Текст книги "Русский праздник. Традиции и обычаи"

Олены-Ленничи

День святых равноапостольных царя Константина (337) и матери его Елены (327), празднуемый 3 июня (21 мая по ст. ст.), на языке народа носил несколько странное название – Олены-Ленничи. Но название это имеет самое простое объяснение: с этого дня крестьяне обыкновенно начинали сеять лен и созвучие слова «лен» с именем Олена (Елена) и дало повод к появлению особого названия Олены-Ленничи. День святых Константина и Елены назывался также овсяником, так как с этого дня начинали сеять овес. В ходу были и другие названия этого праздника: Олена – длинные льны, Олена-льняница, Олена – ранние росы, Олена – поздние овсы, Елена-льносейка, Елена – ранние льны, Еленины косы и т. д.

Из числа народных обычаев, приуроченных к этому дню, наиболее представляют интерес особые приемы, которыми обставлялся посев льна. Для того чтобы лен уродился хорошо, бабы клали в мешок с семенами печеные яйца, а мужик, который должен был сеять лен, должен был подбрасывать эти яйца как можно выше, потому что чем выше будут подброшены яйца, тем выше вырастет лен. Еще интереснее обычай, при помощи которого бабы «обманывали» лен. Для этого при посеве льна женщина раздевалась донага, из расчета, что лен, глядя на ее наготу, сжалится над ней и подумает: «Это баба бедная – у нее даже рубашки на теле нет, надо будет пожалеть ее и получше уродиться». При этом не отдавали себе отчета, кого, собственно, они хотели разжалобить: лен или святую Елену, в день которой этот злак сеяли. Впрочем, можно предположить, что имелся в виду именно лен, который в данном случае как бы олицетворялся.

Перед посевом льна крестьянские девушки исполняли обрядовую пляску, вытянув над головой руки с зажатыми в них семенами льна. Считалось, что после этого лен уродится густым и высоким.

Духов день

Днем Святого Духа, или Духовым днем, именовался в народе следующий за праздником Троицы-Пятидесятницы понедельник. «До Свята Духа не снимай кожуха!» – так говорит народная пословица. Действительно, местами выдавались такие непогожие весны, что только к этому времени и переставало знобить мужика холодом. Особенно близко относится эта пословица к Русскому Северу, где зима еще долго давала о себе знать, несмотря на теплые ласки Лады-весны. Только после этого праздника и можно позабыть о морозах-утренниках вплоть до самой осени – на всем неоглядном просторе земли Русской. «С Духова дня не с одного неба, а даже из-под земли тепло идет!», «Не верь теплу до Духова дня!», «Придет Духов день – будет на дворе, как на печке!», «И сиверок (северо-восточный ветер) холоден до Духова дня!», «Зябка девица-рассада, а и та просит у Бога холодку после Духова дня!», «Свят-Дух весь белый свет согреет!», «Доживи до Троицы-Духова дня, а тепло будет!» – так приговаривал дождавшийся лета православный честной народ, во многих местностях с этого праздника, по старинному обычаю, начинавший выбираться на летний ночлег из душной избы в более прохладные сени.

Троица – повсеместный праздник цветов и березок. На Духов день последние оставались красоваться как возле хат, так и в хатах. Цветы же, вместе с травой устилавшие церковный пол во время троицкого богослужения, подбирались, приносились домой и тщательно сберегались под божницей. Опытные хозяева советовали кормить ими – вперемешку с другим кормом – больную домашнюю скотину, в особенности коров. Принесенные от духовской обедни цветы сушили и толкли в ступе, полученный порошок бережно хранили на случай болезни кого-нибудь в семье. Верили, что достаточно было вовремя окурить больного благовонным дымом этого порошка из «священного цвета», чтобы недуг быстро улетучился и больной пошел на поправку. Этим же дымом знающие «всякое слово и всякое зелье» люди брались изгонять бесов из одержимых ими (порченых, кликуш).

В народе с давних пор ходило сказание о том, что Духова дня как огня страшится бродящая по земле нечисть. По старинному преданию, в этот праздник во время церковной службы сходит с неба священный огонь, испепеляющий всех злых духов, попадающихся ему.

В старину на Духов день устраивались по селам и даже городам особые, приуроченные к этому празднику, игрища. Для сбора участников игрища накануне вечером заранее избранной «большухой» рассылались девчата-послы по всем красным девицам, звали их с матерями и всеми родственниками собраться после обеда в Духов день в заранее определенном месте близ села. В назначенный час сходились званые гости, становились в круг и запевали положенные во время этого игрища песни. Кроме большухи выбирались всеми две девушки, которых обступали хороводом. Они стояли посередине, по окончании одной игры отдавали всем поклоны и снова становились в круг, а на их место выбирались две другие. Очередь при выборе соблюдалась по старшинству лет: младшая пара не должна была выбираться раньше старшей. Песни «игрались» до вечера. Перед возвращением скота с пастбища все расходились по дворам, чтобы ночью снова сойтись на том же месте для новых хороводов, игр и песен, продолжавшихся до полуночи. Все эти песни звучали как отголоски свадебных песен. Вот одна из них, которую можно было услышать во многих уголках деревенской Руси:

 
Уж ты, улица, улица,
Уж ты, улица широкая!
Трава-мурава шелковая!
Изукрашена улица
Все гудками, все скрипицами,
Молодцами да молодицами,
Душами красными девицами.
Невелика птичка-пташечка
Сине море перелетывала,
Садилась птичка-пташечка
Среди моря на камушек.
Слышит, слышит птичка-пташечка:
Поет, пляшет красна девушка,
Идучи она за младого замуж:
«Уж ты, млад муж, взвеселитель мой,
Взвеселил мою головушку,
Всю девичью красоту!»
 

Конец песни иногда менялся и пелся так:

 
Слышит, слышит птичка-пташечка:
Плачет, плачет красна девица,
Идучи она за старого замуж:
«Ах ты, стар муж, погубитель мой!
Погубил мою головушку,
Всю девичью красоту!»
 

Во многих селах и деревнях сохранялось старинное предание о том, что перед восходом солнца на Духов день мать сыра земля открывает все свои тайны. Это помнили кладоискатели и – как в иных местах в ночь на Ивана Купалу (с 6 на 7 июля (с 23 на 24 июня по ст. ст.) – ходили «слушать клады», помолясь перед тем Святому Духу, припадая ухом к земле. И открывались им «все несказанные недра земные и подземные», но только в том случае, если кладоискатель вел праведную жизнь. С первыми лучами солнца умолкала мать сыра земля, могущая сразу и навсегда обогатить человека.

Духов день начинал собой на земле Русской Всесвятскую неделю, отмеченную в народной памяти своеобразными обрядами, обычаями, связанными с празднеством в честь древнего языческого бога Ярилы.

Всесвятская неделя

Сопутствующая Троице – Духову дню, первая по Пятидесятнице неделя (седмица) именуется Всесвятской («всех святых») и в народной Руси совпадала с неумирающей памятью о стародавних игрищах-гульбищах в честь языческих Костромы и Ярилы, чествовавшимися в качестве покровителей земного плодородия, во всех его многообразных проявлениях, начиная с растительного мира и кончая человеком. Эта неделя предшествует Петрову посту и во многих местах называлась «русалочьим заговеньем», во время нее развивали кудрявые семицкие-троицкие венки.

О гульбище-игрище «похороны Костромы» меньше всего знали костромичи-великороссы, а занесено оно в народную Русь от древнего финского племени мери, платившего дань варягам. Область поселения этого слившегося со славянами племени охватывала все среднее Поволжье, с одной стороны по соседству с кривичами и вятичами, а с другой – с мещерой, муромой и пермью. Этот вид обрядовых похорон был направлен на спасение посевов от засухи. Почти повсеместно этот обряд, не имевший твердой календарной приуроченности и исполнявшийся в промежутке от Троицы до Петрова дня, начиная с первой половины XIX века превратился в веселую игру как детей так и взрослых. Так же, как и вся троицкая обрядность, «похороны Костромы» были связаны и с проводами весны, недаром в одной из песен пелось:

 
Костромушку да наряжали,
Девки весну провожали.
Пройдет весна да Троица —
Все забавы скроются.
 

Сам обряд «похорон Костромы» проходил так. Созывались со всей деревни красны девицы, собирались в заранее облюбованном месте, шли в простых, не в праздничных, нарядах и становились в кружок на лугу. Одной из красавиц доставался жребий – изображать собою Кострому. Она становилась с потупленной, «повинной» головой, к ней подходили все другие девушки, отвешивали ей поклон за поклоном, потом клали ее на широкую дубовую доску и относили с припевами на берег реки. Здесь принимались будить притворяющуюся спящей «Кострому», поднимали ее за руки, затем начинали купаться, обливая водой друг дружку. Какая-нибудь из девушек оставалась при этом на берегу, держала в руках лубяное лукошко и била в него кулаком, как в барабан. После купания все отправлялись в прежнем порядке в деревню. Там, дома, девушки переодевались в цветные платья, праздничные наряды и выходили на улицу водить хороводы.

В некоторых местностях в обряде «похорон Костромы» наблюдались любопытные изменения. Обряжали молодую женщину или девушку, клали ее в ящик или корыто и несли с причетом и воем до леса. Корыто ставили под березу и пели: «Во поле было во поле, стояла береза…» Под березу помещали «Кострому», вероятно из-за недостатка воды в селении. Корыто с женщиной, изображавшей собой «Кострому», оставляли в лесу и уходили назад с веселыми песнями, а женщина, называемая «Кострома», уже после присоединялась к своим товаркам.

Также «Кострому» во многих местностях изображала не девушка, а кукла, обмотанная разноцветным тряпьем, а на игрище выходили не только красны девицы, но и молодые парни.

Кукла, изображавшая «Кострому», делалась из соломы, всяких растущих во ржи сорных трав («костра», «кострец», «костера») и кудельной кострики (отбросов). Отсюда, возможно, и пошло название этого игрища. Колючие и цепкие сорные травы в старину представлялись как бы подобиями молний Перуна-громовержца. Чучело «Костромы» одевали в сарафан и рубашку, голову повязывали косынкой и убирали цветами, на ноги надевали башмаки. Одевали, наряжали «Кострому» под особые, приуроченные к этому обрядовые песни:

 
Кострома моя, Костромушка,
Моя белая лебедушка,
У моей ли Костромы
Много золота-казны.
У костромского купца
Была дочка хороша,
То Костромушка была!
Костромушка-Кострома,
Лебедушка-лебеда!..
 
 
Костромушка расплясалась,
Костромушка разыгралась,
Вина с маком нализалась.
Вдруг Костромка повалилась:
Костромушка умерла.
Костромушка-Кострома!
К Костроме стали сходиться,
Костромушку убирать
И во гроб полагать.
Как родные-то стали тужить,
По Костромушке выплакивати:
«Была Кострома весела,
Была Кострома хороша!»
 
 
Кострома-Костромушка,
Наша белая лебедушка!..
 

Допев песню, брали одетую куклу «Кострому» на руки и с новыми припевами несли на реку, где участники гульбища разбивались на две стороны. Одна сторона становилась бок о бок с куклой, и все ее парни и девушки кланялись «Костроме» в пояс. В это время другие внезапно кидались на них и старались похитить куклу. Завязывалась борьба, в которой победителями являлись нападающие. Они повергали «Кострому» наземь, топтали ее ногами, срывали с нее лохмотья и под громкий смех и дикие выкрики бросали ее в воду. Побежденные должны были оплакивать отнятую у них куклу и жалобно причитать, закрывая лицо руками:

 
Умер, умер Кострубынька,
Умер, умер голубонька!
Утонула-померла
Кострома, Кострома…
 

После этого и побежденные, и победители сходились вместе и общей гурьбой шли с веселыми плясками к деревне, где до глубокой ночи плясали в честь «утопленницы-Костромы», поминая ее опять же песнями.

Обычай «похорон Костромы» со временем исчез у взрослых, которые считали его за греховную забаву и приписывали ему голод, болезни и другие народные бедствия, но сохранялся еще у детей. В «Кострому» играли девочки. Одна из играющих садилась на траву, другая ложилась к ней на колени, изображая собой «Кострому», несколько других девочек ходили вокруг и пели:

 
Костромушка-Кострома,
Лебедушка-лебеда,
Белая, румяная.
У Костромушки-Костромы
Блины с творогом,
Кисель с молоком,
Каша масленая,
Теща ласковая…
 

Когда вся песня пропоется, девочки начинали спрашивать у сидящей на земле: «Жива ль, Кострома?» Девочка отвечала: «Жива». Так расспросы продолжались до трех раз, пока не получали ответ, что «Кострома» преставилась. Потом все девочки начинали тащить «Кострому» за руки, за ноги, бросали и бежали от нее, крича: «Зеленые глаза!». «Умершая Кострома» вскакивала и ловила бегущих. Кого поймает, они уже вдвоем ловили остальных, изловят третью – втроем и так далее до последней играющей. Тем и оканчивалась игра.

На Всесвятской неделе отмечали также Ярилин праздник, переходящий в зависимости от местности со дня на день, но в большинстве случаев приурочивавшийся к ее последнему дню – заговенью на Петров пост (воскресенью). Праздник сопровождался ярмарками, торжками, кулачными боями («стенка на стенку», деревня на деревню), попойками и разгульными игрищами.

Ярило – сродни древнегреческому богу Эроту, не чужд Вакху и Аресу (а также древнегерманскому Фрейру), и все они имеют немало общего со всеславянским Перуном. Веселый, разгульный бог страсти, удали представлялся народному воображению молодым красавцем – красоты неописанной: в белой епанче сидит он посадкой молодецкой на своем белом коне, на его русые кудри возложен цветочный венок, в левой руке у него горсть ржаных колосьев, ноги у Ярилы босые. Разъезжает он по полям да нивам, рожь растить. Он – представитель силы могучей, богатырской удали, веселья молодецкого, молодой страсти. Все, что передает животворящему лету весна, воплотилось по воле народного воображения в Яриле. Взглянет Ярило на встречного – тот без вина пьян, без хмеля хмелен; встретится взглядом с девицей-красавицей – мигом ту в жар бросит: так бы на шею кому и кинулась… А вокруг него, по всему его пути по всей дороге Ярилиной, цветы зацветают, с каждым шагом все духовитей, все ярче и цветистей.

В это время разодетые толпы народа сходились на городскую площадь. Здесь сообща решалось, кому в этом году «ходить» (изображать) за Ярилу. Выбранного заместителя веселого бога наряжали в пестрый кафтан, обвешивали лентами и цветочными перевязями, прикрепляли к рукавам и полам кафтана колокольчики-бубенчики, голову покрывали разукрашенным бумажным колпаком с петушиными крыльями, а в руку давали деревянную колотушку – олицетворение громовой палицы. Под стук, крики и гром шествовал «Ярило» по площади, пел, приплясывал, увеселяя и без того веселую, хмельную толпу. Длился разгул до глубокой ночи, иногда переходя в разнузданное игрище, вызывая со стороны домовитых семьянинов справедливые нарекания.

В других местах существовал обычай «хоронить Ярилу». Для этого клали особую куклу, изображавшую Ярилу, в гроб-колоду и носили по улицам с причетом и завываниями. Бабы подходили к гробу и плакали в голос. Мужики поднимали куклу, трясли ее и, как будто стараясь ее разбудить, приговаривали: «Баба не брешет, она знает, что ей слаще меду!» Бабы продолжали голосить навзрыд. Наконец гроб закапывали в землю и принимались справлять по похороненному веселые, разгульные поминки, словно чтобы поскорее забыть о причиненном смертью веселого бога горе.

Стародавний обычай заставлял матерей посылать дочерей невеститься на ярилины игрища. На них допускалось свободное обращение молодежи обоего пола между собой. В начале Всесвятской недели происходило местами «смотрение невест». Для этого девушки сходились в зеленой роще и проводили весь день в играх да песнях, а парни ходили высматривали каждый пару себе по сердцу. Впрочем, все происходило вполне благопристойно.

Считалось, что на Всесвятской (Ярилиной) неделе особенную силу имели любовные заговоры. А «лихие» люди, замышлявшие злое на своего ближнего, «вынимали след» у него в эти дни, и, по преданию, это являлось особенно действенным средством. Чтобы обезопасить себя от таких чар, многие служили молебны с водосвятием и кропили святой водой в день Всесвятского заговенья все, что их окружало.

Всесвятские народные гулянья во многих местностях справлялись по кладбищенским погостам. Почти повсеместно сохранялся обычай ходить на Всесвятской неделе в гости к покойникам, на могилки. Здесь все угощались, оставляя чем угоститься и лежащим в сырой земле. Нищие собирали в эти семь дней обильную дань. Местами «угощали» не только покойников, но и домовых: уходя из дому, оставляли стол накрытым и уставленным различными кушаньями и напитками. Великое счастье ожидало, по народному поверью, того хозяина, который, вернувшись домой, находил все съеденным и выпитым.

«На Всесвятской неделе – всякий кусок свят!», «Невестится невеста, а будет ли толк – Все-Святые скажут!», «Святая неделя – красная, Всесвятская – пестрая!», «Все святые с одним богатырем – Ярилой борются, совладать не смогут!», «Ярило яровые ярит!», «На Ярилу торг, на торгу – толк. Толк-то есть, да истолкан весь!», «Ярило Купалу кличет!», «От Ярилы до Аграфены-купальницы рукой подать!», «На Ярилу пьет баба, на Купалу опохмеляется!» – говорили в народе относительно этого времени.

Отойдет Всесвятская неделя – со всеми ее приметами, поверьями и обычаями. На дворе Петровки стоят, Петров пост идет.

Аграфена-купальница

День памяти святой Агриппины (Аграфены) (6 июля (23 июня по ст. ст.) называется «купальницей», потому что приходится накануне дня Ивана Купалы (7 июля (24 июня по ст. ст.). Но некоторые обычаи и обряды, связанные с этим днем, позволяют заключить, что день святой Аграфены получил название «купальница» безотносительно к Ивану Купале. Имеет этот день и другие народные названия: Аграфена – лютые коренья, сбор лечебных трав, обетная каша, ивановские ночи и т. д.

Так, по всему Русскому Северу крестьяне заготавливали в этот день банные веники на целый год. Для этого бабы и девицы после обеда запрягали лошадь и уезжали в лес ломать молодые березовые ветки. Иногда веники делались из различных пород лиственных деревьев и растений, так что в каждый веник входило по ветке от березы, ольхи, черемухи, ивы, липы, смородины, калины, рябины и по цветку разных сортов. Это уже были обрядовые, ритуальные веники: одним из таких веников парились в этот день в бане, другими обряжали недавно отелившихся коров, третьи перебрасывали через головы или бросали на крышу бани, с целью узнать свое будущее (верили, если веник упадет вершиной к погосту, то бросавший его скоро умрет, а если не вершиной, то останется жить).

Как и на Ивана Купалу, в день Аграфены-купальницы лихие мужики и бабы в глухую полночь снимали с себя рубахи и до утренней зари рыли коренья или искали в заветных местах клады. А знахари, ложась спать, непременно читали молитвы, приуроченные к этому дню как к кануну Ивана Купалы. В иных местах на Аграфену проявлялось усиленное внимание к нищей братии, для которой посреди деревни ставились столы с постными яствами. Нищих иногда являлось сюда до трехсот человек, и все они кормились за счет деревни.

Оригинален был и такой обычай. В день Аграфены-купальницы все девушки, взрослые и подростки, расхаживали в своих лучших нарядах по домам и говорили: «Умойте». Это означало: дайте что-нибудь из девичьих украшений – серьги, ленточку, бусы и т. д.

В день святой Аграфены хозяйки готовили обетную кашу из толченого ячменя. Для этого в складчину, всей деревней, покупали ячмень, варили в общем котле, а потом этой кашей угощали нищих и странников. Помимо каши крестьянки на Аграфену варили все яйца, которые смогли только найти в доме, полагая, что после этого куры станут лучше нестись.

День Аграфены-купальницы посвящался собиранию трав, имеющих, по народной лекарской науке, целебную силу. Из собираемых в канун Ивана Купалы трав особым уважением пользовались купаленка (желтоголов) и иван-да-марья. С последним связано предание о купавшихся в дождевых потоках Перуне-громовержце и богине Заре, звучащее в купальской песне:

 
Иван да Марья
На горе купались;
Где Иван купался —
Берег колыхался,
Где Марья купалась —
Трава расстилалась…
 

Название «лютые коренья» этот день получил за то, что к этому времени вырастало много крапивы. Ее принято было класть на порог и на подоконники, чтобы в дом не проникла нечистая сила. Помимо крапивы от происков злых духов оберегали молодые деревца осины, их срубали и ставили у ворот или у входа в хлев. Вечером на Аграфену-купальницу крестьяне разводили костры, в которых жгли крапиву и шиповник, чтобы обезопасить себя от бед и несчастий. (Шиповник, как и любое другое колючее растение, считался на Руси прекрасным оберегом и символизировал здоровье, изобилие и удачу.)