Текст книги "Грибники-2. Станция забытых людей"

Глава 10. Призрак воды

– Слушь, Фатал еррор, смотри, вот если б я тогда был правительством, я б сказал регионам, бывшим советским республикам, что никакой свободы не будет, просто придут местные царьки и начнут диктовать, порабощая народ ещё больше. В СССР-е они хоть далеко от начальства были, да и денег им из бюджета выделяли… но тогда все были наивные лохи и не знали про политтехнологии.

– Ты забыл, что нам тогда и на республики уже бюджета не хватало, – заметил Фаталик.

Собеседники шли по той же дороге, что и Аня, пинали камешки и пихали друг друга кулаками.

– Да ну? А золото партии? Хрен бы они у меня с ним сбежали! – рассуждал Орехов.

– А, ну да… ты бы вложил в них золото?

– Был бы партией – вложил бы…

Оба рассмеялись.

Аня разминулась с ними и быстро пошла к рыбным прудам. Ну их, этих политиков, крепких задним умом. Их разговоры походили на липкие слои клейстера, которые никак не могли перемешаться и пахли какой-то химией. Звуки для Ани имели цвет, и она помнила, что это называется синестезией. А слова людей имели не только цвет, но и форму, и порой самую неожиданную.

В четыре часа дня обещал прийти Джафар, починить фильтры и заодно посмотреть маленький пустой бункер, который они так и не заполнили водой, потому что у него в стене была огромная труба, уходящая куда-то в сторону внешней горы. Была половина четвёртого, путь до прудов занимал минут пятнадцать, однако сначала встретилась Оксана – поговорили зачем-то, потом Юрик – поздоровалась и отмолчалась, а в конце Орехов с Виталиком – послушала. Словом, явиться на место раньше Джафара у Ани не получилось, пришла позже минут на пять. Собственное опоздание – не большое, не маленькое, а какое-то позорное, не пунктуальность и не протест против неё – показалось ей удушливой резиновой подошвой, приложенной к лицу. Почти как тогда, когда Эйзен спас ее от сторнов – и тогда она тоже была перед собой – и перед ним – виновата в своей неуклюжей склонности к самоповреждениям.

Механик неподвижно стоял, чуть ссутулившись и повторяя силуэтом столб, возле электрического щитка, явно погруженный в сложные размышления. На Аню он отреагировал сдержано, и это ее обрадовало.

– Ключ, – потребовал он, едва кивнув в знак приветствия, и Аня вручила ему ключ от щитка. После всех происшествий ключи от прудов было решено держать у неё и у Эстерхази, и Джафар на это нехотя, но согласился, так как в этом году расширять зону своей ответственности ему не хотелось. Второй ключ хранился у Ани.

Выключив забившийся фильтр, Джафар устроился на краю вспомогательной скважины, открыл кран и начал сливать воду. Фильтры в их пруду были не типовые, а сделанные бурятами на заказ из украденного на неведомом заводе, остановленном ещё в девяностые, поэтому внутри этих устройств человека могло ожидать все, что угодно, вплоть до утопленников. Особенно если вспомнить, что первый «утопленник» попал в эти пруды ещё до того, как их залили водой. И Джафар, судя по угрюмому выражению лица, уже представил весь диапазон находок и подготовился морально.

Аня тем временем вытащила ловушки-пробники – две верши – и начала раскладывать попавшую в них рыбу на силиконовой мерной подстилке-линейке, сортируя по размеру. Крупную, выросшую за лето, складывала в большую зелёную сетку, мелкую отпускала. Это было не совсем правильно, но в свете грядущего исхода оставалось только успеть отнести в столовую то, что достигло промысловых размеров.

Джафар вынимал из фильтра кассеты и вытряхивал накопившийся в них ил прямо на землю. Чтобы не запачкать футболку, он стянул ее через голову и, определив ее на ветку ближайшего дерева, продолжил. Ил летел в разные стороны, солнце припекало, однако к жаре с гнусом механик привык ещё в Африке, и теперь с сочувствием приглядывал на Аню в джинсах, футболке и большой соломенной шляпе. Наверняка, думал он, легко обгорает. Рыжие всегда легко обгорают. Зато с внешностью повезло. Правда, непонятно, хорошо или плохо то, что эта внешность привлекла к ней именно Рейнольда. Или его привлекла не внешность? Но внешность тоже неплоха: лицо сердечком, носик маленький, большие серые глаза. Неглупая. Только скрытная. Он знал таких людей, живущих не в мире предметов, а в мире ощущений. Им всегда хотелось спрятаться. Поэтому – рыба. Наверно ей хочется не карасей разводить для еды, а какую-нибудь разноцветную экзотику в аквариуме. Джафар мог представить, как часто ей приходилось отбиваться от любителей так называемых «аппетитных» – последние годы Джафара в силу некоторых эпизодов биографии подташнивало от гастрономических сравнений – девушек. С куда большим удовольствием он назвал бы ее внешность сексуальной. Но не чувственной – нет, этого настроения она не излучала. Слишком скрытная. А вот Рейнольду, думал он, наверняка по душе ее дикость и меланхолия. И кукольную внешность Ани он даже может находить пошловатой… Хотя в своё время ему и Кристина нравилась, а она совсем другого типа внешности, не говоря уж про характер. Тогда Рэнни был слишком инертен – или деликатен? – поэтому Джафар успел раньше… Хотя как – «успел»… Неизбежность ткнула его лицом в эту симпатию. Они с Эйзеном никогда не говорили о его, Эйзена, роли в окончательном сближении Джафара и Кристины, но ум и наблюдательность клятого регента наверняка подсказали ему, что если б он тогда оттолкнул Кристину, то и Джафар размышлял бы о пользе своей свободы ещё довольно долго.

Но даже в этом случае, Джафар был уверен, Рэнни не сошёлся бы с упрямой ветеринаршей, что вроде и спокойная на вид, а вечно насаждает справедливость и спасение для сирых (и для этого поганца Тейваза, и для него тоже!). В некий момент Джафар осознал, что именно это его в Кристине и привлекло. Таков был его главный тайный мотив. Что-то в его душе почувствовало: если бы он знал ее до того, как пропасть в снегах… она сразу стала бы искать его, и нашла бы. И где-то в запредельной реальности, где все ещё продолжалась его борьба против одиночества, он моделировал эту ситуацию и успокаивался. В миссионерстве Кристины он тоже был уверен.

А вот Аня, думал он, наверняка смирилась бы с любым исчезновением и просто завела себе очередную рыбку. Назвала бы ее в честь пропавшего… Если бы пропал Рейнольд, то Рейнольдом. Аня живет не в мире, а в собственной голове. От Оксаны он слышал, что она девственница. То есть, никаких близких контактов с этим тяжёлым материальным миром. Практически сказочное существо.

Джафар снова покосился на Аню и вытряхнул на траву очередную порцию ила.

И кукольную внешность Ани он даже может находить пошловатой…

Сосчитав и измерив килограмм десять рыбы, Аня рассортировала ее по размеру и сложила в корзинку для столовой, немножко досадуя на то, что раздетый по пояс Джафар, такой подвижный и гармоничный, своим видом не давал ей сосредоточиться. На ее памяти он никогда не позволял себе флирта, и не носил, как их мысленно называла Аня «single-маркеров» – мол, мне все девицы интересны, и я всегда до какой-то степени свободен. Ничего подобного. Разве что иногда мог пошутить или поддержать какой нибудь спонтанный перфоманс в компании, часто весьма фривольный, но ни к кому особо не относящийся. В остальном же он вёл себя спокойно и даже холодно, никаких дурацких самопрезентаций, свойственных закомплексованным юношам. Однако эмоциональная и сексуальная энергия египтянина ощущалась даже за барьером самоконтроля. Кристина как-то говорила, что они с Джафаром сошлись только в прошлом году, а до этого он долго был один, и это одиночество никто в посёлке не рискнул нарушить. А ведь механик был, на взгляд Ани – взгляды бросались искоса и прерывались тайными вздохами – существом совершенным. Хоть и слишком витальным для меланхоличной Ани. Слишком ярким. Его эмоции походили на петли из горячих стальных тросов. Или из слишком холодных.

Собрав фильтр обратно, Джафар погрузил его в бетонную скважину и легко разогнулся.

– Пойду, проверю пустой бункер, – информировал он.

– Мне подстраховать? – предложила девушка.

Он глянул на неё удивленно – отвык от рутинной заботы по причине отсутствия напарников – однако согласился.

– Буду признателен.

Она права. Мало ли что может случиться с человеком в старом бункере и его незнакомой трубе. Туда за все эти годы еще никто толком не заглядывал.

Уцепившись руками за бетонный край, Джафар легко попал ногами в широкую ржавую полость, уходящую в стену.

– Тут просторно, можно пролезть, – сообщил он, согнувшись и глядя в недра. – И даже пройти.

Его низкий голос эхом отдавался от железных стен.

– У нас с рыбой есть примерно час, – чопорно заверила его Аня сверху. – Потом мы испортимся.

– Надеюсь вернуться раньше, – заверил ее механик и исчез в трубе.

Некоторое время девушка слышала его осторожные шаги – смесь звуков шуршащего грунта и стука, усиленная металлической акустикой – а потом стало тихо.

Один раз Джафар обернулся – место входа превратилось в небольшой светлый круг далеко позади – а затем осторожно двинулся туда, где труба сужалась и сворачивала влево.

По его ощущениям он прошёл около полукилометра и теперь должен был находиться у подножия северного склона. Тут труба снова расширилась и начала подниматься. Угол подъема примерно соответствовал углу подъема выездной дороги, из чего Джафар заключил, что находится прямо внутри горы.

Потом труба выровнялась и даже, казалось начала опускаться. Скоро Джафар добрался до места, где она заканчивалась естественным подземным залом – таким огромным, что свет фонарика не добивал до его противоположной стены.

Зал был заполнен водой.

Сначала Джафар не понял, почему эта вода кажется ему странной – плескалась она как обычно, и даже луч света проходил сквозь неё как положено, преломляясь по всем физическим законам.

Однако постояв на берегу, он отловил первое несоответствие: рядом с водоемом почти не ощущалось сырости. Осторожно коснувшись его поверхности, он не почувствовал почти ничего. Под рукой по-прежнему был воздух, только чуть плотнее. Ощущение другой стихии было призрачным. Несмотря на это зримые волны, расходившиеся от пальцев, пытались убедить его, что он все же имеет дело со средой, более плотной, чем воздух.

Вытащив руку, Джафар убедился, что она осталась сухой.

*

– Быстро вы, – сказала Аня, когда механик, подтянувшись, перекатился через голову и вскочил на ноги уже на краю котлована.

– Быстро?

– Двенадцать минут прошло.

Джафар недоверчиво приподнял бровь.

– А выглядело как час, – сказал он, стряхивая с локтя песок и паутину.

– Да вон, – Аня кивнула на корзину, – ещё рыбы не уснули…

– Слушай, – от охватившего его азарта Джафар спокойно перешёл на «ты», – а можно мне две рыбы одолжить? В ведре с водой?

– Да пожалуйста… а что там?

– Там странная вода, я хочу проверить ее токсичность.

– А, так запросто… бери вот этих, – Аня вытащила двух бодрых, бьющих хвостами карасей и пустила в ведерко.

Она ощущала благодарность к Джафару за одно странное, пока не до конца осознанное ею обстоятельство: что бы он ни делал, это никаким образом не меняло ее настроение и ее внутренний диалог. В разговоре с ним не приходилось спешным порядком выстраивать эмоциональный забор и закрывать ставни, как в случае с Ореховым и Виталиком; а ведь они даже не общались с ней, только прошли мимо. Это его качество особенно удивляло в свете услышанного от Оксаны: Джафар был воином и наверняка имел какую-нибудь посттравму, с которой мог бы до всех доматываться, например… но не доматывался.

…Вылив обычную воду с карасями в необычную, вневременную стихию, Джафар осветил фонариком их путь и наблюдал.

Нормальная вода образовала неровный пузырь, медленно плывущий внутри «сухой» вневременной воды. Контуры пузыря колыхались, но не рвались, и караси ощущали в них себя прекрасно. Один сунулся было в чуждую, неосязаемую стихию, блеснул носом, но тут же развернулся, ударил хвостом, и во вневременной воде поплыла оторванная, мерцающая капля. Плотности обе воды были одинаковой, поэтому контуры капли-оторвы, «водораздел», как мысленно окрестил его Джафар, мелькал только под определенным углом падения света.

Вступив в ненастоящую воду, Джафар поймал ведром принесённый им пузырь настоящей воды с рыбой и аккуратно, чтобы не упустить, вынес его на берег.

На берегу вневременная «невесомость» отключилась, и настоящая вода послушно лежала в ведре. Поверх неё плескался тонкий, словно масло, слой иномирной жидкости.

Значит, подумал Джафар, с физическими предметами этого мира это «квантовая» вода-призрак все же взаимодействует. Но человек не может в ней утонуть, а рыбы – дышать.

Оставив ведро на берегу, он спустился обратно в призрачную воду и некоторое время шел вдоль левой стены, заинтересованный вертикальным лучом света, сочившимся откуда-то с потолка пещеры.

Походивший на трещину в скале, этот пещерный «светильник» по мере приближения к нему позволил увидеть каменный шлюз, представленный на своей противоположной стороне створами огромных дубовых ворот. Внизу створы плотно смыкались, а вот сверху в них свободно проходил тот самый вечерний свет, а под ним, чуть выше уровня воды, просматривалась огромная металлическая щеколда. Сухая, то есть сделанная явно в нашей реальности.

Вода, заключил Джафар, если поднимается, может подтекать. Вот почему в том месте, где прошло их первое свидание с Кристиной, стоял вневременной лес – он питался этой водой, не рос и не умирал.

Осторожно неся ведро к выходу, Джафар с интересом наблюдал, как слой иномирной воды колыхался поверх нормальной. Почему она легче? Или такое понятие как «масса» эта иномирная река «протащила» в наш мир только частично?

*

…Отдав в столовую корзинки с рыбой – ого, сказала Катерина, звякнув старым чугунным безменом, пятнадцать кг! – Джафар вежливо попрощался с озадаченной Аней, которой он так и не рассказал про иномирную воду, а она постеснялась спросить. Впрочем, теперь ее настроение все же изменилось, и эти ощущения были из новых.

Сдав рыбу, она, не особенно раздумывая, поменяла свои планы на вечер.

*

Накануне утром Саша Эстерхази, заглянув чёрного хода в столовую – в столовой, помимо парадного входа в обеденный зал, открывалось ещё два, чёрный и серый: через чёрный грузили поступающие продукты, а из серого выходили покурить и посидеть на лавочке – получил от Кати два пирожных «картошка» и кусок морковного торта, что сделало его послеобеденный сон особенно сладким и уютным.

Снился двор, где прошло его детство: столик под кленами – где мужики «забивали козла», но, как правило, получалась «рыба» – утоптанные тропинки между пятиэтажками, горящие вечером золотистые окна, снежная крепость и разведённый в ней маленький костёр, чтобы погреть руки в мокрых варежках. Саше было скучно гулять одному, но родители выгнали – надо, мол, ребёнку двигаться, а не только воровать из шкафа печенье.

Возле закрытого по случаю вечера газетного ларька трое мальчишек его возраста толкали четвёртого – маленького, на полголовы их ниже.

– Ты сюда больше не ходи, – грозно, срываясь на визг, говорил один. – Тут только нашим можно, понял? А ты не наш!

Мальчика ещё раз толкнули, и с его головы упала старая рыжая шапка-ушанка, открыв ёжик чёрных волос. Два агрессора тоже выглядели чернявыми и смуглыми, но их лица Саше не понравились, хотя он всегда был за справедливость и межнациональную дружбу. Поэтому, подойдя к наиболее слабому, он поднял его шапку, отряхнул ее, а потом, повинуясь наитию, хлестнул ею по лицу одного из обидчиков.

– Очисти место, местная уродина! – грозно крикнул он. – А то зубы со снегом смешаю – мама не найдёт!

В силу обильного питания, хорошей наследственности и здоровой атмосферы в семье, Саша был мальчиком крупным, тяжёлым и в себе уверенным. А эти два «не ходи» были поменьше, полегче и очень трусливые.

Отбежав, один из них визгливо пригрозил:

– Я папе скажу, он тебя на куски порежет!

– А я его в милицию сдам, и его посадят! – громогласно отвечал Саша. Затем ткнул шапкой в грудь темноволосого мальчика:

– На. Твоё.

Тот надел шапку, с сомнением посмотрел на Сашу любопытными чёрными глазами, затем осторожно произнес:

– Спасибо. Мне эти двое надоели.

– Дураки потому что, – великодушно объяснил Саша. – Меня Саша зовут. А тебя?

– Джафар.

Взгляд у него был прямой и немигающий, какой бывает у кошки, когда она сидит перед тобой на полу и непонятно, что хочет сказать.

– Будешь моим другом? – предложил Саша. – А то мне тут по вечерам скучно гулять.

– Да.

– Супер! Тогда пошли, сделаем наш общий тайник!

…В тайнике, в пакетике, они хранили бумажные самолетики, а когда доминошники освобождали стол, расставляли их на «аэродроме».

Вот это-то стол и приснился Саше. Они с Джафаром, снова юные, сидели по обе стороны от гладкой столешницы, сквозь коричневый пластик которой проступало переплетение светлой основы из стекловолокна, и раскладывали самолёты на резервной полосе.

– Хорошо, – говорил Саша, – что мы и когда выросли, продолжаем дружить. Я всегда хотел показать тебе кроликов. Я успешно развожу их.

– И самого себя, – иронично добавил Джафар.

– Это как-то автоматически получается, – смутился Саша. – Что ещё можно делать, чтобы добрых людей было больше, чем злых? Все прочее не работает. Только этот способ. Когда ты их сам выращиваешь. Ещё я хотел убивать злых и спасать добрых. Но война – это не мое.

– Геноцид помогает, – кивнул Джафар, – но ненадолго. Потому что природа не терпит пустоты.

Они замолчали. Над головами шумели клены, и время осязаемо двигалось, меняя надписи на стенах домов.

Теперь – и уже давно – они оба выглядели взрослыми и разговаривали, как взрослые. Пора было прощаться. Хотелось чего-нибудь сентиментального напоследок.

– Ты правда хранишь наш бумажный авиапарк? – спросил Саша.

– Конечно.

– Столько лет?

– Ещё не вечность, – пожал плечами уже абсолютно взрослый Джафар, такой, каким Саша видел его все последние годы.

*

Сон оказался в руку – Джафар и правда пришёл, на глазах сонного Эстерхази изящно проскользнув в калитку.

– Я нашёл нам квантовую воду, – поделился он, остановившись перед нетвердо стоящим на крыльце Сашей. – Будем пить, если обычная кончится.

– Что ты, блин, нашел?

Эстерхази протирал глаза, затем хлопал ими, затем снова протирал, давая себе зарок больше никогда не спать днём. Солнце спустилось за хребет, подступал сумрак. Птиц сменили цикады и сверчки, а кролики в отдельно стоящих клетках шумно укладывались спать.

Джафар сжато изложил все, что видел внутри трубы.

– Охренеть, – резюмировал теперь уже проснувшийся Саша. – И эта сверхвода, она что, подтекает в пруд-Восьмерку?

– Немного западнее, если смотреть от нас. Где Вечный лес.

– Ещё раз охренеть, – зевнул Саша. – Скажешь Рэнни?

– Если захочу услышать про неё песню – непременно, – усмехнулся Джафар. – Хотя лучшая песня про воду уже придумана.

– А прикинь, мне вот сейчас, – Саша почесал в затылке, – прямо явно снилось наше детство, как отправная точка времени. Будто мы с тобой снова маленькие, там регулярно встречаемся и рассказываем друг другу, что происходит в нашей взрослой жизни. Как будто вся последующая жизнь не настоящая, а реален только этот момент. Словно мы устроили в путешествия каждый в свое будущее, вернулись, а потом решили: нет, здесь все же лучше. Здесь все настоящее… Тебе никогда такое не снится?

– Не помню, – признался Джафар с некоторой, как показалось Саше, печальной завистью. – Но концепция хорошая.

– Старые мы с тобой стали, Яшка, – вздохнул Эстерхази.

– Было бы о чем жалеть, – усмехнулся летчик. В его взгляде Саше почудился оттенок надменности и скорби.

Они помолчали.

– Ты не хочешь, – продолжил Джафар гнуть свою линию уже с некоторым рассудительным, но все же азартом, – за Ворота прогуляться – найти истоки подземной реки?

– Ой, – отмахнулся Эстерхази, – нет… ты же знаешь, от мистики меня тошнит.

– По твоим снам не скажешь.

– Ну, место жительства способствует, сам знаешь…

Джафар вежливо улыбнулся и хлопнул его по плечу.

– Ладно. Найду другого сопровождающего. До встречи.

Саша кивнул, сонно наблюдая, как гость ускользает обратно в калитку, а потом в темноту; он размышлял о том, как они с Джафаром ушли в будущее, а потом встретились в прошлом, в внутри вневременной точки, куда можно иногда приходить для отчета, и каковой является память о детстве. Туда мы придём, думал он, когда все закончится.

За стол, который будет всегда свободен для нас. Будем ли мы о чем-то жалеть?

Яшка точно не будет.

*

Кристина этим вечером устала и пребывала в плохом настроении. Инкубационное яйцо леггорнов, которое они с Единоверычем закупили весной, дало цыплят с генетическим дефектом – редукцией конечностей, и из трёхсот кур к концу лета нормально ходили от силы штук пятьдесят, остальные встать не могли. Единоверыч, уже в который раз крутя цыплёнка перед глазами, бормотал нечто вроде «то ли это, то от то, то ли синее пальто», на что тетя Таня его неизменно поправляла «желтое пихто». Это было тот уровень контакта, который Кристина называла «сработались».

Египтянин возник из темноты, как змея из джунглей, постучал в калитку, проскользнул, плавно упал на лавочку.

– В столовке завтра свежая рыба, – анонсировал он меню следующего дня мурлыкающим голосом пантеры.

– Скоро к ней добавится курица, – мрачно вздохнула Кристина, присаживаясь подле, – и тыщ триста убытку.

– Спишем на амортизацию, – утешил ее механик, обнимая за плечи. Рука у него была лёгкая, но горячая, и что-то в ее прикосновениях отнюдь не успокаивало, а наоборот, навевало весьма озорные воспоминания. – Насколько я знаю, в нашем обороте запланированы куда большие потери. Да и у поставщика затраты отсудить можно.

Они сидели, как колхозники на завалинке, обсуждающие урожай. Разве что Кристине не хватало цветастого платка, а Джафару – плоской кепки тракториста.

– Все равно обидно, – вздохнула девушка. – Мы думали, обойдётся третью. Ну, половиной, но чтоб так…

– Просто тебе их жалко, – прошептал Джафар.

– Это правда.

Тут Кристине пришло в голову, что вот она поныла, и хорошо бы честь знать: человек явно пришёл сюда не ее причитания выслушивать.

– А ты ко мне по делу или на свидание пригласить? – спросила она, ещё сама не зная, какой ответ хочет услышать.

– Можно совместить, – отозвался Джафар. – Пока до ночи далеко, я хочу сходить за Ворота. Надо понять, есть ли там река.

Пока Кристина собиралась, Джафар подробно рассказал о своём приключении, экспериментах с рыбами и разными водами. Кристина, хоть и продолжала фоново скорбеть о цыплятах, заинтересовалась.

– А ты Ане говорил? – решила уточнить она.

– Разумеется, нет, – улыбнулся Джафар. – У нас тут не омерта, но существует негласный запрет травмировать чужой материализм… или то, что современные люди таковым считают.

– Аргументация прямо как у его светлости, – хмыкнула девушка. – А ему ты расскажешь про иномирную реку?

– Когда будет, что рассказывать… А сначала тебе, о нежный лотос моего сердца!

– Да блин, – смутилась Кристина, зашнуровывая кроссовок. Теперь она тоже хотела найти истоки призрачной воды.

*

Если раньше, выходя за Ворота, дерзающие жители посёлка – как правило, Джафар и Эйзен – шли прямо через поле по дороге, то теперь Джафару и Кристине надлежало свернуть вправо.

Под ноги ложилась самая обычная трава – может быть, слишком однообразная – поле было моновидовой культурой – но все же привычная; над головами мерцало самое обыкновенное сумрачное небо. Правда, положение местного светила соответствовало не восьми часам вечера, а примерно трём часам дня.

– Удобно, что в соседнем мире сезоны совпадают, – заметил Джафар. – А то приходилось бы каждый раз менять экипировку.

– А там, где отдыхали Эйзен с Полиной, в портале на острове, тоже сезон совпадал?

– Конечно. Иначе его светлость наверняка простудился бы, пока пил мою воду. То есть, воду Джафара с индексом «0».

– Интересно, куда делась вода, попавшая в Эйзена, когда он вернулся? Встроилась в метаболизм или пропала?

Джафар задумался.

– Чем дальше я уходил с ведром от подземной реки, тем тоньше становился надводный слой. Думаю, сейчас он уже весь исчез. Вернулся в свой мир в виде каких-нибудь нейтрино.

– Бедный Леша. Вроде и попил, а все равно два раза бегать.

– Это смотря, куда бегать…

Они засмеялись. Идти по траве было немного труднее, чем по дороге, но поле было ровным, и уже минут через двадцать Джафар и Кристина стояли на краю неглубокого каньона с ручейком на дне.

– Вот и местная вода, – сказал Джафар. – Спустимся?

Вода оказалась по ощущениям, как обычная вода, правда, пить они ее не стали, набрали в бутылку, а когда вернулись, Кристина с интересом наблюдала, как эта вода превратилась в призрак.

– Выходит, – сказала она, засыпая, – никакого мира по ту сторону горы не существует. Судя по карте – он весь внутри, вместе со своим небом и своей рекой.

Посидев рядом, пока она засыпала, Джафар взял бутылку с призрачной водой и вышел наружу.

Над посёлком мерцало звёздами ясное небо, полное созвездий, а от леса тянуло чуть плесневелой сыростью – сторны ходили за рекой, поджидая свою добычу со сложной психикой.

Джафар понадеялся, что не дождутся.

*

В пять часов Эйзену позвонила жена.

– Здорово, светлость.

– Привет, Пол.

– Ребята проанализировали твои камни, – сообщила она сухо. – Ничего не нашли в итоге. То есть, сначала им показалось, что в них есть какие-то редкие изотопы, но повторный анализ их не выявил. Хотя сочетание пород странное, геологи такого не встречали, но ведь они могли вполне образоваться при каких-нибудь особых условиях. В океане-то.

– Ты права. А что, изотопы точно пропали?

– Ага.

– Но сначала были.

– Да. Иллюзорные изотопы.

– Спасибо, Полинчик. Геологам тортик.

– Ты что-то понял?

– Возможно.

– Я приеду?

Эйзен вздохнул. Этим заканчивается каждый его разговор с Полиной, и этого он боялся больше всего. Того, что она приедет, отправится в лес и забудет вовремя вернуться. И если нормальный человек испытывал бы по этому поводу обычные опасения, то тревога Эйзена была панической, посттравматической и никому, кроме него, не понятной.

– Я тебе уже говорил, Плиний….

– Я с мамой приеду. Она-то меня точно в лес не отпустит, так что ты можешь быть спокоен.

Эйзен вздохнул. Полина была упряма, умна и обучаема. Вот, уже научилась манипулировать людьми.

– Надеюсь, – выдохнул герцог, – маму мы поселим внизу.

– На первом этаже?

– Нет, в посёлке.

– Ты хочешь лишиться поселка?

– Я и так его скоро лишусь, Полтинник. Семь бед – один ответ.

*

Завернув домой, Аня тщательно отмылась, переоделась, накрасилась и убрала волосы в красивую прическу.

Она знала: всегда, когда так готовишься, ничего значимого не происходит. Какой-нибудь Олег проходит мимо, едва поздоровавшись, Дима сидит с другой девицей, Рэнни… оставался Рэнни. С ним наверняка тоже ничего не произойдёт, но надо хотя бы попытаться, чтобы потом Оксана не говорила, что Аня, мол, динамщица. Взять и прийти.

Рэнни казался ей нотным листком. Непонятным, запутанным, но содержащим в себе что-то красивое, если его правильно преподнести. Он был мелодией, которую она никак не могла расслышать. И она хотела сначала услышать эту мелодию, а уже потом заводить с человеком роман. Ведь музыка, рассуждала Аня, должна меня ввести в состояние изменённого сознания, вдохновить на физический контакт, который я не люблю.

Но постичь мелодию не получалось.

Рэнни не хотел, по совету Джафара, «возглавлять культурную жизнь», а часто сидел в актовом зале за клавишами и пел один; Аня тайно пробиралась туда слушала. Знал ли он о ее присутствии? Она надеялась, что нет. Что он там исключительно сам с собой, без поправки на аудиторию. Но как понять человека, который пел сначала «Чапаева», потом «Полонез», потом что-то неприличное, а потом «Ночь светла»?

Милый друг, нежный друг,

Вспоминай обо мне…

Это он вообще Чапаеву или кому? Или татаро-монголам, про которых у него была матерная песенка?

Вот и хорошо, размышляла Аня, что ничего не понятно. Просто приду, сработает закон подлости, и я уйду.

…Постучавшись в дверь третьего дома, она была почти уверена, что ей не откроют. Что Рейнольд спит, или ушел, или просто не хочет никого видеть, покорившись якобы наложенному на него в детстве проклятию или воспоминаниям о своих подростковых личных травмах. Но теперь виновата будет не она. Это точно. Она сюда пришла.

Однако скоро она услышала шаги по деревянному настилу; дверь отворилась.

Рэнни был в каком-то цветном восточном костюме из льна, в разноцветную продольную полоску с жёлтыми мережками. Причёсанный и выспавшийся.

– Очень рад тебя видеть, – сказал он, пропуская ее в прихожую. – Думал, ты снова не придёшь.

– Я тоже очень рада, – пробормотала Аня, ощутив внутренний трепет. – Я так оделась, потому что думала, что тебя не будет дома.

– Представь, – сказал Рэнни, проходя в комнату, – что меня нет, а этот дом теперь твой. Что бы ты сделала?

– Я бы сделала вид, что пришла на свидание, – вдохновилась Аня, – и представила бы себе моего… гм… визави таким… в разноцветном и полосатом.

– Что бы он сделал?

– Он… он сел бы рядом со мной на кровать и объяснил, почему он употребляет песни в таком порядке: сначала про Чапаева, потом «Полонез», да ещё и на польском…

Рэнни мягко рассмеялся, сел и откинулся на кровать. Он совсем не считал Анину внешность пошлой, даже если смотреть вот так, с лежачих позиций.

– Нипочему, – проговорил он в потолок.

– Нипочему? – склонилась к нему Аня, и он наконец-то ощутил тепло, по которому давно скучал.

– Совсем без причины, – сказал он, насколько получилось, с вызовом.

– Совсем? – восторженно уточнила Аня.

– Совсем.

– Это хорошо.

Обнимаясь с разноцветным в полоску Рейнольдом, Аня радовалась, что наконец-то освободилась от причин и следствий. Оказывается, не надо было ничего понимать. Надо было просто освободиться от намерения это сделать.

Одежда Рейнольда пахла древними сундуками и индийскими благовониями; без неё он выглядел тоже неплохо, и Аня порадовалась, случилось внезапное свидание, а она к нему вдруг – сама не ожидала! – оказалась готова. Ведь она была твёрдо уверена, что между ними ничего не произойдёт.

Но произошло, и, приноравливаясь к новым ощущениям, Аня мысленно состроила рожу нерешительному и инфантильному Олегу. Что же до Рейнольда, то ощущения от его близости были похожи на долгое путешествие через поле с яркими цветами, скелетами давно вымерших животных и шелестящими куртинами засохшей травы.

*

От ночного стука в дверь проснулись старые страхи. Вскочив на постели, герцог посмотрел сперва на звёздное небо за панорамным окном, затем на дверь, а затем быстро выхватил из ящика прикроватной тумбы пистолет и взвёл курок.