Текст книги "Грибники-2. Станция забытых людей"

Глава 16. День независимости

На базу «Солнечное» медленно опускалась осень. Из-за микроклимата долины в поселке почти не бывало сильных ветров, и сезонные изменения происходили более плавно, чем во всем остальном регионе, однако первые желтые листья уже появились и начали устилать дорожки.

В тот день, худо-бедно позавтракав и пообедав, поселяне, вылезшие из домиков, уже две недели как ставших им тюрьмами, увидели странное: «черные люди» собирали пожитки и складывали их в микроавтобусы.

– Говорили нам буряты, – выдала тетя Таня, – не оглядывайтесь на черных людей. Как придут, так и уйдут.

– А что, собственно говоря, случилось? – спросила у тети Тани медсестра Наталья.

– Я могу ошибаться, но мне кажется, они сворачиваются. Черные люди. Вот вам и сказки.

– Да ну.

– Ну да, – подтвердил Орехов. – Главному позвонили, он долго ругался, потом еще орал на наших, а потом начал собирать манатки. Сказка – ложь, да в ней намек.

– Ори не ори, – назидательно сказала Авдотья Андреевна, – а провидению виднее.

Данка после сеанса связи собрала своих подруг и друзей, включая Катю с Оксаной, в филиале «Грибницы», и поведала тайную подоплеку новостей:

– Ой, девки, что мне отец рассказал!

– Ну? – насторожились все.

– Короче, нас хотел по дешевке купить теневой воротила по кличке Сомик. По ходу решил, что здесь гонят наркоту. У него как раз связи в министерствах, он кому-то проплатил, кому-то замазал, ему все подписали, даже сами вписались… но! Позавчера он помер. Охренительным, девки, образом.

Кристина поежилась.

– Выпал с балкона? Переел грибов?

– Неа. Ни за что не угадаешь.

– Инфаркт? – предположила Марина, тоже иногда читавшая новости.

– Если бы. Короче, девки…

– Ну?

– Его нашли на пляже, на бабе из песка… и частично из цемента. Он об эту бабу… ну, слегка убился. Сначала думали, что обдолбанный был, решил, что настоящая… ну че вы ржете? Но потом наркотиков у него в крови не нашли, просто, видимо, делирий сам по себе его навестил… ну хватит ржать! Тут, можно сказать, трагедия…

– У него что, – спросила Оксана, вытирая слёзы, – настоящих баб не было?

– Были! В том-то и загадка. У него сеть подпольных борделей по провинциям, часть наркотрафика и куча связей. А он – скульптуру… Так это ладно бы. Там еще три чела были из песка слеплены, типа аудитория. Он их сначала жить учил. Прикинь, мечта примитивного самца – послушное стадо и бабы. А контроль у него отказал… Ну и…

– Просто кто-то подослал суккуба, – серьезно заметила Аня. – Они умеют притворяться.

Компания снова грохнула. Кто-то стек под стол. Нервное напряжение последних дней требовало разрядки.

Кристина сначала тоже посмеялась, а потом задумалась. Не нравились ей эти загадочные обстоятельства. Видела она такие иллюзии. Даже помнила, когда и у кого.

– Жил грешно, – прокомментировал Рэнни, – и умер смешно. А вода у нас – нормальная вода – наконец будет? И где Джафар?

– Здесь Джафар, – нечто, мелькнувшее в дверном проеме клубного ангара, материализовалось за их спинами, превратившись в человека. Человек был усталый, с блестящими, совершенно грязными волосами но в чистых синих джинсах и белой, идеально отглаженной футболке. На плече у него висела небольшая дорожная сумка.

– Джафар Рэймисович, а где вода? – возмутилась Катя. – Мы помыться хотим нормально. Нас квантовая не устраивает.

– А что, нормальной до сих пор нет? – удивился Джафар, скидывая сумку и оглядывая собравшихся. – Я только что приехал и не знаю.

– Черняки отключили. А где включать, мы не знаем. Там два вентиля – красный и синий.

– И таймер…

– Не выдумывай.

И все наперебой стали рассказывать, как уезжали «черняки». И как умер Сомов.

– Я всегда говорил, – резюмировал Рэнни, – что этот мир – мир иллюзий.

Джафар потёр кулаком переносицу.

– И только у меня, – пробормотал он, – неиллюзорно болит голова.

– Сильно? – участливо спросил Рэнни.

– За двоих, – раздраженно отозвался механик. – А может, и за четверых. Вода у нас подается из скважины, которая рядом с «Грибницей». Солдаты должны знать.

– Они уехали, – сообщил Орехов. – И полковник с прапором тоже. Полковник сказал, что такое количество аномалий для военного дела не подходит, потому что будет смущать умы. Написал рапорт в министерство и свалил. Говорит, в отставку подам. Орлов его на радостях даже проводил. Рядовые велели Джафару привет передавать и благодарность. За все. Вон, биту подписали.

Орехов кивнул в угол.

В углу действительно стояла Каримовская бита, которую Джафар на всякий случай прихватил из леса. Она пестрела синими подписями уехавших с базы солдат.

– Это тебе вместо дембельского альбома, – заметил Рэнни.

Джафар издал какой-то невнятный звук, подобрал сумку и исчез.

*

В честь неиллюзорного спасения базы «Солнечное» ровно на один вечер разрешили алкоголь и объявили 27 сентября Днем Независимости Эйзенвилля.

На улице появились тенты и накрытые столы, повара наготовили блюд – по большей части из грибов и рыбы – а снабженцы навезли фруктов. Праздновать спустился даже Эйзен – в белой викторианской рубашке он выглядел более чем торжественно, да и сам был по-праздничному весел, правда, с небольшим уклоном в истерику.

– Я хочу произнести речь, – обратился он к Борису Юрьевичу.

– Регина уже произносила, – ответил тот. – На открытии праздника.

– Так то Регина, – не сдавался Эйзен. – А то я.

Борис Юрьевич вздохнул и велел Митяю принести трибуну.

*

– Дорогие все! – начал Эйзен, когда трибуна была закреплена на краю «праздничного» пятачка и перестала качаться. – Завершается очередной успешный сезон на базе «Солнечное». Как и все предыдущие, он был полон радостных, грустных, а порой и трагических событий. Как и все предыдущие, он запомнился нам приобретениями и потерями. Однако, ни один из предшествующих сезонов еще не был настолько полон угрозами, исходящими из внешнего мира. Поясняю: еще никто не обещал нас изгнать отсюда, как демонов. Это печальное событие могло произойти в этом году, но, к счастью, министерство, курирующее наше изгнание, посмотрев на наши аномалии, передумало.

– Да какие там аномалии-хреномалии, – проворчал Борис Юрьевич. – Подумаешь, квантовая вода. Что мы, квантовой воды не видели?

– Вот-вот, – пискнули Света и Никита. Они хотели хоть кому-то тут снова понравиться. Решили, что лучше – начальству.

– Я хочу, – продолжил между тем Эйзен, – вынести благодарность всем, кто посильным вкладом помог министерству передумать. Во-первых, конечно, господину Малхазову, бригада которого построила дорогу так, что она треснула четко под первым же военным фургоном.

– Реально треснула? – опешил Виталик.

– Сам видел, – подтвердил Эйзен. – Вы просто туда не ходили.

Все засмеялись.

– Во-вторых, спасибо нашим девочкам – Кате, Оксане, Юле, Елене и поварам Армену и Радику, за то, что во время рейдерского захвата они перестали нас кормить. Нас и их. Это была лучшая диверсия со времен войны 1812 года.

Все снова засмеялись.

– В третьих, спасибо Борису Юрьевичу, Регине Власьевне, моему другу Александру Антоновичу, нашему главному ветеринарному врачу Еремею Даниловичу и его помощнице Кристине Валерьевне – Эйзен перебегал взглядом от одного присутствующего к другому, – хранительнице всего Татьяне Андреевне, заведующему складом Дмитрию Ильичу, Олегу Васильевичу и его бравой команде, Ивану Николаевичу Орлову, и медикам – Феликсу Андреевичу и его коллективу за их душевную стойкость и чувство профессионального долга. Ну, а в-четвертых…

Эйзен на миг повернулся к механику, подпирающему столб, поскольку стенки на пленэре не водились.

– …особую благодарность хочу объявить нашему технику и моему другу, господину Джафару за его заботу о нас, за его профессионализм, железную волю и уникальный… дар убеждения. Господин Джафар недавно пожаловался мне…

Смех, начавшись, не утихал, а потом перешел в аплодисменты.

– А что я такого сказал? – удивился Эйзен, чем вызвал еще больший шум. Когда все утихло, он продолжил: – Так вот. Как-то раз господин Джафар пожаловался мне на то, что его профессия – лишь чинить уже созданное или разрушать опрометчиво не разрушенное другими, а ему тоже хотелось бы создать нечто гармоничное и прекрасное. И теперь я хочу во всеуслышание заявить, что произведения искусства гармоничней, чем сам господин Джафар и его технические навыки, создать невозможно. Как ментально, так и астрально, ну и, разумеется, физически!

Все снова зашумели. Джафар у своего столба склонил голову и укоризненно посмотрел на герцога.

– Разве я неправ? – картинно выкинув блеснувшую перстнями руку вперед, вопросил Эйзен. Пережитые трудности хоть и сказались на нем плохо, но явно не избавили от любви к дурацкому и самоироничному пафосу.

Джафар почесал пальцем над ключицей и вздохнул.

– Спасибо, – сказал он, – за добрые слова господин Раунбергер. Присоединяюсь к благодарностям, выраженным нашему коллективу. Что же до меня самого…

Его звучный голос на миг перекрыло общим веселым шумом.

– ..не мне судить, достоин я, или нет, – продолжил Джафар, – но лучше не увлекайтесь. А то возможны неверные толкования.

Все снова засмеялись.

Эйзен воодушевился и продолжил.

– Теперь, если вы не устали от моих речей, я хочу поговорить с вами о том самом абстрактном гуманизме, в наличии которого Джафар меня так часто упрекает. Что есть гуманизм? Это абсолютная ценность, которую декларируют так часто, что уже и задумываться перестали почему. При Советском строе гуманизм был привязан к форме социального устройства, и она превалировала над гуманизмом, хотя и утвердилась в немалой степени через его декларацию. То есть, абсолютной ценностью была не жизнь абстрактного человека, а жизнь советского человека. Остальные люди полагались не особо ценными. Ну разве что угнетаемый рабочий класс в странах капитала принято было жалеть. А уж жизнь антисоветски настроенного человека и вовсе ценности не имела. Далее советский период закончился, и теперь на государственном уровне декларировался новый постулат: любая жизнь бесценна. Но на фоне этих деклараций большая часть людей превратилась в тот самый угнетаемый рабочий класс в странах капитала – переработки, низкая оплата, произвол работодателя. Говорят, что человек – продукт эпохи, его взрастившей. Однако в нашем поселке мы пытались отчасти следовать социалистическим принципам… да, и гуманистическим тоже.

– Гуманизм породил геноцид! – выкрикнул Орехов.

– Каземат, научи меня воле55
  Здесь и ранее в диалоге – цитата из песни Егора Летова.


[Закрыть], – автоматически отреагировал герцог, после чего продолжил: – При этом в контракте особо оговаривалось, что люди сами отвечают за свою жизнь, если покидают пределы жилой и административной зон. Я думаю, что опасность, которая кроется за нашим забором, сплотила и немного поменяла каждого из нас. Теперь человек Эйзенвилля – не просто продукт нашей урбанистической, двуличной, условно гуманистической эры, но и личность, которой присущи воля, моральная сила и здоровый коллективизм… А? Нет, я не коммунист. Я Эйзен Раунбергер. Спасибо за внимание, отдыхайте, мои дорогие.

И Эйзен спустился с трибуны.

– Это вот он правду говорит или прикалывается? – спросила Данка у Кристины. – Никак не пойму.

– Это Эйзен, – пожала плечами Кристина. – Его идеология строится на неизреченном.

– Чего?

– Забей. Непонимание – стимул бытия. Полинка тоже поначалу пыталась выяснить у меня, что он иногда несет, но какая разница, что говорит человек, если он поступает правильно?

– А если говорит правильно, а поступает, будто окна кусок?

– Значит, он и есть этот самый кусок.

Данка покосилась на Гарика и задумалась.

*

Часа к десяти Рейнольд, счастливо сохранивший право собственности, ввязался с Эйзеном в философскую дискуссию.

– Видишь, а ты мне как-то говорил, среди неинтересной людской массы мало достойных, – говорил Рэнни, обнимая его. – А посмотри, сколько их! Ты еще не всех назвал. И все они – с нами… по крайней мере сейчас. Смотри, почти никто не предал тебя. Ну, кроме некоторых, в которых мы сомневаемся.

– Я был неправ, – охотно согласился Эйзен. – Но некоторые – это, Рэничка, нормальный процент.

– Кстати, – решил вдруг объяснить Рейнольд, – твой, Крис, сосед, мальчик Ромка… помнишь его?

– Угу, – буркнула Кристина.

– Видел во сне наши Ворота с обратной стороны. А потом, в том же сне, как он признался, залил водой нашу долину.

– Совпадение, – сказал Гарик.

– Там были следы! Маленького человека, – вспомнила Кристина, однако спорить с Гариком не стала. Мало ли, что может привидеться в аномальной зоне перед полуночью.

Рэнни подмигнул ей, но спорить не стал тоже. Вместо этого, вспомнив, что должен тут возглавлять культуру, взял на гитаре благозвучный аккорд, а потом неожиданно запел на мотив шансона из прошлого столетия:

В день, когда история двинулась назад,

Показала мама мне черный зиккурат —

«Не тревожься, милая, он тебя не съест

И не изнасилует, затащив в подъезд.

Стены как у Ленина, сумрачный гранит,

Девять черных стражников вкруг него стоит.

Он здесь с незапамятных выстроен времен,

На фасаде тоже есть тетраграмматон.

Серые булыжники, черная печать —

Слушай, слушай, доченька, ты родную мать.

Стражники безликие стены стерегут,

Так что даже граффити не увидишь тут.

А вокруг раскинулись дольние луга,

Слева – лето жаркое, справа – снег, пурга…

Спереди проклятие, позади – река

на коньке распятие

силуэт курка

А внутри там девица спит во всей красе:

Пять по математике, ленточки в косе…

Удалось ли разбудить девицу, и почему она заснула, никто так и не узнал, потому что подошла Аня с бокалом.

– Я думаю, – сказала она слегка нетвердым голосом, – мы можем разводить здесь осетров… и построить генетическую лабораторию… с осетрами генетикам трудно, но мы…

Эйзен осторожно отошел. Когда Аня начинала говорить про рыб, не прятался только Рейнольд – в силу своей нечувствительности к ментальному насилию. Зато теперь было понятно, что песня, похоже, посвящена Ане.

*

В семь вечера Регина кратко объявила об открытии гастрономической части праздника и пригласила всех за столы.

Джафар сел за столик с Кристиной.

– Я сказал отцу, что женюсь, – сообщил он, разрезая антрекот.

– А он?

Кристина налила себе сока.

– Он не против. Но хочет с тобой поговорить.

– В Каире?

– Он сейчас в Москве. И еще месяц там пробудет. Мы можем съездить. Но если не хочешь, можно потом.

– Да… наверно.

Кристина замялась. Гнедич. После того, как Эйзен вернул ей книгу, в ней появился новый абзац. Как спросить об этом Джафара? И стоит ли спрашивать?

– Если ты передумала…

То второй раз ты не предложишь никогда даже под угрозой смерти. Не только твоей. Кого угодно смерти. Я знаю. Но абзац. Он может перечеркнуть все, а я не хочу зависеть от чужих страстей.

Кристина взяла его за руку.

– Я не передумала.

Мне хорошо, когда ты со мной. Я чувствую себя в безопасности. Мне спокойно и хорошо. Но все это может быть иллюзией.

– Тогда что? Ты его боишься?

– Немного. Одно дело – роман, а другое – знакомиться с семьей. Давно хотела спросить – а когда ты женился на Шерити, тебя не заставили принять ее веру?

– Ее семья пыталась, – сказал Джафар нехотя. – Большой скандал был. Но деньги решают все… но и потом, конечно, были всякие домыслы… например, родственники внушали ей, что у нас нет детей, потому что я не обрезан.

– Маразм! – ужаснулась Кристина.

– Я объяснил, что это не так, но она поверила только уже сильно после развода…

Погрузившись в неприятные воспоминания, Джафар доел, встал из-за столе и чуть не подскочил, когда чьи-то руки обхватили его сзади и сцепились на груди.

Опустив взгляд, он насчитал на пальцах агрессора четыре кольца. Впрочем, эти руки он знал хорошо и без аксессуаров. Эти вытянутые, идеально отшлифованные ногти, прямые тонкие пальцы, чуть заостренные.

– Лёша!

Руки поднялись выше, зацепившись за ворот рубашки. Голова уткнулась Джафару между лопатками. Глядя на это, Кристина неприлично ржала.

– Лёш, прекрати, – попросил Джафар, но вышло так неуверенно, что Кристина засмеялась еще громче.

– Я рад, что ты снова с нами, – весело сказал Эйзен из-за его плеча.

Вывернувшись, Джафар оказался с Эйзеном лицом к лицу. На взгляд Джафара герцог выглядел утомленным, а счастье, которое выражало его лицо, имело немного болезненный оттенок. Герцога стало жалко. Но долг есть долг, подумал Джафар, и его придется выплатить. И возможно, это снимет груз с твоей души, Эйзен. Склонившись к левому уху Эйзена, механик что-то прошептал, от чего Эйзен нахмурился, но потом заржал и попытался вывернуться на этот раз уже из объятий Джафара. Некоторое время они стояли в сцепке и смотрели друг на друга, не отрываясь, а потом Эйзен что-то тихо сказал, и Джафар, чуть приподняв бровь, отпустил его.

– Вот придурки, – недовольно буркнула Данка.

– Сдается мне, – тихо сказала Кристина, подбирая с тарелки остатки щербета, – между нашими друзьями некоторые недомолвки.

– Они у них всегда, – махнула рукой Данка. – Иные мужики без выноса мозга ничего не делают.

Кристина вздохнула, вспомнив чёрное досье и запись в книге.

Когда два товарища отошли, ведомые третьим – Рейнольд срочно захотел с ними выпить, а кто посмеет отказать его величеству в такой малости? – Кристина тихо спросила у Данки:

– Как думаешь, если я спрошу его «ты убил Сомова?» Джафар убьет меня? Или сотрет мне память?

Данка резко обернулась и откусила от персика.

– Сы зура или как? – спросила она с набитым ртом.

– А что?

Данка проглотила откушенное.

– А то! О таком не спрашивают. Знаешь – молчи.

– А если это не он? – заныла Кристина. – А я мучайся.

– Не он… А кому еще-то? Он, конечно. Но вслух об этом нельзя. Забудь. Сдох Сомик и сдох. Рано или поздно это все равно случилось бы, но в этом случае он успел бы нам нагадить, а сейчас, видишь, не успел… Короче, туда ему и дорога. Мы-то живы, Крис.

– Ну да. Мы живы.

Кристина попыталась испытать нужную степень радости.

*

Выпив сначала с королем, потом с Ореховым, потом с Митяем, Эйзен наконец-то решил, что пора трезветь и отделился от общества.

И Джафар возник рядом с ним выжидающей тенью.

– Ну что, ваша светлость? – спросил он насмешливо. – Традиция есть традиция. Готов ли ты к расплате?

– А чсо я обещал? – спросил Эйзен заплетающимся языком.

– Ты обещал все, что угодно. Мне, – напомнил Джафар, – угодно. Сказал, что цена может быть любой.

Эйзен заставил себя сосредоточиться. Соображал он медленно, но все еще неплохо.

– Я помню. Что же ты хочешь?

– Идем со мной.

Эйзен почувствовал, что трезвеет.

– Куда?

– Одно из условий – ты не задаешь вопросы.

– Хорошо, – кивнул герцог. – Скажи только… а я после этого выживу?

– Не обещаю, но должен.

– Х-хорошо…

Они отошли подальше.

– Вопрос первый. Ты заказал мне Сомова, потому что читал мое досье? – резко спросил Джафар.

– Нет… то есть, да я, читал, но там этого не было. Я это узнал из другого источника.

– Гнедич?

– Да.

Эйзен читал книгу. И Гнедич потом ему закономерно приснился. Они ехали в какой-то обшарпанной загородной электричке, и время вокруг было давнишнее, но памятное по юности – примерно 80-е годы минувшего столетия. Гнедич выглядел как престарелый грибник с корзинкой. Я знаю, сказал он, чего ты хочешь. Ты хочешь сохранить поселок. Эйзен ответил эмоционально, многословно. А Гнедич сказал, что не может просить его о служении. Потому что он граф, а Эйзен – герцог. Но в книге есть ответ. И назвал страницу. Только платить, сказал он, ты будешь ему, а не мне.

– Но там же нет моего имени, – удивился Джафар.

– Там таких… людей. Я догадался… предположил и догадался. А когда ты сначала не хотел брать досье, а потом взял… Тогда я понял. Я хотел тебя остановить, но ты уже ушел. Прости. Но если ты считаешь, что после этого ты нам морально не конгруэнтен, ты бы мог отказаться. Просто я-то так не считаю.

Джафар наклонил голову, всматриваясь в едва видную в темноте землю.

– Не мог я отказаться, Леша. Раз ты это знаешь… то уже не мог. И раз ты меня для этого нанял, то теперь мне положена плата. Потому что заказ я исполнил. Грязный, в общем-то, заказ. Об этом знаешь ты. И об этом, к сожалению, догадываются все остальные, потому что сложить два и два достаточно просто.

– Но в глазах остальных ты тоже герой.

– Боюсь, не во всех. Есть официальная точка зрения, а есть личная. Я чувствую, что Кристина сомневается. И мне следует с ней объясниться, но по закону нельзя.

– Слушай… но если верить Гнедичу, все должны забыть.

– Все, кто меня плохо знает, отчасти и забудут. Но те, кто знает меня хорошо… кому я близок… те будут мучиться, как ты, из-за моей несовместимости с их абстрактным гуманизмом. По правилам, если я работаю киллером, у меня никого близкого быть не должно. А если они есть, и я киллер… то не должно быть меня, как Джафара. Я об этом говорил тогда. Но ты…

– Разве мы не можем этим пренебречь? – Эйзен даже рассердился. – Не хорони себя…

Джафар усмехнулся.

– Не хороню. Но сначала плата.

Эйзен протрезвел окончательно и ощутил, как его трясет. Он связался с чем-то древним и очень нехорошим.

– Я уже понял, что это за плата, – сказал он резко. – Ты намерен всю ночь иметь мой мозг.

– Я это часто практикую, – улыбнулся Джафар. – Но все же это будет немного другое.

– Ладно, – Эйзен поднял ладони. – Я готов.

Джафар кивнул.

– Итак, мы сейчас сыграем в одну игру, – сказал он. – На внимание.

– Это как?

– Ну, как в детстве. Ты разве не играл в игру про поездку на бал? Тебе мы можем бал заменить… чем-нибудь более идейно близким.

– А… ну да, помню… это черный с белым нельзя, и…

– Совершенно верно. Я буду спрашивать – он глянул на часы – ровно полчаса. Если ошибешься – время обнуляется. Итак, начнем: вам на счет поступил… безлимитный кредит. Что хотите, то купите, «да» и «нет» не говорите, черный с белым не берите, не смеяться, не шутить. Ты поедешь на конгресс?

– Ну… эммм… поеду.

– А что ты туда привезешь?

– Сторна.

– Это белое. Давай сначала.

Джафар обнял Эйзена за плечи и повторил вступление.

– Поеду… поеду я на конгресс…

– Что ты туда возьмешь?

– ДНК сторна. И данные.

– Так не честно, я даже не знаю, какого цвета ДНК.

– Прозрачная, а по консистенции, как сопля.

– Леша, мы ностальгируем по романтике, а ты: «сопля», – укорил его Джафар в самое ухо.

– Если бы я выразился более романтично, – выдохнул Эйзен, – тебе бы это понравилось куда меньше.

– Гм… ну ладно. На чем будут данные?

– На флэшке будут.

– А флэшка какого цвета?

– Золотого.

– Подойдёт ли она к твоему костюму? Он, кстати, какой?

– Серый. Рубашка кремовая. Обувь тоже будет серая, – вредным голосом ответил ученый.

– А шнурки?

– Без них.

– Совсем?

– На резиночках, Яша.

– Черных?

– Сам ты… то есть, конечно, сереньких.

Джафар рассмеялся. Отпустил его плечи и взял за руку, рассматривая перстни.

– А на руках ваших кольца будут?

– Да… тьфу, Яша!

Джафар снова засмеялся – искренне, тихо, с некоторым вредным самодовольством.

– Итак, сначала.

Постепенно Эйзен почувствовал азарт. Все словно отступило на второй план: поселок, Рэнни, пережитое, даже горы и ночные птицы, и те по шкале «ощущение чуда» сдвинулись куда-то в темноту.

Они с Джафаром придумывали межпланетный конгресс, проектировали звездолет, заселяли планету говорящими поганками, некогда ушедшими из-под власти тридерисов, собирали ДНК, объединяли мистику с фантастикой, придумывали идиотские научные гипотезы, объясняющие всё, и даже распечатывали доклад на перламутровой бумаге (потому что на белой нельзя) … и вдруг Эйзен сказал:

– Все здешнее – это ведь тоже иллюзия. Из Ворот «подтекают» некие эффекты, которые один сумасшедший физик научился использовать. Он материализовал свои фантазии, а всякие, условно говоря, ведьмы и колдуны, растащили их по миру и стали пользоваться.

– А Гнедич?

– Гнедич был его предшественником, у которого не было современных методов исследования, но он тоже кое-что в этом понимал… материализовал свое представление о жизни после смерти.

– И кто этот физик?

Эйзен подобрался и резко сказал:

– Этому тебя тоже учили? Как добывать информацию из людей?

Джафар отвернулся и сцепил пальцы в замок.

– Опять ты меня в чем-то подозреваешь, Лёш… не хочешь – не говори. Но тогда оплата не в счет.

Эйзен посмотрел на него с усилием произнёс:

– Прости. Я уже не знаю, что думать. Короче, я не знаю кто это. Но этот человек среди нас.

Джафар не отвечал. Эйзен чувствовал, что прокололся куда сильнее, чем если бы просто взял черное или белое. Раскрылся, как картонная коробка. Теперь хотелось то ли выть, то ли рыдать. Эйзен закрыл лицо руками. В темноте все выходило яснее ясного: Джафар был его другом. Искренним. Настоящим. А он все разбил подозрениями, и теперь никакими словами не восстановить то, что было испорчено.

– Лёш? – Джафар расцепил руки и тронул его за плечо. – Что ты? Что с тобой? Я просто хотел, чтобы ты мне поверил…

– Поверил. Раскаиваюсь, – признался Эйзен, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. – Но не знаю, поверишь ли ты мне.

Волнения последних дней нахлынули удушьем непережитого; Джафар взял его за руку и начал что-то говорить, но Эйзена продолжало трясти – от ужаса, ненависти и осознания глубины пропасти, в которую скатилась его собственная душа.

– Так это и выглядит, – сказал Джафар, когда до полуночи сталось всего несколько минут, и темнота стала почти осязаемой.

– Что? – устало спросил Эйзен.

– Плата за найм, ваша светлость.

*

Кристина ждала до половины первого. Сначала хотела не пить спиртного, но потом все же налили. В стеклянных стенках примерно пятого бокала отразилась знакомая тень. И тут Кристина поняла, что она дура, и молчать не сможет.

– Яша?

– Как видишь.

– Слушай… скажи… Это ведь ты у… ну вообще… если честно… ты нас спас?

Он заморгал, потом кивнул.

– Я это практикую. Спасение.

Некоторое время Кристина молчала, не зная, что сказать. Она вот спасала животных. Он убивал людей. Ещё тогда, когда воевал. Но это было давно и от имени государства. А сейчас – от собственного. Без суда.

– Мне уже можно уйти? – насмешливо спросил Джафар.

И повернулся уходить.

– Нет, постой…

Кристина схватила его за руку.

– Моим предрассудкам надо это пережить, понимаешь?

Джафар повернулся к ней.

– А ты уверена, что если твои предрассудки это переживут, мои собственные будут уважать тебя, как прежде?

Кристина побледнела.

– Значит, ты…

– Я тоже в чем-то идиот, Крис. И я, конечно, знал, когда шел на это, что ты меня осудишь, если узнаешь. Ты узнала. И должна осудить.

Кристина лихорадочно соображала.

– А на эту миссию тебя Эйзен отправил?

Джафар разраженно вдохнул и задумался.

– Ну как сказать… «отправил»… Наш железный герцог тоже гуманист с предрассудками и не хочет пачкать руки. Намекнул. Мне же понятно, что он умрет без вас… морально умрет. Без поселка, без своей ядовитой флоры и мистической грибной фауны. Знаешь, я почти увидел эту семью, где папа подвизается в заштатном НИИ, секвенируя остатки собранного материала и пытаясь выбить деньги на тему, которую давно и негласно засекретили. И пьет. Сначала после обеда и с коллегами… Потом один… а потом его ребёнок становится грустным, как ты. Я понял намек и убрал лишние возможности. Чтобы герцог не спился. Вот и все. Он мне дороже абстрактного гуманизма.

В голове Кристины возник голос Данки: «Фактически, он выбрал его, а не тебя. Они все так делают».

– Хорошо, что хоть меня ты тоже вспомнил, – сказала Кристина.

– Я и не забывал. Тебе еще три года отрабатывать Гнедичу. Искать для него выход. И лучше с нами, чем с теми криминальными элементами, которые окопались бы здесь со следующего года.

– А ты думаешь, я бы осталась?

– У тебя огромное чувство долга, девочка. Особенно перед родителями и братом. И нерожденным… кто он там? Или она.

– Только не говори, что я тоже намекала! – взорвалась Кристина.

– Ну что ты, – мягко сказал Джафар. – Ты готова была смиренно принять свою долю и просить у Гнедича отсрочку. Или другое задание. И это страшнее, чем намеки.

– Допустим, я не права, – рассуждала Кристина. – Но я не просила решать за меня и… убивать человека без суда и следствия.

– То есть, для душевного покоя тебе просто нужно переложить ответственность на какое-либо государство? – улыбнулся Джафар.

– У меня предрассудки, – напомнила Кристина. – За которые ты меня только что уважал.

– Верно. Только у нас тут тоже, считай, государство. У нас есть король, но он такими мелочами не занимается. Ими занимается регент Эйзен. И он принял решение.

– Но ему было трудно решиться, и он только намекнул? – уточнила Кристина.

– Возможно, из-за меня, – согласился Джафар. – Он знал, что мне потом будет. Что я не смогу оправдаться ни перед тобой, ни перед ним. А до самого Сомова ему и дела не было… Эйзен, он где-то внутри железный, ты не забывай… Я могу идти?

– Ты торопишься?

– Могу остаться и подождать, пока ты меня прогонишь.

– Я тебя не прогоняю, – разозлилась Кристина, – просто… мне нужно как-то понять…

Как-то справиться с отвращением. Ты хладнокровно готовил человеку смерть. Подменил собой небесную кару.

– Мое присутствие необходимо для понимания? – язвительно уточнил Джафар. – Не хотелось бы.

– Что не хотелось?

– Стоять тут и смотреть, как ты решаешь принять на свою совесть мои поступки или отречься от них и от меня. Гуманизм или привычка быть в паре – что победит?

Кристина развернулась и ударила его по щеке. Раньше она никогда не била взрослых людей. Разве что с детьми дралась, сама будучи ребёнком. Оказалось, руки помнят то, что помнить не должны.

Джафар остановил ее руку в сантиметре от своей щеки, схватив за запястье.

– Видишь, – прошептал он, – как легко разозлить гуманиста.

– Отпусти.

Он отпустил.

– Я сама уйду, – объявила Кристина.

И действительно развернулась, всхлипнула, и быстро ушла.

Джафар некоторое время смотрел ей вслед, потом тоже удалился, нехарактерным для него тяжелым шагом.

*

Остаток сезона девушки жили одни.

Дана сетовала, что Гарик стал противным солдафоном с квадратным мозгом.

– Ты ж его не по мозгу выбирала, – мрачно веселилась Кристина.

– Но мозг приходится терпеть, – бурчала Данка. – А я не могу больше. Он квадратный. И марширует по ночам.

Марина стеснялась своих приключений и взяла время на подумать (хотя Юрик прилежно их навещал), а Кристина избегала Джафара. Она часто видела, как он работал – что-то чинил и налаживал – и, проходя мимо, только торопливо кивала. Теперь она испытывал стыд, который, согласно гуманистической идеологии, испытывать была не должна.

Джафар не предпринимал никаких попыток к сближению, однако как-то раз, уже в холода, глядя на ее руки, поинтересовался:

– Ты все еще носишь мое кольцо. Это что-то значит, или просто забыла снять?

Кристина покрутила кольцо на пальце.

– Ты хочешь подарить его Эйзену? – съязвила она. – Оно ему теперь как раз на мизинец.