Текст книги "Изюм из булки. Том 1"

1993 год

Руки не поспевали за скоростью первоначального накопления капитала, и в пункте обмена валюты начали практиковать уникальный процесс под названием – приемка денег «на ребро».

Тысячные купюры собирали резинкой в «котлету», замеряли толщину «котлеты» линейкой – и меняли в примерном соотношении сантиметра к доллару. Корректировка происходила наутро. Каждый божий день три выпускника Станкина волокли новые мешки с рублями к «обменке», где, с линейкой наготове, их ждал хозяин «обменки», тоже станкиновец.

Очень скоро главной проблемой бизнеса стало физическое переутомление концессионеров (мешки с рублями были очень тяжелыми), и они подрядили на разгрузочные работы милиционеров из ближайшего отделения… Сдвинув кобуры на жопы, менты честно трудились на благо народа.

А торговали «станкиновцы» – едой. Отправителем была немецкая фирма, а получателем значилась Русская Православная Церковь, что влекло за собой полную акцизную халяву. Крупный отец церкви, ненадолго отлучившись от восстановления духовности в разрушенной безбожниками России, за хорошенький «откат» помогал выпускникам Станкина преодолевать, именем Господа, государственную таможню…

А немцы все удивлялись – зачем русской православной церкви, ближе к посту, столько мороженого мяса?

1994 год

А еще делалось так.

В маленький порт в Питере входил корабль из Роттердама – со спиртом. Одновременно туда же подъезжала милицейская машина с мигалкой.

Таможня, санитарная служба и пограничники резко слепли. Спирт сгружался на ментовскую машину и в полной безопасности отбывал в сторону дальнейшего товарооборота, а кораблик тихо выходил из маленького питерского порта и через пятнадцать минут торжественно заходил в большой порт того же славного города – уже совершенно официально.

И – без спирта.

Самым квалифицированным матросом на этом «летучем голландце» был продвинутый юноша, специалист в области компьютерных технологий. Благодаря ему, корабль, вышедший из Роттердама с документами на спирт, в Петербург приходил с этими же документами, но безо всяких следов спирта.

А Владимир Владимирович Путин как раз всем этим руководил… Я имею в виду: внешнеэкономическими связями Санкт-Петербурга. Потом он стал президентом России, а эти времена начали называться – «лихими девяностыми».

Кругом вода

Как делаются деньги из воздуха, не знаю. Как они делались из воды – могу рассказать. Точнее – пересказать технологию, которой в минуту русского алкогольного откровения поделился один из авторов этого ноу-хау.

Итак: ГДР, Западная группировка советских войск, конец восьмидесятых. Перестройка, «человеческий фактор» и всякое такое…

Делай раз! Энтузиасты из армейской продслужбы берут воду из-под казарменного крана и отправляют ее в немецкую экологическую экспертизу с наводящим вопросом: не вредно ли такое пить? Из немецкой экологической экспертизы приходит заключение, из которого следует, что об пить не может быть и речи.

Делай два! Немецкая бумажка отправляется в Москву с наводящим вопросом: не начать ли (по случаю перестройки и «человеческого фактора») покупать для советских солдат питьевую воду? Смета прилагается. Оптовый литр воды стоит смешные пфенниги, однако ж, перемноженные на пять литров в человеко-день, число дней в году и число солдат в Западной группировке, эти пфенниги образуют цифру вполне ничего себе.

Делай три! Финотдел Министерства обороны, в приступе гуманизма, выписывает искомую цифру. Делай четыре! Тихий немец-оптовик за смешной «откат» пишет бумагу о том, что поставил в Западную группировку советских войск миллионы литров питьевой воды.

И, наконец, хеппи-энд: энтузиасты из продслужбы Западной группировки советских войск и гуманисты из финслужбы Министерства обороны по-честному делят десятки миллионов марок. Советские солдаты пьют, как и пили, воду из казарменного крана. Перестройка и «человеческий фактор» продолжают победное шествие по просторам Родины.

Наш Голливуд

В 1992 году я написал свой первый киносценарий. (Потом я написал их еще несколько, и десять килограммов измаранной бумаги, до сих пор пылящейся на шкафах, – тому вещественное доказательство.)

А в том году я писал первый сценарий – и это был не потный вал вдохновения, а заказ! Через цепь шапочных приятелей на меня вышли какие-то новосибирские братки, занимавшиеся глиноземом, а может, красной ртутью; в общем, что-то у них куда-то шло эшелонами в обмен на «гуманитарку», которая, в свою очередь, на что-то обменивалась…

И вот эти братки типа решили построить под Новосибирском «Голливуд» – и известили мир о своей готовности со страшной силой вкладываться в кино. (Это в те годы была главная отмывка денег). А у меня с моим другом, режиссером, как раз имелся симпатичный сюжет для кино – и мы поняли, что это судьба!

Через какое-то время я был приглашен зайти в их офис поговорить. Офис оказался номером в гостинице «Севастополь», насквозь прокуренным, с бутылками из-под хорошего вискаря у дешевых вдавленных кресел. Я начал что-то рассказывать про сценарий, но инвесторы в тренировочных костюмах только замахали руками: давай, давай, пиши!

Так и не понял, зачем звали.

Через какое-то время я получил аванс, оказавшийся впоследствии окончательным расчетом. Суммы не помню (время было девальвационное, и счет шел на миллионы) – хорошо помню, однако, способ оплаты: посланец инвесторов занес деньги мне на дом в полиэтиленовом пакете с надписью «Мальборо».

Это был детинушка в майке, под которой угадывалась мощная и хорошо напрактикованная мускулатура. Он с выгрузил дензнаки прямо на кухонный стол и предложил их пересчитать. Будучи в предынфарктном состоянии от присутствия этого субъекта на своей жилплощади, я только спросил, где расписаться за получение.

Браток посмотрел на меня как на тяжелобольного.

Когда он покинул мою квартиру, я запер дверь на все полтора замка, причем отчетливо помню, что хотелось еще и привалить ее чем-нибудь для надежности.

Но так просто отделаться от партнеров по строительству русского Голливуда не удалось: через какое-то время мне передали просьбу от инвесторов – помочь им выйти на Хасбулатова.

Руслан Имранович был в ту пору спикером Верховного совета, и всего-то нужен был от него браткам один автограф, чтобы легализовать одну большую гуманитарную акцию. Целью акции было немедленное благоденствие Новосибирской области (с последующим выводом активов в оффшор, разумеется).

С Хасбулатовым, по обоюдному нашему счастью, я знаком не был (братки меня переоценили); инвесторы нашли выход на Белый дом в другом месте – и хмуро жаловались потом, что в приемной у «Имраныча» только за то, чтобы донести бумажку до письменного стола, с них попросили пятьдесят «штук».

Я еще, помню, уточнял, «штук» чего и сколько этого в «штуке».

Потом я дописал сценарий, и – вы будете смеяться! – на Киностудии имени Горького начался подготовительный период: пробы, поиски натуры, составление сметы…

Когда подготовительный период закончился, выяснилось, что денег больше нет. Потом выяснилось, что нет и инвесторов. Ни один телефон не отвечал. Протертые кресла в их «офисе» придавливали к полу другие энтузиасты первоначального накопления капитала.

Может быть, с добычей хасбулатовской подписи новым браткам повезло больше…

Десять лет спустя

С конца восьмидесятых меня иногда звали на эстраду; в основном на сборных концертах – в качестве гарнира, с краю тарелки, для разнообразия. Впрочем, «блюда» были действительно выдающиеся – Жванецкий, Хазанов…

Среди организаторов выделялся глава новой концертной фирмы. Он собирал звезд первой величины, набивал публикой огромные залы, стриг немыслимые барыши… Он выходил из навороченного серебряного джипа, каких еще почти не было в Москве в те годы – чуть за сорок, ранние залысины, печальные, немного усталые глаза победителя…

Потом моя судьба свернула с эстрадной дорожки, и я забыл человека с усталыми глазами.

Мой взгляд наткнулся на них через десять лет – в забегаловке у Белорусского вокзала. Приткнувшись у окна, владелец глаз пил какую-то кофейную бурду. Руки, державшие чашку, немного тряслись. Все радости прошедшего десятилетия – первого десятилетия ново-русского капитализма, со всеми его «счетчиками» и прочей конкретикой, – серой плитой лежали на лице бывшего владельца серебряного джипа.

Не поручусь, что у него было где переночевать в тот день.

Вздрогнув, я отвел глаза, но еще раньше отвел их он.

Признание

Самую высокую оценку своей телевизионной работы я получил от смуглого крупного господина, мне совершенно незнакомого.

– Господин Шендерович, я за ваши программы пачку чая давал охране!

Мы ехали по Садовому кольцу. За минуту до того он причалил на мою поднятую руку.

– Сидели? – уточнил я зачем-то.

Он кивнул.

– За что?

– Я рэкетир, – просто ответил он и рассказал историю, вполне банальную для начала девяностых. Делили «Лукойл» в Волгограде… Вызвали «бригаду» из Средней Азии… Начальник РОВД взрывал своих, потому что был в доле…

– Я шесть с половиной лет получил. Бог меня сохранил. Остальных потом закатали под асфальт вместе с семьями, – спокойно, как о рыбалке, рассказывал мой попутчик. – Там война была настоящая…

Пока он сидел, остался без дома и прописки в Ашхабаде. Живет теперь в этой «Волге», которую ему подарили по старой памяти братки. Братки зовут обратно в криминал, но он туда больше не хочет. Чеки от всех покупок возит в «бардачке» машины – бережется от милиции…

– Как вас зовут? – спрашиваю напоследок.

– Южный, – отвечает. – Рэкетир Южный. Вы не сомневайтесь, – добавил он, – я настоящий был рэкетир, меня Кобзон знает…

Никакого рэкета!

N. рассказывал мне о своем бизнесе в 90-х на Украине – как дивно, просто и в полном соответствии с законом все складывалось! Картина выходила совершенно бельгийская…

– Погодите, а рэкет? – осторожно поинтересовался я.

– Какой рэкет! – удивился N. – Никакого рэкета не было.

И помолчав, добавил:

– У меня дядя – глава федерации рукопашного боя Украины.

На пальцах…

Играть на баяне, щипать секретарш, пороть губернии, летать на истребителе, прилюдно мочиться и мочить… – вот что нужно! И народная любовь подоспеет.

А Егор Тимурович Гайдар, возражая в 1992-м кому-то из народных депутатов, позволил себе слово «отнюдь». Те взревели от возмущения и даже ногами затопали. Они решили, что над ними издеваются.

Чуть позже, перечисляя порядок действий, необходимых в российской экономике, Егор Тимурович принялся разгибать пальцы из кулака, начиная с большого (молодость российского премьера прошла в Принстоне).

И я, симпатизирующий ему, вдруг понял с печалью, что у Егора Тимуровича нет политических перспектив. И макроэкономика тут ни при чем.

Синхронный перевод

Дело было в октябре 93-го.

– Если к власти снова придут коммунисты, это будет апокалипсис, – сказал Егор Гайдар.

– Что будет? – не понял телезритель.

– Пиздец будет, – перевел ему другой.

Кремлевский спиноза

…анализируя ситуацию тех дней, родил словосочетание «эпицентры власти». Он даже не понимал, до какой степени угадал со словом.

Уважительная причина

– Фашизм в России не пройдет, – успокоил демократическую общественность Григорий Горин.

И пояснил свою мысль:

– Не пройдет по той же причине, по которой не прошли ни социализм, ни капитализм. Просто в России ничего не проходит!

Сон о приватизации

В начале девяностых жена работала в американской фирме, проводившей пиар-кампанию российской приватизации.

Однажды она проснулась в холодном поту: ей приснилось, что ее сослуживцы отпиливают ноги каким-то старикам. А начальник Билли говорит: я тебя предупреждал: в нашей акции должны участвовать все слои населения, в том числе инвалиды… И жена во сне вспоминает, что не обеспечила участие инвалидов! И вот, для пущей американской политкорректности, старикам отпиливают конечности.

По результатам приватизации следует признать, что сон оказался – в ногу…

Любовь народная

День ельцинского референдума («да-да-нет-да») я встретил в Риге.

Участок для голосования добрые латвийские власти устроили не в российском посольстве, а в одной из воинских частей на окраине города – туда я и поехал, в славной компании со Жванецким и Карцевым.

Разумеется, их немедленно узнали. Жванецкий стоял в плотном кольце соотечественников, расписываясь на тетрадных листах, воинских книжках и фуражках; с Карцева сбирали пыльцу по соседству.

И вот некий военнослужащий, отстоявши очередь к Жванецкому и получив доброжелательный автограф на фуражке, поинтересовался:

– Вы небось за Ельцина?

– За Ельцина, – подтвердил Жванецкий.

– Фашист! – сказал ему военнослужащий, забрал фуражку с автографом и ушел.

Разрыв хозяйственных связей

Программа «Время», конец 1994-го.

Из самолетного нутра выпадает бомба. Бомба разламывается на несколько кусков, те – еще и еще… Через несколько секунд внизу встает на дыбы земля. Сущий ад!

Все это комментирует приятный баритон за кадром. Вот какое замечательное оружие производит НПО «Базальт», говорит баритон, и нет ему аналогов в мире, и все хотят его купить: и Ирак, и Саудовская Аравия… Огромный интерес в Латинской Америке! Но (говорит баритон) – разрыв хозяйственных связей, невыплаты, инфляция… В результате: такое хорошее оружие лежит на складах, и склады взрываются…

Последняя фраза репортажа стоит того, чтобы привести ее дословно. «В итоге, – говорить опечаленный баритон из программы “Время”, – получается: ни себе, ни людям!»

Точные координаты

Моя дочь, моя жена и моя теща договариваются по телефону о встрече на Пушкинской пощади.

– У магазина «Бенетон»! – говорит дочь.

– Который раньше назывался «Наташа», – уточняет жена.

– А-а, это там, где бомбоубежище… – понимает наконец теща.

Утеряный секрет

Мой киевский друг Саша Володарский когда-то играл в настольный теннис и даже входил в юношескую сборную Украины. Много лет спустя по папиным стопам пошла дочь…

И вот однажды она звонит отцу с насущным вопросом: напомнить, как делается резаный удар. Володарский, на шестом десятке жизни, объясняет, как учили:

– Все очень просто, дочура: руку резко, снизу вверх, под углом сорок пять градусов, – и на пионерский салют!

– А пионерский салют – это как? – спросила дочка.

И Володарский почувствовал себя счастливым.

Без вариантов

На седьмом десятке лет великий клоун Полунин приобрел внешность довольно суровую, и его жена Лена обронила однажды:

– У Славы борода, как у Маркса…

– У Маркса не было бороды! – твердо ответил их тридцатилетний сын Иван.

Братья Маркс – американские комики начала двадцатого века. И никаких энгельсов!

Новый адрес

Старый советский адмирал, выйдя в отставку, жил почти безвыездно на подмосковной даче. И немного приотстал от новых реалий…

И вот, в середине девяностых, в кои-то веки выбравшись в Москву, едет он на своей «Волге» обратно в Фирсановку. И видит: стоит на шоссе, у обочины, девушка. Стоит, но не голосует… Стесняется, наверное. А за окном зима, и девушка, наверное, мерзнет!

В старом адмирале сдетонировала офицерская честь и, притормозив, он открыл дверь.

– Папаша, – сказала девушка. – Минет. Двести рублей.

– А Минет – это до Зеленограда или после? – уточнил адмирал.

А это было – вместо Зеленограда…

На выбор

Киев, новые времена… Еду из отеля на выступление, звоню организаторам уточнить адрес.

– Улица Петлюры, – говорят.

– А это в какую хоть сторону?

– Скажете таксисту: улица Коминтерна!

Тунис

Отель, весна 96-го. Музыкант, играющий в баре мимо нот, узнав, что я из России, радостно сообщил, что про Россию он знает!

Вот что он знает про Россию (дословно, с загибанием пальцев):

– Ленин, then… Сталин… then (вспоминая) Тоцкий? Потоцкий? (стуча ребром ладони по голове) killed in Ameriсa… (подтверждая мою версию) yes, Троцкий! Тhen – Хрóщев… then – Брежнåв… then – another (Андропов с Черненко, слипшись под фантастическим именем Эназэр, ухнули в небытие), then – Горбачев, and now – Eльцин (музыкант постучал себя по сердцу) – капут (музыкант сочувственно развел руками), водка, водка…

Я остолбенел. Такого краткого курса ни слышать, ни читать мне еще не приходилось.

Чтобы не было мучительно больно…

Александр Кабаков рассказывал: в его подъезде жила-была старушенция, зюгановская активистка. «Банду Ельцина – под суд» и всякое такое…

И вот за пару недель до выборов 96-го года видит Саша дивную картину: идет эта старушенция, а за нею – мужик, груженый до ушей коробками с импортной техникой: самсунги-филипсы… печка-гриль, телевизор…

Любознательный Кабаков поинтересовался у зюгановки: с чего это вдруг ее пробило на оптовые закупки империалистической техники?

– Так наши ж придут, ничего ж не будет! – радостно ответила старушка.

Выбор народа

За соседним столиком тяжело напивались люди, будто вышедшие живьем из анекдота про новых русских: малиновые пиджаки, бычьи шеи, золотые цепи… Они приехали в Москву из Вологды – «решать вопросы». Вопросы решались тяжело; опознав, братки призвали меня к ответу за все – и велели сказать, когда в России закончится бардак и прекратится коррупция.

Меня одолело любопытство.

– Простите, – говорю, – а вы за кого голосовали?

(Дело было после выборов.)

Выяснилось: двое из пяти «быков» голосовали за Ельцина, двое за Жириновского, а один – вообще за Зюганова. И, проголосовавши таким образом, они с чувством выполненного долга напивались в ожидании, когда прекратятся бардак и коррупция…

Объект надежды

А мой приятель и коллега Михаил Шевелев, проголосовавши на тех выборах, направился за социологическим опросом в родные гаражи. Владельцы «Жигулей» и «Фольксвагенов», хозяева новых «БМВ» и водилы старых «ЗИЛов» – вся Россия в одной кубатуре…

В гараже было уже накрыто, нарезано на капоте, «нолито» и даже частично выпито; над капотами летали обрывки русской социологии: «а ты за кого?», «ну и козел», «а твой не козел?».

Михаил включился в процесс обсуждения и стал догонять.

Через какое-то время живых в гараже почти не осталось (праздник есть праздник). Электорат отдыхал вдоль стен, пережидая победу демократии. Над стаканами, последними из могикан, сидели двое – водитель «КамАЗа» и мой друг Шевелев, уже почти догнавший.

Судьбы России были теперь в их руках.

– Нет, – мрачно сказал водила, продолжая разговор, долгое время шедший в нем самом, – надо было вам их вешать, в девяносто первом!

– Кого? – уточнил мой друг Шевелев.

– Коммунистов, – прямо ответил водила.

Михаил немного задумался, связывая местоимения, а потом осторожно уточнил снова: мол, вешать не вешать – открытый вопрос, но почему – «вам»? Кому «вам»?

Работяга засмущался.

– Миш, – сказал он наконец. – Ты же знаешь: я не по этой части… Но ведь ты же еврей!

– Ну, – согласился мой друг Шевелев. – Еврей! Но почему нам их вешать? Почему не вам?

Водилу вопрос озадачил. Он огляделся. Электорат тихой биомассой лежал вдоль стен.

– Посмотри, – сказал водитель КамАЗа. – Ну? Можно иметь дело с этим народом?

И, помолчав, добавил твердо и печально:

– На нас надежды нет!

Так начинались «Куклы»

– Нужна концепция, – сказал Григорий Горин. – У вас молодые мозги, думайте!

Мы встретились через несколько дней.

– Ну? – строго спросил Григорий Израилевич. – Придумали концепцию?

Я виновато развел руками.

– А я придумал, – сказал Горин.

Он неторопливо закурил трубку и с минуту посасывал ее, бесстыже увеличивая драматургический эффект. Затем посоветовал учиться у него, пока он жив. И наконец, значительно подняв палец, произнес:

– Надо взять у них аванс – и скрыться!

Скрыться не удалось…

Рифмуйте сами

Сценка, посвященная возвращению премьера Черномырдина из Арабских Эмиратов, начиналась так:

 
Вот однажды из Дубай
Приезжает краснобай…
 

«Краснобая» руководство НТВ вежливо, но твердо попросило на что-нибудь заменить. (Сегодня даже смешно вспоминать: боялись Черномырдина!) Принципиального протеста просьба у меня не вызвала: русский язык велик, свободен и могуч, синонимов – ешь не хочу… Единственная проблема состояла в том, что программа была написана стишками.

Альтернативную рифму к слову «Дубай» личный состав «Кукол» нашел быстро, дело нехитрое:

 
Вот однажды из Дубай
Приезжает…
 

Вот именно.

Пройдя этот тупиковый путь еще при написании программы (я уже твердо знал, что «краснобай» – самое тихое, что есть в русском языке на это окончание), я попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы:

 
Из Дубая как-то раз
Приезжает…
 

Вот именно!

Так и мучались, пока нашему звукооператору Аркадию Гурвичу не пришло в голову соломоново решение… И мы послали начальству смиренный факс с согласием на любую рифму, которую они нам предложат!

Минут десять наверху рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте “краснобая”».