Текст книги "Рай под колпаком"

– Где он?! – спросил стоявший передо мной, и невидимое дуло сильнее надавило на грудь.

– Кто?

– Не строй из себя дурочку! Где он?

Непроизвольно я посмотрел на Бескровного, продолжающего, как ни в чём не бывало, спать.

– Вот он, – указал на диван.

– Не прикидывайся, что не понимаешь, о ком спрашивают!

Я пожал плечами, постаравшись изобразить на лице полное недоумение.

Скрипя деревянными ступеньками, по винтовой лестнице со второго этажа спустился третий «водяной».

– Наверху никого нет, – сказал он.

– Опоздали… – разочарованно протянул стоявший передо мной, и вдруг водянистый силуэт стремительно помутнел и превратился в Ремишевского.

На нём был всё тот же костюм от «Carden», но правую руку по самый локоть, как перчатка, охватывало странное оружие. Точно из такого палили бравые спецназовцы во время погони за малым стопоходом.

Перехватив мой взгляд, Ремишевский убрал оружие от моей груди, и оно, будто живое, щупальцем скользнуло в рукав. Словно его и не было.

– Можно отключить камуфляж, – сказал он, и я снова увидел, как два водянистых силуэта превращаются в молодых ребят в чёрной форме спецназа.

Ремишевский нагнулся, заглянул мне в глаза.

– Я повторяю – где он?

– Так вы не писателя ищете? – удивился я. – Тогда, наверное, рыжего пса. Сожалею, но был вынужден швырнуть его с обрыва в реку – уж очень он себя некорректно вёл в гостях. И он поплыл к другому берегу. Надеюсь, не доплывёт.

Ремишевский досадливо скривился и выпрямился.

– Разбудите второго, может, от него будет больше толку! – приказал он.

– Хэ-хэ, – осклабился я. – Не советую будить. Вряд ли он сможет вам что-нибудь сказать. А вот облевать – вполне.

Один из спецназовцев шагнул к дивану, нагнулся над Бескровным, но тут же отпрянул, обмахиваясь ладонью.

– Что так? – нагло поинтересовался я. – Перегар не нравится? А я собирался предложить вам разделить компанию. – Плеснув в бокал тоника, добавил коньяка и пригубил. – Не желаете?

– Нет, – отрубил Ремишевский.

– Вот… – со вздохом сказал я. – И вы хамите. Сами сигать с обрыва будете, или мне вас в реку швырять?

Спецназовцы никак не отреагировали на мои слова. Стояли с постными, ничего не выражающими лицами, словно истуканы. Похоже, и в этом мире представители силовых структур не отягощены чрезмерной интеллектуальностью.

– Самоуверенности вам не занимать, но вряд ли у вас что-либо получится, – криво усмехнулся Ремишевский, демонстративно вынул из кармана пятак, согнул его между пальцами.

– Знаем, знаем, – притворно замахал я руками. – Видеть не видели, но наслышаны.

– Тогда зачем комедию ломаете?

Ремишевский бросил согнутый пятак на журнальный столик, не став сворачивать его в трубочку.

– Помилуйте, – продолжал я, – какую комедию? Это вы спектакль разыгрываете. Режиссёр, – я указал на Ремишевского, – и два актёра. К чему они спецназовскую форму нацепили? Что, у вас другой формы нет, нашу копируете?

– Да, копируем, – неожиданно легко согласился Ремишевский. Видимо, решил избрать другую тактику. – Стараемся не отрываться от реалий вашего мира. Привычно вам видеть стражей порядка в спецназовской форме, значит, мы такими и будем.

– А зачем в благополучном мире с высокоморальным обществом стражи порядка? – вкрадчиво поинтересовался я.

Ремишевский не ответил. Он подошёл к телевизору, посмотрел на экран, заглянул сзади, потрогал импровизированный антенный шнур, хмыкнул.

– Неужели сами додумались?

– Обижаете, гражданин начальник! – повторил я любимую фразу Бескровного. – Зачем отказываете нам в сообразительности?

– Ваша сообразительность здесь ни при чём, – раздельно проговорил Ремишевский. – Без ЕГО помощи, вам бы никогда не получить сигнал из-за купола. Куда бы вы ни подсоединили антенный шнур.

Я согнал язвительную улыбку с лица. Если раньше ёрничал, говорил с издёвкой, то сейчас по-настоящему захотелось схватить Ремишевского за шиворот и отправить вслед за Сэром Лисом. Что за напасть такая, второй раз встречаюсь с этим получеловеком и второй раз хочется схватить его за шиворот? Пальцы даже ощутили ворот сardenовского пиджака.

– Тогда позвольте узнать, почему вы запрещаете нам смотреть передачи с Большой Земли?

– С Большой Земли? – Брови Ремишевского подскочили. – Вы что, себя партизанами в тылу врага возомнили? – рассмеялся он. – Ещё нас фашистами обзовите. Никто вам ничего не запрещает, это просто свойство защитного купола.

– Ой ли? Вы хотите сказать, что позволите нам смотреть это?

Ремишевский на мгновение задумался, затем пожал плечами.

– А почему бы и нет? Только не так… – Он нагнулся к телевизору и провёл рукой по задней стенке.

Изображение на экране мигнуло, и тотчас на нём прорезались все цвета, а звук стал чистым.

– Смотрите сколько угодно, и все каналы, – ухмыльнулся он.

Я обомлел. Не ожидал такого подарка. Спецвыпуск новостей закончился, шла какая-то развлекательная программа, но заставка в углу экрана подтверждала, что это российский канал.

– Уходим, – сказал Ремишевский своим сопровождающим. – Они не знают, где он. Не такой он дурак, чтобы оставить свои координаты.

Спецназовцы развернулись и с чёткостью вымуштрованных до полного оболванивания солдат направились к выходу. Было в их движениях что-то неприродное, механическое, роднившее их с «сельскохозяйственной сколопендрой».

– Минутку! – спохватился я, когда спецназовцы вышли и Ремишевский ступил на порог, чтобы последовать за ними.

– В чём дело? – обернулся он от дверей.

– Если вы такие добрые, то не могли бы восстановить и телефонную связь с внешним миром?

– Нет. Этого мы вам позволить не можем.

– Почему? Чего вы боитесь? Что о вас узнают? На купол сбросят водородную бомбу, и вашей миссии придёт конец?

– Именно этого и боимся, – подтвердил Ремишевский. – С нами ничего не случится, купол выдержит ядерный удар всего арсенала человечества. Но выдержит ли человечество такую атаку? Последствия ядерного взрыва проявятся не внутри купола, а снаружи. Если вы не цените человеческие жизни, то мы не собираемся терять такой богатейший материал. До свиданья.

Глава девятнадцатая

Материал… Надо же, каким словом обозвал человеческие жизни. Или тела? Будто это полупродукт для промышленных технологий. В обмолвку я не верил – слишком много имел доказательств, что не всё в розовом мире «прекрасно и удивительно». Зачем, спрашивается, в таком «благополучном» обществе спецназ? Кто такой таинственный «налётчик», почему за ним охотятся? Представитель третьей цивилизации, которому не нравятся действия пришельцев, «гуманитарно» оккупировавших Холмовск? И настолько ли акция гуманна, как мне пытаются представить? Похоже, не я один не согласен с таким утверждением, и этот кто-то представляет для пришельцев серьёзную опасность. В отличие от меня.

Много мыслей появилось после разговора с Ремишевским, но ещё больше вопросов. Не так представлял нашу встречу, думал, я буду диктовать условия, а вышло в точности до наоборот. Не сориентировался вовремя, хотя, по-моему, Ремишевский был не против дать некоторые разъяснения. И очень жаль, что в беседе не принял участие Бескровный. У него голова светлая, много в ней нетривиальных вопросов…

Я покосился на Валентина Сергеевича. «Светлая голова» спала беспробудным сном. Таков уж российский менталитет – если не удаётся что-то, напейся и усни. И трава не расти…

По телевизору опять пошла реклама, и мне стало противно. Когда смотрел украдкой, радовался, что увидел что-то земное, нашенское, но стоило получить открытый доступ к информации из внешнего мира, как антипатия к рекламе вернулась. Однако я прекрасно понимал, что дело вовсе не в рекламе. Прав Ремишевский, кем бы он ни был, – если за пределами купола узнают, что это нашествие, то ядерного удара не избежать. А это всё равно, что питекантропу идти с дубиной против танка. Разница лишь в том, что дубина, отскочив от брони, в худшем случае ударит нападавшего по лбу, а вот что случится на Земле после ядерной атаки купола, предсказать несложно. Ремишевский в двух словах описал.

Дожидаться следующего спецвыпуска новостей я не стал. Встал и вышел в сад. Что нового я могу услышать? Это я многое мог бы сообщить во внешний мир, а не наоборот, однако после разговора с Ремишевским эта затея потеряла актуальность. Знаем, каким способом решаются в России проблемы желающих отделиться народов, и я не хотел, чтобы «дубина» питекантропов из российского правительства ударила по куполу и, отскочив, сокрушила Землю. Здесь я с пришельцами солидарен, как ни горько это осознавать.

В саду, словно ничего необычного вокруг не происходило, во всю буйствовала весна. Цвели вишни, черешни, набухали розовыми бутонами ветви яблонь. У траншеи, на холмике выкопанной земли, копошились скворцы, выискивая червяков, но спокойно обедать им не давал окончательно освоившийся на природе Пацан. Он то и дело нападал на птиц то из-за ствола старой вишни, то из кустов смородины, и скворцам приходилось шумно вспархивать на ветки деревьев. Охота у домашнего кота не получалась, но сколько в ней было азарта!

Я вдохнул пьянящий запах весны полной грудью, но облегчения на душе не наступило. Как я завидовал коту, которого, кроме охоты, ничего не интересовало. И откуда они взялись, эти пришельцы, на мою голову? Не будь их, жил бы себе спокойно, как кот, занимаясь исключительно тем, что нравится. Так нет же, явились…

Бесцельно побродив по саду, я вернулся к бассейну, сел за стол. Странно, но скворцы на столе почему-то не побывали, хотя любая птица не преминёт поклевать остатки обеда в отсутствии хозяев. Да и кот, не отличавшийся светскими манерами, на стол, заставленный разнообразными блюдами, тоже почему-то не покусился. Похоже, пришельцы знали секрет, как отваживать непрошеных сотрапезников, и в столешницу был вмонтирован какой-то прибор, отпугивающий их.

Зато Валентин Сергеевич посибаритствовал на славу, не удосужившись убрать за собой. Я переставил грязные тарелки на передвижной столик, бросил в поддон скомканные листы какой-то рукописи, о которые Валентин Сергеевич вытирал руки, используя вместо салфеток. То ли чистовая рукопись, то ли черновик – не понять; ни начала, ни конца, ни нумерации страниц на стопке листов, лежащей на свободном стуле, не было. Думаю, чистовик – сильно подкосило писателя внезапное осознание своей ненужности в новом мире.

Меня же угнетало другое – собственная беспомощность. Всю свою недолгую жизнь я жил сам по себе, полагался только на себя, из-за чего не прошёл тест на толерантность в спецшколе, но ничуть об этом не жалел. Я чувствовал своё превосходство над другими и, хотя никогда никому его не демонстрировал, осознание собственной значимости и независимости тешило самолюбие. Но это осталось там, за пределами купола. Здесь же я чувствовал себя так, будто утратил неординарные способности – их просто негде было применить. Наверное, так себя в первый момент ощущает человек, в результате травмы потерявший речь, зрение или слух. Весьма дискомфортное состояние…

Не знаю почему, но внезапно я вспомнил ребят, игравших в кегельбане и сбивавших все кегли с первого же броска. Тогда я подивился их точности, но сейчас неприятный холодок пробежал по спине. Я, легко угадывавший номера в тотализаторе, выигрывавший у всех в карты, бильярд… – да в любую игру! – этим ребятам уступил бы. Моё «везение» – ничто, по сравнению с их умением. Жуткая догадка о происхождении нашей с ними похожести обожгла мозг, но я не захотел об этом думать. Схватил бутылку коньяка, налил в бокал, выпил. Но ни вкуса, ни хмеля не ощутил. Как воду проглотил.

Чтобы как-то отвлечься, я взял из стопки лист рукописи, перевернул его чистой стороной и стал рисовать шариковой ручкой. Вначале сложные стереометрические фигуры: параболоиды, закручивающиеся штопором конусы, – потом перешёл на натуру: в японском стиле начал рисовать голые деревья с причудливо изогнутыми стволами и ветвями. Это немного успокоило, и тогда я на чистом листе нарисовал шаржированного кота Пацана, который поймал мышь и, зажав в лапе хвост несчастной, залихватски крутил её у себя над головой.

Получилось неплохо, мне понравилось.

– Пацан! – позвал я. – Иди посмотри, как я тебя изобразил!

Кот муркнул у ног, я заглянул под стол и вздрогнул. Пацан сидел, с гордым видом смотрел на меня, а перед ним на полированных каменных плитах террасы лежала придушенная полевая мышь.

Это было уже что-то новенькое. Раньше я интуитивно предвидел только выигрышные цифры в тотализаторе, грешным делом наделяя себя не только даром предвидения, но и даром осуществления желаний, как с «однорукими бандитами» в казино. А вот чтобы предвидеть какое-то конкретное событие, пусть неосознанно, а так же интуитивно, как цифровые шифры на замках, – такое со мной впервые. Или это простое совпадение?

– Послушай, Пацан, – с замиранием сердца спросил я, – может, ты ещё говорить умеешь?

Собственно, а почему бы и нет? Если пришельцы могут перевоплощаться в собак, то чем коты хуже?

– Мур-р-р, – отозвался кот, заглядывая мне в глаза.

Я взял со стола блюдечко с ветчиной и поставил рядом с ним. Кот долго перебирал, нюхая попеременно то мышь, то ветчину, в конце концов предпочёл ветчину, но, тем не менее, глаз с мыши не спускал.

«Неужели ещё один соглядатай на нашу голову?» – расстроенно подумал я, но тут кот, не доев ветчину, тронул мышь лапой. Раз, второй, затем подбросил в воздух, прыгнул и принялся играть с ней, как с мячиком.

У меня отлегло от сердца. Мнительным я стал сверх меры. Настоящий он кот, то есть обыкновенный. Сэр Лис был брезгливым.

Опять на меня накатили тягостные мысли, я взял несколько листов рукописи и на чистой стороне принялся рисовать лица знакомых. Но в этот раз рисование помогало слабо, и я не заметил, как начал рисовать машинально, погрузившись в размышления. Что-то изначально со мной было не так. Собрав воедино странные факты последних дней, касающиеся только меня, я принялся их анализировать. Почему именно ко мне за день до вторжения пришёл Ремишевский, почему ко мне в машину подсел странный «налётчик», почему ко мне, а не к кому бы то ни было, был приставлен соглядатаем Сэр Лис, почему я да ещё Бескровный, (дети, понятное дело – не в счёт) не подверглись трансформации сознания, но при этом писателю объяснили причины, а я был «особым случаем, не подлежащим обсуждению»? Почему пришельцы знают обо мне всю подноготную, чуть ли не с пелёнок, а о Бескровном – почти ничего? Есть ли что-то общее между моими неординарными «наследственными» способностями, и умением ребят с трансформированным сознанием без промаха бросать шары в кегельбане? Да человек ли я в конце концов?!

Я тряхнул головой, прогоняя вырисовывающуюся помимо воли жуткую перспективу. Это уже паранойя. Понимаю писателя – лучше белая горячка, чем такое…

Солнце склонялось к закату, и я понял, что долгое время пребывал в трансе собственных мыслей. Анализа ситуации не получилось – развернувшиеся вокруг меня странные события крутились в голове, повторяясь и нагнетая тревогу, но выстроить из них правдоподобную картину не удавалось. А рука сама собой, будто отдельно от сознания, нарисовала целую портретную галерею.

Я перебрал листки. Любопытный ассоциативный ряд выдало подсознание – Ремишевский, один из посетителей пивного ларька до и после трансформации сознания, Валентин Сергеевич, Сэр Лис, Верунчик, гибэдэдэшник, механик Вахрушев, Нюра, один из сегодняшних «спецназовцев», сидящий почему-то в стопоходе… А вот этого человека, чей портрет был нарисован на последнем листе, я не знал и, несмотря на фотографическую память, не мог припомнить, видел ли его хотя бы мельком. Хотя в отношении «спецназовца» память услужливо подсказала, что это именно он стрелял во время погони из стопохода.

С портрета на меня смотрело волевое, изборождённое морщинами лицо старого человека с пристальным, обжигающим взглядом. Весьма примечательная личность, такую, если даже видел мельком в толпе, не забудешь. Но всё дело в том, что я с этим человеком нигде и никогда не встречался. Не пересекались наши жизненные тропки.

Из странствий по саду вернулся Пацан и набросился на недоеденную ветчину. Мыши при нём уже не было. Быстро расправившись с остатками ветчины, кот сел и требовательно уставился на меня. Как посмотрю, разбаловал его писатель.

Взяв со стола тарелку с копчёной рыбой (севрюгой, кажется), я поставил её перед котом и, перевесившись через подлокотник кресла, долго наблюдал, как он ест. Но в этот раз я думал не о его беззаботной жизни, а том, почему из-под моей руки появился портрет незнакомого человека. Является ли это игрой воображения, растревоженного необъяснимыми событиями вокруг моей личности, или своеобразным предсказанием неизбежной встречи с этим человеком? Нарисовал же я Пацана с мышкой…

Не знаю, прав ли я был в своих предположениях, но в одном уверился твёрдо – кто-то вёл со мной жёсткую игру, ничем не лучше, чем кот с мышью. И мышью в этой игре был я.

Глава двадцатая

Спал я плохо, несмотря на то, что перед сном выпил стакан коньяку. Выпил в одиночку, Бескровного будить не стал – пожалел старика. И напрасно, потому что среди ночи он проснулся, включил в холле телевизор на полную громкость, а затем принялся возбуждённо бродить по дому. Звукоизоляция в особняке прекрасная, но я спал с открытыми окнами, к тому же Валентин Сергеевич, пару раз зайдя ко мне, но не решившись разбудить, оставил двери открытыми, так что я слышал сквозь сон и бормотание телевизора, и шаги писателя по дому. Но просыпаться принципиально не хотел – возбуждённому мозгу был крайне необходим отдых, иначе точно стану параноиком. И без того симптомы налицо.

Под утро, когда писатель утихомирился, приглушил звук телевизора, и, очевидно, прикорнул в кресле, ко мне пришёл кот. Нагулявшись за ночь, он устроился в ногах поверх одеяла, и только тогда я, наконец, по-настоящему заснул. Говорят, кошки хорошо снимают нервное возбуждение.

Проснулся я от щебета птиц. Не скажу, что хорошо выспался, но и не чувствовал себя разбитым, как накануне. Кот ушёл на утреннюю охоту, лишний раз подтвердив, что все кошачьи гуляют, где и когда вздумается, и живут сами по себе. Хотел бы и я так…

Умываясь, я неожиданно обнаружил в волосах седину. Вот вам и пожалуйста – передряги последних дней. Не думал, что мои переживания могут так сильно отразиться на метаболизме. В моём-то возрасте…

Внимательно рассмотрев себя в зеркале, я, в дополнение к седине, заметил тоненькую морщину на лбу. А вот это уже не лезло ни в какие ворота. Слышал, что от нервных стрессов люди за ночь седеют, но чтобы появлялись морщины?

Одевшись, я спустился в холл отнюдь не в радужном настроении. Несмотря на открытые двери, в холле было накурено так, что дым сизым облаком висел в воздухе. Хоть топор вешай. Валентин Сергеевич сидел на диване, сумрачно смотрел телевизор и курил, как паровоз, одну сигарету за другой. На столике стояла начатая бутылка коньяку, пустая рюмка и большая пепельница, полная окурков. Лицо у писателя было хмурым, осунувшимся, обычно опрятная борода всклокочена.

– Доброе утро, – сказал я.

– Что? – Бескровный вздрогнул, будто его разбудили посреди тревожного сна. – Ах, это вы… Здравствуйте, Артём. Кому утро доброе, а кому… – Он махнул рукой.

– Меньше пить надо, тогда похмелье не такое тяжёлое.

– Причём здесь пить? Я всю ночь на ногах и почти не пил. Рюмку только.

– Я и вижу… Из этой бутылки. Давайте, окна открою, а то накурили, дышать нечем.

– Открывайте, – равнодушно пожал плечами Бескровный. – Похмелье у меня не от спиртного, а от новостей. Вы смотрели вчера телевизор?

– Смотрел, – сказал я, распахивая окна. Сквозняк в мгновение ока вымел клубы табачного дыма. – В очередной раз имел сомнительное удовольствие созерцать полную беспомощность российского правительства.

– При чём тут российское… – начал Валентин Сергеевич и, запнувшись, недоумённо посмотрел на меня.

Я ответил ему таким же взглядом.

– Так вы ничего не знаете… – протянул он. – Правильно, я ведь смотрел прямые репортажи с места событий…

– Каких ещё событий? Неужели купол пытаются атаковать вооружённые силы?

– Да, – очень серьёзно сказал он, и губы у него задрожали. – И всё из-за того, что за последние сутки на Земле появилось около двадцати таких куполов, как наш. Четыре в Европе, одиннадцать в Азии, два в Африке, три в Соединённых Штатах Америки… В Южной Америке уж и не помню сколько. Все купола образуются вокруг населённых пунктов с электростанциями, как здесь.

– Вот, значит, как… – Я опустился на стул. – Значит, это не единичный эксперимент, а полномасштабное вторжение…

– Три часа назад состоялось экстренное заседание Совета Безопасности ООН.

– И что там решили?

– Версия о нашествии признана самой правдоподобной, но пока нет аргументированных фактов, принято решение воздержаться от военных акций и ограничиться наблюдением.

– Ну, понятно… – Я был воплощением сарказма. – Чем Совет Безопасности ООН лучше российского правительства? Тактика затяжек и проволочек всегда была ярчайшим показателем деятельности как одних, так и других.

– Слушайте, Артём, – взорвался Валентин Сергеевич, – вы мне надоели со своими узколобыми политическими сентенциями! Вам бы всё ядерными ракетами бомбить, как американцам!

– Что?! – обомлел я. – Американцы…

– Да, американцы! – выпалил он. – Плевать они хотели на решение Совета Безопасности! Они оставили за собой право нанести превентивный ядерный удар по одному из куполов. Причём, фарисеи, выбрали купол не на своей территории, а на территории Ирана! И напрасно вы надеетесь на мягкотелость командования российских вооружённых сил. Наше командование ничем не лучше американского. Сегодня утром я наблюдал, как на куполе, на высоте около километра, рвутся снаряды. Купол выдерживает, но вы представляете, что будет, если по нему ударят баллистической ракетой с ядерной боеголовкой?! И это непременно произойдёт сегодня, завтра, через неделю, но НЕПРЕМЕННО, потому что уже сейчас силовым структурам ясно – обыкновенные снаряды купол не пробивают!

Я внимательно посмотрел на Бескровного. Он сидел серый, мрачный, не выспавшийся, левая рука с зажжённой сигаретой мелко дрожала.

– Боитесь? – спросил я.

– Да, – ответил он. – А вы?

– Тоже боюсь. Но не за себя. С теми, кто под куполом, ничего не случится. Это будет конец человечеству. После первых ядерных ударов, которые не принесут ощутимых результатов, последует массированная ядерная атака, и все, кто вне куполов, будут обречены. А те, кто останется в куполах – это уже другое человечество, если его так можно назвать.

– Откуда у вас сведения, что купол выдержит ядерный удар? – Бескровный недоверчиво сверлил меня взглядом.

– Пока вы вчера, будучи пьяным, храпели на диване, здесь побывал Ремишевский. Помните, я вам о нём рассказывал? По его словам, куполу не страшна ядерная атака и, как я думаю, ядерная зима, при его высоте около пятидесяти километров.

– М-да… – неопределённо протянул Бескровный, глубоко затянулся сигаретой, обжёг пальцы и загасил окурок в пепельнице. – Значит, такие дела…

Он посидел немного в задумчивости, и вдруг участливо спросил:

– Послушайте, Артём, вы завтракать хотите?

Я передёрнул плечами. Ничего мне не хотелось.

– А я хочу, – сказал он. – Сейчас на двоих приготовлю, вы не против?

– Делайте, что хотите.

Он встал, выключил телевизор и вышел на кухню, а я остался сидеть, бездумно уставившись в погасший экран.

«Значит, такие дела…» – крутились в голове слова Бескровного. Привычный мир рушился в одночасье. Нельзя сказать, что он мне нравился, но я в нём родился, жил и не чувствовал отторжения, как в розовом раю. Слово «родина» для меня всегда было пустым звуком (из-за чего, в частности, и был отчислен из спецшколы, не пройдя тест на толерантность к коллегам), но сейчас, осознавая, что старый мир человечества кардинально меняется, у меня щемило сердце. Не помню, кто сказал: «где тепло – там и родина», но раньше я этого тепла не ощущал. Однако сейчас мне было холодно. Настолько холодно, что бил озноб.

В этот раз Валентин Сергеевич не роскошествовал, а приготовил лёгкий завтрак – гренки с сыром, овощной салат, кофе. Кофе был очень горячим, и я, взяв ледяными руками чашку, прихлёбывая и обжигаясь, выпил до дна. Кофе ли, либо то, что он был горячим, подействовало, и ледяная пустота в душе отступила.

– По рюмочке? – предложил Бескровный, участливо заглядывая мне в глаза.

– Давайте…

Мы выпили, и общепризнанное лекарство от душевных мук окончательно отодвинуло дискомфорт в душе на задворки сознания. Но больше я пить не стал.

– Не думал, – признался Бескровный, старательно отводя взгляд в сторону, – что боюсь смерти. После похорон жены относился к этому философски – чему быть, того не миновать. Но одно дело – наблюдать за смертью со стороны, и совсем другое – прочувствовать на собственной шкуре. Много, ох, много в нас от животного…

Я покачал головой.

– Вы забыли сентенции Сэра Лиса. Животное не воспринимает время, жизнь и смерть, хотя и постоянно с ними сталкивается.

– Категорически не согласен. Слышали такой термин: загнанное животное? Не лошадь, загнанная седоком до смерти, а волк, загнанный в угол. По-вашему, он не чувствует приближение смерти? Не готов драться за жизнь? Страх насильственной смерти – основа выживаемости вида.

Мне ничего другого не оставалось, как развести руками.

Валентин Сергеевич пригубил кофе, закурил.

– Будете ещё? – кивнул на бутылку.

– Нет.

Он с сожалением посмотрел на пустую рюмку, но тоже пить не стал.

– Просьба у меня к вам, – глухо попросил он, снова отводя взгляд в сторону, – отвезите меня на кладбище…

– Да бог с вами, Валентин Сергеевич, о чём это вы?

Он недоумённо посмотрел на меня, затем невесело улыбнулся.

– Не в том смысле, – уточнил он. – Жену проведать хочу.

– Ах, вот вы о чём! Конечно. Прямо сейчас?

– Если можно.

– До судного дня я совершенно свободен, – горько пошутил я.

Но выехать сразу нам не удалось. Стоило вывести машину из гаража, как она остановилась, и на дисплее зажглась надпись: «Необходимо пятнадцать минут для подзарядки». Я вылез из машины и зашёл на кухню, где Валентин Сергеевич укладывал в большой полиэтиленовый пакет провизию.

– Минут пятнадцать придётся подождать.

– А в чём дело?

– Машина подзаряжается… Это вы запроектировали под особняком гараж?

– Да, – с гордостью сказал Валентин Сергеевич. – И попросил машину туда загнать. Вам гараж понравился?

– Чрезвычайно, – съязвил я. – Теперь, по вашей милости, ждём-с. Машину надо на солнце оставлять, чтобы она подзаряжалась.

– Я хотел как лучше, – обиженно пробормотал он. – Чтобы никто не угнал ночью.

– Кто?

– Что – кто?

– Кто в этом мире может угнать машину?

– Гм… – окончательно стушевался Бескровный. – Действительно, не подумал… Откуда мне было знать, что она работает от солнечной энергии?

– Валентин Сергеевич, я же вам рассказывал…

– Валентин Сергеевич, Валентин Сергеевич… Ну, я – Валентин Сергеевич! У меня что, семь пядей во лбу мелочи помнить, когда такое вокруг творится? К тому же я пректировал особняк в шутку…

Я только крякнул с досады, махнул рукой и направился к выходу.

– Кота покормите, пожалуйста! – попросил он. – Неизвестно, когда вернёмся, а он голодный будет.

– Чем?

– Вот, блюдечко возьмите.

Я вернулся, взял блюдце. На нём горкой высилась остро пахнущая студенистая масса коричневого цвета.

– Вы уверены, что он будет это есть? – с сомнением спросил я. – Может, лучше гриль?

– Это по моему собственному рецепту! – гордо заявил Валентин Сергеевич. – Всё утро ингредиенты подбирал – лучше всякого «Whiskas» должно получиться.

– Ну, ежели по собственному рецепту… – уважительно покивал я. – А вы сами пробовали?

– Артём, не морочьте мне голову! Идите, кормите кота. За уши не оттянете.

Я вышел к бассейну, поставил блюдечко на плиты и позвал, как учил Бескровный, «по-человечески»:

– Пацан, кушать!

Кот не отозвался.

– Кыс-кыс-кыс!

Тот же эффект.

Нагнувшись, я поискал кота на земле, в кустах, затем задрал голову и обследовал цветущие ветви деревьев. Кота нигде не было. То ли прятался, то ли ушёл в дальние странствия. Я отошёл от особняка чуть дальше, и посмотрел на крышу – любят коты гулять на верхотуре. Кота и там не было, а над особняком гигантской тучей нависала розовая стена. Циклопическое сооружение давило на психику, вызывая атавистический страх клаустрофобии. Век бы мне не видать края нашей маленькой Вселенной…

– Не отзывается? – В дверях особняка показался Валентин Сергеевич, неся два объёмистых полиэтиленовых пакета. – Проголодается, придёт, – заверил он. – Поехали, пятнадцать минут прошло.

– Поехали, – кивнул я.

– Двери бы закрыть надо, – озабочено сказал Бескровный, – но «строители» ключей не оставили…

– Валентин Сергеевич!.. – укоризненно покачал я головой.

– Ах, ну да, какие воры…

От садового товарищества «Заря» не осталось и следа, за исключением самого сада. Ни одного домика, ни здания правления, ни даже дорог, кроме одной – по краю обрывистого берега к особняку Бескровного. Выбился писатель «в люди», но, по-моему, это его не радовало.

Местность изменилась неузнаваемо. За садом тянулись ухоженные поля, причём будущий урожай созревал чуть ли не на глазах. Если два дня назад мы видели, как сельскохозяйственная «сколопендра» высаживает ростки, то сейчас они превратились в мощные растения, будто прошло, минимум, два месяца. На одном участке я по широким, тёмно-зелёным листьям узнал «паториче к пиву», росший кустами наподобие капусты, на другом – по белым мясистым стеблям – бакамарсту. На прочих участках были ещё какие-то незнакомые растения – оранжевые клубки тонких ползучих стеблей без листьев, грушевидные «тыквы» угольно-чёрного цвета, голубовато-белесая мелкая травка, сплошным ковром покрывающая землю…

– Вот чем теперь нас будут кормить, – неприязненно процедил я.

– Напрасно встречаете это в штыки, – не согласился Бескровный. – Вы ели когда-нибудь гороховый кисель? А похлёбку из чечевицы, или пареную репу?

– К чему вы клоните? – не сразу понял я.

– Это была основная растительная пища наших предков, кроме хлеба, разумеется, – сказал он. – С открытием Америки к нам пришли картофель, томаты, кукуруза, подсолнечник, которые вытеснили исконно потребляемые продукты, причём настолько основательно и бесповоротно, что вы нигде не встретите посевов ни репы, ни чечевицы. Да что там посевов – единичных экземпляров не увидите.

– Почему же не увижу? Репу видел, на рынке продавали…

– Желтоватые клубни, чем-то напоминающие картофель, а по вкусу как кочерыжка капусты?

– Да.

– Это не репа, – усмехнулся Валентин Сергеевич. – Топинамбур, тоже американское растение, родственник подсолнечника. Кстати, от него пучит здорово.