Текст книги "Русский праздник. Традиции и обычаи"

Преполовение

После встречи весны существовал целый ряд дохристианских по происхождению обычаев и обрядов, совершавшихся во время Великого поста. Они должны были, по поверью, дать плодородие земле, благоприятствовать новому урожаю, принести здоровье и силы самому крестьянину, его семье, сохранить скот. Первый обряд, так называемое «средокрестие», приходился со среды на четверг четвертой недели поста, когда заканчивалась его половина. Тем самым пост как бы «переламывался пополам», поэтому не случайно праздник назывался в народе «преполовением».

По обычаю, на средокрестие в деревнях пекли печенье в форме крестов, в которые запекали для каждого члена семьи различные предметы. В зависимости от того, кому они попадали, гадали о ближайшем будущем. Крестообразная форма печенья возникла, скорее всего, под влиянием христианства, но сам обряд восходит к древности и является пережитком земледельческой магии. Недаром в ряде мест кресты закапывали в землю перед севом или кормили ими скотину.

В Костромской и в некоторых волжских областях существовал обычай собирать детьми кресты с пением песен-колядок. Особенностью обряда было то, что дети просили при этом облить их водой, что свидетельствует о связи сбора крестов с магическим заклинанием дождя, столь нужного перед началом полевых работ.

Праздник Преполовения принадлежит к числу тех, истинное значение которых было почти совершенно непонятно для народа. Даже люди образованного круга, на вопрос, что такое Преполовение, отзывались сплошь и рядом полным неведением, и самое большее, если говорили, что Преполовение – это половина Пятидесятницы, подвижный праздник, приходящийся между Пасхой и Сошествием Святого Духа. Но зато на вопрос о том, откуда взято церковью название праздника и в чем состоят особенности церковного богослужения в этот день – очень немногие отвечали, что название заимствовано из Евангелия и что в день Преполовения церковь прославляет особенно учение о таинственной воде, под которой разумеется благодатное учение Христово и животворящие дары Святого Духа. Таким образом, нельзя удивляться, что в крестьянской среде об этом древнем христианском празднике только и знали, что в среду Преполовения священники совершают малое водосвятие на реках и источниках и что «деревья, из которых был сделан Крест Господень, начали расти на Преполовение». Впрочем, в некоторых местах, о возникновении этого праздника рассказывали целую легенду, сущность которой сводится к следующему: «Один раз гнались за Богородицей разбойники, а Она была с Младенцем в руках. Бежала, бежала Богородица, глядь – река. Она и бросилась в воду, рассчитывая переплыть на другую сторону и спастись от погони. Но с Младенцем на руках плыть было трудно, потому что грести приходилось только одной рукой. Вот и взмолилась Богородица Своему Младенцу: „Сын мой милый, дай ты мне третью руку, а то плыть мне невмоготу“. Младенец услышал молитву матери, и появилась у нее третья рука. Тогда уже плыть было легко, и Богородица благополучно достигла противоположного берега». Этим легендарным сказанием вполне объясняется, почему крестьяне всех великорусских губерний праздник Преполовения называли «Преплавлением» (от слова «переплыть»). Можно предположить, что с этой же легендой связано и происхождение иконы Божьей Матери «Троеручицы».

Пчелиный праздник

Соловецкие чудотворцы, святые Зосима и Савватий, издревле считаются покровителями пчел и заступниками всех православных пчеловодов. Существует даже легенда, что до времени жизни этих святых, на Руси совсем не было пчел, и что они первые принесли эту «божью работницу» из земли Египетской, где разводили пчел окаянные измаильтяне. По наущению Божьему, говорит легенда, Зосима и Савватий набрали пчелиных маток, заключили их в тростниковую палочку и отправились из Египта в православную Русь. Святым угодникам сопутешествовал архангел Гавриил, который поднял в земле Египетской всю пчелиную силу и повелел ей лететь за угодниками Божьими в Русскую землю. Измаильтяне же, когда увидели, что пчелы оставляют их горы и целым облаком вьются над головой удаляющихся чужестранцев, пустились в погоню и скоро настигли святых Зосиму и Савватия. Однако архангел Гавриил не попустил, чтобы Божьи угодники потерпели от руки нечестивых и, когда стала приближаться погоня, велел подальше бросить тростниковую палочку. Таким образом, при обыске окаянные измаильтяне ничего не нашли, и святые угодники невредимыми пришли в Русскую землю и принесли свою тростниковую палочку с пчелиными матками.

Это предание хорошо было известно верующим пчеловодам, которые не только имели на пчельниках икону святых Зосимы и Савватия (отчего и улей, к которому была прикреплена икона, назывался «зосимою»), но придумали даже особую молитву, с которой обращались к своим покровителям и без которой ни один пчеловод не начинал никакого важного дела в своем пчелином хозяйстве: «Зосима и Савватий, помилуйте своими молитвами меня, раба Божьего (имя), во дворе или в лесу, на пчельнике, и пчел молодых и старых, на выстановке, во всяком году, во всяком месяце, в четверти и полчетверти». Повсеместно в день святого Зосимы (17 апреля по ст. ст.), когда на пчельник выставляются ульи, крестьяне-пчеловоды служили молебны «пчелиному Богу»: богатые приглашали духовенство служить молебен на пчельнике, чтобы сам батюшка окропил ульи святой водой, бедные же молились в церкви и затем сами кропили крещенской водой свои пчельники. В этот же день приносили в церковь мед для освящения и почти повсеместно кормили пчел благовещенской просфорой.

Благочестивая старина советовала дважды в году служить на пчельниках молебны Зосиме-Савватию: по весне, когда ульи выносятся из омшаника на вольный воздух, и осенью – в один из дней «пчелиной девятины» (с 19 по 27 сентября по ст. ст.), когда пчел убирают на зимний покой. «Милостивый Спас всяку душу спасает, Зосима-Савватий пчелу бережет!» – говорили пчеловоды. «Без Бога не до порога, а без Зосимы-Савватия – ни до улья!», «Что у пчелы в соту – то Зосима-Савватий молебен поет!», «Зосима-Савватий вместе с пчелой Богу свечку лепит, Пресвятой Троице дом строит!», «Зосима-Савватий цветы пчеле ростит, в цвет меду наливает!» В таких словах определяет народ значение соловецкой двоицы для пчеловода, приговаривая: «Ты мед-то ломай, да об Зосиме-Савватии вспоминай!», «Без Савватия-Зосимы рой пролетит мимо (пчельника)!», «Рой роится – Зосима-Савватий веселится!»

Прибегая к заступничеству соловецких покровителей пчелиного хозяйства, водящий пчелу хозяин твердо помнил вещее слово умудренных опытом предков, гласящее, что святая двоица Зосима-Савватий помогает только благочестивым, соблюдающим отеческие заветы людям. «Злому-нераведному лучше не водить пчелы!» – говорили в посельской Руси, считавшей пчеловодство делом угодным Богу, но одновременно с этим не советовавшей приступать к нему с загрязненной грехом душой. «У праведного рой за роем роится, у грешного последняя пчела переводится!», «К доброй душе и чужая пчела роем прививается!», «Подходи к пчеле с кроткими словами, береги пчелу добрыми делами!», «Пчела на злого хозяина Богу жалуется!», «Доброго человека и пчела не жалит!», «Вору-грабителю и от пчелы в соту одна горькая хлебина!» – можно было услыхать от любого пасечника.

День святого Савватия праздновался 27 сентября (по ст. ст.), когда ульи в большинстве губерний Центральной России укутывались на зиму. Этот день точно так же считался праздничным для пчеловодов, которые не только сами молились Божьему угоднику, но еще охотнее заставляли молиться детей, так как пчелиный промысел считался одним из тех, которые требуют нравственной чистоты и праведной жизни перед Богом. А так как дети до 12 лет считались у крестьян как бы безгрешными, то и молитва их признавалась очень угодною Богу. «Дай, Господи, чтобы пчелки водились, мед носили и не умирали», – так, повторяя за родителями слова молитвы, шептали крестьянские дети на всех наших пчельниках, кланяясь и крестясь перед образом Соловецких чудотворцев.

Егорий вешний

«На Руси – два Егорья, – говорит народ, – один холодный, другой голодный!» О зимнем Егории-Юрии («холодном») и о наиболее замечательных из связанных с ним сказаний, поверий и обычаев говорится ниже, в особом очерке. «Голодный» же Егорий ведет в народную Русь свой, к нему одному приуроченный сказ, богатый красным словом, освященный веками хождения от села к селу, передачи из уст в уста.

После Николая, Мирликийского чудотворца, из сонма святых греческой церкви едва ли найдется в Русском государстве имя более известное, чем имя святого великомученика и Победоносца Георгия, и притом чтимое с самых первых времен распространения христианства. Вторая, после Ильинской, церковь построена была в Киеве на городских воротах во имя этого святого, и когда она была возобновлена, понадобилось установление нового, второго в году, празднества в честь Георгия (в греческой церкви этот праздник неизвестен). Кроме того, что в великокняжеских семьях имя это было излюбленным, день нового чествования в народной жизни, при крепостной неволе, получил экономическое и политическое значение. Особенно знаменательно оно было на лесном севере России, где само имя святого, по требованию законов наречения и слуха, изменилось сначала в Гюргия, Юргия, Юрья – в письменных актах, и в Егорья – в живом языке на устах всего простонародья. Для крестьянина, сидящего на земле и от нее во всем зависящего, новый осенний Юрьев день, до конца XVI века был тем самым заветным днем, когда для рабочих кончались сроки наймов, и всякий черносошный человек, на всем пространстве Русской земли, делался свободным с правом перехода к любому землевладельцу. Это право перехода, вероятнее всего, составляло заслугу того князя (Георгия Владимировича), который пал жертвой на реке Сити в битве с татарами, но успел положить начало русскому заселению на лесном севере и обеспечить его крепкой защитой в виде городов (Владимира, Нижнего Новгорода, двух Юрьевых и прочих). Народная память окружила имя этого князя исключительным почетом. Для увековечения памяти князя потребовались легенды, сам он олицетворен в богатыря, подвиги его приравнены к чудесам, самое имя его смешали с именем Победоносца «Егория, света, храбра, у которого по локоть руки в красной замше, по колено ноги в чистом серебре, а во лбу-то солнце, во тылу месяц, по косицам звезды перехожие». Когда ветры буйные разметали насыпь с глубокого погреба, куда замуравлен был богатырь, выходил он на святую Русь, увидать света белого, солнца красного и отправился вымещать обиды, нанесенные ему и отцу его в городе Чернигове царищем-кудрянищем. На пути наталкивается богатырь на разные неодолимые препятствия: то стоят крутые высокие горы, перед которыми ни беговому, ни удалому молодцу проезда нет, то течет река огненная от земли и до самого неба. Богатырь святорусский Егорий знал, что все эти препятствия встали не по Божьему велению, а по вражьему попущению, и могучим словом разрушал препоны: «Полно вам, горы, полно тебе, река, врагу веровать, веруйте вы в Господа распятого», – и становились горы и реки по-старому и прежнему, и шел богатырь все дальше, и достиг своей цели.

Важно, в данном случае, именно то обстоятельство, что из святого греческой церкви, русский народ сделал нового, своего, приписав ему такие деяния, о которых вовсе не упоминают византийские минеи. Если Егорий и ездит всегда на серой лошади с копьем в руках и пронзает им зеленого дракона (изображение, издревле вошедшее в употребление как герб Московского царства), то тем же копьем, по русским легендам, он поразил и того волка, который выбежал ему навстречу и вцепился зубами в ногу его белого коня. Раненый волк заговорил человеческим голосом: «За что ты меня бьешь, коли я есть хочу?» «Хочешь ты есть, спроси у меня. Вон, возьми ту лошадь, ее хватит тебе на два дня». Легенда эта укрепила в народе верование, что всякая, зарезанная волком или задавленная и унесенная медведем, скотина обречена им как жертва Егорием – ведомым начальником и повелителем всех лесных зверей. Эта же легенда свидетельствует, что Егорий умеет говорить со зверями людским языком, что он, если обречет на съедение корову, овцу или лошадь, всегда сделает так, что человек этого не увидит, и обреченная сама идет навстречу врагу и беззащитно останавливается перед ним, как бы в столбняке. Оправдывая святого тем, что он отдает диким зверям тех животных, которые оказались бы вредными для человека, народ все-таки признает его покровителем домашнего скота, охранителем пасущихся стад, строго следящим за пастухами и наказующим беспечных из них и нечестных при исполнении обязательств, принятых перед деревенским миром.

Повсеместен на Руси был рассказ о том, как Егорий приказал змее ужалить больно того пастуха, который продал овцу бедной вдовы, а в свое оправдание сослался на волка. Когда виновный раскаялся, святой Георгий явился к нему, обличил во лжи, но возвратил ему и жизнь, и здоровье. Почитая Егория не только повелителем зверей, но и гадов, крестьяне в молитвах, обращенных к нему, между прочим, просили, чтобы он уберег от укусов змей и ядовитых насекомых, вроде тех роковых мух, которые переносят сибирскую язву и т. п.

Однажды некий крестьянин, по имени Гликерий, пахал на воле поле. Старый вол надорвался и пал. Хозяин сел на меже и горько заплакал. На тот час подходит к нему юноша с вопросом: «О чем, мужичок, плачешь?» «Был у меня, – отвечает Гликерий, – один вол-кормилец, да Господь наказал меня за грехи мои, а другого вола, при бедности своей, я купить не в силах». «Не плачь, – успокоил его юноша, – Господь услышал твои молитвы. Захвати с собою оброт (недоуздок), бери того вола, который первый попадется на глаза, и впрягай его пахать – этот вол твой». «А ты чей?» – спросил его мужик. «Я Егорий Страстотерпец», – сказал юноша и скрылся.

На этом повсеместном предании основываются те трогательные обряды, которые можно было наблюдать в русских деревнях в день 23 апреля. Иногда, в более теплых местах, это число весеннего месяца совпадало с выгоном скота в поле, в суровых же лесных губерниях это только «обход скота», обряд, который, впрочем, с равным удобством производился и в Великий четверг, и в день вешнего Егория, например, в Новгородчине. Всюду обряд «обхода» совершался одинаково и заключается, главным образом, в том, что хозяева обходили с образом святого Георгия Победоносца всю домашнюю скотину, собранную в кучу на своем дворе, а затем сгоняли ее в общее стадо, собранное у часовен, где служился водосвятный молебен, после которого все стадо окроплялось святою водой и выгонялось за околицу, какова бы ни была в тот день погода. Хозяйки гнали скот освященной вербой, а иные провожали его хлебом и солью. Пастух, принимая стадо, делал свой обход с тем же образом и тоже с уверенностью, что такое дело есть священнодействие. Егорьев день вместе с тем и пастуший праздник, когда оберегатели стада давали твердое обещание во все время пастьбы не стричь волос своих на голове, чтобы отвлекать от стада волков. Там, где иногда скот пасся без пастухов, «обходили» сами хозяева с соблюдением древних обычаев. Хозяин для скотины своей рано утром приготовлял пирог с запеченным туда целым яйцом. Еще до солнечного восхода, он клал пирог в решето, брал икону, зажигал восковую свечу, опоясывался кушаком, затыкая спереди за него вербу, а сзади – топор. В таком наряде, у себя на дворе, хозяин обходил скот по солнцу три раза, а хозяйка подкуривала из горшочка с горячими угольями ладаном и поглядывала, чтобы двери на этот раз были все заперты. Пирог разламывался на столько частей, сколько в хозяйстве было голов скота, и каждой скотине давалось по куску, а верба, по принятому обычаю конкретной местности, либо бросалась на воду речки, чтобы уплыла, либо втыкалась под стреху (верили, что верба спасает во время грозы от молнии). Придерживались еще таких обычаев, что накануне Егория убирали с глаз долой гребни, щетки и ножницы и клали в воротах, на землю, шерстяной пояс, клещи и крюк, иногда шейный крест или топор и нож, и выгоняли скотину на улицу, а потом опять к ряду же и загоняли.

В глухой черноземной полосе верили в Юрьеву росу, то есть старались в Юрьев день возможно раньше, до восхода солнца, когда еще не высохла роса, выгнать скот, особенно коров, со двора, чтобы они не болели и больше давали молока. В той же местности верили, что свечки, поставленные в церкви к Егорьеву образу, спасают от волков: кто забыл поставить, у того Егорий возьмет скотину – «волку на зубы».

Чествуя «скотский» праздник, хозяева не упускали случая превратить его в «пивной». Еще задолго до этого дня, рассчитывая, сколько выйдет ушатов пива, крестьяне были озабочены мыслью, как бы не было «нетечи» (когда сусло не бежит из чана), и толковали о мерах против такой неудачи. Подростки облизывали ковши, вынутые из чанов с суслом; пили отстой или гущу, осевшую на дне чана. Бабы пекли и варили и «обихаживали» (мыли) избы. Девицы гладили свои «баенны» (наряды). Когда пиво было готово, к каждому родственнику из деревни несли бурак, или «буртас», и приглашали «гостить о празднике». Праздник Егория начинался с того, что каждый большак нес в церковь сусло, которое на этот случай называлось «кануном». Его на время обедни ставили перед иконой святого Георгия, а после обедни жертвовали причту. Первый день пировали у церковников, а потом шли пить по крестьянским домам. Или так: первый день угощались сами домашние, на второй день угощали родных, а на третий – сосед соседа. В иных местностях около недели мотались друг к другу, бродили из одной деревни в другую. Хорошего гостя водили прямо на погреб, к самому чану – пей сколько влезет, если сумеешь потом сам вылезти.

Егорьев день, как и все старозаветные праздники, сохранил еще следы почитания Егория как покровителя полей и плодов земных. Крепка была уверенность в том, что Егорию были даны ключи от неба, и он отпирает его, предоставляя силу солнцу и волю звездам. Многие еще заказывали обедни и молебны святому, испрашивая у него благословения нивам и огородам. А в подкрепление смысла древнего верования, соблюдался особый обряд, выходящий из ряда обычных именно в этот Юрьев день.

Выбирали наиболее смазливого парня, украшали его всякой зеленью, клали на голову круглый пирог, убранный цветами, и в целом хороводе молодежи, вели в поле. Здесь трижды обходили засеянные полосы, разводили костер, делили и ели обрядовый пирог и пели («окликали») в честь Юрья старинную священную молитву-песню:

 
Юрий, вставай рано – отмыкай землю,
Выпускай росу на теплое лето,
На буйное жито —
На ядренистое, на колосистое…
 

В Тульской губернии существовал обычай валяться ранним утром в день Егория вешнего по росе на полевых межах. Кто по Юрьевой росе покатается, будет, гласило поверье, «силен и здоров, что Юрьева роса». Наберется, бывало, деревня силы и здоровья от Юрьевой росы, а наутро – за яровой сев. Чудесные свойства этой росы использовали также «вещие бабки» – знахарки – «от сглаза, от семи недугов». Также под Юрьев день старые, сведущие в преданиях старины люди строго-настрого запрещали молодым что-либо делать из шерсти. «Кто берет под Юрья шерсть в руки, у того волки овец перережут!» – приговаривали они, правда, объяснения этому поверью не найдено ни у кого из исследователей русской старины.

Лошадиный праздник

На второй день третьего Спаса пахал мужик свой «пар», чтобы посеять озимую рожь. Лошадь заартачилась и остановилась; принялся мужик хлестать ее кнутом, а потом стал из всех сил колотить палкой. Лошадь пала на колени и заржала. Хозяин осыпал ее бранью и проклятиями и пригрозил вспахать на ней целую десятину в один день. На этот сказ, откуда ни возьмись, – два странника с посохами. «За что ты бьешь лошадь? – спрашивают они мужика. – Ведь ты ответишь за нее Богу, всякая животина на счету у Бога, а лошадь и сама умеет Ему молиться. У вас вот на каждой неделе полагается для отдыха праздник, а у коня твоего в круглый год нет ни единого. Завтра наш день – Флора и Лавра: вот мы и пришли заступиться и посоветовать свести твою лошадь на село к церкви и соседям то же наказать, если хотят, чтобы лошади их были здоровы и в работе крепки и охотливы. Мы приставлены к лошадям на защиту. Бог велел нам быть их заступниками и ходатаями перед Ним». Такова нехитрая легенда, свидетельствующая своим давним происхождением о повсеместном чествовании избранного святого дня Фрола и Лавра. Почитание этих святых мучеников вызвано следующим случаем. Оба брата, Фрол и Лавр, жили тем, что ходили по деревням и рыли колодцы. Один раз работа их была настолько неудачна, что обвалилась земля и похоронила обоих, и притом так, что никто этого не заметил. А колодец между тем завалился обычным порядком. Необычна была лишь та лужица, которая стала протекать из обвала и обнаружила чудодейственную силу: ходившая сюда чахлая лошаденка одного мужика начала добреть – не с овса, а именно от этого самого пойла. Стали гонять своих кляч сюда и другие и достигли того же. Тогда вздумали мужики рыть на этом месте колодец и наткнулись там на Флора и Лавра: стоят оба брата, с железными лопатами в руках, целы и невредимы. Замечательно при этом стремление легенд приурочить этих святых греческой церкви к сонму святых Русской Церкви как наиболее освоившихся с нуждами русского народа.

Существует и такая легенда. Святые Флор и Лавр были по ремеслу каменщики и находились в числе строителей стен Киево-Печерской лавры. Один раз, когда они обламывали камни, осколок одного отлетел так неудачно, что попал в глаз единственному сыну и наследнику князя, заведовавшему работами. Разгневанный князь приказал закопать обоих братьев по пояс в землю и держать в ней до тех пор, пока не исцелится глаз, а в случае если глаз вытечет, князь собирался виновных закопать совсем в землю живыми. По молитвам братьев, Господь исцелил больного, и святые получили свободу.

Эта легенда оправдывает обычай прибегать к этим святым с молитвами при глазных болезнях.

Главное же и основное верование не утратило своей силы на всем пространстве Русской земли. В Москве на Мясницкой улице, против почтамта, и около старинной Фроловской церкви, вдоль стены бывшего Строгановского училища живописи, можно было любоваться выставкой первостепенных московских рысаков, приводимых сюда для молебствия и составлявших любительскую слабость купечества, глубоко вкоренившуюся в городские нравы. Другой такой разнообразной и блестящей выставки, не похвальбы, а мольбы ради, только один раз бесплатно предоставляемой для обозрения любителям, нигде нельзя было видеть на всем пространстве Великороссии. Праздные и шаловливые посетительницы кавказских вод, в этот же день, на обширной площадке казачьей станицы, подле православной церкви греческого стиля в Кисловодске, могли любоваться теми скакунами всякого роста и возраста, с разбитыми ногами, на которых совершались горные прогулки. Скакунов приводили сюда для служения молебна святым мученикам и окропления святой водой, освященной тут же на площади. Тот же обычай наблюдался и на севере. До 300–400 голов лошадей приводили в село для окропления святой водой. Лошади рабочие, местной мелкой породы, по большей части рыженькие; шерсть у них не лоснится, как у московских рысаков, а зачастую хохлатая, так что не расчистить ее самой крепкой скребницей; неказисты они видом, но похвальны обычаем: нетребовательны в пище и изумительно выносливы, им нипочем те лесные дороги, где всякая другая порода лошадей надрывается. На «лошадиный праздник» пригоняли их, подкормленными овсом и даже круто посоленным яичным хлебцем. Гривы и хвосты расчесаны, и в них вплетены девками ленточки или лоскуточки кумача, или ситцев самых ярких цветов.

В некоторых местах был заведен обычай закапывать фроловскую просфору (ржаную). Каждый хозяин нес за пазухой одну такую просфору, чтобы разломить дома на кусочки и дать по частице каждой дворовой скотине, начиная с коня и кончая поросенком.

Для «конной мольбы» в некоторых местностях существовали особые деревянные часовни, специально предназначенные для чествования мучеников в их заветный день. Некоторые часовни находились на значительном удалении от сел, на лесных полянах и стояли в течение всего года совершенно забытыми, а на праздник мучеников привлекали поразительное многолюдство и получали особое оживление. После торжественной обедни крестьяне – кто верхом, кто пешком, кто в телеге – отправлялись, по местному выражению, «к пиву». Лошадей набиралось так много, что поляна перед часовней сплошь покрывалась ими. За версту от часовни раскидывалось ровное поле, где, по окончании молебствия, начинались скачки (новое доказательство древности лошадиного праздника, а равно и того, что сами часовни представляли поздние сооружения, освятившие собою места древних игрищ). С постройкой одной из таких часовен предание связывает явление иконы святых мучеников при источнике из горы. Из часовни впоследствии образовалась церковь, стоявшая одиноко в темном лесу, в 17 верстах от жилья. По старинному свидетельству, «за сто верст со всех сторон съезжались сюда служить водосвятный молебен после обедни, а также и после того, как все верхом, по три раза, успевали объехать кругом церкви. Священник выносил крест со святою водой, благословлял крестом и все время кропил, причем каждый, проводящий мимо него лошадей, старался о том, чтобы хоть одна капля святой воды попала на лошадь. Как только все объехали, священник осенял крестом и говорил: „С Богом!“ – тогда все разъезжались по домам».

Обычные скачки на лошадях наперегонки (отчего кое-где и сам праздник получил название «скакалки») сохранялись далеко не везде. «Фролили» только любители из взрослых, то есть скакали наперегонки в первое воскресенье, следующее за Петровым днем. Оно называлось «конною мольбой», именно потому, что в этот день было установлено молебствие о лошадях, и каждый хозяин приводил на площадь если не всех, то по крайней мере одну лошадь. Зато повсюду было установлено общим и неизменным правилом кормить в этот день лошадей досыта и ни в коем случае на них не работать (даже на скачках седлать лошадей не было принято). Во всяком случае, «Фролы», или, по крайней мере, сам день праздника отличался в деревне особым торжеством, в лесных же губерниях этот день был замечателен по обилию яств и питья. Избы к тому времени были чисто вымыты, хозяева принаряжены, пива наварено вдосталь, гости не спесивы, а потому и пир легко и скоро шел в гору и доходил до тех криков, когда все галдят и никто друг друга не слушает, и даже до беспричинной ссоры и кровавой драки. «На Фролах» давали себе волю выпить лишнее и женщины, что составляло исключение, по сравнению с прочими деревенскими праздниками. Это особенно заметно было в вологодских краях: «Мужики, которые любят винцо, пьют очень мало, даже некоторые совсем отказываются, зато уж бабы пьют за себя и за мужиков, бабы и старухи уже поздно вечером еле плетутся домой».

И на этот раз, как и при чествовании святого Власия, в стройный однообразный ряд обрядов христианского молитвенного чествования святых Флора и Лавра врывались кое-где, как осколок языческой веры, обряды нелепых жертвоприношений: «На вспаханном под пар поле, сплошь усеянном народом, лежат в крови и корчатся в предсмертных судорогах голов до 20 животных, издающих душераздирающие стоны и хрипение. Вот ведут на веревке к „жертвенному полю“ молодого бычка. На него набрасывается, с криком и шумом, толпа народа, и через момент несчастное животное лежит уже распростертое на земле, придавленное толпой жертвователей. А в это время проходит жрец конца XIX века с невозможно тупым ножом и начинает пилить животному горло. Процесс пиления продолжается не менее четверти часа. Помощники жреца тотчас же приступают к потрошению. Таким образом, ко времени, когда у животного будет окончательно перерезано горло, с него успеют содрать всю шкуру и отрезать ноги. Затем начинается жаренье животных на кострах. Около двух часов ночи раздается удар в колокол, возвещающий, что жертвенное кушанье поспело, и толпа набрасывается на горячее мясо с криком и дракою, причем большинство желает получить мясо ради его „особо священного свойства“. Обряд этот и пиршество, под общим именем „скотского праздника“, совершается не иначе, как в день Флора и Лавра». Не ирония ли это судьбы, что подобное медленное истязание животных происходит в «скотский праздник»?