Текст книги "Русский праздник. Традиции и обычаи"

Введение

День праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы (5 декабря (21 ноября по ст. ст.) отмечен в народном месяцеслове целым рядом поверий и связанных с ним обычаев, зародившихся в лоне матери-природы, целиком охватывающей повседневную жизнь крестьянина-земледельца.

Сохранился целый ряд простонародных песенных сказаний, являющихся одновременно и хвалебными величаниями впервые вступившей в храм Господень Пресвятой Деве. И во всех них явственно слышится благоговейное чувство народа-песнотворца, воздающего честь и хвалу Богоматери: «Ты во церковь приведеся, архиереем воздадеся и от ангелов пред-почтеся… Дух Святый осеняет, а Дева принимает, трилетна всем ся являет. Прилетают херувимы, окружают серафимы, поют гласы трисвятыми. Ангел пищу принашает, а Дева принимает, кверху руце простирает…»

Переход от Михайлова дня ко Введеньеву дню имеет, по народной примете, весьма важное значение для всей первой половины зимы. Если зимняя Матрена придет на землю в такой силе, что действительно поможет зиме «встать на ноги», а Федор Студит, точно сговорившись с нею, все застудит, то санному пути в тот год не растаять до весенней распутицы. Когда же 24 ноября (10 ноября по ст. ст.), в канун дня, посвященного чествованию памяти святого Федора, повиснет на древесных ветвях пушистая бахрома инея (в предзнаменование теплой погоды), да если на следующие за Студитовым днем сутки будет снежная пороша, то стоять разводящим дороги оттепелям-мокринам вплоть до самого Введения.

В этот же день ждали в деревнях новой перемены погоды. Бывает, что на Введеньев день проезжает по горам и долам «на пегой кобыле» красавица-зима, одетая в белоснежную душегрейку, и дышит на все встречное таким леденящим дыханием, что даже вся нечисть, о которой добрые люди боятся вспоминать на ночь, – а если и обмолвится кто о ней ненароком, то в ту же минуту оговаривает свою ошибку словами «не к ночи будь помянут», – все смущающие суеверную крестьянскую душу духи тьмы торопятся укрыться подобру-поздорову куда-нибудь подальше да поглубже от краснощекой русской красавицы, замораживающей своими поцелуями кровь в жилах. Тогда говорили в народе: «Введенье пришло – зиму на Русь завело!», «Введенские уставщики, братья Морозы Морозовичи, рукавицы на мужика надели, стужу уставили, зиму на ум наставили!», «Наложило на воду Введенье толстое леденье!» и т. п.

Но случается, что погода пойдет об эту пору совсем на иную стать. Приходилось русскому деревенскому люду видеть, что «Введенье ломает леденье», – почему и пошла гулять рука об руку с только что приведенными выше старинными поговорками и молва о том, что «Введенские морозы не ставят зимы на резвые ноги». Это не согласующееся с установившимся мнением деревни о прочности работы «вековечных кузнецов» Кузьмы и Демьяна изречение стоит бок о бок с тем, в незапамятные времена выпущенным из уст народного опыта замечанием, что введенские оттепели надолго портят, бороздят белую камчатную скатерть зимнего пути и совершенно противоречат распеваемой местами ребячьей песенке:

 
Введенье пришло,
В зиму хату завело,
В сани коней запрягло,
В путь-дорожку вывело,
Лед на речке вымело,
С берегом связало,
К земле приковало,
Снег заледенило,
Малых ребят,
Красных девчат
На салазки усадило,
На ледянке с горы покатило…
 

В старину праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы был днем первого зимнего торга. Белокаменная Москва начинала с этого дня торговать санями, свозившимися в нее к этому времени из промышлявших щепным и лубяным промыслами слобод и посадов, целыми горами складывавшимися на Лубянской площади, укрепившей, вероятно, от этого за собой и свое имя. Между лубяными и санными рядами расхаживали калачники, пирожники, сбитеньщики, приглашавшие покупателей и продавцов их «не ввести в зазор» и отведать «стряпни домостряпанной, не заморской, не басурманской, не немецкой». Сами торговцы Лубянского торга, славившиеся своим красным словом, нет-нет, да и выкрикивали заходившему в ряды московскому люду прибаутки вроде:

 
Вот санки-самокаты,
Разукрашены – богаты,
Разукрашены-раззолочены,
Сафьяном оторочены!
Введеньев торг у двора,
Санкам ехать пора!
Сани сами катят,
Сами ехать хотят!
Ехать хотят сами
К доброму молодцу во двор,
К доброму купцу,
К хозяину тороватому,
К тому ли вожеватому!..
 

И сани, особенно ходко шедшие с рук у продавцов в этот день, пестрели, рябили в глазах у покупателей своей яркой росписью. Первое место по цене и хитрому узорочью занимали в красовавшихся грудах зимнего товара галицкие сани, раскрашенные не только красками, но и позолотой. К вечеру если не вся, то добрая треть Первопрестольной каталась на новых санях.

Со Введеньева дня в старину начинались не только зимние торги, но и зимние гулянья и катания. «Делу – время, потехе – час!» – говорит и в наши дни русский человек, чередующий свои работу и заботы с отдыхом. К первому санному гулянью в старину относились как к особому торжеству. Наиболее строго соблюдались присущие ему обычаи в семье, где были к этому времени молодожены-новобрачные. В такой дом собирались – званые-прошеные – все родственники, приглашались, по обычаю, «смотреть, как поедет молодой князь со своею княгинюшкой». Выезду молодоженов предшествовало небольшое столованье, прерывавшееся «на полустоле», чтобы закончиться после возвращения поезда новобрачных во двор. Отправлявшиеся на гулянье молодые должны были переступать порог своего дома не иначе как по вывернутой мехом наружу шубе. Этим, по словам сведущих людей, молодая чета предохранялась от всякой неожиданной напасти, могущей, в противном случае, перейти ей дорогу на улице. Свекор со свекровью, провожая невестку с молодым мужем на первое санное катание, упрашивали, умаливали остальных провожатых уберечь «княгинюшку» от всякой беды встречной и поперечной, а пуще всего «от глаза лихого»:

 
Ой, вы, гости, гости званые,
Званые-прошеные!
Ой, вы, братья-сватья,
Ой, вы, милые!
Выводите вы нашу невестушку,
На то ли на крыльцо тесовое,
Вывозите нашу свет-княгинюшку
Белою лебедушкой…
Берегите-стерегите ее:
Не упало бы из крылышек
Ни одного перышка,
Не сглазил бы ее, лебедушку,
Названную нашу доченьку,
Ни лихой удалец,
Ни прохожий молодец,
Ни старая старуха – баба злющая.
 

Сани молодых, особенно украшенные коврами, резьбой и росписью, выводились со двора первыми. Следом за ними тянулся длинный поезд, если и менее богатый, то не менее пестрый, снаряженный хозяевами для званых гостей. Молодые ехали в своих раззолоченных и разукрашенных «княжеских» санях и отвешивали по сторонам поклоны: они впервые показывали себя и свое молодое счастье честному народу, ближним и дальним соседям. За поездом бежали с веселыми криками ребята, на проезжающих отовсюду, со всех крылец, любовался люд православный, охочий и теперь поглядеть на всякое подобное зрелище. И не было от этого гляденья никому никакого зазора: одни показывали себя, другие – смотрели.

В следовавшем за молодыми поезде раздавались веселые песни, прерывавшиеся иногда и не менее веселыми здравицами, относившимися «ко князю с княгинюшкой»: гостям ставились в сани жбаны с медами крепкими, чтобы их не заморозили «введенские Морозы Морозовичи». Если гулял князь из боярской семьи, то молодые сидели на медвежьей шкуре, а по сторонам их саней бежали шуты-скороходы, на ходу забавлявшие молодых по-своему, по-скоморошьи.

По возвращении поезда с гулянья показавшую себя народу невестку встречали на крыльце поджидавшие свекор со свекровью, принимавшие ее из рук молодого мужа за руки и потом низко кланявшиеся гостям за то, что они «уберегли белую лебедушку, их доченьку, Богом данную, от всякого сглаза, от всякой притки, от всякой напасти». Затем повторялся опять переход через шубу сданных с рук на руки молодых, и они вводились в покои, где и продолжалось прерванное веселое столованье. Этот любопытный обычай, во всей его полноте, со временем мало где сохранился. В некоторых местах выезд на самое гулянье со временем перенесся на Прокопьев день (следующий после Введеньева дня), а затем и на 8 декабря (24 декабря по ст. ст.), на Катеринин день.

«Введенье идет, за собой Прокопа ведет, – гласит старинная поговорка: – Прокоп по снегу ступает, дороги копает. Катерина на санях катит к холодному Юрью (10 декабря (26 ноября по ст. ст.) в гости».

Юрий-холодный

10 декабря (26 ноября по ст. ст.) Православной Церковью чествуется память освящения первого на Руси храма во имя Георгия Победоносца (в Киеве, на Золотых Воротах). В народе этот церковный праздник с незапамятных времен слывет под названием Юрия-холодного (зимнего Егория), в отличие от «теплого» – весеннего, празднуемого 7 мая (23 апреля по ст. ст.).

Святой Георгий (Юрий, Егорий) Победоносец занимает, по народному представлению, одно из первых мест среди чтимых святых. И это замечено не только у русских, но и вообще у всех славян и даже соседних с ними народов, относящихся к нему с особым благоговением и окружающих память о нем самыми разнообразными сказаниями. На него перенесены народным воображением многие выразительные черты верховных божеств древнеславянского языческого Олимпа. Светозарный облик этого воина Христова встает перед духовными очами народа в виде облеченного в златокованые латы всадника на белом коне, поражающего своим копьем огнедышащего дракона. Грозен «воин воинства небесного» для ратей силы темной не менее, если даже не более, Ильи-пророка и Михаила-архангела. Но для трудящегося в поте лица крестьянства, для мирных пахарей и пастырей, он является неизменным покровителем и крепкой защитой.

Русское народное песенное творчество уделило в своих занесенных в народную память произведениях немало места прославлению подвигов этого святого. «Сказание о Егорий Храбром», записанное П. В. Киреевским, называет его сыном «той ли премудрой Софии», придавая этим самому рождению его таинственное значение и наделяя его с самой минуты появления на белый свет наследственной мудростью, побеждающей в его образе даже премудрость змеиную, направленную на совершение всяческого зла. Будучи последовательным даже в своих ошибках, народ называет сестрами «желанного детища» Мудрости Веру, Надежду и Любовь – и делает это не случайно, а также для того, чтобы породнить их с обликом Егория Храброго. Последнему он, между прочим, приписывает искоренение басурманства и утверждение православия «на светлой Руси».

 
Как и стал он, Егорий Храброй,
В матер возраст приходити,
Ум-разум спознавати,
И учал он во те поры
Думу крепкую оповедати
Своей родимой матушке,
А и ей ли, премудрой Софии:
Соизволь, родимая матушка,
Осударыня премудрая София,
Ехать мне ко земле светлорусской,
Утверждать веры христианские…
 

Так повествует сказание, отправляющее святого Георгия на подвиг. И едет он «от востока до запада». По его слову расступаются перед ним «леса темные, дремучие» и разбегаются по всей Руси; по его велению «горы высокие, холмы толкучие», заграждающие путь-дорогу нетореную, дают ему проход и тоже рассыпаются, раскидываются вдоль и поперек Русской земли. «Моря глубокие, реки широкие, звери могучие, рогатые» – все повинуется Победоносцу. Наезжает он на своем пути «на то стадо, на змеиное, на то стадо на лютое – хочет он, Егорий, туда проехати». Стадо змей не только не дает ему хода, а советует воротиться вспять и унять своего «коня ретивого». Но Храброй не внемлет совету змеиному, вынимает он саблю острую: «…ровно три дня и три ночи рубит, колет стадо змеиное; а на третий день ко вечеру посек, порубил стадо лютое…» Сказание кончается тем, что Егорий Храброй, победивший «стадо змеиное», наезжает «на ту землю светлорусскую, на те поля, реки широкие, на те высоки терема златоверхие…» Здесь не пропускают его уже красны девицы, обращающиеся к славному богатырю с такой речью:

 
А и тебя ли мы, Егорий, дожидаючись,
Тридцать три года не вступаючи
С высока терема златоверхого,
А и тебя ли мы, Храброго, дожидаючись,
Держим на роду велик обет:
Отдать землю светлорусскую,
Принять от тебя веру крещеную!..
 

И он принимает «ту землю светлорусскую под свой велик покров», с этой поры до наших дней, по убеждению народной веры, не забывая о ней в своих неусыпных заботах.

С Егорием Храбрым у славян вообще, а у русских особенно, связано много различных поверий и вытекающих из них обычаев. Но громадное большинство последних относится к весеннему («теплому») Юрьеву дню. Юрий же «холодный» в народной памяти связан с прошлой жизни родины русского пахаря.

Этот народный праздник был освящен веками как день, когда крестьяне имели право переходить от одного помещика под властную руку другого. Об этом обыкновенно заявлялось на Михайлов день, чтобы для помещика этот переход не был неожиданным. «Судебник» (свод законов, составленный в правление царя Ивана III в 1497 году и применявшийся на Руси до 1550 года, когда был заменен новым, составленным Иваном IV Грозным) определял срок перехода более пространно: «за неделю до Юрьева дня и неделю по Юрьеве дне холодном». Переход крестьян совершался на том условии, что они, поселяясь на помещичьей земле, обязывались беспрекословно исполнять все приказания помещика, нести на себе тяжесть всех обычных повинностей, вносить в условленные сроки все подати. Уходя от помещика, они должны были рассчитаться оброками полностью «за пожилое», причем помещик не мог требовать ничего лишнего, как не имел права и удерживать не желавших оставаться в его вотчине. Сделки совершались при «послухах» (свидетелях) с обеих договаривающихся сторон. «Уговор лучше денег!», «Ряда города держит!» – говорил народ. Так было и в этом случае. Крестьянин, снявшийся с помещичьей земли «тайным уходом», подвергался по закону строгой каре; равно и помещик, не соблюдавший закона во всей полноте, наказывался пенею. «Крепки ряды Юрьевым днем!» – гласило народное слово и продолжало: «Мужик болит и сохнет по Юрьев день!», «На чью долю потянет поле, то скажет холодный Юрий!», «Мужик – не тумак, знает, когда живет на белом свете зимний Юрьев день».

Любил всегда, как любит и теперь, посмеяться над самим собой русский простолюдин. После того как было отменено право перехода крестьян от одного помещика к другому – повелением царя Бориса Годунова, а затем указом (9 марта (по ст. ст.) 1607 года) царь Василий Шуйский окончательно укрепил крестьянские души за их владельцами, – пошла по народной Руси поговорка: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Эта поговорка повела за собой другие: «Сряжалась баба на Юрьев день погулять с барского двора, да дороги не нашла!», «Верстался мужик по Юрьев день радеть о барском добре, а и сейчас засел, что бирюк в норе!» – по поводу отмены Юрьева дня с его льготами. Слово народное крепче олова: вылетело века тому назад, а и до сих пор не пропало из памяти.

До наших дней не успело исчезнуть в народной Руси слово о том, что «Юрий-холодный оброк собирает» и такие поговорки, как: «Судила Маланья на Юрьев день, на ком справлять протори!», «Позвал дьяк мужика судиться на Юрья-зимнего, а мужик и был таков!» Отошли в область исчезнувших преданий и «юрьевские оброки», о которых все было постановлено в «писцовых книгах» (русские правительственные документы XVI–XVII веков, служившие основанием для податного обложения), а долго еще служились на Руси на Юрия-холодного молебны о благополучном пути, словно собирались крестьяне переселяться в этот день из одной вотчины в другую. Так крепка была в русском народе привязанность к отжившей свой век старине.

«Егорьевское окликанье», справлявшееся по весне, в некоторых местностях повторялось и на Юрия-холодного, а в деревнях можно было услышать в этот день песню:

 
Мы вокруг поля ходили,
Егорья окликали,
Юрья величали:
Егорий ты наш Храброй,
Ты паси нашу скотинку
В поле и за лесом,
Под светлым под месяцем,
Под красным солнышком —
От волка от хищного,
От зверя лукавого,
От медведя лютого!
 

По народной примете, с Юрия-холодного начинают подходить к сельским задворкам волчьи стаи за добычей: «Что у волка в зубах, то Егорий дал!» – говорил деревенский люд, утешаясь при этом другой поговоркой: «На Руси два Егорья – холодный да голодный, а все тут Божья благодать!» Народ крепко верил, что если молиться святому Георгию Победоносцу, то он никогда не допустит зверя «зарезать животину».

С зимнего Юрьева дня засыпают в берлогах медведи. В стародавнюю пору существовало местами даже поверье о том, что будто бы некоторые, особо расчетливые люди – из-за скупости – ложились в Юрьев день в гроб-домовину и засыпали по-медвежьи вплоть до самого вешнего Юрия-тепло-го. Впрочем, это всецело относится к области сказок.

После Юрия-холодного деревенские старожилы, проводив закат солнца, выходили на двор к колодцам и «слушали воду». Если она не шелохнется, это, по их мнению, предвещало теплую зиму. Если же из колодца раздавались какие-нибудь звуки, – значит, надо ждать лютых морозов и сильных вьюг.

Зимний Никола

«Зима – за морозы, а мужик – за праздники!», «Как ни зноби мороз, а праздничек веселый теплее печки пригреет!» – говорили на посельской Руси. Декабрьское звено праздников, связанных в народной памяти с различными поверьями, обычаями и сказаниями, начинается зимним Николиным днем (зимним Николой) – 19 декабря (6 декабря по ст. ст.). Хоть великомученица Варвара, по представлению народной Руси, «мосты домащивает», а за ней святой Савва «гвозди вострит» да «реки салит», а все-таки, добавляет деревня, «хвали зиму после Николина дня!» Но одновременно с этим можно было услышать в народе и другие поговорки-приметы: «Коли на Михайлов день зима закует, то на Николу раскует!», «Коли зима до Николина дня след заметает, дороге не стоять!» и т. д.

Зимний Никола ведет с собой Никольские морозы, дожидаясь которых говорил деревенский люд: «Подошел бы Никола, а уж зима на санках приедет за ним!», «Привезли зиму на санках до Николы – вот тебе и жданная оттепель!» – проносилась молва в народе в ранние зимы, когда чуть ли не с самого Покрова не скидывает белоснежной шубы со своих могучих плеч земля-кормилица.

Святого Николая Чудотворца зовет православный люд великим угодником Божьим и обращается к его защите и заступничеству во всякой беде и напасти, крепко веруя в необоримую силу его святой молитвы перед Господом. Но чаще всего прибегал русский народ под покров Николы, путешествуя по воде. С Николой-угодником связано имя покровителя морей и рек. На него с течением времени перенеслось стародавнее представление древнего славянина-язычника о морском царе. Чудеса, совершенные Николаем-угодником, по словам его жития, на море, дали народу повод к объединению их с чудодейственными свойствами древнеязыческого божества, повелевавшего морскими пучинами. По учению Православной Церкви, молитвами святого Николая усмиряются волнения моря, по его светозарному слову затихают грозные водяные бури.

В старинной новгородской былине о «Садко богатом госте и царе морском» упоминается об этом свойстве великого угодника Божьего. Разыгрался на гуслях Садко, в подводном дворце морского владыки сидючи; расплясался под его гусельную игру морской царь, и поднялась на море буря великая, – что ни час, то грознее. Но вмешался тут Николай-угодник: «Гой еси ты, Садко-купец, богатый гость!» – обращается он, явившись во сне к гусляру подневольному:

 
А рви ты свои гусли звончаты:
Расплясался у тебя царь морской,
А сине море всколебалося,
А и быстры реки разливалися,
Топят много бусы (лодки), корабли,
Топят души напрасные…
 

Послушался Садко, «изорвал он струны золотые и бросает гусли звончаты, перестал царь морской скакать и плясать: утихло море синее, утихли реки быстрые».

Николе-угоднику дана, по народному представлению, власть над всеми темными силами, скрывающимися в бездне подводной от силы веры в Христа Спасителя и святых его. В преданиях балканских славян передается, что по окончании мироздания, при дележе вселенной между силами небесными Бог-Саваоф передал святому Николаю Чудотворцу – в его полную власть – «все воды и броды».

У нас, на Руси, с незапамятных пор слывет Никола в народе «морским» и «мокрым». Последнее прозвище укрепилось за ним не только потому, что его молитва спасает плавающих по водам, но и оттого еще, что он держит в своей властной руке и воды подземные. Влага, выступающая из-под земли и спасающая поля от засухи, поднимаясь в виде испарений и снова падая на грудь земную дождем, в некоторых местностях признается даром святого Николая чествующему его народу-землепашцу. Потому-то и оставлялась во многих селах на сжатой ниве горсть колосьев «на бороду святому Николе» – обычай, в большинстве случаев связанный с почитанием Ильи-пророка.

В день 19 декабря, по преданию, Никола-угодник спускается с небесных полей на заснеженную землю и шествует по лицу земли Русской, обходя ее из конца в конец. И убегают от него еще загодя все духи, как огня и молнии Ильи-пророка, боящиеся сурового взгляда святого Николая.

Святой Николай Чудотворец представлялся воображению народа то в образе «доброго деда» (Николай Милостливый), то в виде сурового старца; то облик его проходит богатырской поступью, напоминающей походку Микулы Селяниновича, сына матери сырой земли. Ему приписывалась не только власть над морями, не только защита хлебородных полей, но и многое другое.

«Кому на ком жениться, тот в того и родится!», «Всякая невеста – своему жениху невестится!», «Суженого конем не объедешь!», «Сужено-ряжено – не объедешь в кузове», – говорят старинные русские пословицы. И вот, веривший в заступничество Николы Милостливого деревенский люд наделил его силой «связывать судьбу суженых». Отсюда и проистекал соблюдавшийся людьми, твердо памятующими старину, обычай служить после свадебного сговора молебен Николаю-угоднику о благополучии брачующихся. «Смерть да жена – Богом суждена!» – по убеждению народной мудрости. «Судьба придет, по рукам свяжет». И простолюдин, решавшийся на такой важный шаг в жизни, прежде всего вспоминал о своем могучем заступнике.

Вместе с Ильей-пророком и Михаилом-архангелом приписывал народ святому Николаю Чудотворцу участие в перевозе христианских душ через огненные реки, отделяющие пределы земные от мира загробного. Среди благоуханного рая, под густым навесом лавра, распустившего во все стороны белого света свои золотые ветви с серебряными листьями, «на святом ложе», усыпанном пестрыми душистыми цветами, лежит-почивает «святой отец Никола». Приходит к нему, говорит сказание, Илья-громовый. «Вставай, Никола, пойдем в лес, построим корабли и давай перевозить души с того света на этот!» Это предание повторяется с точностью у всех славянских народов, что является явным доказательством нерушимой духовной связи даже у разъединенных судьбами единокровных братьев.

Уделив святому Николаю Чудотворцу большое место в области своих чудесных сказаний, окружив его имя вереницей обычаев и поверий, рассыпав вокруг его имени яркую россыпь пословиц, поговорок и всяких речений, народ не забыл о нем и в своих заговорах. Вот один из них: «Завяжи, Господи, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье уста и язык на раба Божьего (имярек) зла не мыслить. Михаил-архангел, Гавриил-архангел, Никола-милостив! Сойдите с небес и снесите ключи и замкните колдуну и колдунье, ведуну и ведунье и упырю накрепко и твердо. И сойдет Никола-милостив, и снесет железа, и поставит от земли до небес, и запрет тремя ключами позолоченными, и те ключи бросит в окиян-море. В окиян-море лежит камень алатырь: тебе бы, камню, не отложаться, а вам, ключам, не выплывать по мое слово!..»

Под названием Никольщины следует понимать не определенный числом праздничных дней период времени, предшествующий и следующий за зимним Николой.

 
У того ли, у Николы можайского,
Те мужики новгородские сходилися,
На братчину, на Николыцину,
Начинают пить канун, пива ячные… —
 

так пелось в старинной песне. Это празднество всегда справлялось в складчину, так как одному хозяину не по силам было принимать всех соседей. Отличительной особенностью его было то, что это праздник стариковский, большаков семей и представителей деревенских и сельских родов. «Никольщина-братчина» была «обетным» праздником, готовясь к встрече которого варили всей деревней, на общий счет, пиво, разливавшееся до последней капли в один день (кроме Николы Зимнего, это соблюдалось и в некоторые другие праздники). Общее веселье и охота на пиво длились не менее трех-четырех дней, при съезде всех ближайших родственников, но в избранном и ограниченном числе. Худо бывало тому, кто отказывался от складчины и уклонялся от празднования: такого хозяина изводили насмешками в течение всего года, не давали прохода укорами и бранью и отставали и прощали, только когда виновный каялся – призывал священника с молебном и выставлял всем обильное угощение. После этого он уже мог появляться в многолюдных собраниях и не надо было ему огрызаться на всякие укоры – он становился «душевным» человеком.

На Николу приносили мужики к обедне в церковь жареных петухов, баранину и караваи хлеба. Часть этого отдавалась церковному причту за молебен, а остальное шло на угощение съезжавшихся и сходившихся на братчину. «На братчину ездят незваны!», «Братчина судит, ватага – рядит!» – говорили в народе. «На Никольщину и друга зови, и ворога зови, оба друзья будут!» Слово «николить» – праздновать Никольщину – являлось равнозначным словам: пить, гулять, пьянствовать. «Наши заниколили», – говорили в народной Руси, любовно относившейся к своему «веселью», но тут же следом приговаривали: «Что наковал, то и прониколил!», «Дониколился до сумы…»

На окраине России, на Смоленщине, среди стариков наблюдался старинный обычай «свечу сучить». Он состоял в том, что посреди праздничных кушаний подавался (по обычаю) сотовый мед. Поедят – и начнут лакомиться сотовым медом, жевать соты и выплевывать воск в чашку с водой. Из этого воска выйдет потом мирская свеча Николаю-угоднику, толстая-претолстая. Обычай требовал, чтобы, перед тем как есть мед, все молились святому Николаю, чтобы вымолить у Бога для дома достаток, на скотину – приплод, на хлеба – урожай, в семье – согласие.

Народное крылатое слово ярко рисует картину деревенского веселья, связанного с зимней Никольщиной: «Веселилась Маланья на Николин день, что мирскую бражку пьет, а того Маланья не ведает, что за похмелье мужиков бьют!», «Звали бабы Никольских ребят брагу варить, а того бабы не ведали, что ребята только брагу пьют!», «На Никольщину едут мужики с поглядкой, а после Никольщины валяются под лавкой!», «Знать мужика, что Никольщину справлял, коли на голове шапка не держится!..» В таких поговорках народ сам посмеивался над своим обычаем, но все же не так уж строго порицал его и повторял старые слова: «Никольщина красна пивом да пирогами!», «Для кума Никольщина бражку варит, для кумы пироги печет!», «Городская Никольщина на санках по улице бежит, а деревенская в избе сидит да бражку пьет!», «Горевал мужик по Никольщине, зачем она не целый век живет!»

Зимний Никола, однако, запечатлелся в памяти русского крестьянина не только всем приведенным выше. День, посвященный памяти святого угодника, ведавшего «все воды и все броды», был в старину днем первого хлебного торга. «Цены на хлеб строит Никольский торг!», «Никольский обоз для боярской казны дороже золота!», «У доброго мужика и на Никольщину торг стоит!» Длинная цепь поговорок, подсказанных многовековым хозяйственным опытом, замыкается наиболее точной из них: «Никольский торг всему указ!»