по Волге и Самарке. Мы провели в лодке три дня, ночуя в ней же в затопленных разливом лесах, привязывая ее к дереву; в лодке же ставили взятый с собой самовар, – и эта поездка осталась в моей памяти как одно из самых приятных воспоминаний.

Только один раз я почувствовал бесправность моего положения. Меня звали куда-то в деревню помогать в ведении столовой для голодающих. Без разрешения этого сделать было нельзя; я пошел за ним к губернатору и получил категорический, выраженный довольно грубо и не мотивированный отказ.

Я попал в Самару, когда там вполне определился сильнейший неурожай и предвиделся страшный голод. Об этом все знали, все говорили, но официально голод замалчивался или даже отрицался. Однако уже на осеннем губернском земском собрании был поставлен вопрос об ассигновании необходимых средств на обсеменение полей в будущем году и на прокормление населения до нового урожая, и в нем велась ожесточенная борьба между правительственной партией, отрицавшей голод, и земской, на нем настаивавшей. Я, как и многие другие, собирал материалы, писал и посылал статьи и корреспонденции365365
  См., например: [Водовозов В.] Урезанный отчет. (Письмо из Самары) // Неделя. 1892. № 8. 23 февр.; Водовозов В. Николаевские земцы и голодные суммы // Русская жизнь. 1892. № 104. 20 апр.; В[одовозо]в В. Самара (Виды на урожай) // Там же. № 201. 26 июля.


[Закрыть], большая часть которых или не появлялась вовсе, или появлялась в изуродованном по цензурным соображениям виде.

С ноября или декабря на улицах Самары начали появляться целые толпы мужиков, оборванных и изможденных, просивших работы и хлеба. В конце 1891 г. разговоры о борьбе с голодом привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим. Это было полулегальное учреждение, то есть не было формально разрешено властями, но власти о нем знали, так как оно действовало совершенно открыто, и не только не чинили ему препятствий, но и вступали с ним в сношения. В комитет входила самая разнообразная публика, от чиновников, занимавших более или менее высокое положение на службе, до лиц явно неблагонадежных и даже поднадзорных; таким был, впрочем, кажется, я один. Из представителей мира официального я помню протоиерея Лаврского – очень колоритную фигуру, человека широко образованного, терпимого, родственными отношениями связанного с миром литературным и радикальным (его сестра была замужем за известным этнографом и политическим деятелем Потаниным) и поддерживавшего с ним связи; он бывал и у меня, и встречался у меня с Ульяновым. Помню там П. П. Крылова, тогда земского или городского врача, впоследствии бывшего кадетским членом I или II [Государственной] думы366366
  П. П. Крылов, в описываемое время уездный врач Самарского уезда, позднее стал депутатом 1‐й Государственной думы.


[Закрыть]. Из мира более или менее неблагонадежного в него входили доктор В. О. Португалов, некто Осипов (когда-то судившийся по процессу 193‐х и отбывший какую-то кару367367
  На «процессе 193-х» В. А. Осипову было засчитано предварительное заключение, его выслали под гласный надзор полиции в Самару.


[Закрыть]) и многие другие368368
  Ср.: «В Самаре еще с начала сентября был организован по инициативе преосвященного Владимира епархиальный благотворительный комитет. <…> В члены комитета были приглашены некоторые из священников, купцов и пишущий эти строки, как занимающийся статистическими исследованиями и потому “знакомый с нуждами крестьян”. <…> Средства комитета состояли из пожертвований частных лиц, Комитета Государя Наследника Цесаревича, Общества Красного Креста. Никаких других официальных или частных комитетов для помощи крестьянам не существовало» (Красноперов И. 1891 год. (Отрывки из воспоминаний) // Мир Божий. 1898. № 12. С. 43–58). В состав Епархиального в г. Самаре комитета для пособия пострадавшим от неурожая входили председатели губернской и уездной земских управ, городской голова и заведующий земским статистическим бюро И. М. Красноперов, а от духовного ведомства – ректор Самарской духовной семинарии архимандрит Серафим, кафедральный протоиерей Валериан Лаврский и еще четыре протоиерея (см.: Распоряжения епархиального начальства. По поводу неурожая хлеба. 18 сентября 1891 г. // Самарские епархиальные ведомости. 1891. № 19. 1 окт. С. 577). Но уже в декабре по предписанию Особого комитета для помощи нуждающимся в местностях, постигнутых неурожаем, произошло объединение епархиального комитета и попечительства Красного Креста в Самарский губернский благотворительный комитет (председатель: губернатор, вице-председатель: епископ Самарский и Ставропольский, члены: губернский предводитель дворянства, вице-губернатор, председатель губернской земской управы, кафедральный протоиерей) с исполнительным комитетом под председательством вице-губернатора и общими собраниями – с приглашением на них «всех лиц, участие которых будет признано полезным для дела» (см.: Журнал соединенного присутствия Самарского губернского попечительства Красного Креста и Епархиального комитета, 29 декабря 1891 года // Там же. 1892. № 2. 15 янв. С. 64).


[Закрыть].

В начале 1892 г. губернская власть устроила в Самаре общественные работы для голодающих беженцев (это последнее слово образовалось только во время Мировой войны, но соответствующее ему явление было), – не то рыли какой-то канал, не то осушали болото. Заведовал им какой-то Перцев. Работы шли плохо; денег они съели много, а ничего из них не вышло; в публике над ними смеялись, и о Перцеве ходила песенка:

 
Перцев, Перцев, где ты был?
На Самарке ямки рыл.
Вырыл ямку, вырыл две,
Закружилось в голове.
 

Но заработок они все же дали многим сотням, если не тысячам голодных крестьян, бежавших в Самару из своих деревень. Я собрал тогда материал об этих работах, послал корреспонденцию в «Юридический вестник». С. А. Муромцев эту корреспонденцию сильно пощипал, но в общипанном виде все же поместил в одной из книжек за 1892 г.369369
  См.: «Сначала было дано занятие приблизительно 400 рабочим, состоявшее в очистке улиц от излишнего снега, в выравнивании ухабов и прочее; но уже через несколько дней можно было приступить к работе более серьезной – к устройству бухты для зимней стоянки пароходов и к ломке камня (за городом) для той же бухты и для шоссирования некоторых дорог. Первая из этих работ предназначалась на 5000 человек пеших и на 2000 конных (во всей Самарской губерн[ии] нуждаются в работе около 270 000 человек)» (Водовозов В. Общественные работы в Самаре (корреспонденция) // Юридический вестник. 1892. Т. 10. Кн. 3. С. 489–492).


[Закрыть]

В связи с этими работами наш комитет устроил общественную столовую для голодающих, работавших у Перцева. В ней отпускалась за 2 копейки миска щей, за столько же – фунт хлеба, и за столько же давали мы порцию чая: пол чайной ложечки чая, два куска сахара и неограниченное количество кипятка. Работали в этой столовой члены комитета и кое-кто из молодежи370370
  Ср.: «В Самаре жило немало не видных интеллигентных молодых людей, служащих в земских и городских учреждениях, политических ссыльных, поднадзорных, и всем им была дана работа. Это был первый опыт, когда бесправной молодежи была дана возможность вступить на арену общественной деятельности, проявить свои силы и знания. <…> В первое время, по прибытии в Самару массы крестьян, надо было найти им жилище, продовольствие, распределить между ними работы и руководить ими на первых порах. Все крестьяне пришли в Самару в летней одежде, некоторые в одной рубахе, при наступлении зимы работа на открытом воздухе в летней одежде была немыслима, поэтому и с этой стороны надо было как-нибудь помочь горю. <…> На ежедневных вечерних собраниях молодежи, нередко затягивавшихся далеко за полночь, обсуждались вопросы о том: где найти для рабочих квартиры, как и чем их кормить, в каком размере платить рабочую плату за те или другие работы и т. д., – все это вопросы, предоставленные на разрешение молодежи» (Красноперов И. Указ. соч. С. 46–47).


[Закрыть]; некоторые (немногие из них) пытались использовать свою работу для революционной пропаганды, хотя комитет этому и не сочувствовал и старался пресекать; впрочем, из нее ничего не выходило.

Через Самару в то время проезжали очень многие, ехавшие с какими-нибудь общественными деньгами открывать столовые в деревнях. Среди них были: Д. Д. Протопопов, тогда деятельный член Комитета грамотности371371
  С.-Петербургский комитет грамотности, созданный Императорским Вольным экономическим обществом в 1861 г. для распространения начального народного образования, главным образом среди крестьян, был закрыт в 1895 г.


[Закрыть], по тогдашнему настроению склонявшийся к социал-демократии, впоследствии член I Думы, кадет; его брат Всеволод Протопопов; А. Г. Мягков, о котором я сказал (ныне в эмиграции, в Праге); мелкий газетный работник Степан Миклашевский, принявший очень деятельное участие в нашем комитете (ничего общего не имеет с Миклашевским-Неведомским), и многие другие372372
  См.: «Ранее всех в январе месяце в Самару приехала Надежда Константиновна Ушинская, дочь знаменитого педагога. Эта благородная девушка привезла с собой несколько тысяч рублей денег и готова была посвятить свою жизнь и деятельность на пользу голодающего населения. <…> Александр Геннадиевич Мягков, студент горного института, еще с осени жил в селе Куроедовке Ставропольского уезда, где он тоже открыл большую столовую. Он оставался здесь даже в момент появления в деревне холеры и цинги и сам ухаживал за больными. Там же жила и для той же цели М. И. Токмакова (впоследствии жена Н. В. Водовозова), всецело посвятившая себя уходу за больными. <…> Большинство молодежи жило в деревнях до момента появления холеры (в конце июня), а некоторые жили и в холерное время, особенно женщины» (Красноперов И. Указ. соч. С. 54, 56, 57).


[Закрыть]. Многие из них бывали у меня. Из разговоров с ними, да и из всего вообще, что происходило, чувствовалось, что в столицах, откуда по большей части ехали эти люди, голод всколыхнул общественную совесть, что полоса безвременья, апатии, общественной мертвенности, столь характерная для 80‐х годов, проходит или прошла, что не только в молодежи, но и во всем обществе зреет новое оппозиционное или даже революционное настроение и что именно это настроение толкает людей на работу в голодающие деревни.

Ехали ли люди с целью кормления голодающих или же с целью революционной пропаганды?

По моим наблюдениям, подавляющее большинство ехало с целью прежде всего кормления голодающих. Для них это было потребностью совести или обычного человеческого чувства сострадания, наконец – просто общественного чувства. О революционной пропаганде большинство из них не думало уже потому, что лишь у немногих была более или менее ясная революционная программа, народническая или социал-демократическая; про остальных можно было сказать то, что я сейчас сказал о Протопопове: склонялись к социал-демократизму или к народничеству. Конечно, никто почти не отказывался при случае в разговоре с мужиком сказать ему отдельную фразу о том, что правительство ничего не делает для помощи народу; что виновато малоземелье, а царь не хочет дать народу землю, потому что он сам помещик и стоит за помещиков; что тяжелы подати, а тяжелы они потому, что царю надо много денег, и тому подобное. Такие фразы говорились, но не они были целью и намерением едущих на голод.

Были, конечно, исключения – люди, которые видели в устройстве столовой легкий способ вступить в близкие отношения к крестьянству, чтобы вести среди него пропаганду, как это делали за двадцать лет перед тем люди, «ходившие в народ». Такие были и около нашего комитета, но это были исключения, и не частые. И я сам, когда просился в деревню для работы в столовой, преследовал исключительно задачу кормления, хотя, весьма вероятно, при случае мог бы в разговоре с мужиком высказать ему ту или иную радикальную мысль, сообщить ему тот или иной невыгодный правительству факт. Но не это было целью.

Но любопытно, что ехали толпами на дело кормления голодающих молодые люди обоего пола из радикальных кругов. Круги консервативные или очень умеренные просто как-то не чувствовали ни своего долга по отношению к гибнущему крестьянству, ни простого сострадания к нему. И если в составе нашего комитета имелись некоторые весьма благонамеренные лица, то не они обнаруживали горячность и энергию.

Многих мне приходилось видеть и по возвращении их из деревни, и я ясно видел, какой след в душах их оставляли месяцы работы в голодающей деревне. Выработанное на книжках и брошюрках отрицательное отношение к правительству обращалось в живое чувство ненависти к нему, словесная революционность, сказывающаяся в пении революционной «Дубинушки» или «Утеса Стеньки Разина»373373
  Песня «Дубинушка», с использованием народного припева, на стихотворение В. И. Богданова, опубликованное в 1865 г., в переработке А. А. Ольхина была напечатана анонимно в Женеве в 1885 г. Стихотворение А. А. Навроцкого «Утес Стеньки Разина» («Есть на Волге утес…»), написанное в 1864 г., впервые появилось в журнале «Вестник Европы» (1870. № 12) и стало песней, которую участники «хождения в народ» назвали «русской Марсельезой».


[Закрыть], заменялась вполне созревшим активным революционным настроением, за которым должна была последовать активная революционная работа.

Вместе с тем из двух политических умонастроений – народнического и социал-демократического, разделявших тогда радикальные круги, голод сильно ослабил первое и усилил второе. Люди, ехавшие на голод с некоторым сочувствием к социал-демократизму, возвращались решительными социал-демократами (это относится и к обоим братьям Протопоповым); люди, ехавшие с народническими симпатиями, теряли их. Деревня разлагается, никакой власти у земли, о которой говорил Глеб Успенский374374
  См.: Успенский Г. И. Власть земли: очерки и «отрывки из памятной книжки». М., 1882.


[Закрыть], больше не осталось; крестьянство пролетаризируется, и для его спасения необходимо развитие промышленности; оно же необходимо, чтобы воспитать в нем живое политическое сознание, которое недоступно крестьянину, сидящему на земле.

Однако решительно ни от кого из ездивших на голод, даже из лиц, ставших социал-демократами, я не слышал мнения, что кормить голодающих не нужно. Такое убеждение, однако, существовало, существовало у социал-демократов, но лишь у немногих из них и притом у тех, кто на голоде сам не был, голода не видал. Такое мнение, и очень горячо, настойчиво, страстно, высказывал и пропагандировал Вл[адимир] Ил[ьич] Ульянов, впоследствии знаменитый Ленин.

В первой главе моих воспоминаний я подробно рассказал о моем знакомстве с Александром Ил[ьичом] Ульяновым. Тогда же, в Петербурге в 1886–1887 гг., я несколько раз встречался с его сестрой, курсисткой Анной Ильиничной Ульяновой, впоследствии по мужу Елизаровой. Марк Тим[офеевич] Елизаров был моим товарищем по университету, и я его хорошо знал.

С другой сестрой, Ольгой, которая появилась в Петербурге и поступила на Бестужевские курсы375375
  Высшие женские курсы в Петербурге, неофициально именовавшиеся Бестужевскими по фамилии их учредителя и первого директора – историка К. Н. Бестужева-Рюмина, открылись в 1878 г.


[Закрыть] после моего ареста, должно быть, осенью 1889 г. (или, может быть, в 1888 г.)376376
  Неточность: О. И. Ульянова поступила на физико-математическое отделение Бестужевских курсов осенью 1890 г., но, заболев брюшным тифом, скончалась 8 мая 1891 г.


[Закрыть], я познакомился во время моего петербургского отпуска весной 1890 г. в доме Винбергов377377
  26 сентября 1890 г. О. И. Ульянова из Петербурга писала своей старшей сестре А. И. Ульяновой-Елизаровой: «Познакомилась я у В[ин]б[ергов] с В. В. В[одовозовым]; он говорит, что писал Марку [Елизарову] об экзаменах в юридическую комиссию и, кажется, не советовал Володе ехать. Сам он приехал сюда держать экзамены; он очень умный человек, любит говорить и говорит интересно» (Ленин – Крупская – Ульяновы. Переписка (1883–1900). М., 1981. С. 41).


[Закрыть]. Осенью она привела ко мне своего брата Владимира, положение которого в одном отношении было сходно с моим: в 1887 г., после истории с его братом, он был исключен из Казанского университета378378
  После ареста в ночь на 5 декабря 1887 г. за участие в студенческой сходке В. И. Ульянов был исключен из Казанского университета и выслан в деревню Кокушкино под негласный надзор полиции.


[Закрыть] и желал добиться разрешения и сдать экзамены в государственной комиссии экстерном. Он приехал в Петербург, чтобы навести справки о возможности этого, и за такими справками пришел ко мне. Все, что знал, я ему, конечно, сообщил и даже провел с собою на экзамен по гражданскому праву. В большой толпе экзаменующихся он затерялся и просидел несколько часов, прислушиваясь и присматриваясь. Весною следующего (1891) года, подобно мне, он получил разрешение на сдачу экзаменов при Петербургском университете и благополучно их сдал.

Все они, кроме Ольги, которая умерла, кажется, от тифа в начале 1891 г., жили теперь, осенью 1891 г., в Самаре. Таким образом, я знал значительную часть семьи Ульяновых еще до моего прибытия в Самару, но семья была многочисленнее. Самым старшим ее членом были мать, Марья Александровна379379
  В рукописи ошибочно указано: «Ильинична».


[Закрыть], затем следовали Елизаров и Анна Ильинична Елизарова, затем – Владимир и младшее поколение – гимназист, кажется, 5‐го класса Дмитрий и гимназистка Мария, лет 14. Все они жили вместе, неподалеку от меня, и представляли из себя на редкость хорошую, дружную семью, несмотря на бросавшееся в глаза резкое различие и физического, и морального облика отдельных ее членов. По внешнему облику она, вместе с ее умершими членами, распадалась на два ярко выраженных типа.

К первому принадлежали покойные Александр и Ольга, и из живых – младшее поколение – Дмитрий и Мария. У них были овальные, бледные, чистые лица с очень широкими и высокими лбами, с глубоко сидящими вдумчивыми проницательными глазами. Они поражали своей юношеской свежестью и одухотворенностью.

Ко второму типу принадлежали Анна и Владимир. У них были лица пергаментно-желтые, у Анны – притом прыщеватое; глаза у Владимира светились несомненным умом, но все лицо поражало смешением ума и грубости, я готов сказать – животности. Лоб – умный, хотя и покатый, дополнявшийся громадной лысиной: в 21 год Владимир Ульянов был почти совершенно лыс. Мясистый нос. Что-то упорное, жесткое в этих чертах сочеталось с несомненным умом. Это же впечатление оставалось и от лица Анны Ильиничны: и ум, и животность; то и другое – в ослабленной степени380380
  Комментируя историю со взятой братом и потерянной книгой, А. И. Ульянова-Елизарова замечала: «…в 1892 г. у меня было объяснение относительно нее с В. В. Водовозовым в Самаре. Он сказал М. Т. Елизарову, что вот все же Александр Ильич не вернул ему этой книги, хотя обещал возвратить; что В. В. предупреждал его относительно того, какая редкая это книга, а Александр Ильич может влететь серьезно (В. В. Водовозов утверждал, что слышал что-то о террористическом замысле). В. В. зачислял этот факт – в осторожных, правда, выражениях – в пассив этической личности брата, как вообще террористов и революционеров, небрежно относящихся к чужой собственности, к исполнению данных обещаний. Он как бы говорил этим: “Жизнью, правда, я (и такие, как я) за общее благо не жертвую, но одолженные мне книги возвращаю неизменно”. Возмущенная, понятно, таким отношением со стороны человека, которого считала одним из товарищей Саши, я указала в своем объяснении, что даже на последнем свидании перед казнью Саша беспокоился относительно этих книг и просил мать разыскать их. – “Вот если бы вы мне это сказали…” – прервал меня Водовозов. – “Мало же вы знали брата, если то, что я сказала вам, явилось новостью для вас”, – ответила я. Водовозов промолчал. Помню, что Володя очень возмутился, когда я передала ему об этом разговоре. – “Пусть он прямо скажет, чего он хочет: пусть скажет, сколько стоит книга, и мы вернем ему”. И досадливо передернул плечами, когда я указала, что Водовозов говорит не о деньгах, а вносит, как бы сказать, этим фактом поправку в нравственную характеристику Саши. Прочитав в 1926 году в заграничном журнале “Голос минувшего из чужих краев” статью В. Водовозова “Мои встречи с Лениным” (Правильно: «Голос минувшего на чужой стороне»; «Мое знакомство с Лениным». – В. Г.), где он делит семью Ульяновых на два этических типа, противопоставляя Владимиру Ильичу и мне высшую моральную организацию и большее благородство брата Александра Ильича и других членов нашей семьи, я припомнила, что он находил дефект в нравственной личности и Александра Ильича» (Ульянова-Елизарова А. И. Воспоминания об Александре Ильиче Ульянове. С. 283–284).


[Закрыть].

Елизаров, по происхождению крестьянин Самарской губернии, и отличался теми чертами, которые по большей части свойственны крестьянам, [пришедшим] собственными усилиями к образованию: черты лица его были грубые, полуинтеллигентные; он отличался средними способностями, большим трудолюбием и упорством и большой обидчивостью и самолюбием, а вместе – большой привязчивостью к людям, которые ему нравятся; для него такими была семья Ульяновых (и особенно Владимир), перед которой он благоговел.

Брат Елизарова оставался крестьянином и в качестве такового был гласным уездного Самарского земства, где выдавался своей борьбой за школы, за медицину, за мероприятия для борьбы с голодом. Я сам раз присутствовал на земском собрании, на котором предводитель дворянства, граф Толстой, старался урезать ассигновку на медицину, приводя невероятный аргумент, что доктора напрасно пичкают больных крестьян дорогими лекарствами по последнему слову науки; крестьяне – народ простой, и лечить их следует простыми лекарствами.

– Мне кажется, что мы здесь не компетентны указывать докторам, какие лекарства они должны употреблять, – очень веско сказал Елизаров-брат, подчеркивая слово «не компетентны» и произнося его не без труда, как, по-видимому, недавно и не вполне усвоенное, и вместе с некоторой гордостью, что ему такие слова знакомы.

Кем была мать Ульяновых до замужества, я не знаю, но она напоминала классную даму381381
  В 1863 г., сдав экзамены на звание домашней учительницы, М. А. Ульянова (урожденная Бланк) вышла замуж за И. Н. Ульянова, служившего учителем математики в Пензенском дворянском институте.


[Закрыть]. Все время заботилась она о внешнем приличии, о хороших манерах. Но чего другого, а хороших манер у Владимира и Анны не было. Грубые выходки и жесты Владимира, грубые словечки – их у него было много – шокировали и коробили ее.

– Ах, Володя, Володя, – беспрестанно срывалось у нее, – разве так можно!

Совершенно напротив, тихие, конфузливые, сдержанные Дмитрий и Мария вполне соответствовали ее идеалам бонтонности382382
  соблюдения хорошего тона, светских приличий (от фр. bon ton).


[Закрыть]. Но, несмотря на это, она, пережившая так недавно страшную трагедию смерти на виселице ее старшего сына и так недавно другую, преждевременную смерть дочери Ольги, всю силу своей любви перенесла на Владимира.

Вообще Владимир был центральной фигурой в семье; вся семья считала его гением и благоговела перед ним. Благоговение выражалось между прочим в том, что его семейные, братья и сестры, охотно болтавшие о всякой житейской всячине, по вопросам научным или политическим в его присутствии высказывать своих мыслей не смели; для этого он слишком подавлял их своим авторитетом. Напротив, в его отсутствие они говорили, всегда повторяя его мнения, – кроме матери, которая вообще была крайне молчалива и которую вызвать на разговор о чем бы то ни было было почти невозможно.

Так относилась к нему не только семья. Вокруг него группировался небольшой кружок молодежи, в котором он был непререкаемым авторитетом. «Владимир Ильич сказал», – против этого нельзя спорить; то, что сказал Владимир Ильич, было «неоспоримой истиной». А между тем ему всего 21 год, тогда как в кружке были люди лет на 5–6 старше. Из членов этого кружка я помню Аполлона Шухта; впоследствии он был в эмиграции и, возвращаясь из нее в 1917 г., посетил меня; оказалось, что он остался верным оруженосцем Ленина. Помню очень милую барышню Марью Петровну Ясеневу, впоследствии вышедшую за Вас[илия] Сем[еновича] Голубева. Голубев этот был социал-демократом, перенес тюрьму, в которой был однажды избит, и ссылку в Сибирь, затем служил в Саратовском земстве и редактировал «Саратовскую земскую неделю». Потом, в 1905–1907 гг. он был моим товарищем по редакции «Нашей жизни», причем в нашей редакции занимал место на крайнем правом фланге, приближаясь к партии кадетов или даже правее его. Но его жена оставалась правоверной социал-демократкой – большевичкой и фанатической поклонницей Ленина; кажется, на почве политических разногласий у них в семье был ад, из которого Голубева освободила смерть в 1907 или 1908 г.383383
  В. С. Голубев умер в 1911 г. 20 апреля 1908 г. он писал В. В. Водовозову: «Разъединенные после стольких лет совместной работы, мы совсем теряем из виду друг друга. Как тяжела потеря “Наш[ей] жизни”. Вы, конечно, знаете, что я и Жилин работаем в “Слове”, т. е. спустились в буржуазные сферы. Но мне кажется, что мы не делаем все-таки дурного дела. А “Слово” все-таки несколько полевело. Да и где же теперь работать, а ведь работать приходится. В политическом отношении “Слово” радикально, на левых не нападает. В общем, чистоплотно. Вот, может быть, и Вы не надумаете ли что-либо прислать в “Слово”? Я знаю, что для Вас это нелегко. Но я знаю в то же время, что именно для Вас отсутствие цензурной работы страшно тяжело» (ГАРФ. Ф. 539. Оп. 1. Д. 2128. Л. 1).


[Закрыть] Вообще, насколько я знаю, Ленин умел привязывать к себе людей навсегда, и кто был его поклонником в молодости, тот оставался им до конца. Я говорю, конечно, о времени его молодости, а не о тех, кто примазался к нему после его торжества в 1917 г.

Во всяком случае, у Вл[адимира] Ульянова уже тогда, когда он только что сдал кандидатский экзамен, были данные, чтобы царить в небольшом кружке верных. Образование его было не разносторонне: литературу знал посредственно, философией и естествознанием совершенно не интересовался, хотя в этих областях все для него было ясно и разрешено; юриспруденцию тоже знал посредственно (для хорошей сдачи экзаменов, не более), но политическую экономию и экономическую историю он действительно знал глубоко и серьезно. Его знания прямо поражали того, кто помнил, что ему едва 21 год. И каждый факт, который знал, он знал точно, ясно и отчетливо. Цитировать мог на память обширную экономическую литературу, буржуазную и социалистическую, и цитаты его обыкновенно бывали очень точны, кроме тех случаев, когда он для торжества в споре сознательно их искажал, что с ним случалось, хотя не часто. Он уже тогда заявлял себя решительным марксистом, признавая и его историко-философскую систему (экономический материализм), и его социалистические выводы за окончательную, установленную, незыблемую истину. Его марксизм был в полном смысле религией, – всякое сомнение в нем, всякое возражение заранее осуждено, как плод явной или скрытой буржуазности. И вера в пролетариат, в то, что только пролетариат может быть истинным носителем прогресса, была непоколебима.

Я помню такой разговор. Появилась статья Янжула об английском экономисте и политическом деятеле Тойнби384384
  См.: Янжул И. Практическая филантропия в Англии // Вестник Европы. 1890. Т. 1. С. 620–674.


[Закрыть]. Мне эта статья понравилась.

– Да ведь этого Тойнби освистали рабочие, как это видно из той же статьи Янжула385385
  Ср.: «В январе 1883 года он вздумал прочесть перед обширной и весьма смешанной аудиторией лондонских рабочих две лекции о трудах известного Генри Джорджа, к некоторым положениям которого он относился критически. Небольшая часть аудитории принадлежала к крайней партии, которой не нравились некоторые замечания оратора; поднялся шум, и лекции по временам прерывались. Не нужно объяснять, как это должно было глубоко поражать и действовать на сердце впечатлительного энтузиаста. 13‐го января того же года, почти умирающий, уже с большим трудом прочел Тойнби вторую лекцию, на которой произошел беспорядок. Страшное нервное возбуждение произвело у него продолжительную, на несколько недель, бессонницу; это состояние разрешилось воспалением мозга и в семь недель свело его в могилу; ему было менее 31 года от роду» (Там же. С. 649–650).


[Закрыть]! – возразил мне Ульянов.

– Неужели же рабочие непогрешимы? – спросил я.

Ульянов только плечами пожал.

Кроме знаний, у Ульянова были и другие данные, чтобы властвовать. Я бы не сказал, что он был красноречив. В его речи совсем не было того пафоса, который увлекает слушателя в речах лучших ораторов, которых я слышал: Бебеля, Стамбулова и других. Физических данных для красивой речи у него не было; голос, хотя и достаточно громкий для самой большой залы, был несколько хриплый (если правда, будто у него был сифилис, чего я не знаю и во время нашего знакомства не подозревал, то, может быть, эта хриплость, так же как и лысина, объяснялись именно им) и монотонный; длинная его речь могла утомить слушателей. Но она всегда была насыщена фактами, всегда была чрезвычайно ясна и удобопонятна для наименее подготовленного слушателя, всегда чрезвычайно логично построена и убедительна. Он умел упростить самый сложный и запутанный вопрос.

Это умение отчасти, может быть, объяснялось большим примитивизмом его мысли; простой философский материализм, классовая борьба, прибавочная стоимость, экспроприирование экспроприаторов (в более позднее время эта формула была переведена в «грабь награбленное»), все эти формулы – очень ясные, и в них прекрасно укладывалось все мировоззрение Ленина со всем богатством фактических знаний. Ясностью и удобопонятностью речи он умел увлекать рабочих и малообразованных слушателей из молодежи. А вместе с тем он умел приказывать, требовать, и люди, вокруг него стоявшие, находили удовольствие в том, чтобы исполнять его приказания и требования. Семейные это делали для доставления ему жизненных удобств и предоставления ему всех условий для спокойных занятий. Своим поклонникам он приказывал читать те или другие книги, – и те эти приказания свято исполняли. Позже, когда Ленин принялся за активную революционную работу, он точно так же распоряжался своими поклонниками.

Пользуясь неограниченной властью в своем кружке, он прибегал к тем приемам, которые отличают вообще всякую неограниченную власть. Я сказал, что был встречен всей семьей Ульяновых чрезвычайно тепло и первое время поддерживал с ней очень тесные дружеские отношения, но постепенно они начали охлаждаться вследствие наших с Владимиром Ульяновым разногласий по очень многим вопросам. Однажды я сказал одному из его поклонников, что Ульянов в споре прибегает к аргументам, не всегда считаясь с их истинностью, – лишь бы они вели к его торжеству, хотя бы временному, к успеху среди плохо разбирающихся слушателей. Сейчас же этот отзыв был передан Ульянову. Я сам не придавал значения этому разговору, даже забыл о нем и был очень поражен, что, когда после этого пришел к Ульяновым, Вл[адимир] Ульянов встретил меня очень сухо и как-то скривился, подавая мне руку. Но через несколько минут дело объяснилось. Он вызвал меня в другую комнату и потребовал объяснений по поводу моей фразы. Я эти объяснения дал, – не помню хорошенько, какие они были; вероятно, я старался смягчить свои выражения. Разговор привел к формальному примирению, но по существу наши отношения с тех пор были довольно натянутые, хотя с семьей его оставались более дружескими. По-видимому, этого разговора членам семьи он не передал. Для нашего охлаждения, кроме этого частного инцидента, были и другие основания, а именно – слишком глубокое разногласие по жгучему вопросу о голоде.

Ульянов резко и определенно выступил против кормления голодающих. Его позиция сводилась к следующему. Голод есть прямой результат определенного социального строя; пока этот строй существует, голодовки неизбежны; уничтожить их можно, лишь уничтожив этот строй. Будучи в этом смысле неизбежным, голод в настоящее время играет роль и прогрессивного фактора. Разрушая крестьянское хозяйство, выбрасывая мужика из деревни в город, голод создает пролетариат и содействует индустриализации страны; это – явления прогрессивного порядка. Но голод может и должен явиться прогрессивным фактором не только в области экономической. Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьет веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции.

Стремление так называемого общества прийти на помощь голодающим, облегчить их страдания совершенно понятно. Ведь это «общество» есть плоть от плоти, кость от кости буржуазного строя; в какие бы оно ни рядилось социалистические мантии, в какие бы цвета ни окрашивалось, оно не в силах отвлечься от интересов буржуазии. Голод грозит потрясениями, быть может – гибелью современному строю. Поэтому поддержка голодающих в своей основе есть стремление спасти основы буржуазного строя, а следовательно, и самих себя. Психологически же все разговоры о кормлении голодающих есть выражение обычного слащавого сантиментализма, свойственного нашей интеллигенции386386
  Ленинские апологеты до сего дня ломают копья по поводу «вздора о “прогрессивности голода”, который Водовозов приписывал Ульянову», «заведомой неправды» и «наветов» его на вождя большевизма; см., например: Логинов В. Т. В. И. Ленин. Полная биография. М., 2021. С. 97–104.


[Закрыть].

Эту свою позицию Ульянов развивал у меня, у себя, везде, где только собиралась революционно и оппозиционно настроенная публика и где он имел возможность выступать. Вся семья Ульяновых вторила ему, и крестьянин Елизаров в том числе, этот – даже особенно резко, отмежевываясь от деятельности своего брата в земстве. Если в устах Вл[адимира] Ил[ьича] такого рода рассуждения хотя и возмущали, но не особенно резали ухо, – более того, они, казалось, вполне гармонировали с общим обликом оратора, глубокая вера которого в свою правоту сквозила из каждого его слова, то в устах Дмитрия и Маши Ульяновых прямо коробили слушателя, – так не вязались они с их общим мягким, нежным, гуманным обликом. Часто, слушая их и Владимира И[льича], я спрашивал себя, какую позицию занял бы по этому вопросу покойный Александр Ильич. Конкретного материала для ответа на вопрос у меня, конечно, нет, но общий характер духовной личности его заставляет меня думать: нет, он был бы не с Владимиром.