Текст книги "Русский праздник. Традиции и обычаи"

Иван Постный

Под таким названием известен в народе день Усекновения главы пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна (11 сентября (29 августа по ст. ст.). Событие, которое в этот день вспоминает церковь, было очень хорошо известно крестьянам, что видно из многочисленных обычаев и правил, которые с удивительной строгостью соблюдались в крестьянской среде. Цель всех этих событий состояла в том, чтобы не вызывать никаких воспоминаний о мученической кончине великого праведника и всячески избегать таких действий и поступков, которые напоминали бы об этом грустном событии. На этом основании считалось непростительным грехом брать в руки что-то острое – ножи, топоры, косы и прочее, чтобы не оскорбить священной памяти пророка Божьего, так как это напоминало тот меч, которым отсекли голову Иоанну Крестителю.

На Ивана Постного не ела деревенская Русь ничего, имеющего круглую форму, и даже щей не варили, так как капустный кочан напоминает своим видом отсеченную голову. На Предтечу не рубили капусты, не срезали мака, не копали картофель, не рвали яблок. Избегали есть и красные предметы (например, арбузы), на том основании, что это напоминает кровь, а так же не принято было есть что-либо на блюде, чтобы не вызывать воспоминаний о том блюде, на котором лежала голова Крестителя.

Все эти правила соблюдались чрезвычайно строго, так что если хозяйка забывала накануне нарезать хлеб, то в день Иоанна Крестителя хлеб уже ломали, а не резали, из опасения, чтобы на хлебе не выступила кровь, как немой укор нарушителям обычая. Для большей же крепости соблюдения этих правил, крестьяне повсюду верили, что нарушителей наказывает сам Иоанн, посылая неурожаи на плоды, а то и просто отнимая руки и лишая языка.

Хорошо зная суть события, которое вспоминается церковью 11 сентября, крестьяне, тем не менее, путались в подробностях земного жития Иоанна Крестителя. Они переделывали Священную историю на свой лад, восполняя пробелы точного знания собственной фантазией. О святой жизни Иоанна рассказывали, например, так: «Иоанн не ел хлеба, не пил вина и никак не ругался. Весь он был в шерсти, как овца, и только после крещения шерсть с него свалилась». А о том, как Иоанн крестил народ, передавали так: «Кто приходил к Ивану креститься, он первым долгом бил того человека железным костылем, чтобы грехи отскочили, как пыль от платья, и потом уже крестил». Крестьяне, рассказывая о кончине Иоанна, всегда присовокупляли, что голову Крестителя апостолы нашли в капусте, отчего, между прочим, и считалось большим грехом ходить в этот день на огороды рвать капусту, так как на ней под ножом непременно выступят алые пятна крови. В некоторых местах считали даже за правило обрывать в день Ивана листья капусты, так как капля крови с головы Крестителя, брошенной в огород, будто бы упала на капустный лист.

При таком трогательном и благоговейном почитании Крестителя Господня крестьяне, само собой разумеется, проводили в строжайшем посте день, посвященный его священной памяти, отчего этот день и носит название Ивана Постного. Считалось большим грехом даже есть рыбу (хотя на Ивана Постного рыбы в реках особенно много). Но особенно непростительными считались пьянство, песни и пляски. Первое потому, что Иоанн явил собой высокий образец подвижнической жизни и никогда не пил вина, а второе – оттого, что песнями и плясками злая Иродиада добилась головы Иоанна. Кроме строгого поста, крестьяне в день Иоанна Крестителя считали своим долгом непременно побывать в церкви, где люди, страдающие головными болями, испрашивали себе у этого святого исцеления.

Не длинен был этот пост, всего двадцать четыре часа, но памятовали о нем и обо всех приуроченных к нему благочестивых обычаях не менее, чем об Успенском или Филипповском постах. «Пост – к душеспасенью мост!», «Иван Постный обыденкой живет, да всю матушку Русь на посту держит!», «Поститель Иван – пост внукам и нам!», «Иван Постный невелик, а перед ним и Филиппов пост кулик!», «Кто на Ивана, Крестителя Господня, скором жрет – тот в рай не попадет!», «На Постного Ивана вся скоромь мертвым узлом затянута (запрещена)!», «Не соблюдешь Иван-пост, прищемишь в аду хвост!», «Кто Ивану Крестителю не постит – за того и сам набольший поп грехов не умолит!», «Кто все посты постится, за того все четыре Евангелиста! А кто и на Ивана Постного скороми не ест – тому сам Истинный Христос помога!» – этими народными изречениями дню 11 сентября придается особое значение, ставящее память Иоанна Крестителя Господня на недосягаемую высоту.

Имя Иван – самое обиходное на Руси. «На деревне Иванов – что грибов поганых!», «Дядя Иван – и людям, и нам!», «Шестьдесят два Ивана святыми живут», – говорит народ и начинает перечислять: Иван Богослов, Иван Златоуст, Иван Постный, Иван Купала, Иван Воин, заканчивающий Святки и начинающий свадьбы Иван Бражник (20 января (7 января по ст. ст.), Иван Долгий (21 мая (8 мая по ст. ст.) и т. д. «Поститель-Иван, – как говорилось в крестьянском быту, – делит мясоед пополам». Хотя это выражение, напоминающее о Филипповках (Рождественском посте), в немалой степени грешит против истины: до Филиппова заговенья (27 ноября (14 ноября по ст. ст.) еще целых два с половиной месяца.

С Ивана Постного осень считалась на деревенской Руси вступившей во все свои неотъемлемые права. «Иван Постный – осени отец крестный!», «С Постного Ивана не выходит в поле мужик без кафтана!», «Иван Предтеча гонит птицу за море далече!», «Иван-Поститель пришел, лето красное увел!», «С Иван-поста мужик осень встречает, баба свое – бабье – лето начинает», «Если журавли с Ивана Крестителя на Киев (на юг) пошли-потянули – будет короткая осень, придет нежданно-негаданно ранняя зима», – говорят в народе.

За двое суток до сентябрьского Семена (дня памяти святого Симеона Летопроводца) идет Иван Постный – полетовщик. В старые годы подводились к этому дню все расчеты по наймам в Москве белокаменной и во многих других русских городах. Высчитывалась к Иван-посту всякая полетняя плата, собирались полетние дани, приходил конец «полетним грамотам» (договорам). Если поднимались цены на рабочие руки, то можно было услышать среди трудового люда: «Нынешний Иван Постный – добрые полетки!» Когда же плата начинала падать, то рабочий народ сокрушенно повторял: «Прошлое слетье – не в пример скоромнее, полетоктого гляди весь мужичий год на Великий пост сведет!»

Устраивались 11 сентября ярмарки-однодневки, «ивановские торги» по многим городам, пригородам и селам. Торговали не только всякой обиходной снедью, но и различными заманчивыми привозными товарами, про которые сложились к этому случаю поговорки: «На Ивана Постного в кармане скоромная копейка шевелится!», «На Иванов торг и мужик идет, и баба зарится!», «Красное лето работой, а Иван-полеток – красными товарами да бабьими приглядами!» Но не было на этих постных торгах ни особого веселого разгула, ни угарного шумного похмелья, как это всегда бывало в ярмарочную пору.

«Пей, купец, на Иван-торгу квас да воду, закусывай пирогами ни с чем!», «Никто с поста не умирает!», «С поста не мрут, с обжорства дохнут!», «Кто пьет-зашибается не в пору – распухнет с гору!», «На Постника-Ивана не пригубь больше одного стакана!» – приговаривал народ по этому случаю. Ходили между наскоро сколоченными торговыми палатками крикливые квасники, тороватые пирожники, калачники-саечники, продавцы щедро сдабриваемых постным маслом гречишников, сбитеньщики и другая торговая братия, оживляющая торг своими разноголосыми выкриками. Играли, шумели местами и балаганы, несмотря на то, что Иванов торг – постный. «Смех – не грех, – говорил русский народ, – а коли грех, так меньшой из всех!», «Смехом слезу не перешибить, так весь свой век в кручине прожить, счастья-радости вовек не нажить!»

«На Ивана Постного хоть и пост, да разносол!» – говорила управившаяся с полевыми работами деревня. И впрямь, было чем угостить гостей хлебосольному домохозяину в этот постный полетний праздник. Вместо запретного круглого пирога хозяйки пекли «долгий» (удлиненной формы). Начинка находилась знатная: грибы грузди, маслята, рыжики, которых в эту пору было «хоть лопатой сбирай да граблями огребай». Кроме грибов, шедших и на похлебку, и на закуску, всякой ягоды можно в пироги завернуть: костяники, черники, брусники, голубики, смородины. В огороде найдутся гостям на угощенье свекла, морковь, редька. Овсяный кисель, не говоря уже о ягодном, тоже ставился на стол. Умела деревенская Русь и постный праздник справить честь по чести, когда Бог благословлял урожаем за труды праведные. «Не до праздника, не до гостей, когда не только в церкви, но и на гумнах – Иван Постный!», «Не бойся того поста, когда в закромах нет пуста! Страшен мясоед, когда в амбарах жита нет!», «В год хлебородный – пост не голодный!», «Господь хлебца уродит – и с поста брюхо не подводит!» – повторяла деревня, для которой каждый урожайный год составлял истинное благословение.

До двадцатых годов XIX столетия соблюдался в народной, богатой обычаями Руси праздничный торжественный обряд, приуроченный непосредственно к дню 11 сентября. Собиралась молодежь в этот день со всего села к околице. Туда заранее кем-нибудь из старых людей приносилась накануне приготовленная глиняная кукла, одетая в холщовый саван, без малого в человеческий рост. Особенностью этой куклы было то, что она делалась без головы. Эту безголовую куклу поднимали две молодые девушки и бережно, в полном молчании несли на руках впереди толпы к реке, где на самом крутом берегу останавливались и клали ношу наземь. Вся толпа начинала причитать над куклой как над дорогим и близким покойником. Затем оплаканного глиняного покойника поднимали на руки двое молодых парней и при вопле толпы с размаху бросали в воду. Эта обезглавленная, в саване кукла олицетворяла святого Иоанна Крестителя, слившегося в народном представлении с побежденным темными силами красным летом.

В старину существовали также определенные особенности празднования Иванова дня, составлявшие исключительную принадлежность какой-нибудь одной местности. Так, например, в Вологодской губернии день Ивана Постного назывался иначе «репным» праздником, так как до этого дня нельзя было есть репу и засеянные ею полосы должны были оставаться неприкосновенными, под страхом «срамного» наказания. Само наказание также представляло собой вологодскую особенность. Оно состояло в том, что всякого, кого застанут до Иванова дня в репных посадках – будь то мужик, баба, парень или девка, – непременно разденут догола, обмотают на голове одежду и в таком виде проведут по всей деревенской улице. При этом желающим предоставлялось право бить наказываемого, хотя на практике никто этим правом не пользовался, а все ограничивалось смехом и шутками.

На Ивана Постного наблюдали за полетом птиц. «Лебедь летит к снегу, а гусь к дождю», «Лебедь несет на носу снег», «Ласточка весну начинает, соловей лето кончает», «Сколько раз бухало (филин) бухать будет, по столько кадей хлеба будешь молотить с овина», «Чай, примечай – куда чайки летят», – длинный ряд примет-поговорок народных «погодоведов» заканчивается остроумным замечанием: «Петух не человек, а свое все скажет и баб научит!»

Иван Постный – последний предосенний праздник по старому календарю – был на Руси «полетним» не только потому, что завершал собой летние красные дни, открывая широкую дорогу ненастной осени, но и потому, что являлся заключительным праздником целого года. Через двое суток после этого дня, опять же по старому календарю (1 сентября по ст. ст.), начиная новый год, шел день Новолетья.

Семен Летопроводец (Новолетье)

Первый день сентября (14 сентября по н. ст.), на который приходится празднование памяти святого Симеона Столпника, с XV по XVIII век считался на Руси днем Новолетья, с этого дня начинался новый год. 1 сентября 1699 года Петр Первый в последний раз «торжествовал, по древнему обычаю своих предков, начало нового лета и на большой Ивановской площади, сидя на престоле в царской одежде, принимал от патриарха благословение, а от народа приветствие, и сам поздравлял его с новым годом, который в 1700 году он уже праздновал 1 января». В допетровские же времена цари московские и всея Руси справляли сентябрьское Новолетье заодно с русским народом. День святого Симеона, заканчивавший старое и начинавший новое лето (год), а потому и называвшийся днем Симеона (Семена) Летопроводца, являлся одним из торжественных дней общения царя с народом, во множестве стекавшимся не только со всей Москвы белокаменной, но даже из всех ближайших пригородов в стены златоглавого Кремля.

В правовом отношении день нового года имел в старину немалое значение для народной жизни. Он – вместе с Рождеством Христовым и Троицыным днем – был сроком, когда следовало приезжать в Москву «ставиться на суд пред государем и его боярами». Кто из судившихся не являлся на срочный суд, тот считался виновным, и его противнику выдавалась «правая грамота». Царю представлялись на рассмотрение те особо важные дела, которые не могли разрешить на местах. Суд царев считался равным Божьему. Этот день, по установившемуся с давних времен и вошедшему в силу закона обычаю, являлся сроком уплаты оброков, пошлин и податей. С этого же дня обыкновенно начинались и прекращались все условия и договоры, заключавшиеся поселянами между собой и с торговыми людьми. С него сдавались во временное пользование земли, рыбные ловли и всякие другие угодья. В условиях договора так и писали: «На Семин день я, нижеподписавшийся, обязуюсь…» и т. д.

В старину соблюдались в Семенов день на Руси обычаи – «постриги» и «сажание на коня», о которых сохранились летописные свидетельства с XII века. Постриги совершались над сыном-первенцем в каждом русском семействе начиная с великокняжеского. Обряд пострига великокняжеских детей происходил в церкви и совершался епископом; у бояр и простолюдинов это делалось дома, в присутствии ближайшей родни, рукой крестного отца. Выстриженные на темени младенца волосы передавались матери, зашивавшей их в ладанку. Кум и кума выводили крестника на двор, где отец дожидался их с объезженным конем, на которого и сажал своего первенца. Кум водил коня под уздцы, а отец придерживал сына рукой. У крыльца отец снимал ребенка с коня и передавал его куму, в свою очередь вручавшему крестника куме – «из полы в полу», с поклонами. Кума вела младенца к его матери и приветствовала последнюю ласковым словом. В горнице подносились куму и куме подарки, а они отдаривали крестника. За торжественным обедом кум с кумой разламывали на голове крестника пирог с пожеланиями «новопостриженному» всяческой удачи в жизни. Эти обычаи дольше всего сохранялись у казаков и старообрядцев.

Название «летопроводец» присвоено Семину дню потому, что к этому времени наступает конец лета, о чем можно заключить и по народным земледельческим поговоркам: «Семин день – свалка с плеч», «Семин день – семена долой» (то есть конец посеву), «В Семин день до обеда паши, а после обеда пахаря с поля гони» (намек на то, что с наступлением сентябрьских дней ясная утренняя погода к полудню часто сменяется холодом и ненастьем). Неделя с Семина дня называлась на Руси Семенскою. Называется она также бабьим летом – это было начало женских сельских работ, с этого дня бабы начинали «засиживать» вечера. С Семенова дня сельским женщинам всяких забот было чуть ли не больше, чем мужику-домохозяину. С этого времени в деревнях начинали мять и трепать пеньку, мыть выбранный лен и расстилать его по лугам. Вечером начинали ткать холсты, затевали «супрядки» – садились за прялки и веретена.

Семен Летопроводец – день «запашек» (опахивания) полей – для ограждения их от всяких напастей со стороны вечно враждующей с народом-пахарем нечистой силы. В этот же день во многих местностях в обычае было перебираться в новые дома и справлять новоселье. Варилась брага, пеклись пироги, на пирушку зазывались хозяевами нового дома тесть с тещей, сваты, дяди и кумовья. Гости присылали и приносили на новоселье хлеб-соль и подарки – каждый по своему состоянию, кроме кума и кумы, которые обязательно должны были принести полотенце и мыло. Пирушка затягивалась, только поздним вечером провожали гостей. Но еще до прихода гостей совершался обряд: ни один крестьянин не решался перейти в новое жилище, не пригласив на новоселье старого хозяина, дедушку-домового. В покидаемой избе в последний раз топилась печь. Старая бабка, остававшаяся на прежнем пепелище одна, выгребала из печки все угли в печурку. В полдень она поспешно собирала в припасенный заранее горшок все непогасшие до того времени угли, накрывала его скатертью и, обращаясь к заднему углу избы, говорила: «Милости просим, дедушка, к нам на новое жилье!» Затем бабка уходила на новый двор, где у распахнутых настежь ворот ее ожидали хозяева с хлебом-солью. Подойдя к воротам, старуха стучалась в верею (один из столбов, на которые навешиваются створки ворот) и спрашивала: «Рады ли хозяева гостям?» «Милости просим, дедушка, к нам на новое место!» – с поклонами отвечали ей ожидающие. Старуха шла в новую избу, в сопровождении несущих хлеб-соль хозяев, и ставила горшок с углями на стол. Взяв скатерть, она трясла ею по всем углам и высыпала угли в печурку. После этого только и возможно было, по суеверному мнению, есть хлеб-соль в новом доме. Горшок, в котором был перенесен «домовой», разбивался и зарывался под передний угол нового дома.

Деревенская молодежь не отставала от стариков в суеверных обычаях – впрочем, почти всегда превращая их в игры, забавы. Так, во многих местах с днем Семена Летопроводца, совпадавшего с древним праздником в честь Белбога, связывался «потешный» обычай хоронить мух, тараканов, блох и прочих насекомых, одолевавших крестьян в избах, покровителем которых и считался названный славянский бог. Похороны устраивали девушки, для чего вырезали из репы, брюквы или моркови маленькие гробики. В эти гробики сажали горсть пойманных насекомых, закрывали их и с шутливой торжественностью (а иногда с плачем и причитаниями) выносили из избы, чтобы предать земле. При этом во время выноса кто-нибудь должен был гнать мух из избы полотенцем и приговаривать: «Муха по мухе, летите мух хоронить» или «Мухи вы мухи, Комаровы подруги, пора умирать. Муха муху ешь, а последняя сама себя съешь».

Обычай хоронить мух и тараканов наблюдался по всему северу России, причем даже детали его везде были одни и те же, и только кое-где вместо полотенца советовали изгонять мух штанами, в полной уверенности, что это средство неизмеримо действеннее, так как муха, изгнанная штанами, навсегда теряет охоту возвращаться в избу снова.

С изгнанием мух была связана и особая примета: «Убить муху до Семина дня – народится семь мух; убить после Семина дня – умрет семь мух». Обычай этот практиковался не только на Семенов день, но и на Воздвижение, и на Покров, и на некоторые другие праздники.

В то время как девушки хоронили мух, парни, тайком собиравшиеся поглядеть на девичью забаву, высматривали себе подходящих невест. После похорон погребальщицы, разряженные в свои лучшие наряды, шли вместе с выбегавшими к ним из своей засады парнями пить брагу, и вслед за тем деревня оглашалась протяжной хоровой песней:

 
Ай, на горе мы пиво варили;
Ладо мое, Ладо, пиво варили!
Мы с этого пива все в круг соберемся;
Ладо мое, Ладо, все в круг соберемся!..
 

Семенов день с давних пор чествовался не только сельскими работниками, но и охотниками. В старину в этот день выезжали бояре охотиться на зайцев. Существовало поверье, что «от семенинского выезда лошади смелеют, собаки добреют и не болеют» и что «первая затравка наводит зимой большие добычи».

Существовало связанное с этим днем любопытное поверье об угорь-рыбе. На утренней ранней зорьке выметывается она в Семен-день из воды на берег и ходит по лугам на три версты, по росе. Сбрасывает она с себя все лихие болезни – на пагубу человеку. Поэтому и не советовали знающие люди выходить до спада росы в этот день на берег реки. Угорь слыл на деревенской Руси запрещенной рыбой. Говорили, что можно его есть, только когда «семь городов наперед обойдешь – никакой яствы не найдешь», да и тогда запрещалось есть голову и хвост угря. Народное суеверие принимало его за «водяного змея, хитрого и злобного», поясняя при этом, что за великие прегрешения на этого змея наложен запрет на жало: «не жалить ему веки вечные ни человека, ни зверя». Знахари заставляли угря быть вещим помощником в их гаданиях. Они клали его на горячие угли и по направлению его прыжков старались обозначить место, где ворами спрятана какая-либо пропавшая вещь. При этом они заклинали его именем святой Марфы, матери Симеона Столпника, память которой чествуется в один день с ее преподобным сыном.