Текст книги "Изюм из булки. Том 1"

«А озаряет голову безумца…»

К Черномыдину я относился, как Сальери к Моцарту.

Я-то всю жизнь беру трудом, а он брал – талантом! Тут ночей не спишь, слова переставляешь… Восемь редакций одной шутки! А Виктор Степанович просто открывал рот и говорил репризами.

– Почему в вашем правительстве не было женщин? – спросили у него.

Барабанная дробь… Ап!

– Не до того было!

Взрыв хохота.

Или вот еще – бессмертное, до всякого кризиса:

– Да мы с вами еще так будем жить, что наши дети и внуки нам завидовать станут!

Впрочем, сам Черномырдин уровень своего предвидения не переоценивал. «Прогнозирование, – говорил он, – чрезвычайно сложная вещь, особенно когда речь идет о будущем…»

Гений

Сам Черномырдин в те годы, конечно, не мог себе представить, что закончит карьеру в обидной ссылке, послом на Украине… Но случилось именно так, и на голову всесильного некогда Черномора в середине нулевых упал «газовый кризис».

Проворовавшееся украинское начальство в полном составе ушло в несознанку, трубку никто не снимал, из Москвы орали дурными голосами и мылили Черномору шею.

А Черномор сам много лет мылил шеи и крайним быть не привык!

И когда дозвонился наконец в украинский Совет безопасности, то по старой начальственной привычке крепко отмутузил снявшего трубку чиновника: что за мать-перемать, что это у вас на Украине за бардак!

– Виктор Степанович, – мягко отозвался собеседник. – Вот вы у нас послом уже много лет, а так и не знаете, что надо говорить не «на Украине», а «в Украине»…

Тут Черномора взорвало по-настоящему. Но как!

– Знаете что! – сказал он. – Идите в хуй.

Опилки

Весной 1995-го утомленное нервной реакцией прототипов руководство НТВ призвало меня к сдержанности, напомнив, что «Куклы», в общем, передача-то юмористическая, – и предложило написать что-нибудь легкое, стилизовать какую-нибудь детскую сказку…

И само, на свою голову, предложило «Винни-Пуха».

«Винни-Пух» так «Винни-Пух». Через неделю я принес сценарий.

Руководство обрадовалось мне, как родному, угостило чаем с печеньем – и минут пятнадцать мы беседовали на общегуманитарные темы. Руководство легко цитировало Розанова, Достоевского и Ницше, время от времени переходя на английский. Я разомлел от интеллигентного общества…

Наконец руководство взяло сценарий и стало его читать. И тут же, буквально на первой строчке, вдруг тоскливо и протяжно закричало, и вовсе не по-английски:

– Блядь, бля-ядь!..

На крик в комнату заглянула встревоженная секретарша.

Я тоже забеспокоился и спросил, в чем дело. Оказалось, дело как раз в первой строчке – известной всей стране строчке из одноименного мультфильма: «В голове моей опилки – не беда!»

И конечно, в «Куклах» ее должен был петь Самый Главный Персонаж. Но скажите: разве можно было, делая «Винни-Пуха», обойтись без опилок в голове?

Я доел печенье и ретировался, проклиная Алана Милна, Бориса Заходера и всех, всех, всех…

Обида

Позвонил Сергей Пархоменко (в просторечии Пархом, в ту пору – парламентский корреспондент газеты «Сегодня»). Поздравляю, говорит, тут из-за тебя скандал в Совете Федерации.

Господи, твоя воля! Я спросил: что случилось?

Оказалось: североосетинский президент Галазов заявил, что народу его республики нанесено страшное оскорбление в программе «Куклы»: республика была изображена в виде женщины-мусульманки.

Речь шла о кукольной стилизации на темы «Белого солнца пустыни».

Я был ошарашен. Мне в голову не приходило, что мусульманка – это оскорбление, тем более в контексте «Белого солнца…». Война, Джохар – Абдулла, Грачев – Петруха, солдат Сухов – Борис Николаевич…

Я спросил Пархома: нельзя ли разъяснить господину Галазову содержание слова «метафора»?

Пархом подумал несколько секунд и ответил:

– Не советую.

Другая обида

Программа-антиутопия, снятая зимой 1996-го, называлась «Воспоминание о будущем». Действие ее происходило в двухтысячном году, через четыре года после Зюганова на выборах.

Картинку я рисовал вполне предсказуемую: в Прибалтике снова русские войска, в продуктовом магазине – шаром покати, изо всех репродукторов – один и тот же Кобзон с песней «И Ленин такой молодой»… А резиновый Егор с резиновым Григорием трудятся на лесоповале (объединились наконец).

И вот они пилят у меня, значит, бревно и вспоминают коллег-демократов.

И была в этом диалоге такая опасная шутка, что, мол, Боровой с Новодворской бежали, переодевшись в женское платье…

Через неделю раздался звонок.

– Господин Шендерович? – осведомился неподражаемый голос. – Это Новодворская.

Я похолодел, потому что сразу понял, о чем пойдет речь.

– Виктор, – торжественно произнесла Валерия Ильинична. – В своей программе вы нанесли мне страшное оскорбление…

Возразить было нечего – бестактность была налицо, хотя и невольная, разумеется. «Куклы» делались «с колес», в страшном темпе, и, написав программу, я не всегда успевал ее внимательно прочитать…

Я начал извиняться. Наизвинявшись, заверил, что готов сделать это публично, письменно, там, где скажет Валерия Ильинична… Новодворская терпеливо выслушала весь этот щенячий лепет и закончила свою мысль.

– Виктор, неужели вы не знаете, что в уставе нашей партии записан категорический отказ от эмиграции?

Ключевой вопрос

13 июня 1995 года против «Кукол» было возбуждено первое уголовное дело, и наутро я проснулся знаменитым.

Человек я скромный и долгое время считал успехом, когда меня узнавала собственная теща, а тут вспухло, как говорится, не по-детски…

После интервью «New York Times» я начал с уважением разглядывать отражение в зеркале. После череды презентаций купил жилетку. Когда моим мнением о перестановках в правительстве заинтересовались политологи, стал подумывать о батистовом платочке под цвет галстука. Когда позвонили из газеты «Балтимор сан», чтобы спросить, что я думаю про футболиста Симпсона, зарезавшего жену, я понял, что жизнь удалась окончательно.

Вылечила меня (распространенным в России способом шоковой терапии) корреспондентка «МК». Позвонив, она сходу начала умолять об интервью, хотя я и не думал отказываться. Мы договорились о месте и времени встречи, и напоследок она сказала:

– Ой, простите, только один вопрос.

– Да-да, – разрешил я, давно готовый беседовать по любой проблеме мироздания.

– А вы вообще – кто?

Сегодня я понимаю: этот звонок был организован моим ангелом-хранителем, в профилактических целях…

Ход времен

– вещь незаметная, и сознание редко успевает зафиксировать смену эпох.

Мне в этом смысле повезло.

Осенью 1995 года, в самый разгар первого уголовного дела против «Кукол», я летел во Францию к продюсеру программы Базилю Григорьеву – следовало как можно скорее привести в порядок юридические формальности контракта (ими вдруг горячо заинтересовалась Генеральная прокуратура).

Уже сидя в самолете, я вдруг вспомнил «жванецкую» фразу двадцатилетней давности – и зашелся от восторга, разом ощутив, как необратимо изменилось время!

Ибо мне, невыездному беспартийному еврею, нужно было – на самом деле, безо всякой иронии! – «в Париж, по делу, срочно»…

Ну, ты спросил…

В эти же уголовно-процессуальные дни один отважный тележурналист прорвался к большому телу гаранта и спросил у него напрямки: Борис Николаевич, что вы думаете о программе «Куклы»?

Тяжело помолчав, Борис Николаевич ответил: «Я этой программы не видал», – и посмотрел на журналиста в точности по Ильфу: как русский царь на еврея.

Что, впрочем, имело под собой некоторые основания с обеих сторон.

Другая дверь

Посреди того уголовного преследования приятель-журналист передал мне приятную приватную информацию из американского посольства: белоглавый орлан выразил полную готовность принять меня под сень своих безразмерных крыльев. Преследование журналиста – это немигающий зеленый свет для проезда на территорию свободы! Мне давали понять, что я могу рассчитывать на статус политического беженца.

Я страшно обрадовался этому обстоятельству, ибо как раз в те дни безуспешно пытался получить гостевую визу в США, и никак не мог доказать бдительным людям в консульстве, что не имею планов остаться в Америке нелегально.

А тут такая удача!

Радостной трусцой я побежал к знакомому окошку и, отстояв очередную очередь, доложил об изменившихся обстоятельствах.

На ПМЖ – это в ту дверь, показали мне.

Но я не хочу на ПМЖ, я хочу гостевую визу! Вы не смогли доказать, что не собираетесь остаться в Америке нелегально, ответили мне. Погодите, но если бы я хотел остаться, я мог бы сделать это легально, пойдя на ПМЖ!

Пожалуйста, ответили мне, – это в другую дверь…

Мы прошли еще пару кругов этого диалога, и я спекся, и в умопомраченном состоянии покинул неприступное посольство США.

Письмо из-под Пензы

…я получил самый разгар того уголовного преследования.

Писала незнакомая женщина. Судя по почерку, корреспондентка была немолода и писать ей приходилось нечасто. Содержание письма поставило меня втупик.

Женщина рассказывала, как хорошо жить под Пензой.

Поведала, какой у нее просторный дом, какой рядом грибной лес и чистая речка. Потом подробно остановилась на хозяйстве: огород, куры, буренка… Дойдя до буренки, я отложил листок и перечитал адрес на конверте.

Я подумал – может быть, мне по ошибке передали письмо, адресованное в «Сельский час»… Но на конверте было написано: «в программу “Куклы”…»

Простой и чудесный смысл послания разъяснился в последнем предложении. Обстоятельно описав все преимущества сельской жизни под Пензой, женщина закончила письмо так:

«Милый Виктор! Если что, приезжайте ко мне, здесь вас никто не найдет!»

Да уж, не Лихтенштейн. Где спрятаться, найдется. Вот уж ПМЖ так ПМЖ…

Но прятаться не пришлось. Времена стояли, смешно сказать, демократические – общественность громко засмеяла Кремль за прокурорский наезд на сатирическую программу! Как двоечникам, журналисты день за днем втолковывали политикам: шарж – не повод набычиться, это свидетельство популярности…

И, кажется, втолковали.

Мои тараканы

Уголовное дело еще не было закрыто, а политики со всех ног бросились к нам – проситься в программу.

От одного думского оплота нравственности звонили с полной готовностью к финансированию – лишь бы лысый резиновый двойник депутата появлялся в «Куклах», с неизменной трубкой в зубах, не реже двух раз в месяц.

Человек, готовый оплатить предстоящую пощечину – это даже не из Салтыкова-Щедрина. Это – Достоевский, если не Захер-Мазох! Упоминались благодарственные суммы в десятки тысяч долларов…

Но что такое десятки тысяч! Это, господа, на карманные расходы…

Зима 1996-го. Стою у себя на кухне, мою посуду, рядом – ведро мусорное с горкой, по мне гуляют тараканы… В общем, идет нормальная жизнь. Звонок. Приятный баритон сообщает мне, что представляет интересы господина… – и называет фамилию, буквально ничего мне не говорящую.

Ну, скажем, Сидор Пупкин.

И этот Сидор Матрасыч, сообщает мне звонящий, хочет быть Президентом России.

Тараканы на мне насторожились. Я спросил: чем, собственно, могу быть полезен Сидору Матрасычу в его фантазиях? Баритон ответил просто: он хочет увидеть свою куклу в вашей программе.

Принес Господь сумасшедшего, подумал я – и терпеливо повторил баритону все, что неоднократно говорил другим соискателям резины: для попадания в «Куклы» надо быть известным всей стране, иметь узнаваемый голос, манеры, лексику – в противном случае… и т. д.

Баритон выслушал мою лекцию и сказал: я очень уважаю ваши доводы – могу ли сообщить вам свои? Да, пожалуйста, ответил я, проклиная бездарно пропадающее время (ведь я уже мог домыть посуду и выбросить мусор!).

– Миллион долларов США, – сказал баритон.

И помолчав, добавил:

– Вам.

Тараканы на мне остолбенели. Я стоял, как ударенный пыльным мешком, причем очень пыльным и набитым толстыми зелеными пачками. Миллион долларов! США! Мне! В голове, как у Ипполита Матвеевича, поочередно пронеслись лакейская преданность, оранжевые, упоительно дорогие кальсоны и возможная поездка в Канны…

Но пустить Сидора Матрасыча на экран? Никому не известную физиономию, без повадок и голоса, с табличкой «хочу быть Президентом России»?

Я стряхнул тараканов и вежливо перевел стрелку, дав баритону телефон продюсера. Предупредив, что, по моему мнению (и к огромному моему сожалению, размеры которого см. в долларах), – появление Сидора Матрасыча в «Куклах» очень маловероятно…

Я повесил трубку и вернулся к раковине с посудой.

А мог бы швыряться той посудой в венецианские зеркала, потому что фамилия некогда безвестного Сидора Матрасыча была – Брынцалов!

Он появился на телеэкранах, во всей своей красе, вместе с женой и повадками, через пару недель после того телефонного разговора…

Невыездные

В декабре 95-го, на одной неосторожно посещенной тусовке, меня подстерег генерал Коржаков. Подстерег – и начал прилюдно соблазнять.

Генерал предлагал мне перестать безобразничать в программе «Куклы», осознать ошибки молодости и войти в кремлевскую команду. Сорок минут я, как мог, выскальзывал из этих бывалых рук.

При расставании Коржаков сказал нечто туманное:

– Нам ведь жить в одной стране…

– Я надеюсь, – столь же туманно ответил я.

Дело было перед выборами 1996 года, после которых, в случае победы Зюганова, на Родине мне было не жить все равно.

На этот диалог с поразительной искренностью среагировал стоявший неподалеку Управделами Президента России Павел Павлович Бородин.

– Но нам-то отсюда уезжать некуда! – сказал он, показав на себя и Коржакова.

Помолчал и добавил:

– А здесь у нас все есть.

Упустила шанс

За полчаса до этого чистосердечного признания (как раз в ту пору, когда генерал, взявши под локоток, выгуливал меня по ресторанному залу «Рэдиссон-Славянской») этот самый Бородин вышел из соседнего зала – уже хорошо взявший на грудь и оттого ставший еще обаятельнее и раскованнее.

А моя жена в эту пору, ни жива ни мертва, следила за моими променадами под ручку с пьяноватым ельцинским опричником.

Бородин увидел одиноко сидящую за столиком молодую интересную женщину – и задал вопрос, выдавший в нем главного завхоза страны. Он спросил:

– Чья?

Сидевшие вокруг дамы ввели его в курс дела. Узнав, чья, Бородин с симпатией и как минимум отцовским чувством сказал моей жене:

– Уходи от него – и возвращайся к жизни!

Интерес к эпохе Возрождения

Кстати, об этой самой их «жизни», в которой «все есть»…

В начале девяностых Сергей Пархоменко, будучи во Флоренции, наткнулся на лавку, в которой делали оттиски больших гравюр с видами города. Шлепали их там по старой технологии, на камнях, «под старину»…

Склонный ко всему прекрасному, Пархом купил несколько пейзажей, по $35 за штуку, и спустя какое-то время увидел такие же – в Кремле! Дело было как раз после знаменитого многомиллиардного «бородинского» ремонта…

Пархоменко поинтересовался у местного краеведа: что это за гравюры такие? Ему важно ответили: Флоренция, шестнадцатый век.

Ах, заглянуть бы в смету…

«Вот это да!»

Сам Павел Павлович Бородин этим кремлевским ремонтом страшно гордился и охотно рассказывал под телекамеру, как по Георгиевскому залу ходили Клинтон с Шираком, разглядывали раззолоченные стены и потолки и ахали:

– Вот это да! Вот это да!

Интонацию этого изумления несколько уточняет одна реплика, брошенная во время той экскурсии. Изумленный президент Франции напомнил президенту США:

– И они просят у нас деньги!

Медалисты

Моего соавтора в программе «Итого» звали «Исаков-Каряев»…

Блестящему коллективному перу Юры и Саши принадлежали и «Газеты будущего», и сюжеты из рубрики «Зоология». Незабываемо описание призывников, которые, «кося влажным глазом, уходят от призыва на длинных плоскостопых ногах»…

Из лучших шуток Юры и Саши – наградной лист для сотрудников кремлевской администрации. Вовремя слинявший от Лужкова к Путину г-н Ястржембский получил от Исакова и Каряева орден «За неоднократную верность», а вышеупомянутый кремлевский завхоз Бородин – медаль «За взятие без спросу».

Тут уж я не утерпел и дописал в скобках («посметно»).

ОРЗ в ЦКБ

За ельцинским инфарктом страна наблюдала честными глазами президентской пресс-службы: у президента ОРЗ, он четвертую неделю в реанимации, и ему с каждым днем все лучше!

А рукопожатие, как у Терминатора, и крепчает не по дням, а по часам. Ну, вы помните…

И вот – ближние подступы к Центральной клинической больнице, осенняя ночь, холодрыга с ветром в придачу. К Наине Иосифовне, выходящей из больничных дверей, бросается стайка журналистов:

– Наина Иосифовна, как Борис Николаевич?

И она, в порыве искренней материнской жалости, воскликнула:

– Ребятки, что ж вы стоите тут, мерзнете? Идите домой, завтра в газетах все прочтете!

Большой секрет для маленькой компании

Тяжеловатый, парадоксальный юмор Бориса Ельцина должен войти в учебники нашего зыбкого ремесла.

Из признаний белорусского «батьки» Лукашенко:

– Я президенту России всегда говорил: «Ты мой старший брат!». А он мне отвечал: «Только ты никому не говори!».

Французская штучка

Некоторое время Европа пыталась перевоспитывать Лукашенко. В 1996 году «колхозного диктатора» даже свозили во Францию. Водили по Парижу, рассказывали о французской выборной системе, о местном самоуправлении, независимых СМИ…

Батька смотрел, дивился, слушал с огромным интересом…

Старания оказались не напрасны: Лука отобрал для своей несчастной Родины кое-что из французского опыта! И, вернувшись в Белоруссию, первым делом накинул себе пару лет президентских полномочий.

Чтобы было не пять лет, а семь.

Как во Франции!

Кого хочет Дед?

«Куклы» выходили в воскресенье, а сдавать сценарий, по технологии, надо было во вторник. В эту пятидневную расщелину мы улетали несколько раз, и глубже всего улетели – в сентябре 1998-го…

Госдума в те дни дважды «забодала» кандидатуру Черномырдина, и все шло к тому, что Борис Николаевич насупится, упрется и выдвинет ЧВСа в третий раз.

Отмашку на этот прогноз и получила Наталья Белюшина, писавшая сценарий очередных «Кукол».

Но жизнь пошла враскосяк со сценарием. Когда программа была написана, озвучена, и уже полным ходом шли съемки, мне позвонил гендиректор НТВ Добродеев.

– Витя, – сказал он негромко. – Дед хочет Лужкова.

– О господи, – сказал я. – Точно? – спросил я чуть погодя.

Олег Борисович помолчал, давая мне возможность самому осознать идиотизм своего вопроса. Что может быть точного в России, в конце ХХ века, под руководством Деда?

– Пиши Лужкова, – напутствовал меня гендиректор и дал отбой.

Я позвонил Белюшиной – она ахнула, и мы вместе приступили к операции. Скальпель, зажим… Диалог, реприза… Через пару часов ЧВС был вырезан из сценарного тела, а на его место вживлен Лужков. Когда я накладывал швы, позвонил Добродеев.

– Витя, – негромко сказал он. – Только одно слово.

У меня оборвалось сердце.

– Да, – сказал я.

– Маслюков, – сказал Олег Борисович.

– Это пиздец, – сказал я, имея в виду не только судьбу программы.

– Пиздец, – подтвердил гендиректор НТВ.

– А это точно? – опять спросил я. – Кто тебе сказал?

– Да я как раз тут… – уклончиво ответил Добродеев, и я понял, что Олег Борисович находится там.

Мне даже показалось, что я услышал в трубке голос Деда.

Галлюцинация, понимаиш.

Я позвонил Белюшиной, послушал, как умеет материться она, – и мы приступили к новой имплантации. Лужков и ЧВС были вырезаны с мясом. Окровавленные куски текста летели из-под моих рук. Время от времени в операционную звонил Добродеев с прямым репортажем о ситуации в Поднебесной.

– Лужков, – говорил он. – Лужков, точно. Или Маслюков. В крайнем случае, Черномырдин…

К вечеру среды были написаны три варианта.

В четверг утром Ельцин выдвинул Примакова.

Хоум-видео

Лицо российской политики – широкое и, по преимуществу, красное – не лезло ни в какие ворота, а часто не вписывалось и в рамки информационного вещания. Самыми выразительными сюжетами такого рода корреспонденты НТВ делились со мной: для программы «Итого» всякое безобразие годилось вполне.

Иногда, с барского плеча, что-то перепадало нам и от гендиректора телекомпании Олега Добродеева. Поэтому я не удивился, когда однажды утром получил из его рук кассету.

– Посмотри, – посоветовал Добродеев. – Не пожалеешь.

– Порнушка? – пошутил я.

– Ага, – ответил Олег.

Я взял кассету и пошел в свой кабинет. Созвал трудовой коллектив – Лену, Сережу, Таню… – и нажал на «play». На черно-белом размытом фоне зашевелились фигуры. Качество было чудовищное, но содержание не оставляло сомнений. Голый дядька лежал на постели, обложенный двумя голыми же девками. Они уныло сношались.

– Что это? – поинтересовалась режиссер программы Елена Карцева.

– Не знаю. Добродеев дал, – честно ответил я.

Из уважения ко вкусам Олега Борисовича мы посмотрели пленку еще пару минут. Потом включили перемотку. На перемотке происходящее смотрелось гораздо живее, но случившегося с Добродеевым не проясняло. Дядька на огромной скорости досношал девок, и пленка кончилась. Мы переглянулись.

– Давай посмотрим еще раз, – предложил шеф-редактор Феоктистов.

– Понравилось, – ядовито заметила редактор Морозова.

Но было ясно: мы пропустили что-то важное. Ассистент перемотал пленку и нажал на «play». Мы приникли к экрану и стали смотреть сначала. И досмотрелись. Точнее – услышали: пьеска, оказывается, была с текстом.

В антракте между двумя актами девка спросила дядьку:

– Как тебя зовут?

И дядька ответил с легкой картавинкой:

– Юра.

И я ахнул, потому что только тут узнал в голом клиенте – Генерального прокурора Российской Федерации Юрия Скуратова!

В тот же день в коридоре НТВ я встретил Светлану Сорокину.

– Ты видел? – спросила она.

– Да.

– Какой ужас! – сказала Света.

– Почему ужас? – спросил уже я. Насчет занятий, в которых проводит досуг российское руководство, иллюзий у меня не было давно. Ну сходил Генпрокурор к проституткам – чего руки-то заламывать?

– Как? – воскликнула Сорокина. – Но ведь он ни разу не сходил в душ!