Текст книги "Рай под колпаком"

Глава двадцать вторая

Пока Бескровный перетаскивал снаряжение на катер, я тоже занялся делом. Забрал из машины сумку, поднялся на второй этаж в свою комнату, выставил на стол переделанный пентоп, подсоединил к сети и включил. Мощность пентопа не шла ни в какое сравнение со стоявшим на столе компьютером – на компьютере и скорость приёма намного выше, и картинка чётче, – но от его использования я отказался ещё в универмаге, когда обдумывал операцию. В компьютер можно влезть через Интернет, однако отключать его от всемирной компьютерной сети я не хотел. Ни к чему лишние подозрения, если Ремишевский со своей командой вздумают проверить, что хранится в памяти компьютера.

Включив видеокамеру, я на месте проверил связь. Изображение на пентопе получалось дёрганным, будто покадровым, но лучшего и не следовало ожидать. Маломощная техника. Теперь предстояла проверка связи на расстоянии. Отсюда до кладбища по прямой километров тридцать – по реке вряд ли мы столько пройдём, но даже по трём километрам можно судить о качестве связи.

Когда я спустился по лестнице к причалу, Валентин Сергеевич сидел на корме катера и обмахивался панамой. Безрукавка, куртка, рубашка были расстёгнуты, волосы на голове слиплись от пота.

– Ух… – выдохнул он при виде меня. – Тяжела лодка… Надеялся, поможете нести, но вас дождёшься.

Я спрыгнул в катер, нагнулся над тюком с резиновой лодкой, поднял. Килограммов пятнадцать, не больше.

– Валентин Сергеевич, – серьёзно сказал я, окинув взглядом мокрого, как мышь, писателя, – вам бы поберечься надо. Сердечко у вас пошаливает.

– Предлагаете трансплантацию? – деланно улыбнулся он.

– Нет. Пить меньше, курить.

– Зачем тогда жить? – Он насмешливо посмотрел на меня, вынул из карманчика безрукавки сигареты и закурил. – Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… Что недопил, недокурил, недолюбил.

– Ну-ну, – только и сказал я. Похоже, пока я возился с пентопом, Бескровный основательно принял из хрустального штофа. И, несомненно, прихватил с собой.

– Вы всё взяли? – спросил я.

– Всё. Поехали.

– Не понял, вы меня в качестве извозчика наняли?

– А как же! – не преминул поддеть он. – В машинах разбираетесь, значит, и катер сможете завести. А я пока снасти соберу, себе и вам.

Он достал из чехла разборное удилище и стал составлять сегменты.

– Однако вы и жук… – иронически покрутил я головой.

Управлять катером оказалось не сложнее, чем машиной, только принцип движения был совсем иной, чем у обычного судёнышка. Он бесшумно двигался в нескольких сантиметрах над рекой, как экранолёт, но следов на воде за ним не оставалось. Только при большой скорости появлялась лёгкая рябь от турбулентных потоков воздуха.

– Ищите затоку, где много камышей и кувшинок. Самое щучье место, любит она из засады нападать, – подсказал Бескровный.

Пользуясь тем, что он был занят рыболовными снастями, я повёл катер посередине реки, не обращая внимания на затоки с камышами и кувшинками и стараясь как можно дальше отъехать от особняка. Я-то отправился не на рыбную ловлю.

– Э-э! – наконец спохватился Бескровный. – Куда вы меня, такую молодую, везёте? Так мы до моста доберёмся, а какая возле города рыбалка? Глушите двигатель, во-он подходящая затока.

Я приглушил двигатель и на малой скорости направил катер к берегу. Спидометр показывал, что мы удалились от особняка на девять километров. Не оптимально, но тоже неплохо.

– Ближе не надо. Якоритесь.

Я выключил мотор и нажал на кнопку «якорь». Катер застыл на месте, будто не якорь бросил, а превратился в скалу. И тогда я впервые подумал, насколько наши технологии и технологии пришельцев отличны. Катер, «Жигули» – всего лишь оболочки, привычные для человеческого глаза, чтобы на первых порах не вызывать неприятие и отторжение. Вполне возможно, технологии пришельцев настолько высоки, что позволят человеку без механических приспособлений с небывалой скоростью перемещаться в пространстве и ходить по воде «яко посуху». Всему этому предстояло учиться. К сожалению, не мне и не Бескровному.

– Будем ловить щуку, – объявил Валентин Сергеевич. – Смотрите, как это делается.

Взяв спиннинг, он пару раз бросил блесну, затем передал удилище мне и проследил, как я забрасываю и делаю проводку.

– Нормально, – заверил он. – Я надую лодку и уйду к камышам. Вы, если надумаете сменить место, ближе пятидесяти метров ко мне не подъезжайте. Да, если повезёт, и поймаете щуку, за леску её из воды не вынимайте – сойдёт. Вот вам подсак, им будете выуживать. Технология ясна?

– Проще пареной репы.

– Топинамбура, хотели сказать, – с ухмылкой поправил он.

– Ну и злопамятный вы, – покачал я головой.

Валентин Сергеевич не стал возражать, достал из тюка резиновую лодку, развернул её и открыл баллон со сжатым воздухом. Лодка надулась за минуту. Бескровный опустил её за борт, привязал к бортику катера и стал укладывать на дно рыболовные снасти. Закончив, он распрямился и вопросительно посмотрел на меня.

– Перед рыбалкой полагается… – вкрадчиво начал он.

– Что?! Вот уж нет! – Я сорвал с бортика катера спасательный жилет и бросил в лодку. – Наденьте. Не знаю, будет рыба клевать или нет, но вы точно наклюкаетесь.

– Эх, не рыбак вы, – разочарованно махнул рукой писатель, забираясь в лодку. – Приплыву в сумерках.

– Только не в качестве утопленника, – напутствовал я, отвязывая лодку от катера.

Пока он отчаливал, я для вида взял спиннинг и побросал блесну. Рыбак из меня никакой, и, естественно, щука блесну не брала. Наконец я увидел, что Бескровный отплыл на порядочное расстояние и тоже начал блеснить. Тогда я отложил спиннинг в сторону, открыл сумку и извлёк видеокамеру.

Полчаса я старательно снимал реку, берега, небо, писателя в лодке. Он поймал-таки щуку, вытащил подсаком в лодку и минут пятнадцать после этого не ловил – обмывал первый улов. В видоискатель я пронаблюдал, как он достал из пакета штоф, пластиковый стаканчик, налил, затем с ехидной улыбкой повернулся ко мне, поднял стаканчик и выпил. Видел, что снимаю его на камеру. Ну и бог с ним, это меня не волновало. На всякий случай я вставил в камеру кассету – пусть думает, что снимаю ради развлечения.

Закончив проверку видеокамеры, я снова попытался ловить, но щука упорно не брала блесну. Наконец, мне надоело. Монотонное занятие, не могу понять, чем оно так нравится Бескровному.

Заняться было абсолютно нечем, до сумерек оставалось часа два, и тогда я, съев бутерброд, надул матрац, бросил его на дно катера и лёг. Ночью предстояла работа, и поспать было отнюдь не лишним.

Разбудила меня протяжная песня в хриплом исполнении писателя. Горланил он с чувством, от души:

 
Из-за острова на стрежень,
На простор реки Лузьмы
Выплывают расписные
Вальки Вмазина челны.
 

В сумерках над Лузьмой стелился туман, было сыро, и я, спросонья, почувствовал, что озяб. Не следовало спать весной на реке – обманчивое дневное тепло очень быстро сменяется ночным холодом от стылой воды.

Я встал. Туман над рекой был мне по пояс, но лодку Бескровного он скрывал полностью, слышались лишь песня и неспешный плеск вёсел. В вечерней тишине, когда звуки прижимаются к поверхности воды, определить расстояние невозможно – Валентин Сергеевич мог находиться и рядом, и за километр от катера.

– Как там улов? – спросил я в туман. – Коту поесть хватит?

Песня оборвалась.

– Эх, такую песню испортил… – помедлив, отозвался Бескровный. По голосу чувствовалось, что в штофе если что-то и осталось, то на донышке.

– Вам бы про камыш петь, как он шумел, а не про Разина.

– Слова надо слушать, – сварливо возразил Бескровный. – Песня не про Стеньку Разина, а про Вальку Вмазина. На данный момент фамилия у меня такая.

Лодка вынырнула из тумана совершенно неожиданно. Ударила в борт, спружинила, и Бескровный от удара чуть не свалился в воду.

– Осторожнее! – запоздало крикнул я, но, увидев, что всё обошлось, насмешливо добавил: – Капитан Вмазин, вы шли без сигнальных огней и чуть не протаранили катер. Пошёл бы сейчас ко дну, как «Адмирал Нахимов».

– Не боись, салага, всё путём! – не остался в долгу Бескровный. – Лови конец.

В катер шлёпнулась верёвка.

Я привязал конец к корме, подтянул лодку к борту и помог Валентину Сергеевичу забраться в катер.

– Что это вы холодный как мертвец? – спросил он, не отпуская мою ладонь. – А, ну понятно, не рыбак. Так и воспаление лёгких заработать недолго.

Он перегнулся через борт, вынул из сумки штоф, взболтал остатки. Интуиция меня не подвела, водки в штофе осталось на донышке.

– Пейте! – благодушно предложил он. – Не души для, а здоровья ради.

Он был прав – продрог я до костей.

Я выпил из горлышка, и уже через минуту почувствовал, как тепло начало разливаться по телу, а голова немного затуманилась.

– Демонстрировать улов будете?

– А что вы при звёздах увидите? Поехали домой, там посмотрите.

Машинально я запрокинул голову и посмотрел вверх. С тёмного неба сыпался обильный звездопад.

– Глядите, метеоритный поток!

– Какие, к чёрту, метеориты?! – раздражённо фыркнул писатель. От его благостного настроения не осталось следа. – Обстрел купола наши вояки ведут. Почти сутки уже – уму непостижимо, где столько снарядов набрали…

Действительно, что-то не то мне привиделось спросонья. На метеоритный поток это было мало похоже. Скорее на фейерверк, только бледный, невыразительный – всё-таки боевые снаряды взрывались на куполе, а не ракеты праздничного салюта. Боевой обстрел вели по-разному: то кучно – единым залпом десятков снарядов, то методично – снаряд за снарядом в одну точку, то веером – проходясь строчкой по внешней поверхности купола. Красные дефисы снарядов ударяли о купол, разбрызгивались блеклыми вспышками, но ни звука не долетало до слуха. Не удивительно, что вначале я принял обстрел за метеоритный дождь.

Настроение, поднявшееся благодаря выпитой водке, улетучилось, как дым. Стало тоскливо и одиноко.

– Лодку в катер затаскивать? – глухо я спросил Бескровного.

– Зачем? – Он равнодушно пожал плечами. – Так отбуксируем, может, завтра опять рыбачить пойду.

Я прошёл в нос катера, включил мотор.

Через полчаса мы были у причала. Никогда не водил катер, но швартовка у меня получилась идеальной, как в кино. Подозреваю, что не я швартовался, а компьютер.

Валентин Сергеевич взял из лодки сумки и начал грузно подниматься по лестнице к особняку. Я хотел помочь, но он наотрез отказался. Рыбак, мол, добычу должен сам нести.

Поставив сумки у столика во дворе, он включил свет у бассейна и положил на столик прозрачный полиэтиленовый пакет с тремя щучками по локоть длиной.

– Вот, – с гордостью сказал он. – Сам не ожидал, что по весне столько поймаю. Надеялся в лучшем случае одну взять, но пофартило. Тут всё дело в блесне – весной и летом щуку надо брать на колеблющуюся блесну, причём черноспинку, а осенью – на крутящуюся… Впрочем, осенью она и на голый крючок идёт.

– Уху варить будем?

– Темнота! – фыркнул Валентин Сергеевич. – Кто варит уху только из хищной рыбы? Надо вначале плотву сварить и только потом щуку в уху бросать.

– Тогда – коту? – съехидничал я.

– Он речную рыбу не ест, ему морскую подавай. А эту щуку я вялить буду – как по мне, то под пиво она вкуснее воблы. Кстати, пивом надо в городе затовариться, а то скоро кончится, и останется одно безалкогольное.

– Делайте, что хотите, но соловья баснями не кормят, – махнул я рукой. – Устал с вами на рыбалке – сейчас перехвачу чего-нибудь и пойду спать.

Я деланно зевнул.

– Погодите, я не весь улов показал, – интригующе покосился на меня Бескровный. Он нагнулся, извлёк из сумки чёрный пластиковый пакет, водрузил на стол и раскрыл.

В первый момент мне показалось, что это морская мина – круглая, величиной с мяч, покрытая чёрными наростами эрозии, с выступающими во все стороны рожками детонаторов.

– Что это, как вы думаете? – спросил Валентин Сергеевич.

– Похоже на морскую мину, только маленькая очень.

– Во-от… И я так поначалу подумал, когда из воды извлёк. Леска во время заброса запуталась, и пока распутывал, блесна на дно легла. Тащу и думаю, за корягу зацепился, боюсь блесну потерять. Когда вижу – мину тащу! Чуть ножом по леске не полосонул, но сдержался и в лодку вытащил.

Я осторожно потрогал пальцами улов. Мокрый, холодный и твёрдый, он, тем не менее, на ощупь не производил впечатление металлического. Почему-то думалось, что это какой-то диковинный орех с вот такой вот скорлупой, под которой должно скрываться мягкое ядро.

– А теперь смотрите, – продолжил Валентин Сергеевич, вынул из карманчика охотничьей безрукавки блесну и осторожно потыкал ею в один из рожков. Вначале ничего не происходило, но вдруг кончик рожка заискрил дуговым разрядом. Валентин Сергеевич быстро, но, как мне показалось, с усилием отдёрнул руку.

– Вот, – продемонстрировал он мне оставшуюся в руке половинку блесны, – эта штука ест металл. Таким образом она за блесну, лежавшую на дне, уцепилась, и я её вытащил. Что это, по-вашему?

– А чёрт его знает! – в сердцах чертыхнулся я. – Мало ли под куполом артефактов появилось… Наверное, что-то вроде бакамарсту, но если мне его под соусом на стол подадут, есть не буду.

– Ошибаетесь! – торжествующе заявил Бескровный. – Скорее всего, эта штука несъедобная. Она дно реки чистит от наших с вами отходов. Пробовал ей камыш давать, листья кувшинок – не ест. Зато металл, стекло за милую душу лопает.

– «…И узрели оне, яко сточные канавы становятся полноводными реками…» – продекламировал я.

– Что вы цитируете? – заинтересованно спросил Валентин Сергеевич.

– Библию «новообращённых самаритян», – сказал я, сгрёб со стола стеклоедный утилизатор отходов и швырнул в бассейн.

– Что вы наделали?! – возмутился Валентин Сергеевич. – Я хотел завтра при свете дня рассмотреть…

– А какого чёрта вы этот ассенизатор на стол взгромоздили?! – в сердцах сорвался я. – Мы здесь ужинать будем.

Валентин Сергеевич ничего не ответил, только укоризненно посмотрел на меня.

– Рассмотрите, – буркнул я, – никуда он из бассейна не денется, а без воды к завтрашнему утру, может и протухнуть.

На ужин мы ничего готовить не стали – довольствовались бутербродами, оставшимися после рыбалки. Валентин Сергеевич выпил рюмку водки и как-то сразу погрустнел.

– Устал я, – признался он. – Пойду-ка спать… Будьте так добры, Артём, забросьте рыбу в холодильник – сил нет сегодня с ней возиться.

Он тяжело поднялся из-за стола и грузной походкой направился в свою комнату на первом этаже.

Я ещё немного посидел, выпил кофе из термоса, затем навёл на столе порядок, спрятал в холодильник пакет со щучками и поднялся на второй этаж.

Кот, свернувшись клубочком, спал на моей кровати. Почему-то с хозяином он спать не желал – наверное, тоже не выносил храпа.

Сев к пентопу, я просмотрел видеозапись рыбалки. То, что запись оказалась дёрганной, меня не волновало, потом можно перебросить её на мощный компьютер и всё подробно рассмотреть. Но то, что в записи появились эфирные помехи, было хуже. Расстояние до кладбища в три раза больше, чем до места рыбалки, а, как известно, качество связи ухудшается в геометрической прогрессии с увеличением расстояния. Вполне возможно, что из моей затеи получится полный пшик, однако отступать я не собирался. Не тот характер – не мог, как Валентин Сергеевич, жить, будто вокруг ничего не происходит, а если происходит – то только во благо.

Выйдя из дома, я посмотрел на небо. Ночь выдалась безлунной, но, к счастью, и безоблачной, что и требовалось для моего предприятия. Чёрная в ночи стена купола отрезала половину звёздного небосвода, и почти в зените, на границе темноты и звёздного неба, вспыхивали красновато-блеклые разрывы снарядов. С тупостью, достойной армейских анекдотов, обстрел купола продолжался.

В фантастических романах всё крутится вокруг главного героя, от него всё зависит: при вторжении на Землю инопланетян он, как былинный богатырь, ничтоже сумняшеся, прорубает дорогу сквозь полчища пришельцев к их командному пункту, где победоносно завершает свой вояж во благо всего человечества. В жизни, к сожалению, всё не так. Не было в моих руках лазерного меча, не противостояла мне орда пришельцев и, самое главное, ничего от меня не зависело. Ровным счётом НИ-ЧЕ-ГО.

Я спустился к катеру, взял сумку с аппаратурой, снова поднялся на обрыв, сел в «Жигули» и поехал.

Глава двадцать третья

Ночной Холмовск произвёл на меня странное впечатление. Если днём город казался вымершим, то сейчас во многих окнах горел свет, по хорошо освещённым улицам прогуливались люди, из кафе доносилась музыка… И это не ранним вечером, а глухой ночью! Такое впечатление, что днём «новообращённые самаритяне» спали, а ночью бодрствовали. Неужели перестройка сознания сместила у людей ориентировку во времени суток? Не зря практически все интеллектуалы работают по ночам, а «новообращённым самаритянам» в интеллекте не откажешь. Интересно, их переориентацию на ночной образ жизни нужно относить к плюсам или минусам «гуманитарного» вторжения?

Внезапно я поймал себя на мысли, что начинаю анализировать не причины вторжения, а его следствия. Это никуда не годилось – то, что естественно для рядового обывателя, неприемлемо для человека, прошедшего пусть и не весь курс спецшколы. Основное кредо разведчика, внушаемое ему с первого теоретического занятия, – анализ причин. Следствия – это для толпы. Толпа требует хлеба и зрелищ, не подозревая, что, получив желаемое, завтра будет обобрана до нитки. И я боялся, что за видимыми «плюсами» вторжения, которые выспренне приветствовал Бескровный, скрывались такие минусы, которые грозили поставить крест на нашей цивилизации. Впрочем, «новообращённые самаритяне» и без того были иной цивилизацией, но как бы всё не обернулось гораздо хуже. Уж слишком пришельцы мягко стелили, будто в гроб укладывали… Не было у меня фактов, подтверждающих «гробовую» теорию, было только упорное неверие в бескорыстность пришельцев, вызванное, по мнению Бескровного, ортодоксальным антропоцентризмом. Но здесь я категорически не согласен с Валентином Сергеевичем. В конце концов, я – человек и только с позиций антропоцентризма должен рассматривать проблему вторжения. И никак иначе.

Проехав через весь город, я свернул на дорогу к кладбищу, включил автопилот и выключил фары. За городом начиналась сплошная темнота, и незачем привлекать чьё-то внимание. Хорошую штуку – автопилот – придумали пришельцы, и если я собрался «воевать» с ними, то не грех использовать их же оружие. Не будь автопилота, об установке видеокамеры можно и не мечтать – днём кладбище на Щегловском косогоре просматривается как на ладони, а ночью я выдал бы себя светом фар. Непременно кто-нибудь из «новообращённых самаритян» увидел бы и задался вполне резонным вопросом: кто ездит среди ночи по кладбищу? Оставалось надеяться, что сами они ночью не проведывают бренные останки Мамонта Марка Мироновича. И чем им так близок покойный бизнесмен, что на его могилу чуть ли не процессии тянутся? Не знаю, насколько это существенно, но постараюсь выяснить.

При свете розовых звёзд я с огромным трудом различал дорогу и сбросил скорость, чтобы не пропустить поворот с центральной аллеи. Руки непроизвольно подёргивали руль влево, но автопилот меня не слушался. Наконец он не выдержал, и на дисплее зажглась надпись: «Не дёргайте руль. Задание принято к сведению. Машина свернёт влево на первой же развилке». Компьютерная техника пришельцев давала сто очков вперёд земной. Уж не разумная ли машина? Только этого мне не хватало!

У тёмной в ночи кладбищенской конторы машина послушно свернула налево и поехала вдоль высоковольтной линии, чьи опоры хорошо различались на фоне неба. Любопытно, чем в эти дни занимается директор кладбища? Явно ведь не у дел – ближайшие похороны состоятся не ранее, чем через семьсот лет. Впрочем, остались ещё я и Бескровный, но и мы лет по двадцать, как минимум, хотели пожить.

Машина послушно остановилась у второй опоры высоковольтной электропередачи, я вышел и огляделся. Зрение адаптировалось к темноте, и в свете звёзд я начал различать гранитные надгробия, металлические кресты, среди которых самым заметным ориентиром был золочёный орёл на могильном камне Мамонту Марку Мироновичу. На что я и надеялся, поскольку приборов для ночного видения в универмаге не оказалось. Не дошли в России до полной демократии, как в Америке, где в оружейном магазине можно купить не только прибор ночного видения, но и базуку. В Холмовске, к сожалению, оружейного магазина не было. А жаль.

Тишина на кладбище стояла глухая, какой она бывает в степи только весной, когда ещё нет ни сверчков, ни цикад. Мёртвая тишина, как и положено в местах последнего упокоения. Ночью в такой тишине любой звук отчётливо слышен метров за сто, и если всё-таки за мной следят, то звук шагов я услышу издалека.

Раскрыв сумку, я сунул в карман катушку чёрной изоляционной ленты, а видеокамеру, чтобы освободить руки, повесил за ремешок на шею. И начал восхождение на опору высоковольтной линии.

Забравшись метров на пять, я решил, что этого достаточно. Вставил видеокамеру в перекрестье металлических штанг, небольшим куском изоляционной ленты прикрепил её и видоискателем навёл объектив на золочёного орла. И только затем накрепко примотал видеокамеру к опоре. Ещё раз проверив, куда смотрит объектив, включил камеру и начал спускаться. Электропитания камере хватит на сутки, и единственное, что придётся делать, – это вовремя вытирать из пентопа «пустые» видеокадры, поскольку его памяти хватит всего на час записи. Это, конечно, при условии, что связь будет нормальной – не очень мне понравилось качество передачи видеосъёмки с места рыбной ловли.

Работал я очень аккуратно, чутко прислушиваясь к ночным шорохам, но ничего не услышал. Однако когда начал спускаться и до земли оставалось метра два, уловил слабый запах весенней фиалки, от которого тоскливо сжалось сердце. Вряд ли запах долетал от могильного камня Мамонту – до него метров тридцать, да и в воздухе не ощущалось ни малейшего ветерка.

Предчувствие не обмануло – едва нога коснулась земли, как меня кто-то мягко взял под локоть.

– Решили в монтажники-высотники податься? – вкрадчиво спросил Ремишевский.

Тон был насмешливый, за локоть он, скорее, не держал, а поддерживал под него, и я не стал проводить боевую подсечку, чтобы освободиться. Куда бежать и к чему? Из-под купола никуда не денешься…

– А вам какое дело? – возмутился я. – Гуляю, дышу свежим воздухом. Моцион у меня такой. Запрещено?

– На кладбище? – наигранно изумился Ремишевский. – Ночью? Гуляете? Оригинально. А вдруг вы могилы осквернять пришли?

– В самую точку попали, – процедил я. – Не повезло мне – на сторожа нарвался… Вы ведь тут сторожем работаете? Завидная, надо сказать, смена работы: после заместителя генерального директора банка – кладбищенским сторожем. Мне протекцию не составите?

Ремишевский не отреагировал на колкость и рассмеялся тихим мелким смешком.

– Шутите, Артём Владимирович… Так всё-таки, что вы здесь делали?

– А вы? Что вы здесь делаете? Следите за мной? Ах, да, понял! То-то мне одна знакомая про вас неделю назад намекала… Вы – голубой! Понравился я вам, вот и преследуете! Но у меня, учтите, нормальная сексуальная ориентация.

Выражение лица Ремишевского в темноте я разобрать не мог, но, кажется, в этот раз таки зацепил его за живое.

– Хватит мне зубы заговаривать, – сдержанно проговорил он и махнул рукой кому-то за спиной. – Ну-ка, снимите, что он там прицепил!

К опоре метнулась тень, и уже через мгновение Ремишевский держал в руках видеокамеру. Кто взбирался на опору я разглядеть не смог – ночь, да и был он, по всей видимости, в призрачном камуфляже пришельцев. Но для человека всё было проделано чересчур стремительно – мне, с моей реакцией «двадцать пятого кадра», до него далеко. К тому же крепил я видеокамеру на совесть – так просто изоляционную ленту не размотаешь, не разорвёшь.

– Кино решили поснимать… – протянул Ремишевский и я вдруг почувствовал на своём лице пытливый взгляд. Будто изморозью обдало кожу. – Зачем вам это?

И тогда я понял, что он играл передо мной комедию. Это я его не видел в темноте, зато он видел меня прекрасно, хотя по силуэту не угадывалось, что его глаза прикрывают бинокуляры ночного видения. Понятное дело, полупришелец… Или я ошибаюсь, и он настоящий, без всяких «полу»?

– А что, «снимать кино» здесь запрещено? У вас есть какие-то тайны?

Ремишевский снова рассмеялся, но в этот раз искренне и беззлобно.

– Тайн, в вашем понимании, нет. Просто детям запрещено совать пальчики в электрическую розетку. Может сложиться неправильное мнение об электричестве, и негативное отношение к нему сохранится на всю жизнь.

Мягко сказал, пожурил чуть ли не по-отечески, но ударил по самому больному месту.

Сжав зубы, я промолчал.

Ремишевский, продолжая поддерживать меня под локоть, повёл к «Жигулям».

– Чего вы суетитесь, что выискиваете? Разве вам плохо живётся в особняке? Условия прекрасные, одежда на любой вкус, телевизор, компьютер… Рыбалка – пожалуйста! Максимум через полгода сможете поехать в любой уголок Земли. Хоть в вояж, хоть навсегда. Живите и радуйтесь. Вон, как писатель живёт – любо-дорого посмотреть, – приторно-ласковым голосом увещевал он. – Что вам неймётся, чего не хватает для полного счастья? Подруги? Не обещаю, но постараемся. – Он открыл дверцу машины. – Езжайте.

Ни слова не говоря, я сел в машину. Подругу он мне, видите ли, предоставит… Иронии в обещании «бабу найти» я не почувствовал.

– Возьмите, – сказал Ремишевский и положил на колени видеокамеру. – Нам она не нужна, а вам пригодится. Всего доброго.

Я с треском захлопнул дверцу и тронул машину с места. Настроение было таким зверским, что хотел рвануть напрямую с косогора и – будь, что будет. Повезёт – душу отведу, разобьюсь – и чёрт с ней, такой жизнью! Но машина меня не послушалась, фары почему-то не загорались, а автопилот не захотел отключаться. Видимо, не только пары алкоголя улавливали сенсоры, но и оценивали психическое состояние водителя. А я был на грани срыва. И чего я боевую подсечку сразу не провёл? Не уверен, что удалось бы набить морду Ремишевскому, но душу бы в драке отвёл.

Я уже был на полпути между кладбищем и предместьем, как вдруг почувствовал, что на заднем сиденье кто-то зашевелился, и тут же мне на голову натянули плотный шерстяной мешок.

– Сиди и не рыпайся! – приказал голос. – У нас всего минута, от силы – две. Эта шапочка экранирует эмоциональный фон, по которому Ремишевский тебя отслеживает.

Те же руки, что натянули шапку по самый подбородок, начали закатывать её на лоб, освобождая рот и глаза.

– Глотай! – Я ощутил, что губ коснулся скользкий, остро пахнущий комочек. – Не жуй, а глотай не раздумывая! Процедура не из приятных, зато потом шапочка будет не нужна. Ну же!

Рука придавила слизкий комочек к плотно сжатым губам, и я, интуитивно поверив «налётчику», открыл рот и попытался проглотить. Комочек застрял в горле, и если бы не подзатыльник, отвешенный сзади, вряд ли бы мне это удалось.

– Кх… кх… кх-то вы? – заперхал я.

– Некогда объяснять, время вышло! Езжай дальше, как ни в чём не бывало, и не останавливайся.

В салон ворвался ветер, хлопнула дверца, спружинили рессоры, и нежданный попутчик выпрыгнул на ходу. Я последовал его совету, не стал тормозить и даже не посмотрел в боковое зеркальце. Что можно разглядеть в кромешной тьме?

Наглость «налётчика» меня изумила. Надо же – второй раз рискнуть проделать один и тот же приём с одним и тем же человеком! Но немного подумав, я понял, что никакой наглости в его действиях не было – только трезвый расчёт. Он знал, с кем имеет дело. Это обыватель, один раз побывавший в подобной переделке, потом всю жизнь будет вначале открывать заднюю дверцу, чтобы проверить, нет ли кого в салоне, и лишь затем усаживаться за руль. Такие же, как я, уверены, что дважды снаряд в одну и ту же воронку не попадает. На старших курсах спецшколы аналогичные ситуации, несомненно, рассматриваются, но я, к сожалению, недоучка, многое теперь приходится постигать, проверяя на собственной шкуре.

Машина остановилась метров через пятьсот. Знакомый эффект – нечто подобное я ожидал после разговора с «налётчиком». Наперерез «Жигулям» с крутого склона косогора спрыгнул стопоход, застыл метрах в десяти впереди и осветил меня ярким светом. Все четыре дверцы «Жигулей» распахнулись одновременно, причём видел я только Ремишевского возле своей дверцы, а у других стояли призрачные фигуры.

– Где он?! – заорал Ремишевский.

– Кто – он? – тихо спросил я.

Мы словно поменялись ролями: теперь я был само спокойствие, он – само неистовство.

Ремишевский заскрипел зубами и в бессильной ярости сорвал с моей головы шерстяную шапочку.

– Опять успел уйти…

Он постоял немного, играя желваками на скулах, рассмотрел шапочку, помял её в руках.

– Хм… Экранирование… – Он протянул ко мне руку, провёл ладонью над головой. – Ладно, пусть так. Всё равно ты у нас как на ладони. Запомни – чтобы муравей ни делал, никогда из-под стакана ему не выбраться. Спрячь жвала, никого ты не укусишь. Последний раз советую – пей, ешь и развлекайся. Всю жизнь так поступал, чего тебе теперь захотелось?

Он бросил мне на колени шапочку, развернулся, быстро прошагал к стопоходу, вскочил в него вместе с призрачными тенями, и они умчались.

Я немного посидел, затем захлопнул все дверцы и поехал своей дорогой. Прав был Ремишевский, всю жизнь меня ничто, кроме собственного благополучия, не интересовало. Но никто никогда меня в этом не упрекал и не унижал. Подобного никому не позволю, гордости у меня хоть отбавляй.

Когда я, проехав город, миновал мост и свернул на просёлочную дорогу к бывшему садоводческому товариществу «Заря», мне показалось, что начало светать. Чувство времени у меня прекрасное, часы, честно говоря, ношу только ради того, чтобы никто не заподозрил во мне неординарных способностей, поскольку время могу определить по внутреннему биологическому хронометру практически до минуты, но тут, не поверив себе, глянул на циферблат. Два часа ночи, а холмы вокруг видны как в предрассветных сумерках – чётно и ясно, только в серых тонах, будто на чёрно-белой фотографии. Неужели опять какой-то эксперимент внутри купола? То розовый туман, розовый свет, теперь – серая ночь… Или это ещё один дар «налётчика» вместе с экранированием мозга? Почему бы и нет – Ремишевский же видел в темноте… Если так, то что ещё интересного подарил моему сознанию «налётчик»? Не верил я, что всё ограничится только экранированием мозга и ноктовидением.