Текст книги "Вишенки в огне"
Автор книги: Виктор Бычков
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
– Вид у тебя, сынок, чужой, вражеская одёжка на тебе, – пояснил дед Панкрат. – Вот и серчает народ.
Панихида закончилась, люди давно разошлись, а Сидоркин оставался сидеть, не смея поднять глаз, не смея посмотреть на место гибели своей семьи: сил не хватало. Как и в первое посещение этого места, опять слышал голоса детей, крики заживо сгорающих земляков. Снова становилось плохо, кружилась голова, комок застрял в горле, не давая вырваться немому крику. Вот и стал для слободчан врагом, а для семьи? Неужели и в памяти детей и жены он тоже враг? Он ведь так и не рассказал жене, скрыл истинные мотивы службы на врага. Значит, и она считала его врагом? Не – ет, не может быть!
– Пойдём, дружок, – мягким грудным голосом заговорил подошедший священник. – Поёдём, Пётр Пантелеевич, я провожу тебя до дома.
– До какого дома, батюшка? – Сидоркин впервые обратился так к настоятелю церкви. И была тому причина. Перед ним стоял в облачении священника высокий, с аккуратной чёрной бородкой и такими же усами крепкий отец Пётр, чем-то неуловимым похожий на своего дедушку отца Василия. Такие же проницательные, добрые глаза, открытый, дружелюбный взгляд располагал к себе, вселял надежду, веру в благополучный исход любого дела. – Какой дом? Его сожгли, батюшка.
– Пойдём, пойдём, дружок, ещё простынешь, – священник настойчиво увлекал за собой Сидоркина. – Так и замёрзнуть можно.
Они так и шли: свящённик вёл под руку полицая, а тот и не сопротивлялся, полностью полагаясь на сильного отца Петра.
В домике настоятеля церкви было тепло, уютно. Матушка Агафья накрывала стол, ставила самовар. Все движения её были неторопливы, степенны, как и подобает женщине на сносях.
– Ни наливки, ни водки не предлагаю, Пётр Пантелеевич, – батюшка сидел за столом в подряснике, то и дело касаясь рукой наперсного креста. – Зачем обманывать себя? На час-другой заглушишь боль, а дальше что? Тут важно молиться и уповать на Господа нашего, что души детишек твоих, жены, души всех невинноубиенных находятся сейчас в чаянии радостном. Закончились их мучения земные, мытарства небесные и пребывают они сейчас в благости при Господе нашем. А мы будем молиться, в молитвах находить утешение, облегчать скорбь свою по родным и любимым людям.
– Всё это я понимаю, – через силу вымолвил гость. – Но вот тут, – он ткнул кулаком в грудь, – вот тут что делать? Как с этим жить? Я уже и сам жить не хочу. Мне бы побыстрее к своим, воссоединиться с ними, только тогда душа моя успокоится.
– А вот это ты зря, дорогой Пётр Пантелеевич, – священник положил руку на плечо собеседника, слегка придавил. – Горе сейчас не только у тебя, а и у всего народа. Давай, будем себя лишать жизни, а что дальше? Кто отомстит врагу за поруганную честь страны, за смерть и мучения наших людей, родных и близких? Мало того, что нас убивают, так и мы сами себя истреблять будем? Так, нет? Помогать врагу будем? Не ожидал я от тебя такого, дорогой тёзка, не ожидал, что ты слабым в коленках окажешься. А оно вон как оказалось. Я-то, грешным делом, тебя мужиком, настоящим мужчиной считал. А ты раскис.
– Я тоже себя считал сильным до некоторых пор, да вот видишь…
– Сидоркин вроде как безнадёжно махнул рукой. – Оно, мы всегда сильны, когда нас не касается. А вот когда петух клюнет, или прижмёт, что не вздохнуть, куда и сила девается. Только зря ты меня, батюшка, отпевать стал: я ещё поживу. Так поживу, что кому-то тошно станет, – отказавшись от угощений, гость решительно направился к выходу. На пороге обернулся, холодный взгляд мужчины окинул комнату, застыл на лице хозяина. – Сначала рассчитаюсь за все грехи земные кое с кем, только потом… – не договорил, с силой захлопнул дверь.
Его уже во дворе догнал священник.
– Погоди, Пётр Пантелеевич. Я говорил с Лосевым, он предлагает тебе идти в отряд. Что скажешь? Где искать, знаешь? – заметив утвердительный кивок головы, продолжил: – Командование партизанского отряда ждёт тебя.
– Нет! – решительно ответил Сидоркин. – Я сам! Там, в отряде, я должен буду соблюдать дисциплину, кому-то подчиняться, перед кем-то отчитываться – что да как. А так я сам себе командир. Это моё право, так и передай Лосеву. Прощай!
Потом вдруг на полдороги обернулся, подозвал к себе священника.
– Ты, вот что, Петя, – доверительно заговорил, касаясь руками рясы. – Прости, что я так… И по имени… Учти, если что, найди Прибыткова Кирилла Даниловича… С ним всё… Свой человек, кремень… Прощай!
Батюшка ещё долго стоял у колодца, смотрел, как решительно уходил бывший староста деревни Слобода, сын председателя колхоза в Вишенках, бывший первый комсомольский активист и бывший политический заключённый, лишённый в правах – «лишенец» Сидоркин Пётр Пантелеевич.
– Да-а, жи-и-изнь, – только и смог произнести священник, осенив крестным знамением уходящего гостя. – Храни тебя Господь.
Сидоркин направлялся к Прибытковым. Поговорит с Кириллом Даниловичем, и всё! Дальше – неизвестность, но она не пугала его, знает, на что идёт. Осознанно выбрал этот путь, выстрадал и не свернёт никуда.
Он уже принял решение, и никто не в силах, не в праве остановить его, отговорить, убедить в обратном. Он будет мстить! Это решено! Безоговорочно! Один! У него уже есть опыт, когда выходил с винтовкой, вот и теперь продолжит это дело, благо, сама винтовка спрятана за речкой в подлеске. Она надёжная, верная, ещё ни разу не подводила. В отличие от людей, она верна и преданна.
Надеяться на помощь партизан не станет, это его горе и это его месть. Тут не должно быть помощников, свидетелей. Он остаётся один-на – один со своим горем и со своей местью. Зачем свои проблемы перекладывать на чужие плечи? И он не слабак. Это кому-то могло показаться на первый взгляд, что он сдал, опустил руки. Не-е-ет! Это не так. Да, боль в сердце, душевные страдания, терзания останутся с ним до конца, до последнего дыхания он будет помнить о своих детках, о жене, о их муках… Это его личный крест, и нести эту ношу будет сам, какой бы трудной и тяжёлой она не была. И мстить будет лично!
Снег почти сошёл с полей, только в кустах, в лесу ещё лежал ноздреватыми сугробами, да и то за день под весенним солнцем и они исходили ручьями, к ночи становились меньшими, всё быстрее и быстрее сливаясь с землёй. На открытых солнцу проплешинах уже зеленью отдавала первая трава, в воздухе пахло сыростью, оттаявшей землёй.
Мужчина рыскал по округе, как волк, выискивая жертву. Одичал и сам стал походить, уподобился зверю не только в ненависти к врагам, но и своим внешним видом напоминал быстрее дикого человека, первобытного, чем человека разумного, современного. Длинные, немытые волосы свисали патлами. Давно небритая щетина превратилась в кудлатую, неряшливую бороду. Солдатский котелок, фляжка, пистолет в кобуре на ремне сбоку, сапёрная лопатка в чехле, винтовка с торбой за плечами, скатавшаяся кроличья шапка, грязные кирзовые сапоги и изодранные ватники с такой же телогрейкой, палка с рогатиной на конце дополняли его вид. Лишь раз в неделю приходил в колок, что напротив Иванова брода через Деснянку, долго лежал в кустах, высматривая, определяя для себя степень опасности. Только потом забирал кем-то оставленную заранее, подвешенную в расселине сожжённой молнией осины торбу с сухарями, шматом сала, горстью патронов к винтовке и снова исчезал в неизвестном направлении. Иногда в торбе находил шанежки, жёлтую головку сахара с детский кулачок, чистое исподнее бельё, коробок немецких спичек, завёрнутых в пергамент, свежую буханку хлеба. Тогда странная гримаса искажала лицо, человек то ли усмехался, то ли удивлялся, но откуда-то изнутри его тела вырывалось что-то наподобие хрюканья, глаза загорались точно так же, как и в тот момент, когда он видел сражённого выстрелом врага. Никогда не ночевал на одном и том же месте, как никогда не организовывал и засады с одного места. Всегда для этих целей выбирал новое, новый способ, с каждым разом всё более изощрённый, надёжный, верный. Весь приклад винтовки изрезан мелкими зарубками, что оставлял человек после каждого удачного выстрела. Оптический прицел аккуратно замотан шинельным сукном, перевязан бечёвкой. Видно, что к оружию мужчина относиться очень бережно, особенно к прицелу.
Ему нравилось пристраиваться в тыл к наступающим на партизан немцам, и сзади спокойно расстреливать ненавистных врагов. То заходил с флангов, он это проделывал уже не один раз, но, видно, немцы тоже раскусили его тактику, пришлось искать другой, более надёжный способ уничтожать фашистов.
Гордится ли он собой? Нет, он над этим не думал и не думает. Он просто мстит! Однажды дал слово своим родным, поклялся отомстить за их жуткую, страшную смертушку. И не отступит от данного обещания. Не делай этого, как бы он тогда жил? Как бы смотрел людям в глаза? Как бы чувствовал себя? Как бы прислушивался к своему сердцу, к душе? Себя ведь не обманешь, как не крути, как не лукавь. Там, на верху, души его родных людей, они всё-о – о ви-идят, они жаждут отмщения. И он, их отец и муж, не подведёт, выполнит их последние желания. Он не смог уберечь их живыми, значит, будет ублажать души мёртвым.
Сегодня в торбе нашёл листовку, где чёрным по белому написано, что в округе завёлся леший. Он объявлен врагом великой Германии и за его поимку, за его голову или указание точного местоположения немцы обещают коня, телегу, пять пудов пшеницы, полпуда соли и сто марок.
Прочитав листовку, мужчина задрал голову кверху, и впервые за последнее время его лицо озарила счастливая улыбка, слезой заблестели глаза.
– Во-о – от, теперь легше, слава Богу! Слышите, мои любимые?
Вам не полегчало?
Внизу казённого шрифта мелкими каракулями химическим карандашом была сделана приписка: «карла дагадываца аблаву будит делать шукай лесапилке. я».
– Ну – ну, – снова улыбка коснулась сухих, обветренных губ. – Я! Молодец! – и непонятно было, кому это адресовалось.
А земля подсохла, влага испарилась, сейчас стало намного легче передвигаться, укрываться в зарастающих полынью и лебедой полях. Даже одинокие кусты, не говоря уж о колках, подлесках надёжно скрывали человека, давая ему временный кров, пристанище, место для засады. Самая пора пахать да сеять, но некому. Вот и взялась земелька полынью да лебедой с сурепкою, а кое-где и крапива с чертополохом тянутся к солнцу. Будто сама земля без человеческих рук тоже решила внести свою лепту в борьбу с иноземным врагом, зарастала травой и бурьяном, спасая, укрывая бывших своих пахарей в их праведном деле защитников родной земли.
На днях человек набрёл на окопы, где прошлой осенью приняли бой отступающие красноармейцы. Собрал оружие, выкопал могилу, захоронил погибших солдатиков там же, в окопах, поставил крест. Восемь винтовок, несколько гранат, патроны перенёс в тайник, откуда раньше забирал оружие рыбак Мишка Янков и переправлял партизанам. Вот и сегодня с утра решил проверить: забрали оружие или нет? И ещё нужно было положить немецкий пулемёт MG с коробкой патронов к нему, две винтовки. Вчера он очень удачно расстрелял подвижный патруль на мотоцикле, который имел неосторожность углубиться по дороге в Руню.
Забрали, слава Богу. Значит, заберут и эти трофеи, что принёс сегодня.
Он уже отошёл на достаточное расстояние от тайника, как его насторожили звуки машин, что втягивались от шоссе Москва-Брест в сторону леса вдоль Деснянки по кромке прибрежного болота и колхозного поля. Прислушался: точно такие же звуки доносились и со стороны Борков. А он ещё вчера удивлялся: чего это немцы остались в Борках на ночь, не уехали в Слободу в казармы?
Из Слободы впереди ехал бронетранспортёр, за ним – пять крытых брезентом грузовиков. Мужчина пробежал с полкилометра, пока не увидел, как, растянувшись цепью, со стороны Борков солдаты с собаками прочёсывают местность: луг, редкие кусты лозы, липняки и березняки, что вперемежку раскинулись вдоль берегов Деснянки по обе стороны реки.
Присел, оглянулся назад: там тоже враги спешились, вытягивались цепью. Хорошо слышны лай собак, команды. Значит, облава, прочёска местности…
– Та-а – ак! – на лице человека застыла злая улыбка, глаза прищурились, в них загорелся такой же злой огонёк. – Та-а – ак! – повторил, пристально вглядываясь то в одну, то в другую сторону, крутил головой, соображал. – Та-а – ак! – в который раз произнёс одну и ту же фразу, ноздри хищно задёргались, плотно сжатые губы вытянулись в линию, глаза то и дело окидывали местность.
Знакомое состояние повышенной возбудимости заполнило собой естество мужчины. Это состояние всегда предшествовало опасности, когда на кон ставилась его жизнь и жизнь его врагов. Трусил ли он, боялся ли за себя? Как сказать. Смерти он не боялся. Он её жаждал! Но! Жаждал не фанатично, а очень и очень расчётливо. Он торговал жизнью! Продавал свою жизнь, обменивал её на жизни своих врагов. Выторговывал. Совершал сделку. Страшную торговую сделку, страшный обмен, доселе неведомый ни в одном учебнике по экономике. Ставки были очень большими, высокими: за себя он готов был выторговать как можно большее число врагов. Правда, согласия у противной стороны не спрашивал, но и о своём не говорил, а молча, с неистовством и настойчивостью обречённого шёл к своей цели. А цель у него была.
Вот и сейчас он не думал о собственной жизни, а соображал, как бы больше прервать жизней врага на берегу его любимой с детства речушки Деснянки. Мало того, что враг пришёл сюда без спроса, истоптал своим грязным, поганым, чужим сапогом священную для мужчины землю, он ещё и посягнул на святое: жизни его самых близких, земляков. Простить такое мужчина не мог. И терпеть безмолвно и безропотно тоже. Душу его захлестнула ненависть, искала выхода. И он нашёл его, выход этот. За его спиной, за ним стоит его деревенька, родные и близкие люди, наконец, стоит его Родина. Он осознавал это, и это осознание своей значимости в борьбе с захватчиками поднимало его, возвышало в собственных глазах, придавало сил. И брал ответственность на себя. Он не мог отсиживаться за чужими спинами, когда вся страна восстала против врага. Но и со своей спины не перекладывал собственную ответственность на других. Мужчина был способен сам лично рассчитаться с врагом, что он и делал.
Там, где синеет спасительный лес, раскинулось бывшее колхозное поле, открытое пространство. Молодая трава не сможет скрыть человека. Здесь река, вдоль берегов цепью навстречу друг другу идут вооружённые враги с собаками. До них от него в обе стороны около километра. Немцы пока его не видят: скрывают кусты. Но это ловушка, человек как никогда понимает, что попал в западню, однако осознание смертельной опасности не остановило его, не выбило из колеи, не потерял рассудок. Напротив, повышенное чувство риска на грани жизни и смерти только придало сил, заставило мозг и тело работать, трудиться за чертой своих физиологических возможностей и способностей, заложенных природой. Вынудило доставать, извлекать из глубины кладовых опыта тысячелетнего человеческого бытия именно те знания, навыки и чувства, благодаря которым человек выживал в самые драматические мгновения своего развития. Это психологическое состояние потом люди назовут звериным чутьём, интуицией, инстинктом самосохранения. Но ему было совершенно безразлично, как и что называлось. Он действовал!
Сорвавшись с места, мужчина бросился в сторону цепи, что шла из Слободы. Укрылся за кустом метрах в четырёхстах, воткнул в землю палку с рогатиной на конце, что раньше использовал в виде посоха, установил винтовку, справился с дыханием, тщательно прицелился. Благо, цели двигались ему навстречу по – немецки правильной и почти ровной шеренгой с равными интервалами. Осталось лишь выбрать цель, что и постарался сделать мужчина.
Громом средь ясного неба прогремели один за другим три винтовочные выстрелы; скатилась с мёртвой офицерской головы фуражка; рвали поводки две служебные собаки, тащили за собой безжизненные тела хозяев.
Цепи залегли. Стрелок тут же бросился в обратную сторону, навстречу врагам, что шли от Борков. И снова три выстрела достигли цели.
Вопреки здравому смыслу, человек устремился вдоль берега туда, где строчил с пулемёта, поливая свинцом кусты, немецкий броневик. Он ехал впереди цепи солдат, что, пригнувшись, снова двинулись вперёд.
Связка гранат, брошенная с близкого расстояния, заставила остановиться бронемашину, она задымила, извергая в безоблачное утреннее весеннее небо клубы чёрного дыма. Тотчас оборвался и рокот пулемёта.
Человек, не мешкая ни секунды, опять предпринял действие, совершенно несовместимое со здравым смыслом: снова побежал в сторону врага, навстречу, казалось бы, своей неминуемой гибели. Когда да идущих цепью немцев оставались какие-то сотня-полторы метров, вдруг резко свернул к Деснянке, на ходу выдернув сухой стебель камыша, неторопливо обломил его, тщательно продул, вошёл в реку, погрузился в неё, потом ушёл с головой под воду, вжался под водой в обрывистый берег с густой, ниспадающей в реку травой. Он исчез! Лишь над речной гладью среди молодого аира и провисшей с берега осоки торчала тоненькая трубочка камыша. Поднятая мужчиной муть со дна реки снова медленно осела на определённое природой для неё место, уплыла вслед за неторопливым бегом воды, растворилась бесследно.
Он уже не видел, как рыскали берегом овчарки, потеряв такой свежий след, бесились от бессилия, давились, заходясь злобным лаем; как бегали солдаты, с недоумением разводя руками.
Das ist Waldgeist! Das ist Wassermann!
И не удивительно, лишь леший да водяной способны на такое: только что был здесь, стрелял, в него стреляли, его многие видели, и, на тебе! Не стало! Воистину, поверишь в водяных и леших.
Взрывы от брошенных в воду гранат мужчина слышал: они больно ударили по перепонкам, звоном отдались в голове, пришлось даже немного хлебнуть воды. Но быстро оправился: благо, гранаты взорвались вниз по течению.
Время под водой остановилось. Человек помнит, что тогда солнце только-только встало, а сейчас он позволяет на мгновение открыть прямо в воде глаза, видит солнце над рекой. Решает передохнуть, втянуть воздух полной грудью, отдышаться. Дышать через камышинку в воде можно, но не очень продолжительное время. У него уже был опыт. Это он проделывал и не раз ещё в далёком детстве, когда с друзьями играли на берегу Деснянки. Но здесь совершенно не тот случай и игра совершенно не та, не детская. Поэтому, приходилось терпеть на грани потери сознания. Однако терпел. Спиной он хорошо слышал топот множества ног ещё в самом начале, а теперь как не прислушивался, как не вжимался в дрогкий берег реки, земля не сообщала ему о присутствии посторонних на берегу. Посчитал, что враги ушли, можно вдохнуть воздуха, выйти из воды.
Надеялся ещё, что на поверхности быстрее появится слух, исчезнет противный тонкий звон в ушах, что появился от взрывной волны в воде.
Спустя ещё какое-то время над водой в густой прибрежной траве, что свисает прямо в воду, у берега сначала замаячила человеческая голова, потом, наконец, на берегу появился и сам человек. Стоя на коленях, так же долго оглядывался вокруг, одновременно прислушивался к себе: звон и боль в ушах сохранялись. Мало того, сильно болела голова.
Тщательно огляделся: никого. Лишь аисты парили в вышине да несколько штук их важно расхаживали по высокой болотной траве невдалеке от человека. Ходили спокойно, непугано. Значит, рядом нет никого. Это обнадёжило, придало уверенности, и мужчина уже спокойно и тщательно принялся осматриваться вокруг, оценивал обстановку.
Солнце застыло в зените, значит, день переваливал на вторую половину. Мужчина ушёл от реки в сторону колхозного поля, остановился на краю за густыми кустами лозы, принялся раздеваться, развешивать свои мокрые, рваные одёжки по кустам. Остался в исподнем белье. Разобрал винтовку, протёр, разложил для просушки. То же проделал и с пистолетом. Постепенно возвращался слух, проходила боль в голове, но звон всё равно оставался. Ещё раз внимательно оглядевшись, человек расположился под кустом отдохнуть: слишком тяжёлым и насыщенным на события был для него этот майский день 1942 года.
Сон его был коротким и чутким, но вполне достаточным, чтобы восстановились силы, и мужчина снова почувствовал себя готовым к продолжению борьбы с врагами.
Никто из слободчан, из немецких патрулей не удивился, когда ближе к вечеру затопилась банька у нового старосты деревни Слобода Прибыткова, что стоит за огородом на берегу Деснянки. Уже стемнело, когда в баню открыто, демонстративно на виду у всех с зажжённым фонарём в руках и свертком чистого белья подмышкой прошёл и сам хозяин Кирилла Данилович. Перед тем, как зайти, ещё постоял, покурил, по – хозяйски оглядел огород, кусты, кинул пытливый взгляд на речку, прислушался к вечерней деревне. Тихо. Тепло. Покойно. Втоптал окурок в землю, очередной раз окинул взором окрестности, открыл дверь в предбанник.
Очередное майское утро 1942 года ничем не отличалась от других: всё так же взошло весеннее солнце; всё так же парили над поймой реки аисты; как всегда в такую рань одаривал землю звонкой песней жаворонок.
После построения у немецкой комендатуры загружались в машины солдаты, что вчера прибыли из района на помощь в поимке «лешего». Уезжали обратно, так никого и не поймав, предварительно отправив с попутной колонной в фатерлянд гробы с телом командира взвода лейтенанта Меркель и ещё трупы семерых сослуживцев. Ужасная страна Россия: помимо комиссаров и красноармейцев, здесь сражаются против доблестных немецких солдат и лешие с водяными.
К немцам, широко улыбаясь, подходил высокий, опрятный, стройный полицай в форменной одежде, с винтовкой на плече. Его чисто выбритое лицо источало одновременно радость и глубокую признательность, подобострастие и готовность услужить.
– Хайль Гитлер! – поприветствовал он солдат, что, сгрудившись, уже сидели в кузове, некоторые из них ещё пытались досмотреть прерванные сны. – Три литра! – добавил распространённую среди сослуживцев-полицаев шутку, обыгрывающую немецкое приветствие.
Ответом ему были тишина и презрительные взгляды союзников. Но это, казалось, не очень-то и обидело полицая.
– Чего ж вы так, ребятки? – с этими словами в кузов полетела связка гранат. – Здороваться надо! – достав очередную гранату из кармана, полицай всё с той же улыбкой направился к оторопевшим солдатам, что столпились у соседней машины.
Не все из них успели отбежать на безопасное расстояние, некоторые, напротив, кинулись к нему, судорожно срывали с себя винтовки. Полицай тоже спешил им навстречу, выдернул чеку, нёс на вытянутой руке взведённую гранату бережно, как самый дорогой, самый ценный, самый хрупкий груз в своей жизни…
Напуганные очередным взрывом, аисты поднялись ещё выше, превратившись в еле заметные точки, взирали с недосягаемой высоты на эту непонятную страшную землю.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.