Текст книги "Наряд, сука, – дело святое!"

– Хватит, продолжайте работать. А ты, хомячок, проводи меня в квартиру, и через два часа жду у себя. Будь готов доложить всё обстоятельно, в деталях.

«Сам» в сопровождении Овечкина уходит, а я достаю сигареты и закуриваю. И чего они его так боятся? На моей памяти он никого живьём не съел, хотя, может быть, я не всё знаю.

Овечкин выползает на площадку минут через десять и говорит:

– Что, сразу не мог «Самому» доложить, всё как положено?

От такой наглости я даже дымом поперхнулся.

– Ну ты, хомячок! Сука ты, одним словом! …«Вятка», «Вятка», четыреста двенадцатому ответь, – передаю по рации.

– Слушаю тебя, четыреста двенадцатый!

Перевожу незаметно тангетку рации на выключение и как ни в чём не бывало продолжаю говорить:

– Всё, мы снимаемся. Направляй сюда дежурного опера и участкового. Трупа нет, а это значит что преступление не наше, так что сами расхлебывайтесь. – Я делаю вид, что выключаю рацию, и обращаюсь к обнаглевшему завхозу:

– Овечкин! Через час приедут дежурный опер и участковый, часа через два они наберут материал, а через час пятьдесят, – я смотрю на часы, – нет, уже через час и сорок пять минут тебе докладывать «Самому» о проделанной работе. Желаю удачи и всяческих успехов! Да, если получится, то и большого счастья в личной жизни!

– Как это? Да ты что! А как же я? Ты обо мне подумал? – истерично вопит Овечкин.

– Ты будешь смеяться, но мне это до лампочки.

– Может, консенсус найдём?

– Слово-то, какое умное! Ну давай ищи.

– Два новых колеса для вашей служебной машины, – обрадовавшись, что есть возможность со мной договориться, предлагает Овечкин.

– Четыре.

– Два.

– Четыре и аккумулятор.

– Два и аккумулятор.

– Четыре, аккумулятор и резонатор на выхлопную трубу, – не унимаюсь я.

– Четыре, аккумулятор и всё.

– Согласен.

– О чём торг? – спрашивает подошедший Егор.

– Штабс-капитан Овечкин предлагает нам сделку – четыре новых колеса на нашу служебную автомашину и новый аккумулятор, а мы в свою очередь берём на себя обязательства предоставить ему полный материал по данному факту, чтобы его задницу, «Сам» не порвал на тысячу мелких завхозиков, – отвечаю я.

– А не обманет? – недоверчиво спрашивает Егор. – Я этого фрукта знаю.

– Если обманет, мы его в другой раз так подставим, что остаток дней он проведёт завхозом в богадельне, пересчитывая две не украденные до него алюминиевые кружки.

– Осмелюсь заметить, господа вымогатели-сыщики, времени осталось полтора часа, – робко напоминает Овечкин.

Я достаю телефон и набираю номер Макса.

– Макс, скачками в горбольницу № 3. Там клоун, порезанный, из подъезда дома 105 по улице Братьев Ашмариных. Узнай, кто его доставил, кто принимал его из врачей, что пояснил по поводу полученных телесных повреждений, ну, вообще всё что можно, собери. Как будет результат, отзвонить мне.

– Так, Егор, тогда ты с сожилкой потрудись, а я здесь поковыряюсь, есть у меня одна мысль.

Заинтересовало меня, почему на четвёртом этаже разбито стекло. Очень внимательно осматриваю разбитое окно. От места удара трещины расходятся острыми треугольниками. В самом центре я нахожу крошечный кусочки эпителия и такую же крошечную капельку крови. Прекрасно. Под разбитым окном валяются осколки, но не просто так валяются, а как будто их выбирали, подыскивая подходящий. Внимательно их осматриваю, на одном из них нахожу нечёткий отпечаток пальцев руки. Ещё лучше. Указываю эксперту на находки, а сам поднимаюсь на пятый этаж. По дороге звоню Максу:

– Макс, посмотри, нет ли у этого «Бармалея» на правой или левой руке, на тыльной стороне, неглубоких, но свежих порезов.

На пятом этаже среди крови и мусора нахожу треугольный осколок стекла с четким отпечатком пальцев. По поводу того, что здесь произошло, у меня сомнений почти нет.

Из квартиры потерпевшего выходит Егор.

– Слышь чё, Михалыч! Я нашёл медицинскую карточку этого клоуна, он шесть раз пытался свести счёты с жизнью, в основном, под воздействием «белки»{ «Белка» (жаргон) – белая горячка.}. А со слов сожительницы, он уже две недели из «синей ямы» не вылазит и ему уже третий день какие-то голоса настойчиво рекомендуют повеситься. Правда, она говорит, он якобы с ними нашел какой-то компромисс.

– Точно, нашел. И я даже знаю, какой. Не повеситься, а горло себе перерезать, – и я пересказываю то, что нашёл. В это время звонит Макс.

– Михалыч! Есть у него на ладони порез и на горле несколько порезов, как будто он сначала прицеливался, прежде чем окончательно решиться перерезать себе глотку. И вот ещё что. Врачу «Скорой помощи» он сказал, что всё равно он себя убьёт.

– Что и требовалось доказать. Перепиши данные врача, или нет, возьми у него объяснение и шуруй в контору.

– Овечкин! – подзываю я притихшего завхоза. – Тебе сегодня просто везёт! – Дальше я передаю ему собранную информацию.

– И за это я отдал вам четыре новых колеса и аккумулятор? – сокрушенно вздыхает завхоз.

– Все-таки Егор прав, фрукт ты, Овечкин. А четыре колеса и аккумулятор ты отдашь не за то, что мы выяснили, что этот идиот сам порезал себе горло. Этим имуществом ты удачно выкупил свой зад, который бы имел кто попало в ближайшие сутки, если бы мы вовремя не подсуетились, и прокурор возбудил бы дело по факту покушения на убийство. Всё, Овечкин, мы поехали. Позже Петька сдаст рапорт в дежурку. Так что рапортуй «Самому», не опасаясь за последствия.

– Как думаешь, наш кофе уже остыл? – спрашивает Егор, когда мы идем к машине.

– Остыть не остыл, а так, слегка льдом подёрнулся.

– Четыреста двенадцатый, четыреста двенадцатый, «Вятке» ответь, – доносится вдруг из рации.

– Слушаю тебя, «Вятка», – отвечаю я.

– Михалыч, вы ещё долго?

– Что ещё за катаклизм нас сегодня посетил?

– Да странное дело. Вроде сообщили, что мужик из окна выпрыгнул, а мой сержант из ГНР-ки{ ГНР – группа немедленного реагирования.} какой-то бред несёт, ничего понять не могу. Заедь на адрес, ты там недалеко. Очень тебя прошу! – почти слезно просит дежурный.

– Ну что, поедем? – спрашиваю Егора. Он берёт у меня рацию.

– Всё равно заставят. Так лучше сейчас подъехать, чем потом, к шапочному разбору приезжать. – И уже в рацию: – «Вятка», пятьсот шестнадцатый. Адрес говори.

– Улица Братьев Ашмариных, 105, четвёртый подъезд.

– Это всего через два двора, так что по коням, хлопцы! – командует Егор.

Петька с обречённым лицом усаживается в машину. У парня окончательно буквально тает на глазах последняя призрачная надежда наладить нормальную половую жизнь со своей посетительницей.

– Сам виноват. Надо было не оставлять её возле кабинета, а взял бы у неё телефон и отпустил домой, пусть бы она ждала известей от тебя, томно развалившись на диване.

– Я же думал что мы не надолго! – вздыхает Петька.

– Ты это коням игривым из нашего отдела объясни, наверняка они уже увели твою кобылку пегую и оказывают ей посильное участие, – хихикает Лёха.

– Жениться тебе, Петя, надо, – говорит Егор, глядя на упавшего духом Петьку.

– Егор, а у тебя когда в последний раз был искромётный секс? Ну такой, чтобы до звёзд в глазах, до тёмных кругов перед глазами! – задает Петя каверзный вопрос.

Вот вопрос так вопрос! С подковырочкой! Егор даже слегка растерялся, и я спешу ему на помощь:

– Петя! Он двенадцать лет женат, и у него от искромётного секса остались одни супружеские обязанности, чего и тебе желаем.

– Нет уж, спасибо. Может быть, когда я стану майором, я обездолю себя таким счастьем. А пока буду наслаждаться случайными связями.

– Кстати, фотку покажи, – говорю я Петьке.

Петька, достав свой сотовый телефон, нажимает на нём несколько кнопок и передаёт его Лёхе, Егору а затем мне. Лёха говорит: – О!!! Егор краснеет, а я, взглянув на дисплей телефона, подвожу итог:

– Не поперёк, конечно, но тебе, Петя, есть за что переживать!

К сожалению, нарождающееся обсуждение запечатлённых Петькой прелестей, не успевает перерасти в полноценную дискуссию, потому что, скрипнув тормозами и свиснув пока ещё старыми покрышками, наша служебная машина останавливается возле четвёртого подъезда сто пятого дома по улице Братьев Ашмариных.

Петька первым выскакивает из машины:

– Давайте по-быстрому тут разберёмся – и в контору. Шеф, какие будут пожелания? – Петька весь ужом вьётся от желания работать, а вернее, от желания побыстрее покончить со всей тягомотиной. – Шеф, чего ждём? Давайте уже что-то делать! Извините, конечно, но меня просто убивает ваша нерасторопность.

– Петя, хватит! Твои гормональные сдвиги порядком утомили! Закури и заткнись! – не выдерживаю я.

Петька обиженно поджимает губу, закуривает и замолкает.

– Здравия желаю, товарищи майоры, – приветствует нас подошедший не торопясь и вразвалочку сержант из экипажа ГНР. – Чё-то вы долго! Нам на обед пора. Короче, тут какая-то чертовщина, без пол-литра не разберешься!

– Ну это понятно. Поправь меня, если я неправ. Ты ведь не агент Малдер, и здесь не «Секретные материалы»? Если мне зрение не изменяет, ты сержант Павлов, член экипажа группы немедленного реагирования. Всё верно? Я ничего не перепутал? – Я чувствую, что тихо начинаю свирепеть.

– Ну.

– Баранки гну! К моему приезду ты должен собрать первоначальные сведения о происшествии, потерпевшем, установить возможных очевидцев и свидетелей происшествия, а также обеспечить охрану места происшествия до приезда следственно-оперативной группы.

– Ну, – заело сержанта.

– А у тебя собаки жрут мозги разбившегося человека! Кроме того, ты позволяешь себе делать непревзойдённые по тупости и бессмысленности выводы, упрекая меня в неразворотливости и отсутствии должной заботы о твоей требухе! – Я уже не на шутку разошелся.

– Тихо, Михалыч, тихо! А ты докладывай, как положено, и не выпендривайся! – стараясь разрядить обстановку, говорит Егор.

– Имя потерпевшего Женя, фамилии его никто не знает. По данному адресу живёт с семьёй: женой и ребёнком около года. Соседи характеризуют его как тихого человека, подкаблучника, носился с сетками по магазинам, гулял с ребёнком и собакой. Жена его возвращается частенько за полночь, выпившая, устраивает мужу скандалы. Нормальная семья, одним словом. Всё как у людей. Пока это всё, что я успел узнать до вашего приезда.

– Кто вызвал милицию, и кто первый обнаружил пострадавшего?

– Да здесь практически полдвора видело, как он выпрыгнул с балкона!

– Конкретно кто видел, что он сам выпрыгивал с балкона? – уточняет Егор.

– Вон тот, вон тот и вон тот мальчик с собачкой, – тычет пальцем сержант.

– Хорошо. Иди всех перепиши и обеспечь охрану трупа до приезда медика и следователя прокуратуры. Попроси кого-нибудь, пусть принесут старую простыню или тряпку. Надо накрыть труп.

Сержант мешкает.

– Иди-иди. Обед немного подождет. Да, кстати, а в чём чертовщина? – интересуется Егор.

– Собака.

– Что собака?

– В квартире жутко воет собака. – Сержант уходит.

Прислушиваемся. Действительно, откуда-то сверху несётся истерический и жуткий то ли вой, то ли лай собаки.

– Ты чё, в самом деле, как с цепи сорвался? – обращается ко мне Егор.

– Ладно, проехали. Петя, иди поговори с соседями, особенно с соседями снизу, и постарайся найти старшую по подъезду или какую-нибудь шуструю старушку из числа тех, что не прочь сунуть свой нос не в свои дела. Такой человек всегда есть, и я верю, что ты его найдёшь. Давай! Шуруй! Так, теперь ты, Леша. Гони в ЖЭК, установи данные пострадавшего и пробей его по адресному, узнай, где он и жена жили раньше, может быть, установишь родственников, родителей. Если кого установишь, пусть едут сюда. Ну что, Егор, пойдём навестим собаку Баскервилей.

Пока поднимаемся пешком на восьмой этаж, обсуждаем случившееся.

– Дурацкое какое-то самоубийство! И ещё эта собака, – произносит Егор.

– А на мой взгляд, умных самоубийств вообще не бывает, – замечаю я.

– Ну не знаю. Может быть, он попал в безвыходную ситуацию? – пожимает плечами Егор.

– Безвыходных ситуаций не бывает, есть выходы, которые нам не нравятся! Это непреложная истина, между прочим. И что интересно, наш человек всегда находит выход из сложной ситуации, но, как показывает практика, лучше всего он находит туда вход!

– Тоже, между прочим, непреложная истина, – замечает Егор.

– Точно! – соглашаюсь я.

Неспешно поднимаемся на этаж. Из-за двери квартиры несутся жуткие собачьи аккорды.

– Её там что, без наркоза кастрируют? – спрашивает Егор.

– Его!

– Что «его»?

– Кастрировать можно только кобеля. Сучек стерилизуют. Значит, «его», – объясняю я.

Звоним в дверь, но ничего не происходит. Кроме собачьего воя, из квартиры не доносится ни единого звука.

– Что делать будем? – спрашивает Егор.

– Не знаю. Но в квартиру войти надо. А вдруг там кому-нибудь надо оказать помощь? С другой стороны, входить в квартиру без прокурорского следака или родственников – искать себе неприятностей.

В этот момент у меня звонит сотовый телефон.

– Да!

– Это Макс. Я у подъезда. Мне что делать?

– Хорошо, что ты быстро приехал! Там сержант, пусть тебе покажет, кто видел, как потерпевший выпрыгивал с балкона. Поговори с каждым, выясни всё до мелочей и всех перепиши, – даю я распоряжения и нажимаю «отбой».

– Так всё же что будем делать? – спрашивает у меня Егор.

– Не знаю. Бросим на пальцах, кто проиграет, тому и принимать решение, – предлагаю я.

– На счёт три?

– На счёт три.

– Раз, два, три! – считает Егор, и мы выкидываем пальцы.

У меня «камень», у Егора «ножницы», значит, Егор проиграл, ему и принимать решение.

– Может, переиграем? – предлагает Егор.

– Не хитри! Какое бы решение ты ни принял, я однозначно его поддержу.

– Позвони в квартиру ещё раз, – не придумав ничего лучшего, просит Егор.

– Не надо звонить, возьмите ключ.

Мы оборачиваемся. Позади нас стоит седой мужчина лет около шестидесяти.

– Вы кто? – спрашиваю я незнакомца.

– Я отец Ирины, жены Жени. Мне ваш сотрудник позвонил, сказал, что случилось несчастье, попросил прийти. Мы с женой рядом живём. Через дорогу, – поясняет мужчина.

– Вы когда в последний раз Женю видели?

– Вчера вечером. Он Алёшку привел, сказал, что Ирины дома нет, а ему рано утром надо было в другой город ехать. Попросил посидеть с внуком.

Мы пробуем открыть дверь, но ключ в замке не проворачивается.

– Наверное, с обратной стороны тоже ключ вставлен, – делаю я предположение. – Что будем делать?

– Ломайте. Я разрешаю, – говорит тесть погибшего.

Что есть силы я ударил в дверь ногой. Дверь поддалась, но до конца не открылась. Я отошёл, насколько позволяла лестничная площадка, и, разбежавшись, саданул дверь плечом. Дверь наконец распахнулась, и раздался оглушительный взрыв. Меня с силой швырнуло об пол, и я потерял сознание. Последнее, что промелькнуло в голове, была глубокая по своему содержанию и глубине мысль: «Твою мать!»

– Михалыч! Михалыч! Михалыч! Ты жив? Михалыч, ну ответь хоть что-нибудь! – негромко доносится откуда-то издалека.

Я с трудом разлепляю один глаз. Чувствую, что всё лицо заляпано какой-то липкой массой. Хочется верить, что это не мои мозги. Перед глазами мечется непонятное пятно, постепенно формирующееся в обеспокоенную рожу Егора, точно, не в лицо, а в рожу, всю в крови, следах копоти и каких-то клочках белой шерсти.

– Ну и рожа у тебя, Шарапов, – бормочу я. – Помоги встать.

– Лежи. «Скорую» уже вызвали, – говорит Егор, всматриваясь в мое лицо и, видимо, пытаясь понять, насколько мне хреново.

Я шевелю руками и ногами. Вроде всё работает.

– Помоги встать, – спорить со мной бесполезно, и Егор помогает мне подняться. Опираясь о стену, поддерживаемый Егором, медленно прохожу в комнату. Голову ломит от нестерпимой боли.

– Здорово меня шарахнуло! Что это было? – спрашиваю я Егора.

– А хрен его знает!

– Скажи, чтобы больше в квартиру никто не входил. Мало ли что тут ещё может быть!

В квартиру врывается Петька:

– Да пустите вы меня! Михалыч, Егор! Вы живы?

– Да живы, Петя, живы. Так что вакансий старших оперов в отделении пока не предвидится, – огорчаю я его.

– Да пошел ты со своими вакансиями! Ведь знал, что тебя, старого дурака, никуда одного отпускать нельзя! – Видно, что Петька не на шутку встревожен.

– Петя! – прерывает его Егор. – Свяжись с дежуркой, сообщи о случившемся и скажи, чтобы вызвали взрывотехников. Мало ли что ещё здесь может быть.

– Егор, а почему собаку не слышно? – задаю я вопрос.

– Какую собаку? – не сразу понял Егор.

– Ну ту, что выла.

– Понятия не имею. Может, спряталась где.

Сидеть трудно, сильно кружится голова, и я, чтобы немного отвлечься, начинаю медленно обходить квартиру, стараясь ничего не задеть. Дверь в соседнюю комнату открыта, и я захожу внутрь. Одетая в красивое вечернее платье, на кровати лежит молодая женщина. Не надо быть провидцем, чтобы определить, что она мертва. Что-то странное есть в покойнице, и я подхожу ближе, чтобы понять, что именно. Несмотря на макияж, – в лице ни кровинки, как будто из трупа выпустили всю кровь. На шее женщины повязан красный шейный шарфик. Не знаю почему, но я берусь за краешек шарфа и тихонько тяну на себя. Шарф легко проходит сквозь шею и петлёй повисает у меня в руке. Никакого фокуса, просто голова отрезана от туловища.

В комнату входит Егор.

– Михалыч! Знаешь, что это рвануло? Никогда не угадаешь!.. Что у тебя тут? – заметив труп, спрашивает Егор. Осмотрев тело, он заключает: – Ну, чего-то подобного и следовало ожидать. Так о чём я? Ах да! Михалыч, так знаешь, что это рвануло? Покойничек Женя был большим выдумщиком! Он любимую собачку жены за задние лапы привязал над дверью. Но не просто привязал, он несчастную собачонку всю обмотал взрывпакетами, а петлю от запала к двери приделал. Короче, сюрприз приготовил. Вот, значит, когда ты дверь высадил, собачонка и рванула.

– Хорошо, что это взрывпакеты были. Хуже было бы, будь это гранаты Ф-1. А вообще забавно, надо взять на вооружение, – сквозь шум в голове говорю я.

– Ладно, ты тут пошукай, может, где записку найдёшь, а я пойду порадую дежурку ещё одним трупом.

Поиски увенчиваются успехом довольно скоро. На журнальном столике я нахожу отчёт частного детектива о проделанной работе с кучей пикантных фотографий покойной с различными мужчинами и в различных позах. Ни дать ни взять – иллюстрации к Камасутре. Здесь и записочка от Жени с признанием в совершенном деянии на почве умопомрачительной любви.

Господи, как болит голова! Врач приехавшей «Скорой помощи» настойчиво предлагает мне проехать в больницу. По большому счёту, мне здесь больше делать нечего, и, в надежде, что в больнице мне на халяву навалят таблеток от головы, я соглашаюсь.

– Вань, вы на обратном пути за мной заедете?

– Само собой, поезжай, не волнуйся.

В приёмном покое врач меня спрашивает, что со мной приключилось. Вкратце пересказываю ему историю, приведшую меня в его кабинет. Медсестра, воспитанная на мексиканских телесериалах, начинает негромко всхлипывать.

– Какая любовь! – бормочет она.

– Клиническая дура! – ставит безапелляционный диагноз врач. Я согласно киваю.

– Да ты не маши башкой, не ровен час отвалится, – предостерегает меня врач. – Иди лучше умойся, а то выглядишь как оборотень в полнолуние. – И обращается к медсестре: – А ты не реви, обласкаю я тебя вечером, утешу, как смогу. Дай человеку полотенце.

Отвернув кран, я, немного поразмыслив, сую под него всю голову. Отопительный сезон давно закончен, и из крана льётся только холодная вода. А мне большего и не надо. Хорошо, приятно. Даже боль немного утихает.

– Надеюсь, что штаны ты здесь стирать не будешь. Иди сюда! – зовёт меня врач. – Снимок твой принесли. Я поражен. Оказывается, у тебя там не сплошная кость.

– Сам удивлён. А это точно мой снимок? – уточняю я.

– Твой, твой. Я тебе перед рентгеном на башке крестик нарисовал, вот он на снимке, посмотри сам, если не веришь, – рассматривая мой снимок, говорит врач. – Что могу сказать? Сотрясение мозга и что-то с шейными позвонками.

– Другими словами, медицина пока бессильна, и мне ничего не остается как жить дальше?

– Ну, в общем, да. Но это временно, обещаю, медицина обязательно что-нибудь придумает. Я тебе сейчас под кожу вваляю кое-что из своих запасов. Станет полегче, и голову отпустит. Ну, а завтра, будь любезен, сходи к своему невропатологу.

– Шприц-то одноразовый? – спрашиваю я веселого доктора.

– Еще какой одноразовый! Один на всё отделение. Ладно, не трясись, я шучу.

С укола и впрямь полегчало и даже как-то захорошело.

– Оба-на! Михалыч! Да ты никак в нирвану отъехал! Доктор, а у вас ещё одного укольчика не отыщется? – глядя на меня, смеётся появившийся в дверях смотровой Егор.

– Нет, лимит уколов счастья исчерпан, остались клизмы – облегчения. Вставить?

– Нет. Пожалуй, сегодня я от клизмы воздержусь.

– Ну, на нет и суда нет! Надумаете, заходите в любое время, воткнём без очереди и с удовольствием.

– Вот она какая, медицина с человеческим лицом! Михалыч, на вот, переоденься. – Егор подает мне целлофановый пакет.

– Что это?

– Отец покойника тебе передал. Сказал, что его сыну это уже не понадобится, и просил принять это, если ты, конечно, не побрезгуешь.

– Ты хочешь сказать – тесть, – уточняю я.

– Нет, отец. Его тесть вызвал. Знаешь, если раньше у них и были, какие разногласия, то горе их объединило, они сейчас решали, как будут воспитывать внука. Решили, что неделю внук будет жить у одних стариков, другую – у других. Несчастные люди, искренне их жаль.

– Да, жаль. Сразу потерять и дочь, и сына. Слушай, Ваня, а нам потом прокурор не влепит кражу или взятку?

– Нет. Это с его разрешения. Прокурор присутствовал при разговоре, когда отец покойного, узнав, что с тобой случилось и что ты в больнице, достал из шкафа этот костюм. На всякий случай я спросил мнение прокурора, он не возражал.

– Ну тогда другое дело, – я достаю из пакета великолепный, новенький, весь в лейблах спортивный костюм. – Дорогая вещь.

– Баксов триста.

– Не меньше.

– Не побрезгуешь?

– Нет.

– Я так и думал.

– А что, кроссовок к нему не было?

– Ну ты нахал! – Егор поднимает свою правую ногу и смотрит на новенькие кроссовки.

– Сорок второй размер, тебе велики, – любуясь на свою обновку, констатирует Егор: – Я, естественно, отказался.

– И правильно сделал. Доктор, а куда свои обноски можно бросить?

– Вон в углу синяя корзина для бомжачьих шмоток. Туда и бросай.

Переодевшись, прощаюсь с доктором:

– Спасибо, доктор! Извините, что отнял ваше драгоценное время по такому пустяку. Надеюсь, в следующий раз мне уж точно по-настоящему оторвут голову и вам представится возможность в полной мере проявить своё виртуозное мастерство.

– Не скрою, я тоже на это надеюсь. На вот, – суёт он мне в карман небольшую коробочку. – Тут пять инъекций. Сам сможешь себе укол в задницу воткнуть?

– Смогу, приходилось уже.

– Вот и хорошо. Следующий укол поставь часа через два, потом через три и так далее. И вот таблетки, по две через каждые два часа. Станет хуже, поставь укол через час. Всё равно ведь к врачу не пойдёшь, пока не привезут. И ещё, если станет хуже, не тяни, вызывай «Скорую».

– Спасибо! – благодарю я врача.

– Да ладно. Отвезите его домой и дайте дня три-четыре отлежаться.

– Не вопрос, доктор, – бойко рапортует Егор.

На улице нас встречают Лёха, Макс и Петька.

– Михалыч, для контуженного ты очень даже неплохо выглядишь! – делает мне сомнительный комплимент Макс.

– А как обновка тебе к лицу! Чисто член сборной Гондураса по настольному хоккею. Неплохо бы обмыть костюмчик! – щёлкает пальцем по горлу Лёха.

– Михалыч, я тут с одним доктором пошептался, и он мне сказал, что контуженные, вроде тебя, страдают временной потерей памяти. Интересно, ты помнишь, что обещал переписать на меня свою машину? – хитро улыбаясь, спрашивает Петька.

– Петя, меня ведь контузило, а не белая горячка за жопу цапнула, чтобы я ничего не помнил. Не с тем врачом ты, Петя, советовался! – успокаиваю я его.

– Значит, и про две тысячи, которые я тебе должен, спрашивать бесполезно? Ты о них помнишь? – без особой надежды в голосе спрашивает Петька.

– Про три, Петя, про три, – уточняю я.

Пацаны подходят и обнимают меня.

– Ладно, хорош вам тут телячьи нежности разводить. Поехали, завезём Михалыча домой – и в контору. И так весь день ерундой прозанимались, – бурчит Егор.

Однако не успеваем мы отъехать от больницы и ста метров, оживает рация:

– Пятьсот пятнадцатый, пятьсот пятнадцатый, «Вятке» ответь.

– Слушаю тебя, «Вятка». Пятьсот пятнадцатый, – отвечает в рацию Егор.

– Егор, ты у Михалыча в больнице был? – спрашивает дежурный. – Что там? А то тут люди разное говорят.

Я беру рацию из рук Егора и отвечаю:

– Если ты начал сбор денег мне на венок, то ты поспешил. Раздай деньги людям. А кстати, деньги сдают охотно?

– Еще как охотно!

– Даже не знаю, радоваться мне от этого или огорчаться!

– Пятьсот пятнадцать, это девяносто первый. Михалыч, я рад, что с тобой всё в порядке!

– Спасибо, Петрович!

– Пятьсот пятнадцать, это триста двадцать первый. Михалыч, я рад, что мы снова вместе!

– Спасибо, Рома!

– Пятьсот пятнадцать, это девятьсот двенадцатый. Михалыч, я раньше в Ленина не верил, а теперь верю!

– Девятьсот двенадцатый, а при чём тут я?

– А ты живое воплощение стиха: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!»

– Пятьсот пятнадцать, это четыреста шестнадцатый. Михалыч! Слава героям! В следующий раз не забудь меня взять на подвиг, как-никак в армии я служил сапёром-кинологом!

– Ладно, Олежка!

– Пятьсот пятнадцать, это двести пятьдесят четвертый…

– Пятьсот пятнадцать, это пятьсот двадцать четвертый…

– Пятьсот пятнадцать, это двести двенадцатый…

– Я даже не знал, какой ты популярный, – с уважением произносит Петька.

– А ты думал! То ли ещё будет твориться на моих похоронах!

– Это семьсот двадцать третий. Так я не понял, деньги уже сдавать не надо?

Некоторое время едем молча. А потом все начинают хохотать. Голова болит меньше, но начались мучительные приступы тошноты.

– Пятьсот пятнадцать, пятьсот пятнадцать, «Вятке» ответь.

– Слушаю тебя, «Вятка», – отвечает Егор.

– Егор, вы сейчас где?

– Михалыча домой везём.

– Как отвезёте, сразу чешите в ГСК «Москвич» со стороны городской свалки. Заедешь от газовой заправки, проедешь вперёд метров триста, увидишь машину ГИБДД. Вот к ним и рули.

– А что там?

– В двух словах. Водитель КамАЗа снял «плечовку»{ «Плечовка» (жаргон) – проститутка, оказывающая сексуальные услуги на обочине дороги.} и свернул с дороги, чтобы её оприходовать, а в кустах увидел, как один бомж другому горло перерезал. Он по газам, на дорогу выскочил, а там экипаж ГИБДД, он к ним. Короче, гаишники сейчас держат возле трупа пятерых бомжей, но гаишников всего двое. Так что давай живей! Как Михалыча отвезёшь, сразу туда. А я пока подошлю им кого-нибудь на подмогу.

– Понял тебя, «Вятка». А водитель «КамАЗа» там?

– В том-то и дело. Его даже не записали, – тяжело вздыхает дежурный.

– Хреново.

– Поехали, Петя, на место, – говорю я Петьке, сидящему за рулем.

Петька смотрит на Егора.

– А ты как себя чувствуешь? – спрашивает Егор у меня.

– Нормально. Только тошнит немного.

– Знаешь, что я скажу? – говорит Петька. – Работа тебя сделала параноиком. Неужели меня ждёт такое же будущее?

До места добираемся минут за пятнадцать, значительно раньше посланной дежурным на выручку гаишникам помощи. И хотя Петька старается объезжать ухабы и кочки, растрясло меня довольно основательно. Пока все выскакивают из машины, я еле-еле успеваю выбраться из салона и, облокотившись о заднее крыло нашей «пятерки», выворачиваю содержимое желудка наизнанку.

– Михалыч! Ты как? – обеспокоенно спрашивает Лёха.

– Нормально. Иди, я догоню, – отмахиваюсь я, приходя в себя.

Когда пацаны убегают, я достаю из кармана коробочку, полученную от доктора, и, поморщившись, втыкаю себе в задницу укол.

Немного очухавшись, я бреду вслед за своими друзьями.

На месте происшествия вокруг трупа с перерезанным горлом сидят пять человек.

– Ну что, граждане алкоголики, дебоширы и иные лица, ведущие антисоциальный образ жизни, правду говорить будем? – вещает Лёха.

– Не видели ничего, начальник! – отвечает один из бомжей.

– Так может, он сам себе горло перерезал? У нас сегодня уже один такой был! – улыбается Лёха.

– Может, и сам. Откуда нам знать?

Я склоняюсь над трупом, осматривая его.

Ну и вонища!

Меня опять начинает тошнить.

– Макс, давай его приподнимем.

Мы приподнимаем покойника, и я осматриваю его спину.

– Видишь, несколько ран в спине? – спрашиваю я Макса.

– Вижу.

– На трёх нижних ранах кровь вокруг ранок имеет круговой отпечаток с нечетко выраженными краями.

– Ты хочешь сказать, что у убийцы соскользнула рука, когда он наносил удары, и о лезвие своего ножа порезал себе руку?

– Не факт, но вероятнее всего, да.

– А ну покажите руки, сукины дети! – командует бомжам Макс. После осмотра он разочарованно сообщает: – Михалыч! У всех руки целые.

– Значит, здесь не все, – замечаю я.

– Кто с вами ещё был? – грозно спрашивает Макс.

– Никого не было, начальник. Да хоть у своих спроси! Они первыми приехали, никого здесь больше не было.

Я поворачиваюсь к гаишникам.

– Да вроде никого больше не было, – неуверенно бормочут они.

– Макс, не теряй времени, принеси резиновую дубинку из машины, – говорит Егор.

Макс уходит.

– А зачем резиновая дубина? – насторожившись, спрашивают бомжи.

– А вы догадайтесь! – отвечает Егор. – Леша! Осмотри этих орлов. На них крови нет?

– Егор, – зову я своего напарника. – Смотри, вон тот бомж сидит на деревянном ящике, а ящик стоит на железном листе…

– Синдром радистки Кэт? – уточняет Егор мою догадку.

– А вдруг?

Появляется Макс, поигрывая резиновой дубинкой. При его появлении бомжи втягивают головы в плечи, понимая, что появление человека с дубиной ничего хорошего им не сулит.

– Ну, с кого начнём? – спрашивает Макс.

– Погоди! – говорит Егор. – Ты, косматый, встань со своего ящика, а вы двое уберите лист.

– Зачем? Тебе надо ты и убирай, – огрызаются бомжи.

– Макс!!! – раздается несколько глухих ударов о худощавые тела бомжей.

– Теперь ясно, зачем дубина? – спрашивает Егор. – Быстро схватили лист!

Бомжи неохотно оттаскивают лист железа в сторону. Под ним люк канализации. Егор фонариком светит внутрь.

– Вылазь на свет, тварь божья, – говорит он кому-то в колодец.

Из колодца вылезает весь в крови и с замотанной окровавленной ладонью ещё один бомж.

– Коля, мы про тебя ни слова! Они сами догадались! – орёт один из бомжей.

– Заткнись, дура! – зло кидает выбравшийся наружу.

От открытого колодца в сочетании с присутствующими бомжами нестерпимо воняет, так что у меня тошнота подкатывает к самому горлу.

– Егор! Я к машине! – говорю я.

Машина стоит метрах в ста от бивака бомжей, но мне кажется, что я до неё иду целую вечность. Облокотившись о машину, я стою, закрыв глаза. Становится немного легче, наверное, лекарство, наконец, подействовало, но неожиданно меня охватывает нестерпимый приступ тошноты, и меня опять выворачивает наизнанку. Сквозь шум в голове я слышу шум мотора и скрип тормозов. Открываю глаза и вижу подъехавшую патрульную машину. Видимо, подоспела помощь, направленная дежурным. Из машины выскакивают молодые сержанты, я их не знаю, наверное новенькие. И в этот момент со мной случается ещё один приступ тошноты.