Текст книги "Очень личное. 20 лучших интервью на Общественном телевидении России"

М. С.: Да, я стараюсь каким-то образом пропагандировать эту сторону жизни. Потому что она интересная, благородная и во многом спасительная.

Правила жизни

Михаил Сеславинский: Есть одно, как сейчас говорят, ноу-хау, которым хочу поделиться. Может быть, оно кому-то поможет. Есть такой библейский принцип: когда тебе плохо, иди к тому, кому хуже. Это всегда работает. Когда на вас накатывают невзгоды и неприятности, подумайте о том, что есть люди, которые мечтали бы о том, чтобы у них были ваши неприятности. Из детства помню, из отрочества: 8–9 класс, в Дзержинске очень плохо со снабжением, с продовольствием. Я, как и все, ездил в Москву за гречкой, сахаром-рафинадом, растворимым кофе. И я прихожу из школы, не в самом лучшем настроении – какие-то ученические злоключения, беру с полки тот же «Один день Ивана Денисовича», маленькую книжку, которая хранилась у папы в шкафчике под бумагами, не на самом видном месте, и читаю его раз в десятый. И вот у меня был кусок черного хлеба, подсолнечное масло в блюдечке, соль. Макаешь, ешь и как-то сразу жизнь налаживается. И ты понимаешь, что у тебя на самом деле всё прекрасно. Я, может быть, утрирую, но, кстати, «Один день Ивана Денисовича» – это совершенно библейское произведение, которое вам всегда поможет.

Андрей Смирнов:
«Нет послушнее артистов, чем режиссеры…»

Справка:

Андрей Сергеевич Смирнов (1941 г.р.) – режиссер, сценарист, актер, драматург. Народный артист России. Автор культового советского фильма «Белорусский вокзал». В 1988–1990 гг. – первый секретарь правления Союза кинематографистов СССР.

Виктор Лошак: Вот вы такой опальный режиссер 70-х. Вас не любят начальники. Тем не менее, в 1974 году вы снимаете фильм «Осень», и в этом фильме, как сейчас известно из фильмографии, появляется первая в советском кино эротическая сцена. Почему ее не вырезали? Почему вам дали этот фильм показать? Объясните. Вы тогда еще сказали, что раньше в советском кино любовь всегда прилагалась либо к жатве, либо к металлургическому процессу, либо еще к чему-то.

Андрей Смирнов: К трем вещам: плавке, жатве и партсобранию… Ну, это трудно объяснить, конечно. Несчастье, прежде всего Тарковского, ну и мое было в том, что Владимир Александрович Познер, директор экспериментальной студии в прошлом, это отец нынешнего Познера Владимира Владимировича, порекомендовал приехавшему представителю Каннского фестиваля французу посмотреть картину Тарковского «Зеркало» (в это время он снимал) и мою «Осень». Работа уже подходила к концу, я уже заканчивал монтаж. И первым делом приехал министр Филипп Тимофеевич Ермаш. Прежде чем это показывать французу, он хотел проконтролировать. Сначала он посмотрел «Зеркало». С этого начались несчастья Тарковского. Потому что картину «Зеркало» сегодня знают все, кто интересуется кинематографом, но у нее ничего общего с той картиной, которая была у Андрея. И «Зеркало» не поехало в Канны. Потом то же самое случилось и со мной.

Министр посмотрел «Осень», и начались мои мучения. Я снимал «Осень» три месяца, а сдавал – семь. Семь месяцев меня заставляли…

К счастью, это был мой сценарий, я мог переписать его как-то. Меня заставили писать новые сцены, вырезать то, что было. При этом Ермаш очень гордился мной: «… оставил постельную сцену!». Но кончилось тем, что я никак не мог сдать. Я трижды пытался, министр не соглашался никак. И, наконец, меня вызвал директор Мосфильма Сизов и сказал (там кульминация фильма – это сцена в чайной, где героиня бросается на колени перед героем, говорит:

«Не бросай меня! Я тебя люблю!» и т. д.): «Министр говорит, вырежешь сцену в чайной – примем картину». Я не могу передать своей растерянности. Потому что вся интрига – это кульминация фильма, кульминация развития сюжета. Без этой сцены фильм становится бессмысленным просто: что я рассказывал – непонятно. Я написал несколько писем. Вынужден был. Я написал одно письмо в Союз кинематографистов, вручил его Караганову, тогдашнему секретарю. Второе я написал в ЦК партии в отдел культуры. И третье письмо непосредственно министру, где объяснял… А, нет, и еще письмо в агентство по авторским правам. Как оно называлось тогда?

В. Л.: ВААП. Такая форма самозащиты, собственно говоря.

А. С.: Я объяснял: «Я готов на все. Я уже сделал столько-то поправок, но я не могу вырезать сцену, без которой картина была бы просто бессмысленной». И я все-таки добился своего.

А именно, настал момент, когда опять меня вызвал директор Мосфильма и сказал: «Ну вырежи хоть что-то!» Тогда я ничего не стал вырезать, но написал, что я вырезал вот то-то, то-то и то-то. И картина была принята. При этом ей была дана, ну, не третья категория, вторая…

В. Л.: Так, чтобы ее не увидели, в общем.

А. С.: Главное, что я остался совсем без денег.

Мне заплатили, ну, какую-то ерунду. Я оказался в долгах по уши, потому что у меня вычли деньги за перерасход пленки, за то, что я поздно сдаю картину, за перерасход времени, который был, естественно, по вине начальства. Все, что можно. И я остался с голой задницей, извините.

И картина не выходила (значит, в 1973-м я ее снял, это, видимо, 1974 год), она не выходила год или полтора. Знаете рассказ, как Таиров после закрытия Камерного театра подходил к театральной афише и искал название своего театра, исчезнувшее, так и я каждую неделю подходил к афише, где были названия фильмов, и не находил своего… В Москве она вообще не шла. Москвичи, кто интересовался, ездили в Мытищи или в Балашиху, там, в клубах смотрели. Никакой рекламы. Ни одной критической статьи. Как не было. При этом в Эстонии она шла очень хорошо, там двери ломали. В Петербурге при этом ее показывали целый год, переходя из кинотеатра в кинотеатр. И везде были очень хорошие рейтинги по зрителям.

В. Л.: Андрей Сергеевич, вы в 1992 году задумали фильм «Жила-была одна баба». К съемкам же вы приступили в 2007-м. Почему так растянулось время?

А. С.: На самом деле гораздо больше прошло.

Потому что в 1987 году, на третий год горбачевской власти действительно запахло отменой цензуры. Я расстался с режиссурой в 1979 году после фильма «Верой и правдой». И стал осваивать другую профессию – писателя, драматурга. И возвращаться не собирался. Но, когда в 1987 году действительно запахло тем, что цензуру отменят, мне стало обидно. Я подумал: «Что же, я за всю жизнь не снял ни одной вещи, которой бы не касалась чужая рука, которой бы не касалась цензура?!» И тогда же, в декабре 1987 года, я среди ночи вскочил, часа три было. Мне стукнула в голову мысль, которую я поторопился записать: «Кино о Тамбовском восстании».

В. Л.: 1987 год? 20 лет до начала съемок.

А. С.: Ну да, 20 лет, точно. Я начал работать над сценарием. Мне пришлось, как вам сказать, историю революции пересмотреть…

В. Л.: Это же Антоновский мятеж.

А. С.: История Антоновского мятежа. А что такое крестьянство? Вообще, чтобы понять крестьянскую жизнь как следует, я прочел кучу мемуаров. Я прошел Тамбовскую губернию с юга на север от Борисоглебска, который сегодня Воронежская губерния, хотя этоТамбовская…

В. Л.: Я вас, наверное, понимаю. Вы не могли найти никак границу познания? Все время нужно было новое, новое.

А. С.: Абсолютно! Значит, когда я снимал картину и одним из наших консультантов была чудная женщина из Тамбовского университета, она мне сказала, что я бы мог защитить диссертацию по трем темам, по трем разным предметам. Первая – история русского крестьянства, я к тому времени стал разбираться в ней. Вторая – это история гражданской войны, потому что тамбовское восстание – это важная часть гражданской войны. А третья – тамбовский диалект, сравнительно с орловским или воронежским.

Да, действительно. Но на это ушло 20 лет.

В. Л.: Вы много работаете как актер. Одна из тончайших ваших работт – это роль в фильме «Елена». Как вам работалось со Звягинцевым?

Потому что фильм получился просто на разрыв сердца…

А. С.: Ну, Звягинцев очень талантливый. Кроме того, как мне объяснил покойный Даниил Дондурей, главный редактор тогда журнала «Искусство кино», он сказал, что Звягинцев – самый знаменитый из российских режиссеров за всю историю русского кинематографа, начиная с «Понизовой вольницы», еще фильмов Дранкова и Ханжонкова. Потому что каждая его картина становится событием мирового кино, чего не довелось испытать ни Эйзенштейну, ни Бондарчуку и т. д. Ну, а потом, понимаете, нет послушнее артистов, чем режиссеры. Потому что каждый из них прекрасно знает, что только у одного человека в голове готовая картина. Поэтому что Звягинцев говорил, то я и пытался сделать.

В. Л.: Вы и сами сделали несколько фильмов просто трагических: и «Француз», и «Жила-была одна баба».

Когда я был главным редактором, меня всегда занимал один вопрос: как с одной стороны достичь, чтобы твой журнал, газета соответствовали правде жизни, а с другойй – чтобы человек, закрыв последнюю страницу, не хотел повеситься? Просто, чтобы хотелось жить? Такая же проблема перед вами стоит, когда вы делаете кино?

А. С.: Нет.

В. Л.: Нет?

А. С.: Нет, я ее не вижу. Между прочим, кроме прочего, я – автор театральной пьесы «Родненькие мои», а это чистая комедия. Она вот уже больше 30 лет живет на сцене. В частности, сейчас она идет уже года два или три в театре Сатиры, там же, где была когда-то премьера, много лет назад.

В. Л.: Это та пьеса, которая вас кормила, когда вас лишили возможности заниматься режиссурой?

А. С.: Нет. Но у меня был момент, когда впервые за свою профессиональную деятельность мне удалось отдать долги. И с тех пор (Слава богу!

Господи, спаси и сохрани!) не занял ни рубля.

В 1986 году (это год V съезда кинематографистов, это второй год власти Горбачева) все стало меняться. А именно: в Союзе кинематографистов была создана конфликтная комиссия, которую возглавлял Андрей Плахов, который стал снимать с полки фильмы. Одновременно, значит…

В. Л.: Это был пир! Потому что, с другой стороны, и книги появлялись, которые не печатали, и фильмы.

А. С.: Ну и для меня это был пир, для моей семьи. У меня в это время уже трое детей и еще к такому времени не родился сын. Значит, у меня сняли с полки «Ангела» и заплатили за него постановочные через 20 лет. Сняли с полки «Осень», пересмотрели категорию – дали первую. Выпустили повторно на экран и заплатили деньги. И разрешили пьесу в театре Сатиры, и в Туле пошла моя пьеса, и я стал с этого получать какие-то деньги.

В. Л.: Потрясающе!

А. С.: Я впервые расплатился с долгами за всю профессиональную жизнь и с тех пор боюсь занять хоть рубль.

В. Л.: Вы говорите о своих детях. Все знают вашу старшую дочку Дуню Смирнову. Я особенно хорошо знаю, потому что у нее был небольшой период, когда она работала в «Московских новостях», где я был главным редактором. Она советуется с вами или нет?

А. С.: Мне даже смешно. Все четверо моих детей, им в голову не придет советоваться со мной.

Потому что я для них, как они выражаются, «тормоз», еще какое-то есть слово, ну, в общем, отсталый человек из прошлого века. Ну, только разве что покажут свой фильм или там что о нем написано…

В. Л.: Или вы сниметесь у них в фильме.

А. С.: Совершенно верно. У сына в сериале «Садовое кольцо» у меня была вот такая роль, эпизодик, я играл сторожа автостоянки. Все.

В. Л.: На большее вас не допустили?

А. С.: Он счел, что этого достаточно.

В. Л.: Андрей Сергеевич, у вас есть замечательная фраза: «Друзей тебе выбирает бог». Чудесная фраза.

Кого он вам выбрал?

А. С.: Ну, у меня много было друзей, кинематографистов, прежде всего. И не только. Вот, скажем, со своим сокурсником Андроном Кончаловским мы видимся очень редко, крайне редко.

В. Л.: Но вы считаете его другом?

А. С.: Ну, мы показываем друг другу свои фильмы. Вот он меня вызывал, в частности, на свой последний фильм «Дорогие товарищи!».

Я смотрел, и фильм произвел на меня большое впечатление. А потом, как вам сказать, вот друзья мы или нет? На многие вопросы мы смотрим совершенно по-разному. Но при этом… Я начинал фильм «Жила-была одна баба» после перерыва в двадцать девять с половиной лет, я не стоял у камеры. Все внове.

Второй день съемок. Второй день (это, значит, под городом Задонском, на берегу Дона, массовка человек 300, актеры), я снимаю. В это время раздается звонок. Кругом степь. Я отхожу шагов за 20, потому что понимаю, что это Андрон звонит из Лондона. «Как дела у тебя?» Я говорю: «Андрюха! Ужас полный! Я не могу справиться ни с массовкой, ни с актерами. Вот второй или третий день снимаю, все безударно! Это ужас вообще!» В ответ поток мата, и говорит: «Ты что, идиот? Сколько лет ты не снимал?» «29!» – говорю. «Ну, а что ты хочешь?

Все нормально! Успокойся! Пройдет три-четыре дня, ты войдешь в форму. Все будет нормально». Я не могу забыть этот звонок, потому что он на меня действительно подействовал как освежающий душ. Я действительно решил успокоиться. Ну, пока что дрянь материал, но это пройдет. И действительно прошло.

В. Л.: Знаете анекдот: когда чабан пасет отару и у него раздается звонок мобильного телефона. Он берет телефон, и вся отара поворачивает головы к нему. Он им говорит: «Это меня».

А. С.: Прекрасно!

В. Л.: Над чем вы работаете сейчас? Что вы собираетесь снимать?

А. С.: У меня сейчас очень тяжелое положение. Я в июне закончил сценарий, который я писал около года. Он называется «За нас с вами». Это история женщины-красавицы, которую будет играть Юля Снигирь. Начинается действие в октябре 1952 года, а заканчивается 7 марта 1953 года. Через два дня после смерти Сталина и за два до его похорон. Ну, не буду рассказывать сюжета… Какое время, вам понятно. Там и «дело врачей», и арест главного героя, отца моей героини. Довольно много действия. Мои друзья считают, что это лучшее, что я написал в жизни. Так что… Мне 80 лет, в этом возрасте вообще-то уже кино не снимают. Но я попытаюсь снять еще картину, если бог даст.

В. Л.: Вы еще очень молодой человек по моим ощущениям, правда. И вы, безусловно, очень популярны. Я вспоминаю интервью Бреда Пита: «Чуваки, славаа – это еще та потаскуха!» Как вы относитесь к своей популярности?

А. С.: Ну, у меня уровень популярности очень низкий, слава богу!

В. Л.: Не может быть!

А. С.: На улице меня не трогают. Ну подходят, но изредка. Ну вот, скажем, я только что снимался в третьем сезоне сериала «Динозавр», мой партнер Панкратов-Черный Саша. Мы с ним работаем вот уже третий сезон. Вот он популярный! Его останавливают, где бы мы ни были. А меня очень редко. Я живу совершенно спокойно своей частной жизнью.

В. Л.: Может, потому, что вы много снимались в арт-хаусе, не массовом кино?

А. С.: Я судить не могу. Да у меня работ 50, наверное. Причем никто меня не брал в кино. Но когда я женился на своей нынешней жене (у нас с ней через три года, если мы доживем, будет золотая свадьба), это были 70-е годы, она снималась в фильме Нахапетова, назывался он «Идущий следом». Главную роль там играл Ивар Калныньш, а главную женскую роль играла Лена, моя жена. И там были какие-то проблемы. Мужа играл Ивар Калныньш, а с любовником были какие-то проблемы. Тогда она посоветовала Нахапетову: «Попробуйте-ка моего мужа», и вот он меня утвердил.

В. Л.: Ситуация, когда вы были любовником своей жены.

А. С.: Да. Но в следующей работе, это было в Питере на Ленфильме, картина называлась «Красная стрела», где любовника Лены играл Кира Лавров, а я играл ее обманутого мужа. С этого началась моя артистическая карьера. Ну, с тех пор ролей 50 что-нибудь играл.

В. Л.: Чего вы в жизни боитесь больше всего?

А. С.: Ой, как вам сказать… Прежде всего, у меня четверо детей. Поэтому их жизнь меня волнует. По возможности, ну, не то, чтобы хотелось благополучия, а чтобы они существовали, нормально трудились. Они все работают как проклятые. Никому не приходится нам объяснять, что надо делать. Они молодцы, я их уважаю. Дети, конечно. Вот этого я боюсь и всегда молюсь господу нашему: «Спаси и сохрани моих детей!».

Правила жизни

Андрей Смирнов: Правила жизни? А есть ли у меня правила жизни? Да нет, пожалуй. Понимаете, это нам кажется, что мы воспитываем детей. На самом деле дети воспитывают нас. Потому что каждый из моих четырех – это было огромное событие в жизни. И вот их детство, там трудности, с которыми они сталкивались. Они очень многому учат родителей. Вот, пожалуй, единственное правило – это учиться от детей. И главное, не морочить им голову, не забивать их родительскими правилами. Нет! Дети растут сами. И невольный пример жизни родителей на них, конечно, воздействует. Но именно невольный, бессознательный. Они чувствуют, как живут родители. И это входит в их плоть и кровь.

Сати Спивакова:
«В России зритель с неутоленной жаждой прекрасного…»

Справка:

Сатеник Зарэевна Спивакова – актриса театра и кино, телеведущая. Замужем за известным музыкантом Владимиром Спиваковым. Четыре дочери. Живет в Москве и Париже.

Виктор Лошак: Дорогая Сати, начнем с того, как ты делишь себя между телеведущей и актрисой?

Сати Спивакова: Во-первых, это происходит в моей жизни не так давно. Всегда кажется, что всё было только вчера. А в этом году я посчитала, что в общей сложности я на телевидении уже 23 года. А театр вернулся в жизнь полноправно, как я считаю, и полномерно, в 2014. И то не с той интенсивностью, с которой это происходит сегодня. Все-таки театр и ТВ, как мне кажется, две разные комнаты.

В. Л.: Одной квартиры. Смотри, вот видишь: я готовлюсь к интервью, пишу от руки…

С. С.: Мы так похожи. Витенька, я тоже всегда до сих пор пишу от руки.

В. Л.: Так это ты мне объяснила, что актеры, чтобы выучить роль, всегда переписывают ее от руки. И поэтому ты со своим опытом, со своим прошлым, тоже готовясь к интервью, пишешь от руки.

С. С.: Меня так в ГИТИСе учили, что роль нужно переписать от руки. Причем зачастую даже разным цветом фломастеров или разными ручками, чтобы сразу понимать, где твоя реплика, где реплика партнера и где реплика нескольких партнеров.

В. Л.: Давай вернемся к прошлому, и ты нам расскажешь, как ты была символом прекрасного в Армении, когда снялась в фильме «Ануш» в главной роли. Что было вокруг этого? Почему тебя выбрали?

С. С.: Если честно, Ануш – это была вторая роль на «Арменфильме», просто она была самая громкая. И на сегодня остается, мне кажется, единственной, что запомнилась, когда говорят обо мне как о киноактрисе. Как все решает случай: я приехала на новогодние каникулы из ГИТИСа в Ереван, и папочка мой (которого я помню каждый день, равно как и мамочку, которая недавно ушла от меня), папа был очень известным музыкантом в Армении, и он, хитро так на меня глядя, сказал: «Знаешь, наверное, тебя позовут на пробы, потому что я встретил друга своего, который снимает фильм-оперу. И он мне сказал: “Кажется, у тебя дочь – актриса? Я все никак не могу найти исполнительницу на главную роль, потому что это должна быть одновременно девушка, естественно, армянской внешности, молодая, с актерским образованием, с данными, но еще и музыкальная. Потому что фильм-опера и надо все петь, точно попадая в партитуру. Никого, – говорит, – не могу найти: открывают рот – всё мимо такта. Не знаю, что делать. Попробовал уже человек 200, и артисток, и не артисток”…»

В. Л.: А он решил, раз дочь музыканта, значит, поет?

С. С.: Ну, что-то он обо мне слышал уже после первого фильма. И без всяких надежд на то, что это прокатит, мне назначили все-таки пробы, как сейчас помню, на 30 декабря. Отец мне принес бобинный магнитофон, он мне принес запись именно той версии оперы, которая звучала в фильме. Он уже знал, что эта версия конца 1960-х, где партию Ануш пела легендарная наша певица Гоар Гаспарян. Он говорит: «Вот, послушай. Наверняка будет сниматься вот эта главная сцена». Дуэт с Сарой и дуэт с братом. Ну, и я у зеркала, пару дней «впитывала» в себя эти арии. Когда я пришла на площадку, там все были уже глубоко пьяные, канун Нового года, я услышала такие разговоры: «Ну что, мы пробуем эту московскую фифу? Ну, все равно уже точно она…

Мы пробовали всех моложе». – Они пробовали всех, кому было лет по 16, а мне уже было все-таки 20. – «Наверняка она нам не подойдет, что мы теряем время?» – слышала я во всех гримерках. Я вышла на площадку. Меня одели в этот национальный костюм. Студия была вся завалена сеном, висела маслобойка какая-то вместо декораций. Режиссер говорит: «Ты знаешь, о чем опера?» Я говорю: «Знаю». «Ну, все, давай!» И включает… И как-то у меня внутри…

Знаешь, как в молодости бывает…

В. Л.: Пошло́.

С. С.: В юности бывает кураж и желание доказать. И наслушавшись разговоров о том, что я точно не подойду, а действительно, видок у меня был, как у нормальной московской студентки тех лет. Я была немножечко «хиппи», так скажем.

В. Л.: Не народная героиня?

С. С.: Не выглядела, как народная героиня. Но когда я запела, и поняла, что попадаю точно в ноты, и еще я немножечко включила чувств, то краем глаза увидела реакцию: все притихли за камерами. И через полчаса участь моя была решена: «Все, поехали дальше кутить, потому что мы нашли героиню».

В. Л.: В Армении тебя после этого все узнавали?

С. С.: После фильма, да. Причем я помню, что на это было потрачено столько сил! Мне даже пришлось уйти в академический отпуск, потому что съемки были такие интенсивные, что я не успевала летать между Москвой и Ереваном. А к тому времени умер мой мастер в ГИТИСе, Иосиф Михайлович Туманов. И мне, честно, на курсе стало не очень интересно. Я предпочла уйти с середины третьего курса и вернуться опять на третий курс снова, чтобы не пропускать занятий. Мы снимали этот фильм год. В то время на Kodak, т. е. там были серьезные средства затрачены. И фильм, надо признать, очень громко заявил о себе. Правда, меня это как-то уже не очень трогало.

В. Л.: Потому что ты была уже в Москве?

С. С.: Ну, родители даже мои мне тогда говорили, что «как странно, такой успех, а ты даже этого не знаешь…» Я вообще не умею радоваться успехам, Вить.

В. Л.: Вот известна хрестоматийная история вашей семьи, как Володя (Спиваковв – ред.) смотрит фотоальбом у вас дома…

С. С.: Одна шестая часть суши знает уже про его внутренний голос (смеются).

В. Л.:… И Володе внутренний голос говорит: «Это твоя будущая жена».

С. С.: Да. Меня там не было, поэтому сейчас эта история обрастает подробностями.

В. Л.: А вообще эта Володина интуиция… Она присуща ему или это был случай?

С. С.: Я не знаю, был ли это случай. Наверное, это был случай. Но в семье, безусловно, у нас интуиция присутствует. И у меня есть интуиция.

Более того, я каждый раз себе говорю, что если я отмахнулась от интуиции и не послушала ее, потом она мне выговаривает: «Так, а я тебе говорила…» И я думаю, то же самое и у Володи. Но тогда, наверное, такой случай. Я не знаю.

В. Л.: А вот Володя несколько раз говорил: «Сати меня заставила вернуться к скрипке».

С. С.: Это правда.

В. Л.: «Сати меня заставила выучить первый концерт Шостаковича».

С. С.: Это тоже правда. Я действительно на многие годы продлила его активную жизнь солирующего скрипача. Потому что был момент в жизни, как и у многих, наверное, творческих людей, у многих артистов. Ему было тогда, я помню, около 50-ти, и я чувствовала, что он безумно угнетен. Это был момент, когда «Виртуозы» уехали в Испанию. И уже вроде как он собирался возвращаться в Москву, понимая, что место его в Москве. А западные концерты были в основном построены на нем, на скрипаче.

И там были сложные отношения с агентом, с которым он на тот момент работал. В какой-то момент он мне сказал: «Я на финишной прямой».

А ему было 49 лет. «Почему?» «Я заканчиваю играть. У меня нет концертов. Меня не приглашают больше как скрипача». Это был переходный какой-то период. «Я заканчиваю играть». Я понимала, что нужны дополнительные стимул, подпитка. Что нужно вокруг него создать вот этот интерес. И я тогда предприняла действительно массу каких-то тактических шагов, потому что в те годы я больше чувствовала себя самопровозглашенным продюсером. И я тогда его познакомила (вот так, по щелчку, потому что моя интуиция подсказывала мне, что его ждет успех) с выдающимся импресарио, которого теперь уже нет в живых, к сожалению. Он был импресарио Марии Каллас и Караяна – Мишель Глотц.

Я просто помню, как на одном концерте в Париже, когда Володя играл концерт Чайковского, я увидела этого мужчину, не зная, кто он, я увидела, как истерически он аплодирует. Мне сказали, кто это. И поэтому, когда я понимала, что Володины отношения с агентом того времени не складываются и заводят его в тупик, в депрессию потому, что он больше не может играть как скрипач, т. е. он не может больше занимать то место, которое он всегда занимал, я просто открыла – тогда еще не было интернета, но были эти огромные «Желтые страницы», – я открыла, нашла агентство Глотца. Позвонила с улицы и сказала: «Я мадам Владимир Спиваков. Мы бы хотели поговорить…» И у нас была встреча через полчаса. И Мишель очень мне помог. Потому что он оказался таким истовым поклонником Спивакова, что сделал все, чтобы у него «с нуля» появились приглашения, записи. Но он сказал: «Ты должен мне пообещать, что ты выучишь еще несколько больших концертов». Потому что у Спивакова был наработанный репертуар, ничего нового уже учить не хотелось, а старое уже было сыграно-переиграно. Поэтому, конечно, я его заставила просто. Я говорила: «Ты должен!» И наша любимая в семье поговорка:

«Как съесть слона? – По маленьким кусочкам».

Но ты должен. И появился концерт Шостаковича. Потому что были предложения, и были какие-то вехи: концерт Шостаковича, концерт Альбана Берга… Потом он все-таки повторил концерт Брамса. Он массу большого скрипичного репертуара в этом возрасте восстановил. И я думаю, что, конечно, для его самоощущения это было важно и остается важным до сих пор.

Потому что он до сих пор играющий скрипач.

А я, правда, уже оставила его в покое. Но в тот момент все силы были брошены на то, чтобы полностью его жизнь была бы посвящена именно скрипке, а не дирижированию. И это все-таки продлилось, ну, я считаю, что 12–15 полных лет, когда были огромные гастроли, когда уже приходилось каждый день подряд играть там и концерт Прокофьева, и концерт Сибелиуса – те концерты, которых он очень много лет не играл, как бы отдав себя на службу «Виртуозам Москвы», на службу камерному репертуару. А он же все-таки уникальный скрипач в своем поколении.

В. Л.: Я, знаешь, считаю, что в твоей судьбе самый, может быть, драматический моментт – это то, как ты себя вернула на сцену. Ведь очень многие успокаиваются и, наоборот, уходят от работы в зрелом возрасте. А ты, наоборот, вернула себя с таким успехом и уважением зрителей.

С. С.: Вить, знаешь, мне кажется, мы все живем, так или иначе выбирая для себя приоритет. И я действительно честно училась этой профессии. Когда в моей жизни возник Спиваков, возникла семья, появились дети, потом была вот эта вынужденная, как я ее называю, трехлетняя поездка по контракту, тире – эмиграция в Испанию. Конечно, в тот момент сознательно мне важно было построить семью. Мне важно было защитить своих, мне важно было ощущать, что я создала этот тыл. И, конечно, профессия…

В. Л.: Тогда ваши дети были маленькими?

С. С.: Дети были маленькими. Ну, мало ли артисток, у которых маленькие дети? Дело не в этом. Просто я поняла в тот момент, что мне невозможно заниматься профессией. Кроме того, сегодня я понимаю, что это еще была какая-то невероятная зажатость моя. Потому что, наверное, в этой профессии люди должны быть уверены в себе. А я в силу определенных причин, вот мы начали говорить про Ануш, да, в Армении я себя ощущала «первой девкой на деревне». Но тут я, выпускница ГИТИСа, вышла замуж за Владимира Спивакова. Круг друзей Владимира Спивакова: Георгий Александрович Товстоногов, Алиса Бруновна-Фрейндлих, Марина Неелова, Сергей Юрский… И во мне вдруг в тот момент возник такой дикий страх и ощущение собственной ущербности рядом с этими людьми. Вместо того чтобы рвануть и сказать: «Я вот тут артистка из ГИТИСа с красным дипломом», я начинала заикаться. У меня просто останавливалось дыхание при виде этих людей. Сейчас я играю в одном спектакле с Натальей Максимовной Теняковой в Театре Наций. И она мне рассказывает про меня (и их взгляд на меня) вещи, о которых я не подозревала. И сейчас, когда она говорит: «Мы помним, когда Вовочка на тебе женился, когда ты среди нас появилась, такая талантливая…» Я говорю: «Какая талантливая?» Мне казалось, что я просто пыль. Я себе в какой-то момент поставила вот эту заслонку на профессию. Ты спрашиваешь, как я вернулась? У меня все время, как это я называю, «пепел класса». Знаешь, как это стучит? Мне говорили: «Ну, что ты не успокоишься? Зачем тебе еще что-то надо?» И действительно, я понимала, что, в общем-то, не так просто еще куда-то запрыгнуть и сделать проект, а не просто где-то зацепиться. Мне в какой-то момент стало необыкновенно важно работать.

А мне уже было под 50…

В. Л.: А кто тебя позвал?

С. С.: Позвал? Ну, наверное, я сама себя позвала.

В. Л.: Я имею в виду, режиссер.

С. С.: Мы просто встретились на моей программе («Нескучная классика», телеканал «Культура» – ред.) с Романом Григорьевичем Виктюком, и я стала с ним беседовать. А он говорит: «А я знаю, что вы артистка. А хотите, я вам там что-нибудь поставлю?». Я говорю: «Найдите, давайте найдем материал». И надо сказать, он не сразу нашел материал. Сначала был проект, который не состоялся. А потом появился вот этот проект по «Пяти письмам» Барбюса, «Нежность». Но все равно это было не возвращением в театр. Это была какая-то такая подушка безопасности. Театрально-музыкальный спектакль, антрепризный – ну, это не театр. Тогда я поняла: или – или; тогда появился Кирилл Серебренников и предложил мне роль в «Машине Мюллера» Хайнера Мюллера.

В. Л.: Да, это громкий спектакль.

С. С.: Который, как ни странно, идет уже шесть лет.

В. Л.: Спустя паузу такую большую, 20-летнюю, это уже другой театр и другой зритель? Или это тот же театр и тот же зритель?

С. С.: Поясню: я никуда не возвращалась, я начала заново. Потому что, заканчивая ГИТИС, я фактически в театре и не играла. Я снималась в кино.

Я продолжала сниматься после «Ануш». Я закончила ГИТИС, будем честны, в 1984 году, а на сцену впервые я вышла в 2014.

В. Л.: 30 лет!

С. С.: Да. То есть тогда, когда обычно уже уходят на пенсию. Но это какое-то ощущение второй жизни. Вот просто, клянусь тебе, такое ощущение… Часто людям, которые читают дамские журналы, где героиням задают вопрос: «Расскажите, пожалуйста, в чем секрет того, что вы хорошо выглядите?», хочется ответить: да ни в чем. Просто вот это ощущение принадлежности к той профессии, к которой я шла в юности, и в которую я, наконец, вошла уже в очень зрелом возрасте, дает ощущение чувства обновления внутри.