Текст книги "Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох"

Возвратились в отечество, представил он меня – слышу, все заохали вокруг, прям нутром ощущаю ненависть к выскочке полубезродному, но делать-то им нечего – смирились и затаились! Я ж прикинул: в доме попозже порядок наведу, – а пока созвал Клан Тайных Советников из Диких, мною же созданный, и приказал им пробраться по-тихому, как, опять же, я их учил, за горы да на равнины соседние, за моря и океаны поплыть незаметно и с каждым тамошним Правителем и их приближенными разобраться ответственно! И в средствах, само собой, не стесняться – кому взятку в глотку, а кому и нож туда, – но без результата не приезжать! Злата отвалил им на задачу такую целую десятину холма!

С полгода еще минуло, совсем невыносимо стало в Отчизне, опять люд бунтует, зашатались кресла, еще вчера крепко вбитые. Главный что ни час меня докладывать зовет – багровый весь от напряжения и ковар-травы ежедневной. На волоске висим.

Тут, щелк – и как из рога изобилия новости повалили из-за рубежей:

«Третьего дня после непродолжительной неизвестной болезни скончался Основной Управитель Равнинного Соседства»;

«Вчера найден повешенным Визирь Двух Морей»;

«Королевич Серых Гор добровольно отказался от трона и заточил себя в Храм Отшельников»;

«Рыжий Сенатор Заокеании ранним утром передал ключи от ворот страны своему заклятому врагу Черному Сенатору и исчез в неизвестном направлении с гаремом наложниц»;

«Вечером сегодняшнего дня Великий Совет Соседних Государств и Заокеании установил единую цену на золото, в четыре раза превышающую нынешнюю, какой и не было со времен мироздания».

Далеко не все тайные бойцы вернулись обратно, но цель была достигнута – в течение следующих недель деньги полились рекой, тысячи копателей не успевали рыхлить холмы, выполняя суровые планы по золотодобыче, послы заморские, еще недавно злобно ухмылявшиеся в лицо нашему Главному, ныне выстроились в раболепную очередь, чтобы подписать новые пергаменты. Хоть и тайное поручение я выполнял, но шила в мешке ж не утаишь – стал я вмиг героем нации!

И вот ночью зимней сплю я в Центральном Доме (а часто уже и ночевал там – работы по горло, двадцать часов без продыху), как вдруг с грохотом вваливается ко мне Главный, пунцовый весь, в облаке дыма травяном, а сзади свита копьями машет, тоже в хлам обкуренная. Ну, мыслю, хорошего не ждать за все мои грехи и деяния… а может, промелькнуло в мозгу сонном, убрать меня черед пришел – слишком уж высунулся, Правителю-то в затуманенный мозг вложить чего и нетрудно… Ну, ржут они конями, а я присматриваюсь, как убивать будут. Тут Главный обнял меня ручищами громадными и говорит, мол, стой завтра на балконе парадном и слушай, чего глашатаи вещать будут! И хохочет во всю глотку, дескать, не проспи, дорогой!

Как заснуть после такого? Сел я на рассвете на балконе – только солнце вышло, старший глашатай объявляет на все мироздание:

– По высочайшему своему повелению Правитель уходит на радужный покой, а отныне Верховным Правителем с сего дня и до последнего вздоха назначается… – И мое имя произносит!

Вот так я и стал государством нашим великим управлять! Первым делом, конечно, решил ближним кругом обзавестись. Насмотрелся в свое время на прихлебателей вокруг Главного. Тот родственников без разбору подтащил к трону и к кормушке. И перли они так уж перли – подряд все гребли, как последний день жили. Видно, чуяли, что раньше или позже благодетель их либо с катушек съедет, либо скинут его головою вниз. Вышлото третье, но суть не поменялась. Кстати, Главный мне вечером того знаменательного дня жестко наказал: «Кого хочешь, вешай, хоть на дыбе распинай, но кровинушек моих не трогай! Я вот тоже отпустил министров Первых восвояси и горжусь словом своим сдержанным!» Ну а мне и объяснять такое излишне было – слово держу всегда пуще всего, обучен этому с детства, да и честь мундира обязывала – таково главное правило Тайных Советников!

Ушел я от темы… Короче, кроме кровинушек, Главный вокруг себя дюжину любителей однополых держал. Говорил всем, что умнее и преданней их нетути, но на самом деле имел на них постыдные пергаменты и посему сжимал в кулаке жизни крепко, ведь огласка прелюбодеяний такого рода смерти подобна. Народ-то наш ой как не любит Необычных, пуще воров и насильников разных. Вот такую методу я у Главного и перенял, только не родственников своих, которые плюнули на меня в тяжкую годину, не Необычных, коих нутром не переваривал, а взял к себе в близкие служивых, с кем по равнинам работал, да знакомых случайных, кто мне хоть раз помог без выгоды. А правой рукой, как говорил уже, сделал плюгавого, который судьбу мою перевернул когда-то. Но не просто внутрь к себе впустил соратников, а к каждому по одному обученному Дикому осторожно приставил, чтобы пронюхать чего и собрать их жизнь скрытую. Теперь все они у меня на отдельной полочке лежат – кто с холма лишнее что взял и приписал себе, кто сына в обход всех указов землицей одарил, а кто и полюбовницу прибил аккуратно. Они знают, что по каждому острог плачет, а по кому и похлеще, потому и верны мне, как собаки домашние. А еще знают, что никогда не сдаю я своих – накурившихся, оступившихся иль проворовавшихся! Могу наорать, выпороть, наконец, или местами в их работах поменять, но чтобы на растерзание – это никогда! Таково мое личное правило тоже с лет ранних – не предавать!

Ну о них потом еще скажу, а пока чего я дальше сделал – следующим движением решил раз и навсегда с соседями да с заокеанскими разобраться! Для начала изгнал из государства всех чужестранцев, кто по должности выше уборщика был, а заодно и своих, кто с ними из одной миски хлебал. Соотечественники-то хуже чужестранцев попадаются – днем клянутся тебе в верности и челом бьют, а ночами, за спиной, с соседями исподтишка революции обдумывают! Собрал я однажды таких в кучу вместе с родственничками моими, которые свысока когда-то мне от ворот поворот дали, и отослал в одночасье на Пустынный Берег – пусть одни там любви к Отечеству поучатся, а другие поймут, что значит узы кровные и как дорожить ими надобно! Народ поначалу тогда очень приветствовал шаг мой! И тебе бусурманских лизунов со двора прочь, и близких своих туда же, мол, нет у Верховного любимчиков, все для блага Отчизны делает!

Так вот, порешив со своими, поехал я с визитами за рубежи, а в те же самые моменты военные обучения войск своих доблестных как бы невзначай провел у границ. Да так, чтобы по ошибке чего из оружий перелетало к соседям, да и за моря тоже, если посильнее ошибиться. Другие земли и так пришиблены дюже были после Диких моих, а тут вообще затряслись! С каждым их Главным сразу пергаменты подписал, что не будет претензий к государству моему и никогда даже не заикнутся они о Полянах Неприкосновенных!

Конечно, и сложностей не избежал! Возненавидели люто иноверцы Отчизну нашу и объединились в ненависти своей во всякие союзы, но сделать ничего не могли против мощи государственной, только желчью исходили и плевали в нашу сторону с опаской, а в лицо все равно лыбились, но мне и этого предостаточно! А как угомонил врагов внешних, внутри порядок стал наводить. Забрал из-под прежних Первых все кооперации, товарищества и так далее, особенно какие к золоту и оружиям отношения имели, ну и, само собой, поменял военных начальников, а старых отблагодарил по чести, чтобы никогда на меня зла не держали, сидя на радужном покое. Всем в подарок десятин земли прилично нарезал, некоторых еще и пергаментами важными одарил, неприкосновенность пожизненную гарантирующих. Сподвижников и друзей своих расставил по местам, по клеточкам. Собрал потом их на сход и каждому конкретную задачу поставил, мол, не будет у вас, родимые, недостатка ни в чем, вы теперь богатеи и царедворцы, однако и опора моя главная. Все вам разрешаю и дозволяю, но подведете, развалите что иль за рамки приличия выйдете – пеняйте на себя! Три шкуры спущу с вас и семей ваших, сегодня пресчастливых!

На словах-то красиво и беззаботно выглядели мои перемены, а в жизни труд адов! Вообще, бывало, неделями по нескольку ночей подряд не спал, да и сейчас сон – лучший подарок мне, забыл, когда сам просыпался без колоколов утренних. Так еще и целый день чуть не валился с трона – глаза слипались, но ходоки идут и идут, а пергаментами все столы завалены. Каждую болячку на ногах переносил – нельзя Правителю болеть ни минутки, иначе все сложится, как домик карточный! На шаманах одних и держался… Повелось так уж у нас в Отчизне, что ничего само не движется – управлять надобно всем лично, от оружейни малой до златомойни огромной! Да в придачу мирить приближенных своих, которые только под кнутом моим смирные, а так бы перегрызлись давно, как койоты степные. Подвожу опять к замку своему злополучному. Что заслужил я с пяток таких, а не рычание недовольное!

Ну и в довершение жизнь личная рухнула, конечно, как и предрекала жена моя! А как же ей не развалиться, коли не вылезал я месяцами из Центрального Дома, сыновей подросших только на рисунках видел! Ну и от соблазнов куда ж деваться, если все первые раскрасавицы норовят прильнуть сразу! А я ж мужик не железный, как и все, а тут не то что ласки – доброй улыбки не увидишь. А одинокими ночами хоть на стенку лезь. И завертелась карусель с одной, другой… Тут уж скрывай не скрывай – все всплывет, а моя вечно с гонором! Хлопнула, как говорится, однажды дверью и напоследок сказала: мол, предупреждала тебя! Сам выбрал житие это! Будешь отныне окружен толпой рядом с троном и в постелях! Будешь всегда со всеми, но всегда один! Мол, судьбу такую избрал. Сказала твердо и просила лишь, чтобы за мальчишками проследил. И исчезла. Даже Дикие до сих пор ее ищут по свету, но найти не могут. Знаю, что жива половинка моя бывшая, то тут, то там ее вроде видели. И душой чувствую тепло от нее – значит, бродит по Планете она. Ну и с сыновьями у нее любовь была – не оторвать их друг от дружки, а как ушла, мальчуганы как ни в чем не бывало ходят, перемигиваются хитро – значит, налажена связь у них, не перерезана пуповина-то, отчего вдвойне спокойней мне. Вроде как и радостно, что в порядке супружница, но, бывает, накатывает волной тяжкой грусть, когда обнимаю я прелестниц лучших, а ее, всегда любимой, и нет подле меня.

Что-то размягчился я… Негоже Верховному Правителю нюни-то пускать!

Наладилась жизнь постепенно в государстве, за границами тишь, а внутри жиром обрастаем. Злато роется, только успевай его отправлять, закрома забиты под завязку, как не случалось никогда, даже в летописях о таком благоденствии ни намека. Злопыхатели шипят по углам, мол, повезло Правителю нынешнему, только не хотят видеть, какими трудами все сотворено: под контролем чутким моим каждый божий день проходит, все здоровье положил я на плаху процветания Отчизны. Но главное, что народ нарадоваться не может счастью такому – размножается удвоенно и трудится бодро! Еще и песни обо мне слагает искренние да ликами моими все дома покрыл – обожание прямо неподдельное! Правда, все равно находятся выдры злобные, мутят вокруг воду, мол, пока сундуки да кубышки полны, надобно в земли дальние вкладывать, но не искать там злато или чего еще полезное, а, типа, строить кооперации новые и конструкции изобретать современные. Ох, потом утер я носы умникам этим яйцеголовым! А пока только смех и веселье вокруг. Даже Вторые, вечно работающие, и те расцвели, да любовью своей чуть не извели меня – что ни редкий день отдыха у них, так вместо него собираются у Центрального Дома и в ладоши одобрительно хлопают часами!

Так и прошли несколько лет в тиши да изобилии. Принято говорить, что пролетели, но это не мой случай. Что ни день, то пахота тяжелая, борьба, нервы вытягивающая, а уж прежней радости и в помине нет! Вроде все на блюдечке, лишь пальцем шевельну – любое желание и каприз, а время воспользоваться этими желаниями где взять? И денег из казны бери сколько хочешь, а куда тратить-то их? (Это я не про Замок сейчас, хоть и свербит в мозгу обида.) Близких одаривать – так некоторые и побогаче меня будут, я думаю! Полюбовницы уже не знают, куда драгоценные каменья прятать, и даже не кланяются, когда очередной подарок принимают. А еще ж друзей так называемых, братьев навек, у меня теперь и не сосчитать! И всякий ждет, что выскажу ему Верховное Уважение на день рождения иль именины. А в году-то у нас дней меньше в разы, чем сотоварищей моих – как их всех, родимых и обидчивых поздравить? А забудешь кого, так, кто поуверенней себя чувствует, пытается осторожно губы надуть, а кто похлипче духом, чуть ли не в петлю от страха лезет, что милостью его обошли. Я вот читал где-то, что у человека не может быть больше двух сотен друзей одновременно – физически невозможно охватить еще кого! А мне чего прикажете делать? Иль по пять раз на дню челомкаться, иль раскидывать по очередям и годам придворных-то своих! Мелочь как будто, а вот целая рать у меня этим занимается, чтоб всем теплота моя поровну приходилась! А честно сказать, не особо и забавляют меня уже пиры многолюдные да веселья с красавицами! Устал по-человечьи, по-настоящему! Вот одна отрада – лягу без сил, и пока не сковал сон недолгий и тревожный, все думаю: а что правильного я за сутки сотворил и в копилку ли дел хороших пошел день прошедший? И всегда занозой одна мысль саднит: как потомки вспоминать меня будут? И если кажется мне, что по-доброму и с признанием, то и проваливаюсь в дрему с улыбкой на устах.

Ну вот, опять отвлекся… Короче, первый тревожный звоночек прозвучал ровнехонько через пять лет после начала правления моего. Как Боги сговорились, на Планете в одночасье где ветрами все выдуло, а где засуха посевы уничтожила напрочь! Замерла круговерть привычная, и золото почти не покупают, хоть и послов засылал, и Диких. Не серчай, говорят послы, но не на что забирать злато вообще, да и незачем, пока в порядок обратно не встанем. Утянул народ ремни в Отчизне, а чего поделать? За морями так вообще с голоду пухнут, а у нас поспокойнее, конечно, но все равно былой беззаботности и след простыл. Позабыли подданные, как до меня последний хрен без соли доедали, простите, Боги, за выражение, и давай бузить, по окраинам особливо. Вот тогда я кубышку-то и приоткрыл и вернул житие прежнее, а заодно собрал самых громких, которые когда-то вопили, что я как бы отстал от века и развитие поддушиваю! Выставил крикунов на площадь перед народом и вопрошаю: мол, объясните честному люду, прав или не прав был Верховный Правитель, что не дал разбазарить нажитое? Что бы сейчас поедали подданные мои вместо хлебов? Може, ваши механизмы новомодные металлические? А вместо вина запивали бы небось маслами вонючими техническими? Народ прямо чуть там же самосуд не совершил над очкариками этими тщедушными, еле отбили их!

Как все в колею-то вошло, опять позвал меня Главный к себе в имение. Совсем он никудышный стал – вся зала прокурена донельзя, окурки везде, даже в рамах дорогущих понатыканы, обслуга знай еле поспевает прибираться. Сам-то Правитель бывший очень с лица спал, стариком древним выглядит от пристрастия зловредного, но разум не продымил и долгой речью передо мной разразился. Сначала поблагодарил, что слово мое крепко и не даю в обиду кровных его, а те, в свою очередь, души во мне не чают и поддерживают кто словом, а кто делом (ну, это так и есть, особливо те, кто с соседями дружит и злато там держит: утрясали они многие недоразумения). Потом, говорит, молодец ты, что выдюжил среди напастей и не дал Отчизне скатиться в смуту новую. А что народ оскалился, так вот такой он народ всегда! Жили себе в тяготах и мучениях поколениями, а тут раз – и сказка явью стала. Привыкли пировать, а капельку похуже сделалось – не так, как раньше, конечно, а просто чутка поменьше достатка стало, – и на тебе, орут как резаные: скрутим управляющих – зажрались сами, а нас по миру пускают! Не помнят люди, из какой грязи их позавчера вытянули, понимаешь, дай все, как вчера было, а может, и еще больше, иначе вниз головой тебя! Народ хорошее забывает быстро, сказал Главный, а ты всегда думай о сущности людской подленькой!

Тут уж я закивал одобрительно, и вспомнили мы историю недавнюю про Визиря из Пустоши. Земля у него маленькая и бесполезная была, люди в нищете жили, спасались только молитвами языческими всякими, а иначе повымерли бы вчистую не от голода, так от безысходности полной. Лишь вера и держала их. А пришел молодой Визирь на смену отцу своему дряхлому и все с толком организовал. Нашел в озере, вокруг которого государство стояло, какие-то водоросли целебные и в гости зазывать стал со всех земель. И не просто за так, а деньги немалые просил за поправление здоровья травами лечебными! Зацвела его родина, и люди впервые людьми себя почуяли. Но вот как хлынула эта напасть на Планету, так и поубавилось гостей на озере, и, понятное дело, маленько потускнело житие солнечное – повалил люд на улицу и в два дня Визиря в озере этом и утопил! А, между прочим, вера-то у них даже ударять человека запрещает, не то чтобы убить! Хороший бусурманин был, даже к Главному приезжал – водоросли дарил омолаживающие.

Много мы затем говорили про обустройство Отчизны, замыслы рисовали, но ощущал я, будто прощается Главный со мной. Покурит, скажет чего, вдруг прервется на полуслове, посмотрит так пристально, а у самого слезы в глазах. А напоследок пошли погулять по бесконечному имению его. Главный тут и молвит: мол, думаешь, впереди у тебя жизней много, а она одна всего, да и летуча уж больно! Не заметишь, как немощь подойдет, и куда ты двинешься? В Центральном Доме старость недостойно встречать, а усадьба твоя сейчас хуже домика какого-нибудь Серединного! Уж не заслужил ли ты кровью и потом своим прожить остаток дней в уюте и благости? А захочешь за океан податься, так там не ждет никто – не любимы мы инородцами за спесь нашу и своеволие. Сейчас-то пресмыкаются, а чуть слабину дашь – и сотрут в порошок. Чего уж говорить, когда ты на радужный покой к ним соберешься. Да и не захочешь туда – Отчизна выродила, она и обратно заберет. Потому, продолжает Главный, возведи себе имение или замок, да такой, чтобы счастье в нем было до конца дней, только забором высоким обнеси и самых преданных Диких прямо с семьями посели рядом. Неровен час – свои хуже соседских, чуть разожмешь кулак, они выпрыгнут что гиены злющие.

И тогда впервые призадумался я о будущем и что, может, успею пожить для себя немного – со внучатами позабавиться, за столом посидеть с друзьями настоящими, если останутся таковые, каким и не надобно от меня ничего будет. Ну, типа, как у людей нормальных все. Так и засела в голове мыслишка эта про замок, даже ночами представлял его в огнях да с лестницей высокой парадной.

Обнялись мы с Главным жарко, и поскакал я по делам неотложным.

Потекло времечко опять в спокойствии да безмятежности. Казалось, ну что еще человеку надобно, кроме обеда сытного, ребятишек довольных по углам жилища добротного да солнышка яркого и, как говорится, неба мирного, без войн, значит. Все это я обеспечиваю, даже более пытаюсь, чтобы час от часу еще приятней становилось. Придумал для этого занятие себе важное – аккурат раз в неделю выделяю час свободный для написания указов новых, Отчизне и народу нужных. Поселил для дела такого в Центральном Доме две дюжины умников и кормлю их до отвалу, лишь бы чего заковыристое в головах их зарождалось, а потом мы вместе уж и прикидываем, сколько удовольствия это люду принесет и казне какое прибавление.

Но помнил я, как Главный поучал меня после случая с несчастным Визирем:

– Чем люду лучше живется, тем чаще он в чужую замочную скважину заглядывает и выискивает, за что прицепиться можно! Потому что времени свободного дюже как много остается, и вместо дум о хлебе насущном печалится человек, что у кого-то сундуки полнее, следовательно, нечестно набил он их! А еще подвох этому человеку простому везде мерещится – чем яснее ему выгоду показываешь, тем больше он в недоверие впадает…

Так оно и вышло.

Началось безумие людское с указа, что подати снижению подлежат. Хотел я окончательно подданных успокоить, мол, Отчизна так крепко на ногах стоит, что можно удавку-то и ослабить малька. Сразу визг начался – неспроста, неспроста Правитель фортель такой выкинул! Своим жирующим придворным хочет совсем уж рай создать! Мол, эти прихлебатели его, что злато моют да оружейни держат, упросили-таки Верховного подати уменьшить, а то уж больно жалко расставаться с деньжищами такими с каждым лунным месяцем!

Ну не идиоты ли, говоруны беспринципные, спрошу я вас?

Хорошо, решил я! Тогда следующим указом поднял я эти подати, черт их дери, чтобы всем неповадно стало! Ох, какое орево грянуло – не чета предыдущему! Мол, совсем Правитель оскотинился – все не насытится там со своей сворой. Денег и злата полные амбары набили, а все мало им, иродам!

Дальше – больше! Повадились ко мне переговорщики ходить. То на площади соберутся толпой, то в Центральный Дом стучатся. Мол, спасибо тебе, отец наш родной, за житие наше волшебное, только прошение есть к тебе нижайшее. Силушек да здоровья благодаря тебе прибавилось у нас, и рано на радужный покой-то уходить в расцвете таком. Мол, прибавь нам, Правитель бесценный, годы труда, чтобы не сидеть нам под солнышком без дела многие лета… и, опять же, денежка не лишняя будет в семьях.

Пошел я на поводу у ходоков, так вообще заверещал весь край от столицы до окраин. Мол, выжать последние соки хочет Верховный из нас, до смерти теперь горбатиться должны!

И где истину искать, коли на любое благое действо находятся ропщущие? Вроде как невелико их число, по сравнению с довольными, а шуму и мути – как полцарства за ними. Сомнения меня и раньше терзали, что неспроста все эти возмущения, а тут и верные Тайные Советники пергаментами закидали, как соседушки мои улыбчивые незаметно подкармливают всех этих недовольных, учат вожаков их, какую гнусность новую нашептать в уши народа, чтобы тот в злобе начал трон шатать, а то уж совсем за океанами не по нутру смелость и силушка моя, оружиями подкрепленная.

Ну, затаился я снова, законов боле не выпускаю – гляжу, куда цирк этот двинется. Горластые поозирались по сторонам и давай новую песню петь – надо ж харчи иноземные отрабатывать! Мол, сыновей своих Верховный на самые хлебные места посадил, соратников вообще даже журить перестал, а сам и не подумывает о смене себя, как будто жизней накупил дополнительных! Не видать нам нового Правителя! – вещают пустословы по землям. Окружил себя Властитель безликими да безголовыми, чтоб не на ком глаз было остановить, небось чтоб сыновья его никчемные лучше всех смотрелись.

Зачесались руки, как раньше, когда упырей по хребтам охаживал, но остепенил себя! Дай, думаю, все по-мирному! Соберу вече обширное на площади, с одной стороны близких с сыновьями поставлю, с другой – толпа пусть глазеет, а посередине зачинщиков выстрою! Так и правда родится! Еще и послов бусурманских позову, чтоб видели, как у нас речами недовольства заглаживаются. Так и сделал. Вышел к люду, а столько, кстати, никогда и не видывал раньше на площади, и спрашиваю сразу по порядку, без приветствий громких. Мол, ответьте мне, правоверные, вот сыновья мои перед вами – разве чего постыдного я сделал? Разве вы чадам своим родимым не желаете лучшей участи? Разве не засовываете их на теплые службы? И разве не поступили бы так же на месте моем, чтобы кровные ваши дело делали, а не шлялись по пустыням и на ковар-траву подсаживались? А? А уж мои не то что под присмотром отцовским – луплю от души их за каждый шаг неверный. Нельзя ж опозорить имя Правителя!

Теперь следующее – вот они, соратники мои давнишние, на вас глядят. Может, и лучше их сыскать – невелика задача. Но положиться я могу на них, потому как испытал в горе, а не в радости, и знаю, что не засунут они мне лезвие под ребра! А поменять их – так разброд в Отечестве начнется, не раз потом смены эти аукнутся нам! И сколько ночей бессонных потратил я, чтобы крутился механизм этот, из сотоварищей моих собранный. А свежие придут на места завидные, чего будет? Сызнова учить придется, да и воровать тотчас примутся, как оперятся! Эти-то мои всего загребли на сколько поколений вперед – у них ныне только думы об Отчизне и остались и чтоб отпрыски их носы не воротили в будущем, а гордились фамилиями! Сукины дети, конечно, близкие эти, но свои! Я все про них знаю и каждого, простите женщины, за мошонку давно ухватил прочно! А теперича второй вопрос вам, сограждане прекрасные. Не вы ли родственничков поближе сажаете, если сами не справляетесь? И неужто вдруг кто, Главным став, осмелится чужаками трон окружить? Притихли? То-то!

И наконец, что не ращу я смену себе и не ухожу на созерцание жизни стариковское. Не поверите вы мне, но смертельная усталость давно одолела меня, аж лапами липучими за горло ухватила! А как уйти? – мой вам последний вопрос. Как кинуть все на произвол, что столько лет выстраивал? В мгновение за трон такое месиво начнется! Вначале соратники мои друг дружку перегрызут и поубивают, а потом и новые вожди выползут из дыр темных. Мало на вашей памяти смут кровавых было, так эта похлеще любых покажется! Не говоря уж про иноземцев, что пока украдкой гадят через иуд этих, что перед вами здесь очи потупили! И ждут бусурмане, когда час настанет, что ослабну я, и Неприкосновенные Поляны, кормилицы наши, захватят, и ворвутся в дома ваши, обжитые бережно, и рабами вас вечными на холмах определят!

Смотрю, послы заелозили в креслах гостевых, на площади поставленных, – видно, неуютно им правду-матку выслушивать! Вымотался я, весь мокрый от пота, и вслушиваюсь, чего народ отвечать собирается – поддержать или освистать, разойтись иль изменщиков камнями закидать? А люд честной топчется с ноги на ногу, бурчит под нос себе, а решить не может, как откликаться. Так в недоумении и разбрелась толпа постепенно. Вреда никому не причинила, но и не похлопала мне в ладоши, как в прежнее время. Близкие, сыновья, а главным образом писаки – все выдохнули разом: одни, что оставили при кормушке, а другие, что расправы избежали. И все собачьими преданными глазами глядят, а мне муторно, что нет былой любви народной, даже когда всю душу раскрыл.

Ну что же, раз взялся за гуж, не говори, что не дюж. Тяну лямку, но без привычной удали, потому как отдачи людской не чувствую, нет прежнего огня внутри. Однако ж подошел как-то утром ранним к отражению в зеркале и клятву себе произнес: коли волею судеб призван я повелевать Отчизной, то буду я в заботе о государстве и о человечке каждом, покуда сердце колотится в груди! А что не оценят современники мои, то потомки пьедесталами увековечат, если верно тружусь я, не щадя живота своего! Так разбудоражила меня клятва эта, что аж всплакнул скупо, по-мужски.

И пуще прежнего стал указы новые рождать и в действо запускать! Как из рога изобильного полились услады подданным родимым. И тебе земли кусок старикам заслуженным, и золотой четвертак матери за каждое дите рожденное, а Воеводам да Советникам Тайным вообще вспоможение немалое до конца дней их мирских… Угомонился люд, придраться вроде как не чему, даже про замок возводимый, бельмо это на глазу, поутих галдеж, и чувствовать я опять стал близость теплую с народом. Определил через месяц лунный новый сход собрать на площади – потолковать с правоверными о хоромах своих! В привычку надо вводить общение такое честное.

И на тебе, черт попутал, Остров этот треклятый зачем-то появился! С него все нынешние мучения и начались.

Случилось, что сидели мы с Плюгавым моим, доверенным самым и заместителем во всех делах. Подписали пергаменты срочные и за чашкой чая душистого об истории заспорили – привычно на досуге у нас было познаниями делиться. И достает тут Плюгавый затертую старинную карту, разворачивает во весь стол и рассказывает, мол, отыскал в летописях древних, что Остров с момента нынешнего летоисчисления Отчизне принадлежал и был тогда соединен с землей нашей, а после Великого Взрыва оторвался и уплыл на середину моря. Потому, продолжает Плюгавый, и народ там разреза глаз нашенского, и языком похожий.

Слыхал я байки такие не раз, не веровал в них особо, ну тут карта с доказательствами в полкомнаты, и в придачу Плюгавый свиток подсовывает, где рукой монашеской все подробно объясняется. Ну и что, вопрошаю, теперь делать нам со знаниями такими? А заместитель, видно, целую речь подготовил заранее. Вскочил передо мной во весь рост свой крошечный, аж длиннее стал казаться, и отвечает: славное дело, мол, Правитель, открылось перед нами! Прославишься в веках несчетных, что возвернул Родине отцов и дедов наших кусок землицы, природой отделенный! И хвала тебе будет нескончаемая от люда твоего и народа островного, потому как родные они нам, да еще и бедствуют годами от неурожаев да стихий морских, а соседи лишь девиц их скупают за бесценок, потому как красивее женщин и не сыщешь на Планете!

Засиделись мы с Плюгавым до утренних колоколов! И заманчиво, и боязно! Это ж вой какой по миру пойдет, что нарушил я первое правило Свода Планетного и забрал себе земли чужие. Ну, во-первых, не чужие – вот все пергаменты и карты имеются, а во-вторых, заокеанские уж давно себе хапают государства мелкие, но, типа, все по совести, по согласию взаимному, во что поверить невозможно, лишь на каждую рожу этих Сенаторов заокеанских глянешь! А… была не была – решил. Полезность бесценная всем сразу будет! Так завелся, что впервые потянуло ковар-травой затянуться! Но нет, все на свежую голову творить надо!

Созвал сразу военных главных, Советников Тайных и вождя Диких. Задачу поставил, чтобы местные обитатели в едином восторге забились, а главное, ни капли крови братьев наших новых не пролить!

Сказано – сделано! Два лунных месяца минуло, и Главный Острова с челобитной ко мне: «С обожанием хотим влиться в Отчизну вашу, мечтали веками долгими о таком счастье, и все огромные тысячи населения довольны безмерно решением таким! Лишь пять человек со всего Острова пригорюнились и руки на себя наложили. Ну и поделом им, отщепенцам!»

Кутила и браталась Родина моя семь дней и ночей. Я ради события такого исторического всем праздники безработные подарил – шутка ли, такая грандиозная оказия случилась, на зависть всем соседям! А соседи-то всполошились серьезно. Таких воплей с той стороны границы никто и не слыхивал ранее. Вроде бесхозный стоял Остров, неухоженный, а как в государство мое влился, так будто у иноземцев печени их повырывали! И лают беспрестанно, и пергаменты с договорами золотыми порвать грозятся, а еще и яства свои диковинные привозить перестали. Ну, без яств прожить нетрудно, а золотые договоры трогать нельзя – я для острастки оружий разных на границах в ихнюю сторону навострил, вмиг успокоил! Тем более что поначалу, как уж обычно, народ восклицал одобрение сплошное, посему хлопал одобрительно действиям моим.