Текст книги "Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох"

Но вот наконец долгожданное свидание состоялось. Как-то поутру женщина подошла к вольеру, бережно вытащила ребенка из коляски и открыла дверцу. Вокруг уже стояли работники, охранник и напряженный хозяин. Линду до глубины души оскорбило такое недоверие, и она уже приоткрыла пасть, чтобы возмущенно пролаять, но в последний момент осеклась и осторожно приблизилась к человечку. В отличие от всех стоявших у вольера от него совсем не пахло страхом, он только смешно моргал и беззвучно хихикал, а когда Линда коснулась носом его щеки, рассмеялся во весь голос и стал постукивать собаку миниатюрными ручонками по голове.

Так минул еще год, без сомнения, самый прекрасный год в жизни! Малыш, оказавшийся человечком мужского пола, не отходил от Линды ни на шаг и поднимал рёв каждый раз, если не видел ее на улице. Любимый хозяин, а особенно его женщина вначале побаивались оставлять ребенка наедине с собакой, но вскоре привыкли, видя, как Линда опекает малыша. Однажды мальчуган, заигравшись с ней в вольере, заснул, и подошедшие родители с умилением наблюдали, как собака, не шелохнувшись, сидит рядом, охраняя его сон. Она даже притащила свое одеяло и накрыла малыша!

Хозяин все больше времени проводил дома. Сначала Линда решила, что это связано с маленьким человеком, но во время совместных прогулок, вслушиваясь в его монологи, уловила, что прежней ответственной работы у него уже нет и совсем не ясно, что же делать дальше. Так же быстро исчезли вонючие машины у ворот и суровые люди в черных пальто. И домашний охранник куда-то пропал. От хозяина снова стало попахивать спиртным, и Линда обеспокоенно вслушивалась, как за закрытыми дверями дома громко бранились самые близкие для нее люди и плакал мальчик.

Гуляния втроем прекратились, и Линда молча разделяла возмущение хозяина по поводу нехороших людей где-то там наверху – на небе, очевидно. Или улавливала слова раздражения из уст прекрасной женщины, пока та, некрепко держа поводок, разговаривала с подругами по телефону.

А в один из приездов гостей позабытый страх привел и к горестной обиде. Родители женщины приехали познакомиться, навестить дочь и увидеть внука. Маму женщины сопровождала длиннющая, худющая и злющая такса. Линда попыталась подружиться, но в ответ услышала злобные собачьи ругательства, переросшие в нападение с болезненными укусами. Она поскулила и скрылась бегством в будку, откуда ее выволок наблюдавший за этим позором хозяин и впервые в жизни при всех наградил чувствительным пинком.

– Патологическая трусиха, второй такой не сыщешь, – оправдывался он перед гостями. – Хотя когда-то вытянула меня из реки, тоже, наверное, со страху. – Дорогой человек говорил это, стараясь не смотреть на свернувшуюся полукругом и поджавшую хвост Линду.

После отъезда родителей отношения двух любимых людей Линды, видимо, немного наладились, и хозяин задумал построить специальный игровой домик для ребенка, проводившего почти все время рядом или внутри собачьего вольера. Огромные грузовики привезли много свежих, пахнущих другим лесом досок, а затем появились строители, все как на подбор со странными бородами и с запахом горелых свечек. Главный строитель сразу не понравился Линде, хотя и заигрывал с первого дня. Всякий раз, завидя собаку, он садился перед ней на корточки, и в нос ударял гнилостный запах из его рта, смешанный с привкусом необъяснимой опасности, исходившей от этого бородача. Свежие доски постепенно складывались в теремок, но Линда никак не могла отделаться от пугающего ощущения чего-то неправильного, особенно когда зловонный человек в темноте обходил хозяйский дом, бормоча в странный прибор слова на хрюкающем языке и делая пометки на кусочках бумаги.

Строители жили в небольшом вагончике за забором, и как-то поздно вечером Линду разбудил чавкающий звук. Она выбежала из будки и успела заметить, как главный строитель и его рабочие укладывают пахнущую маслом палку в вырытую землю позади детского домика. По тому, как бородач вздрогнул, увидев пса, стало ясно, что он делает что-то нехорошее. Линда угрожающе зарычала. На шум выбежал узкоглазый работник и с трудом утащил упирающуюся собаку обратно в вольер.

Утром, дождавшись, когда хозяин выйдет на улицу, Линда с лаем сначала бросилась к нему, а затем понеслась и встала у разрыхленной земли, продолжая лаять и рычать. Он не отреагировал, и тогда, в попытке подтащить хозяина к опасному месту, пришлось впервые вцепиться в ткань обожаемого спортивного костюма. Но хозяин резко оттолкнул собаку, и Линда в панике начала метаться туда-сюда, надеясь привлечь к себе внимание.

– Совсем с ума сошла от безделья, – с горечью сказал любимый мужчина, сплюнув в траву. – Шавок мелких боится как огня, а мне чуть ногу не оторвала! Вот не лупил ее никогда – и на тебе, результат! – говорил он куда-то в пространство.

Из теремка появился главный строитель.

– Да она странная у вас стала, – процедил он на ломаном языке, оглядываясь на пса. – На меня прыгнула вечером, когда я заземление проверял. Еле оттащили ее, спасибо обслуге вашей. Уж как-нибудь уймите зверя-то!

Хозяин тотчас дал распоряжение работнику, и Линду заперли в вольере. От чудовищной несправедливости хотелось разорвать глотку лаем, но Линда лишь жалобно скулила. Малыш, лишенный общения с собакой, тоже визжал и рыдал за дверью дома.

После двух дней заточения к Линде пришла чудесная женщина и, поглаживая собачий затылок, попыталась успокоить ее:

– Ну что случилось, Линдочка? У тебя болит чего? Ты прямо пугаешь нас всех.

Внутри все затрепетало! Надо хоть как-нибудь попытаться сказать, предостеречь, что готовится нечто кошмарное, темное… Линда в тревоге носилась по вольеру, царапала когтями будку и кивала в сторону теремка. Женщина глубоко вздохнула, покачала красивой головой и ушла, закрыв за собою дверцу.

Бородатые люди, от которых пахло несвежей одеждой, наконец-то уехали – теремок был достроен. Но вечером главный строитель вернулся, заглянул в вольер, проверил на прочность засов, улыбнулся вонючим ртом, когда Линда зарычала, и бросил в миску белесую кость.

Хлынул проливной дождь, сопровождаемый ледяным ветром. Линда промокла и продрогла, но не уходила в будку – прислушивалась к звукам вокруг. Глубокой ночью с едва слышным скрипом приоткрылась железная дверь в заборе, и внутрь протиснулись три человека. Навстречу им вышел главный строитель, сжимая в руках ту самую металлическую палку. Вошедшие встали по углам домика работников, бородач постучал в дверь и тихо кого-то позвал. Линда уже открыла пасть, чтобы предупредить хозяина, но безумный страх сковал все тело, из горла нехотя вырвалось боязливое шипение, и она, пятясь, залезла в будку.

Как только люди с раскосыми глазами показались на пороге, злодеи сбили их с ног. Двое насели на мужчину, скрутили ему руки и засунули тряпку в рот, а еще один прижал коленями девушку к земле. Она исхитрилась вырваться, закричала что есть мочи, но, получив сильный удар ногой в голову, затихла. Наблюдая из будки, Линда даже не заметила, как под ней образовалась лужица. Злодеи ринулись в сторону большого дома, но в эту секунду оттуда выбежал хозяин. И тогда главный строитель вскинул свою палку… Ужасный грохот разорвал безмолвие леса. Хозяин отпрыгнул вбок, подальше от света фонаря, и бородач поднял железную палку еще раз…

В мозгу Линды вихрем пронеслись картинки: первая встреча с хозяином, его немыслимый запах, привкус крови из разбитой головы там, у реки, когда он лежал как неживой… Она вскочила, разогнавшись, выбила дверцу вольера и длинными прыжками устремилась к бородачу. Прогремел еще один выстрел, темноту озарила вспышка огня, и бок обожгла пронизывающая боль, но было уже все равно. Линде казалось, что она парит как большая, свободная птица, и вот уже ее пасть вцепилась в тело, источавшее в эту минуту тот самый запах людского страха. Последний проблеск сознания, и она, хрипя, сомкнула челюсти на горле врага.

Вероятно, прошло много часов, потому что, когда Линда очнулась, двор был наполнен людьми в одинаковой одежде, две девушки что-то беспрерывно фотографировали, один из бандитов сидел на траве со сведенными назад руками, а главный строитель лежал неподвижно, накрытый простыней. Поодаль раскосые люди что-то объясняли усатому человеку в галстуке, а хозяин обнимал чудесную женщину, которая, всхлипывая, прятала лицо на его груди. Только сейчас Линда увидела, что перевязана гадко воняющей спиртом белой материей с темным пятном сбоку.

Дорогие люди подошли и присели рядом. Самая лучшая из женщин взяла в свои руки ее лапу и почти прошептала срывающимся голосом:

– Линдочка, спасибо тебе, родной зверек.

Потом она почему-то расплакалась, а любимый мужчина, почесывая Линдину голову, все твердил, что «героическая трусиха» оказалась самой смелой собакой на земле. Она спасла и его, и всех обитателей дома – несмотря на ранение, загрызла насмерть преступника! Линду настолько переполняли чувства, что физическая боль ненадолго отступала, хотелось пролаять всем вокруг, что она готова спасать всегда, еще и еще, что ей ничуть не страшно, если кто-то угрожает хозяину, ее семье, ее дому.

В открытые ворота забора въехала горбатая белая машина, и Линду, уложив на мягкие узкие носилки, занесли внутрь, а у задних лап пристроился сам хозяин. Ой, как неудобно – лапы в грязи, а ЕЕ мужчина так близко, что можно его испачкать. Надо бы попытаться прижать их, но они, как назло, не слушаются, болтаются и подпрыгивают на каждой ямке.

В полукруглом доме, называемом «больница», Линда попала в ослепляющую яркую комнату, где задумчивый доктор долго нависал над ней, поигрывая блестевшими на свету железяками, а потом вполголоса говорил хозяину какие-то непонятные слова и разводил руками, а когда Линде послышалось слово, похожее на «сыпь», любимый мужчина начал ругаться и трясти кулаками. Линде стало совсем неуютно, тело словно ватное, она попыталась сдвинуться с места, и задние лапы сползли с лежанки, безжизненно повиснув в воздухе. Хозяин поднял их, положил обратно, сухо распрощался с задумчивым доктором и ушел.

Как же скверно лежать в этой ослепляющей комнате. Три бесконечных дня неулыбчивые люди кормили Линду горькими жидкостями, опутывали липкими проводами и кололи иголками в онемевшую часть туловища. Незнакомое состояние страшило физически, но ужасней всего было ощущение неизвестности будущего. В голове рождались мысли – одна хуже другой: хозяин никогда не заберет отсюда, наверное, ее отнесут назад в картонную коробку к той злой женщине. А вдруг еще и передние лапы откажут, и ее, полностью обездвиженную, выбросят на улицу? Ну, это ладно. А вот не увидеть больше дорогого человека… Неужели хозяин никогда не вернется?

Еле слышный шорох у двери, шаги, гул разговоров – в каждом звуке Линда пыталась уловить поступь хозяина, тембр его голоса, запах, пока опять не проваливалась в тревожный сон.

Наконец на четвертые сутки появились раскосый работник с женой. Они принесли с собой огромный холщовый мешок, молча завернули в него исхудавшее тело, понесли к выходу и запихнули на заднее сиденье неизвестной уродливой машины. Линда приготовилась к самому плохому, не выла и не лаяла, лишь учащенно дышала, раскрыв пасть.

Старый автомобиль, долго петляя и кряхтя на поворотах, остановился. Не может быть! Это ведь знакомый забор, те самые ворота! Это же родной дом!

В вольере из груды подушек было сооружено смешное ложе. Линда выкарабкалась из мешка и на передних лапах поползла в будку. Как сложно и непривычно! И собственное тело, такое грузное, неповоротливое!

Но вот подошел хозяин в мягком спортивном костюме! Нет предела радости – он рядом, обдает все тем же волнующим ароматом! Наклонился, присел, заговорил… Теперь к запаху опять примешался спирт… ну ладно, сейчас и не важно.

Хозяин поведал, что женщина с ребенком уехали ненадолго на родину, прийти в себя после случившегося, что сам он лишь чудом остался жив, потому что первый выстрел пришелся в дерево, а второй самоотверженно приняла на себя она, Линда. Что злодеи пойманы, а главный преступник получил свое благодаря ей, Линде… правда, теперь у бесстрашной собаки поврежден позвоночник и она никогда не сможет двигать задними лапами, но все будет хорошо, никто не посмеет тронуть его любимого пса!

Наступившая ветрено-серая осень сдирала с веток еще живую листву, а от непрерывных косых дождей не спасала даже будка в вольере. Линда научилась передвигаться на передних лапах, волоча за собой непослушную часть себя. Она с трудом доползала до крыльца большого дома, где подолгу ждала любимого мужчину. А он давно уже не выезжал на работу – сидел в гостиной, попыхивая сигарой и уставившись в пятно телевизора. Линда украдкой наблюдала за ним через окно, а когда он изредка выходил на воздух, ложилась у его ног в ожидании ласки и доброго слова.

В дом снова зачастили друзья, и Линда, помнившая о прежних разгулах, пряталась под ворохом подушек и одеял в вольере или залезала под детский теремок, который так и не успел обжить малыш. Как же тяжело без него, без прекрасной женщины, как же Линда скучала по тем еще недавним дням, когда все жили вместе.

А друзья хозяина уже и поселились в большом доме, даже вещи перевезли. Теперь гуляния происходили без перерывов. Просыпаясь поздно, мужчины выходили во двор, зычными окриками гоняли работников, бесцельно бродили по участку в ожидании завтрака, потом залезали в теремок, где играли в карты, страшно ругаясь друг на друга, много пили, потом брели в дом спать, а по вечерам приезжали некрасивые потрепанные женщины.

Линда почти утратила тонкое восприятие запахов, но все равно внутрь прорывался смрад чужих людей, а как-то, подремывая в своей будке, она подняла голову, услышав испуганные крики птиц. Высунулась наружу и увидела, как с трудом стоящий на ногах жирный человек стреляет по гнездам. Линда хрипло запротестовала, и толстяк, состроив мерзкую гримасу, подошел и стукнул ее кулаком по морде… Самым гадким было даже не унижение, а то, что все это видел любимый мужчина. Прищурившись и дымя сигарой, он погрозил пальцем толстяку… и всё.

А затем вокруг Линды собрались шумные гости. Кто-то притащил игрушечный грузовик малыша и поставил рядом с собакой. Она помнила этот грузовик, который управлялся от черного пульта. «Соревнование половинки животного и техники», – сообщил жирный человек и ударил собаку хворостиной по спине, одновременно запуская грузовик. Линда поняла, чего от нее ждут, но не сдвинулась с места. Удар, еще удар… Взгляд на хозяина. Он кивнул, отстраненно улыбаясь. Значит, так надо! Линда толчками дернулась вперед, догоняя игрушку. Компания принялась хохотать и улюлюкать, а размалеванные женщины визжали от восторга, повиснув на хозяине.

Через несколько десятков метров Линда выдохлась, закашлялась и в изнеможении остановилась, а грузовичок победно уперся в дерево.

– Абсолютно бесполезная псина, – объявил толстяк и для порядка еще раз хлестанул собаку.

Линда опять уперлась глазами в хозяина. Он отвернулся и сделал вид, что ничего не заметил.

Пришли первые морозы, потянулись нескончаемо унылые дни. Линда часами с надеждой смотрела на крыльцо, но любимый мужчина если и выходил, то, не замедляя шага, шел мимо вольера. Единственный раз на ходу бросил недоеденный кем-то кусок пережаренного мяса и, не дождавшись, пока собака подползет ближе, ушел, загасил окурок об ограду, не проронив ни слова.

Случалось, он уезжал вместе с друзьями, и в доме наступала звенящая тишина. Тогда Линда вскарабкивалась на крыльцо и, отжимаясь на передних лапах, всматривалась в окно. В доме, казалось, мелькали тени людей, оставшихся в ее угасающей памяти: больная старушка с холодными руками, милый ребенок с крошечным носиком, чудесная женщина с волшебным голосом, странная девушка с разными запахами…. и ОН, то близкий, то далекий, то родной, то пугающе чужой… добрый, злой, веселый, грустный, но всегда любимый.

Теперь хозяин возвращался в дом с заднего двора, и Линде хотелось верить, что так ему просто удобней. Зачем же идти через весь участок? А самой ей стало совсем худо. Передвигаться невмоготу, появились колючие, острые боли в животе и тупая ноющая боль в голове. Не хотелось есть, а если и заставить себя сжевать немного корма, то организм не принимает пищу – все выходит наружу. Заботливые раскосые работники теперь постоянно рядом – то смешивают корм с водой, то подсовывают всякие, сейчас уже ненужные вкусности. И накрывают старыми теплыми куртками, потому что постоянно холодно – дрожь бьет даже под ворохом одеял. Вчера работница расстелила полиэтиленовые коврики, и сразу же меняет их, если вот опять… Как же стыдно, стыдно и неловко – еще недавно ухоженная красавица, сейчас Линда не контролирует себя и каждую минуту, находясь возле дурно пахнущей лужи, подвывает в ожидании девушки. Может, и хорошо, что хозяин не видит ее такую – беспомощную и растрепанную, – но вот чутье подсказывает, что жить совсем чуть-чуть, а как же быть? Никогда не увидеть его? Больше не почувствовать прикосновение сильных рук, не уткнуться носом в благоухающую кожу? Просыпаться по утрам нет сил – голова гудит и ломит кости, выворачивая наизнанку все естество, а умирать-то как? Даже не попрощаться и не пролаять «спасибо» за чудесные дни с самым дорогим из людей?

Очнувшись от непонятных звуков, Линда видит птиц. Они смело расхаживают внутри вольера, склевывают корм, а две черные вороны, громко каркая, поочередно прыгают у нее на спине. И не упомнится, когда она последний раз ела, только попить бы теплую жижу из сделанного работником поильника – мышцы шеи не держат голову, поднять ее к тазику с водой не получится. Девушка-работница подбегает и, стуча детской погремушкой, разгоняет птиц. Ее муж вдалеке беседует с хозяином, размахивает руками, потом складывает их, будто молясь, и указывает в сторону будки. Появляется доктор, долго щупает живот, вертит в руках лапы, переворачивает на спину, колет в шею, прощается и дружески дергает за хвост. Работники стоят поодаль, а хозяин курит сигару за детским домиком на скамейке.

Ближе к вечеру боль усиливается – внизу как ножом распарывает живот, мышцы сводит судорогой, голову разрывает острыми когтями, – но страха смерти нет – быстрее бы закрыть тяжелые глаза и не открывать их больше! Что же, вот так навсегда избавиться от мук – это тоже счастье? Но нет, какое же счастье, если ОН все видит и не подойдет…

Сознание путается, и картинки прокручиваются в обратном порядке. Громкий выстрел… крик женщины… кулачки ребенка… холод реки… первый снег… теснота коробки и тепло маминого молока… Вдали играет музыка, в доме танцуют люди…. где-то среди них хозяин, он брезгует подойти… он прав… а может, и давно забыл. Во рту горький вкус и очень-очень трясет…

Вдруг этот запах – кожа ботинок, спирт и терпкий аромат тела… ЕГО аромат!

Линда с усилием приподнимает отекшие веки. Хозяин здесь и расправляет пальцами свалявшуюся шерсть… а еще говорит и говорит, что скоро вернется прекрасная женщина с мальчиком, что он вот-вот выйдет на новую работу, что любит и всегда будет любить своего удивительного пса, что…

Хозяин прерывается на полуслове, встает на колени и зарывается лицом в шерсть Линды, как в тот день, когда ушла мама… И, как когда-то давным-давно, почти непослушный собачий язык упирается в щеку и ловит ту самую, скупую и соленую человечью слезу…

Сегодня Линда была счастлива.

Казино

Больше всего в жизни Павел Ростоцкий боялся жениться. И не потому, что нарушался привычный, столь милый его сердцу холостяка, образ жизни, одним из главных достоинств которого было многозначительное подмигивание женатым друзьям, да так, чтобы это случайно заметили их дражайшие половины. И не из-за того, что потом уже не объяснишь на семейном совете: мол, не волнуйтесь, это все несерьезно. И вовсе не из-за потери той беззаботности весенних улыбок случайно проходящих мимо девчонок. Еще не осознавая до конца, но уже страшась лишиться тех беспечных и порой неуловимых удовольствий, что давала жизнь стоящему на пороге тридцатилетия красивому молодому человеку в лихих девяностых. Но больше всего пугала перспектива запрета предаваться болезненной страсти почти каждый вечер окунаться в пучину густого сигарного дыма, приглушенных вздохов и стонов отчаяния, криков радости и случайных объятий там, где кипела гигантская чаша человеческих эмоции, где бок о бок сидели бандиты и их преследователи, убийцы и их будущие жертвы, жены и любовницы, давно богатые и уже совсем недавно бедные, сливающиеся в едином самозабвенном порыве, в месте под названием «Казино».

Нелишне напомнить, что Москва в те знаменательные годы, как, впрочем, и большинство крупных российских городов, представляла собой большой чудо-муравейник. По соседству с палатками и базарами, где продавали все, что есть на Земле китайского, громоздились сверкающие праздничными огнями футуристические многоугольники развлекательных центров, в том числе и те, где шла круглосуточная игра на упоительно звенящих автоматах и на зеленом сукне.

Павел уже успел преуспеть в строительном бизнесе, понимая в нем немногое, зато умел хорошо управлять, говорить и убеждать, поэтому водившиеся в достаточном количестве и быстро обесценивающиеся рубли жарко жгли карманы, просясь в почти ежевечернюю игру. Будучи собственником фирмы и занимая огромный кабинет с отдельной комнатой отдыха, он завел себе ординарца, чьи обязанности сводились к бессмысленному хождению по офису, сжимая в крепких руках борсетку со спрятанным в ней драгоценным ключом от сейфа, где хозяин хранил свои доходы. Впрочем, нет – основной задачей недавно уволенного из рядов рассыпающихся тогда Вооруженных сил страны прапорщика со сложнопроизносимым именем Акорбир была выдача определенной, строго оговоренной суммы на игру и дальнейшее проведение оборонительных действий, о которых служивший в армии хлеборезом бравый таджик знал только понаслышке.

Последовательность никогда не менялась. После окончания рабочего дня Павел вызывал заранее испуганного ключника для проведения инструктажа.

– Еще раз и внимательно, – грозно начинал он, меряя шагами кабинет. Акорбир еще с детства привык слушать внимательно, улавливая настроение говорящего, но все равно щелки его глаз расширялись до среднеевропейских, что в сочетании с виноватой полуулыбкой придавало бывшему воину глуповатый вид. – Принеси мне одну пачку из сейфа и запиши как обычно. Сегодня возьму немножко и поиграю недолго. Ты постоянно будь на связи, а когда я сообщу, что выиграл, срочно лети ко мне и мы отвезем все в офис.

Акорбир выучил эту речь почти наизусть, и что-то внутри него отвечало начальнику, что, мол, взятое на игру «немножко» составляет его годовую зарплату с премиальными; что это «немножко» всегда было одинаковой суммой; что играть «недолго» никогда не получалось; и что шеф почти никогда не выигрывал. И лучше бы, конечно, не быть на связи, потому что вторая часть речи звучала угрожающе.

– Теперь самое главное! Я могу позвонить тебе не только если выиграю, но и если вдруг чуть-чуть проиграю. Возможно, я попрошу тебя заехать в офис, взять небольшую сумму и привезти в казино. Ты должен сказать мне твердое «нет», потому что я запрещаю тебе приносить мне деньги! На этот раз ты хорошо все усвоил? Ты должен понимать, друг Аллаха, что я могу приказать тебе это в пылу азарта и в этот момент мои слова совсем не означают, что я хочу видеть тебя с деньгами! Я могу ругаться на тебя, оскорблять и унижать, грозиться уволить и вообще стереть с лица земли, но ты должен быть непреклонен и стоять до конца, как и подобает советскому солдату! И твердо и четко мне отказать! Ты хорошо меня понял? Вопросы есть?

– Так точно! Все ясно! – скороговоркой отвечал Акорбир, с ужасом представляя очередную тяжелую ночь.

– Еще раз предупреждаю, что если ты поддашься на мои угрозы и привезешь деньги, пеняй на себя! Уедешь в свой кишлак и больше никогда не переступишь границ Москвы!

– Все понял, не подведу, – с привычной безысходностью произносил Акорбир, разворачивался и почти строевым шагом выходил из кабинета.

Дальше все шло по накатанному сценарию. Ближе к полуночи раздавался звонок, и сквозь шум, крики и смех Ростоцкий ледяным голосом произносил:

– Значит так! Ты сейчас пулей летишь в офис и берешь из сейфа четыре пачки, но не больше! Ты хорошо меня понял?! Не больше!

– Павел Сергеевич! Я не поеду, – с надвигающимся животным страхом почти шептал в трубку враз поникший помощник. – Вы же предупреждали меня, что если я привезу вам эти пачки, то вы меня уволите! Нет, я не поеду…

– Ты что, херов сын, – не унимался Павел, – я тебя, суку, не просто уволю – прибью к чертовой матери! Чтоб через полчаса был здесь!

– Нет, извините, – пытался держать оборону таджик. – Вы же сами приказали, что, даже услышав от вас «сука» или еще чего похлеще, я все равно должен стоять на своем и не исполнять ваших команд. Поэтому я вынужден отказать вам, – переходил он на язык придворных дам прошлого века.

– Что ты сказал, тварь?! – распаляясь не на шутку, орал в трубку шеф. – Я тебя в землю живьем зарою! Срочно сюда!

– Вы меня предупреждали, что и про землю будете говорить, – почти обморочным голосом отвечал Акорбир. – Нет, я не смогу…

Битва продолжалась еще некоторое время, в течение которого несчастный прапорщик пытался оценить последствия неблагоприятных исходов, а главное – какой из исходов сегодня все же считать неблагоприятным.

В конце концов страх неисполнения неисполнимого пересиливал, желаемая сумма оказывалась в руках хозяина, и, после краткого назидания, что подобное будет в последний раз, Акорбир возвращался назад, обреченно ожидая следующего звонка, но уже с меньшим ужасом, так как первое самое болезненное соприкосновение с начальником уже состоялось. Таких жестких актов драмы за ночь обычно происходило несколько, пока шеф не обессиливал в борьбе с фортуной и не отправлялся на недолгий сон перед рабочим днем. А поздним утром Ростоцкий, появившись на работе, старался не замечать своего сотрудника, сидящего с видом побитого пса на видавшем виды диване рядом с бодрой, обычно новой секретаршей. Жилистые и неуклюжие пальцы Акорбира с удвоенной силой сжимали бесценную барсетку, а испарина на лбу выдавала напряжение перед возможным вечерним сражением.

Так продолжалось последние несколько лет, и Павел держался на плаву лишь благодаря редким выигрышам, большим, но не сильно обременяющим заработкам и включающейся иногда силе воли, когда он, стоя утром перед любимым зеркалом, громко и искренне, как когда-то пионером, клялся никогда не переступать порога злачных заведений. Добровольный отказ от пагубной страсти мог длиться до двух наполненных другой жизнью недель. За это время Павел успевал привести в порядок заброшенные дела, встретиться с обиженными невниманием друзьями, обильно и по-детски тепло поужинать с родителями и наконец обратить пристальный взор на очередную симпатичную даму. Как правило, дамы занимали в его жизни четкий отрезок времени, обычно укладывающийся в полтора-два месяца, с учетом коротких часов сбора вещей, иногда сопровождаемого слезами, а то и совсем неженскими ругательствами, крепость которых зависела от воспитания и происхождения той или иной претендентки на долгую совместную жизнь с обязательной печатью в паспорте. Отметка в основном документе гражданина России страшила Павла больше всего какой-то внутренней разрушающей силой, как будто, заполучив ее в придачу к предательски сверкающему обручальному кольцу, человек переступал невидимую черту и попадал в другой, пахнущий пивом и футболом, утренними сырниками и домашними тапочками мир.

Так было, пока не появилась она…

Калейдоскоп женских лиц, мелькающих в офисе, или бюро, как любил называть Ростоцкий, был разнообразен. Дизайнеры, рекламодательницы, менеджеры всех мастей, журналисты, да и просто случайные посетительницы. Пестротой мыслей и нарядов дамы пытались зацепиться за краешек желанной для них жизни. Они предлагали идеи, проекты, планы, а через них – себя, хорошо сложенному, дорого и со вкусом одетому, почти всегда улыбчиво-белозубому баловню судьбы. Проходя по бюро, Павел всегда обращал внимание на милые личики и как бы между прочим осведомлялся у ассистента о заинтересовавшей его даме, после чего приглашал ее на беседу. Все это редко перерастало в нечто большее, чем легкий флирт, даривший Павлу приятный флер ощущения своей исключительности, читавшейся в восхищенных глазах соискательниц счастья. И это упоительное состояние было настолько ярче возможного физического сближения, что ничего другого уже и не требовалось.

Светлана появилась в бюро усилиями опытного кадровика, переманившего девушку у конкурентов после того, как ему на глаза попался ее прогноз развития строительной отрасли. Прогноз показался матерому профессионалу необычным и очень современным, что любил и ценил шеф, требовавший нестандартности во всем, включая оформление офисной столовой.

Поначалу Павел не обращал на нового финансового аналитика никакого внимания; случайно сталкиваясь с ней в узком коридоре, он дежурно улыбался и так же дежурно отвечал на приветствия. Светлана совершенно не подходила под его критерии красоты: угловатая фигура, милые, но какие-то непропорциональные черты лица, старомодные очки – все это никак не могло привлечь Павла, и это не говоря о том, что девушка была немного старше его. Глядя на Светлану, казалось, что Творец создал ее образ из бракованного материала, хотя и не без творческого подхода. На первом совместном корпоративе, где по обычаю представляли новичков, Павел даже не повернулся, когда прозвучала фамилия Светы, так как в этот момент лениво болтал с молоденькой корреспонденткой модельной внешности, одновременно прокручивая в голове недавний проигрыш в рулетку.

Историческая встреча, как водится, произошла случайно. Финансовый директор, никогда не подпускающий к хозяину никого, кроме себя самого, если дело касалось отчетности и планирования, неожиданно попал в больницу, а тут срочно потребовалось завершить и представить графики движения денежных средств в следующем году. Светлана попала к главному отнюдь не в лучшее время. Банк без предупреждения отказался продлевать фирме кредитную линию, что явно пахло происками конкурентов; водитель умудрился помять новую девственной красоты машину; вчера Павел выиграл в карты приличную сумму, но, не удержавшись, продолжил игру и спустил все; ко всему прочему от него ушла очередная пассия, закатив скандал и прихватив вместе с подаренными ей часиками еще и «ролексы» Павла.