Текст книги "Рай под колпаком"

Глава двадцать четвёртая

Приехав на дачу, я поднялся в свою комнату, разделся, выдвинул из стены кровать и перед тем, как лечь спать, решил принять душ. Но когда вышел из ванной комнаты, то увидел, что моё место занято. По центру кровати, вытянувшись в струнку, спал на боку кот Пацан. Спал настолько самозабвенно, что пасть была приоткрыта и между передними зубами торчал кончик розового языка.

В очередной раз я позавидовал его беззаботности. Не было коту никакого дела ни до нашествия, ни до надвигающейся за пределами купола ядерной катастрофы.

– Эй, мужик, имей совесть, это всё-таки моя комната и моя кровать! – сказал я.

Кот и ухом не повёл.

Я не стал его прогонять, отодвинул к стенке, выключил свет и лёг. И только тогда понял, каким данайским даром наградил меня «налётчик». Комнату заливал серый свет пасмурного дня. Все ночи теперь будут для меня такими… Я закрыл глаза, но сон не шёл. Не было сна ни в одном глазу. Никогда не страдал бессонницей, и вот – пожалуйста, будьте любезны, получите…

Ворочаясь с боку на бок, попытался припомнить известные из книг приёмы борьбы с бессонницей, но ничего иного, кроме как считать прыгающих через изгородь баранов, на ум не приходило. Заниматься дурацким подсчётом я не стал, опасаясь в собственных глазах выглядеть бараном, а, обратясь к своей фотографической памяти, представил аптечку в ванной комнате и внимательно её изучил. Бинт, вата, лейкопластырь, кровоостанавливающий карандаш, спирт, йод, вазелин… Всё. Никаких таблеток, тем более, снотворного. Учитывая излишнюю роскошь особняка, разнообразие деликатесных продуктов, столь скромное содержание аптечки выглядело более чем странным. Но, опять же, с моей точки зрения, а с точки зрения никогда ничем не болеющих «новообращённых самаритян» аптечка выглядела нормально – порезы и ссадины, какие ещё у них могут быть болячки? Я вспомнил ночной Холмовск, прогуливающихся по улицам людей, музыку из кафе и попытался представить мордобой и поножовщину в ресторане, где «новообращённые самаритяне» могли получить более серьёзные травмы, чем царапины и ссадины. Но ничего не вышло. Не способны они на такое, даже обычной ссоры у меня с «новообращённым» Афоней не получилось. Какая уж там поножовщина…

Неожиданная догадка обожгла сознание, и я сел на кровати. По сравнению с этим прозрением, ноктовидение было не данайским, а божьим даром. Я понял, почему ночью в городе прогуливались люди, в окнах горел свет, работали кафе и рестораны. «Новообращённые самаритяне» не нуждались во сне. И, похоже, меня наградили тем же даром. Но если для человека, имеющего своё дело, увлечения, занятого любимой работой, способность обходиться без сна – благо, о котором можно только мечтать, то для меня в настоящий момент эта способность являлась сущим наказанием. «Ешьте, пейте и развлекайтесь!» – это всё, что нам с Бескровным оставили пришельцы. Не напрасно писатель пьёт беспробудно – нормальному человеку трезвым такую жизнь воспринимать невозможно.

– Мур-р… – позвал меня кот и тронул лапой.

Повернувшись на другой бок, Пацан требовательно смотрел на меня. Я погладил кота, он вытянулся ещё сильнее, выгнулся, зажмурил глаза, заурчал. Блажен, для кого есть, спать и развлекаться – предел мечтаний. Но я-то не кот…

Когда-то одна обезьяна слезла с дерева, взяла в руки камень и встала на задние лапы. «Что ты делаешь? – завопили на неё обезьяны-подружки. – Брось эту гадость, залазь к нам, смотри, какие здесь бананы!» Но обезьяна не хотела бананов, надоели ей игры среди ветвей. Хотелось чего непонятного, смутного, бередящего сознание и влекущего в неизвестность. И она заковыляла к горизонту, надеясь за ним обнаружить то, что её влекло. С тех пор и бродит человек по свету в поисках неведомого, пытаясь заглянуть за горизонт. А те, кому больше по душе бананы, до сих пор сидят на деревьях.

Одевшись, я спустился в холл и включил телевизор.

Обстановка в мире накалилась до предела – купола на Земле вырастали как грибы после дождя. Я понимал пришельцев – боялись они, как говорил Ремишевский, потерять богатейший «материал». А причины для спешки были весьма веские. Один из куполов возник в Кашмире, и индийское правительство, посчитав, что пришельцы поддерживают сепаратистов, готовилось нанести по куполу ядерный удар. В ответ Пакистан пригрозил, что, в случае применения ядерного оружия, он произведёт атомную бомбардировку индийских городов. Мир катился в пропасть, и остановить падение ничто не могло. Самое дикое в происходящем было то, что пришельцы не проявляли агрессивности, а самоуничтожение начинали люди. Вряд ли ядерный конфликт разрастётся до размеров всемирной катастрофы, но его масштаб однозначно поставит крест на человечестве как цивилизации. Выжившие за пределами куполов будут представлять жалкое общество.

Раздражённо выключив телевизор, я вышел из дома.

В саду накрапывал дождь. Мелкая морось сыпалась из низкой серой облачности, излучину реки покрывал туман, и стена купола, сменившая в условиях ноктовидения розовый цвет на тёмно-серый, размытый перспективой, выглядела как надвигающийся грозовой фронт. Даже редкие беззвучные вспышки продолжающегося обстрела купола представлялись сквозь пелену облаков зарницами далёкой грозы. Пейзаж настолько напоминал обычное хмурое утро, что невольно защемило сердце. Всё бы отдал, чтобы видимость оказалась действительностью и не было никакого купола, никакого нашествия. Настолько «гуманитарного», что человечество из-за него готовилось к самоубийству, о чём красноречиво свидетельствовал продолжающийся более суток обстрел купола. Иначе, как жестом отчаяния, такая длительность обстрела не объяснялась – достаточно одного часа, чтобы убедиться в бесполезности попыток разрушить купол снарядами.

Вернувшись в комнату, я нашёл в гардеробной дождевую накидку, набросил на плечи, прикрыл голову капюшоном и снова вышел в сад. Не сиделось дома, как той обезьяне на ветках, щемящее чувство непокоя влекло к горизонту. Но если первую стопоходящую обезьяну за горизонтом ждала неизвестность, мой горизонт был обрезан стеной купола.

Шорох дождя заглушал звуки, лишь из бассейна изредка доносилось потрескивание, и на дне мигали искры дугового разряда. Непонятно, что мог чистить в недавно сооружённом бассейне «экологический ассенизатор» пришельцев, но меня это не интересовало. Пусть Бескровный разбирается, ему такие мелочи интересны.

Подойдя к обрыву, я внезапно обнаружил, что здесь дождь не идёт. Не было его над рекой, не было над дорогой вдоль обрыва, он шёл исключительно над садом. И, несомненно, над полями, засаженными чужеродными растениями. Такой вроде бы родной земной пейзаж оказался насквозь лживым – с неба сыпал не обычный дождь, а морось искусственного полива. Вполне возможно, что в каплях содержались удобрения и стимуляторы роста.

«А не всё ли тебе равно, что за раствор с неба капает? – отстранённо подумал я. – Лишь бы не концентрированная кислота…»

Поплотнее нахлобучив капюшон, я шагнул под деревья.

Ни в запахе сырости, ни в мелких брызгах, попадавших на губы, не ощущалось примеси химикалиев. Судя по тому, как бережно пришельцы относились к экологии, вряд ли они станут распылять над растениями биологически активные добавки. Не в их это правилах. Похоже, я возводил на пришельцев напраслину, но уж очень хотелось найти хоть какой-то изъян в их экспансии. Уязвляло самолюбие, что пришельцы проводят «гуманистическую» акцию насильно, не спрашивая нашего мнения. Это Бескровный может понять и оправдать их действия – он-то воспитан во времена расцвета общественного строя, в котором личное мнение не только не учитывалось, но и подвергалось остракизму. Не могу сказать, что в нынешнем обществе моё мнение учитывалось или к нему прислушивались, но мне всё-таки предоставлялась возможность выбора, пусть и на самом низком уровне – когда тебя посылают по конкретному адресу, а ты идёшь, куда хочешь. Под куполом я был лишён и этой возможности, хотя, честно признаться, если бы разрешили покинуть купол, скорее всего, остался. Именно отсутствие свободы выбора вызывало раздражение и отторжение.

Пройдя по саду километра два, я вышел к полю, засеянному бакамарсту. Прекрасно понимая, что в спонтанно возникшем желании вытоптать чужеродные растения, больше эмоций, чем трезвого рассудка, я не смог перебороть себя и ступил на край поля. Однако ничего из моей затеи не получилось – кроссовки увязли в раскисшей от дождя хорошо обработанной земле, и пришлось отказаться от детско-наивной выходки.

Определённо нервы не в порядке – ничего не получается, ничего выяснить не удаётся, вот и срываю злость на чём попадя. Вчера «экологический ассенизатор» в бассейн зашвырнул, сегодня поле хотел вытоптать… Лудит девятнадцатого века да и только – непонятно, значит, надо ломать.

Дождь постепенно сошёл на нет, небо очистилось и начал разгораться рассвет. Серый цвет ночи медленно уступал место краскам дня, но, странное дело, розовый оттенок никак не проявлялся. Вероятно, мне подарили не только ноктовидение, но и слегка сместили спектр зрительного восприятия. Разницы в цветах растительности я не уловил, но стена купола представала белым туманом, ничем не отличающимся от тумана над рекой.

Сбросив капюшон, я выбрался из непролазной грязи и не спеша побрёл по периметру вокруг сада – на цветущих деревьях скопилось много росы, и не хотелось принимать спозаранку холодный душ, нечаянно зацепив ветку. В предубеждении, что чистота «поливочного» дождя оставляет желать лучшего, я был непреклонен и отступаться от него не желал.

Возможно, я ничего бы и не заметил, не окажись среди бывших владельцев участков садоводческого товарищества «Заря» оригинала, который вместо садовых деревьев посадил несколько елей и три берёзки. Очень живописно смотрелись голубые ели и курчавые берёзки на фоне цветущих вишен. Я приостановился, залюбовался, как вдруг одна из елей колыхнулась, обрушив на землю росный водопад, и в глубь сада метнулась чья-то тень.

Отнюдь не заяц прятался от дождя под елью и теперь давал стрекача. Каким-то новым, необычным чувством, как бы внутренним зрением, вторым планом, я увидел сад с высоты птичьего полёта и бегущую между деревьев призрачную тень. Не оставляли меня в покое, не верили, что последую совету Ремишевского и буду вести себя смирно. Правильно, в общем-то, делали, и я подсознательно был готов к слежке за собой. Беда в другом, я НЕ ЗНАЛ, что мне делать!

И всё же кое-что прояснилось. Выходит, не просто так я любовался елями с берёзками, не только их земная красота привлекла внимание. Подсознательно ощутил чьё-то присутствие, но окончательно новое чувство прорезалось только сейчас. Ещё один дар «налётчика» начинал прочно обосновываться в сознании – гиперобострённое чувство опасности, которого нет ни у одного земного существа. Всех, кто интересовался мной, думал обо мне, я теперь «видел» в радиусе около двух километров. Соглядатаи тоже уловили, какое чувство пробудилось во мне, и ещё две призрачные тени (одна возле особняка, другая у стены купола) спешно покинули поле зрения моего внутреннего видения.

Что во мне такого, почему они за мной следят, чего боятся? Если я так страшен для пришельцев, почему меня не уберут? Нет человека, нет проблемы… Каким бы высокоморальным ни было общество «новообращённых самаритян», я не верил, что они не способны на убийство. Убрали же моими руками веснушчатого парня.

Когда я вернулся к особняку, солнце уже поднялось и выглядело обычным земным солнышком на фоне пронзительно голубого неба. Миллиарды бисеринок росы искрились на белых лепестках цветущего сада, и от этого пейзаж казался исконно земным, нетронутым никаким посторонним воздействием. Не очень-то доверяя зрению, я всё-таки подошёл к белому туману купола и потрогал. Ничего не изменилось, кроме зрительного восприятия – стена купола никуда не делась, и к ней по-прежнему прикоснуться не удалось.

Вопреки ожиданию, что Бескровный всё ещё спит, утомлённый вчерашним возлиянием, он уже встал и теперь сидел, нахохлившись, за столиком у бассейна. Судя по застывшей фигуре и опухшему лицу, писателю было несладко.

Зато у Пацана было прекрасное настроение, и он активно охотился на кого-то в кустах смородины, то с треском веток вламываясь в кусты, то, как ошпаренный, выскакивая назад, чтобы вновь, распластавшись по земле, начать подкрадываться для прыжка.

– Доброе утро, – сказал я, подходя к столику.

Валентин Сергеевич исподлобья стрельнул хмурым взглядом.

– Кому доброе, – буркнул он, – а кому и не очень…

– Похмеляетесь? – спросил я, увидев на столе бутылку коньяка и две рюмки. – А говорили, что в одиночку пить не умеете.

– А я не один, – проворчал Валентин Сергеевич и кивнул на вторую рюмку. – Вдвоём мы…

Он поднял свою рюмку, чокнулся со второй и выпил. Его передёрнуло, он сжался, пытаясь унять дрожь, и минуту боролся с отторжением спиртного. Наконец, его отпустило, крупные капли пота выступили на лице, и он расслабленно поставил рюмку на стол.

Вторая рюмка стояла на столешнице у пододвинутого к столику пластикового кресла, и можно было представить, что напротив Валентина Сергеевича сидел невидимка. Невидимок под куполом я встречал, и не единожды, но они алкоголь не потребляли. Похоже, писатель допился до зелёных веников.

– Позвольте полюбопытствовать, с кем это вдвоём? – осторожно поинтересовался я.

– С кем, с кем… С синдромом. Вы же бродите где-то…

Валентин Сергеевич вытер платком пот с лица и, прищурившись, бросил на меня насмешливый взгляд.

– Синдром Абстинентович, – кивнул он пустому креслу, – как насчёт второй рюмочки? Не возражаете?

– Шутите, значит, ещё поживёте, – сказал я. – Немного.

– А умру, никто и не помянет, – вздохнул он.

– Начинается… – поморщился я. – Я жилетки не ношу, так что плакаться вам некуда. Займитесь каким-нибудь делом.

– Каким?

Валентин Сергеевич посмотрел на меня. Больные у него были глаза, взгляд жалким. Всё-таки допился…

– Вы же вчера хотели рассмотреть «экологический ассенизатор», который выловили в реке.

– Уже.

– Что – уже?

– Уже рассмотрел.

Я недоверчиво покосился на бассейн, подошёл ближе, заглянул. Бассейн был пуст.

– И куда же он подевался?

– А вон, кот в кустах гоняет…

– Он что, самостоятельно выбрался из бассейна?

– Зачем же… Я достал. Рассмотрел. Ничего интересного – булыжник с ножками. Поставил на землю, он и покатился к обрыву. Давно был бы в реке, но теперь его Пацан изучает. Тоже, как понимаю, интересуется биомеханизмами.

Возня в кустах не прекращалась. На данный момент из нас троих самый деятельный интерес к пришельцам и их технологиям проявлял кот. Весьма специфический интерес, чисто кошачий.

– Тогда займитесь рыбой! – в сердцах возмутился я. – Вы ведь её вялить собирались!

– Да, щуку посолить надо… – неожиданно легко согласился Бескровный. – А вы собой займитесь.

– Это в каком смысле?

– В самом прямом. На себя, батенька, посмотрите – вывозились в грязи чуть ли не по уши. В канаве, водочки пережравши, валяться изволили?

Я хотел возмутиться – нечего на меня свои грехи перекладывать! – но глянул на джинсы и запнулся. Джинсы чуть ли не по колено были заляпаны грязью. Сам виноват, зачем было на поле лезть, бакамарсту топтать?

– Есть у кого поучиться, – буркнул я и направился в свою комнату. Принял душ, побрился, надел новые джинсы, новые кроссовки, новую рубашку и даже куртку заменил. Жить предстояло по-новому… Но как?

Голова была ясной и светлой, и свалившиеся на меня «дополнительные» часы жизни без сна давили на сознание непосильной ношей. И без этого свободное время девать некуда. Случись со мной такое в старом мире, я бы нашёл, что делать с «лишним» временем, но сейчас… Не я его убивал, а оно меня.

– Завтракать будете? – донеслось из открытого окна, и только тогда я почувствовал, что сильно проголодался. Естественно, всю ночь на ногах, ни крошки во рту.

– Буду!

– Тогда спускайтесь, стол накрыт.

Я спустился, но при виде количества блюд на столике у бассейна мне стало нехорошо. Как голодному мальчишке при виде опостылевшей манной каши. Всё, что вводится насильно, вызывает антипатию, и обильный стол как нельзя лучше демонстрировал, что в новом мире еда почти единственное для нас с Бескровным развлечение.

– Я у вас кем-то вроде личного повара стал, – пробурчал Бескровный, усаживаясь.

– Так в чём дело? – пожал я плечами. – Никто вас не заставляет. Могу и я приготовить, но такого изобилия не ждите.

– Нет-нет, – замахал он руками, – готовить я люблю… На другое намекаю.

– На что?

– Погреба у нас знатные, но, в основном, с крепкими напитками. Хочется иногда чего-нибудь попроще, полегче. Особенно с утра. Пивка бы… – мечтательно протянул он.

– То есть, хотите, чтобы я в город за пивом съездил?

– Ага.

– Затарить им всю машину… – тихим голосом протянул я.

– Желательно, – согласился Валентин Сергеевич, наливая в бокал тоник и добавляя коньяк.

– И чтобы всё пиво было безалкогольным, – не меняя тона, закончил я.

– Само собой… – машинально кивнул он, но тут смысл дошёл до него, рука дрогнула, и коньяк расплескался по столу. – Типун вам на язык! Хотите меня до инфаркта довести? Кто говорил, что сердечко у меня слабое?

– Потому и рекомендую безалкогольное.

– А! – махнул рукой Валентин Сергеевич. – С вами спорить – себе дороже. Коньяк будете?

– Спасибо, нет. Апельсиновый сок.

– А я – тоник с коньяком, – твёрдо сказал он и выпил бокал большими глотками. – За неимением пива…

Некоторое время мы ели молча.

– Вы обратили внимание, что розовый свет исчез? – внезапно спросил Валентин Сергеевич. – Купол, правда, остался, но, может, стена стала проницаемой?

Я поперхнулся салатом.

– Как – и вы тоже?

– Что – тоже?

Он недоумённо уставился на меня.

– Розового света не видите?

– Да… А почему – тоже?

– Спали нормально?

– А как можно спать после выпитого? Без задних ног. Под утро, конечно, тяжело… Но в чём дело?

– Да так… Думал, это только меня касается.

– Ишь, какой индивидуалист! Хочется и в этом быть особенным, – рассмеялся Валентин Сергеевич, налил вторую порцию коньяка с тоником и снова выпил бокал до дна.

– А почему вы так думали? – спросил он, пытливо заглядывая мне в глаза.

– Не знаю… Казалось почему-то.

Я выпил апельсиновый сок и принялся накладывать в тарелку салат.

– Нет уж, – повысил голос Валентин Сергеевич, – выкладывайте как на духу. Врать не умеете – чему вас только в спецшколе обучали?

– Зачем это вам? – поморщился я. – Сами вчера отстранились от моих дел, помните? «Бомбист Новиков», «один в поле не воин»… Ваши слова?

– М-да… – насупился он. – За бомбиста я, между прочим, извинился. Надеялся, если нас двое, таких неприкаянных, то все радости и невзгоды будем делить пополам. Выходит, ошибался… Обидно.

Он налил себе коньяку, взялся за рюмку.

– Хорошо, – жестом остановил его я. – Расскажу, но с одним условием – пить меньше будете. В зеркало на себя смотрели? Опухший, глаза слезятся, борода всклокочена… Не хочется состоять мальчиком на побегушках при алкоголике.

– При чём здесь мальчик на побегушках? – возмутился Бескровный. – Я вас за водкой не посылал!

– А за пивом?

– Гм… – Он с сожалением посмотрел на рюмку и выплеснул коньяк на гранитные плиты террасы. – Надеюсь, бороду сбривать не заставите… Я вас слушаю.

И я начал рассказывать. О кладбище, о том, чем там занимался, о Ремишевском, о «налётчике», о его дарах – экранировании мозга, бессоннице, гиперобострённом чувстве опасности…

Валентин Сергеевич слушал внимательно, кивал, поддакивал, отпускал междометия, но при этом усиленно насыщался. Я смотрел, с каким аппетитом он ест, и меня всё сильнее и сильнее охватывало чувство безысходности. Со дня наступления в Холмовске «розового рая», мы практически только тем и занимались, что ели, пили и вели пустопорожние разговоры.

Конец рассказа я скомкал и замолчал.

– Всё? – спросил Бескровный, не донеся вилку с наколотым грибочком до рта.

– Более-менее.

Так и не съев гриб, он отложил вилку в сторону.

– М-да… Бессонница – это любопытно. Тяжесть в голове, вялость, апатия наблюдаются?

– Нет. Пользуясь вашей терминологией – трезв, как стёклышко. Голова настолько ясная, что даже противно.

– Так выпейте, – иронично предложил он, но, увидев, как дёрнулась у меня щека, поспешно добавил: – Шучу. – Он откинулся на спинку кресла и задумчивым взглядом уставился поверх моей головы. – Вы человек молодой, поэтому не знаете, что такое бессонница. Путаете яичницу с божьим даром. Бессонница – старческое недомогание, во время которого ничего путного не сделаешь… А вот то, что у вас и у всех нынешних жителей Холмовска, – завидное приобретение. Ещё совсем недавно мечтал о таком – представляете, сколько бы романов я смог написать, благодаря «лишним» восьми часам бодрствования в сутки? Беда только, что здесь моя писанина никому не нужна…

Он перевёл взгляд на меня.

– Что вы на меня так смотрите?

– Как?

– Как «новый самаритянин» – с жалостью.

– Нас жалею. Не только вас, но и себя. Заметили, что застолье – практически единственное наше развлечение? И разговоры, разговоры… Догадки, домыслы, вымыслы, разглагольствования… Простите за патетику, но пока мы с вами здесь сибаритствуем, за пределами купола гибнет человечество!

– Да уж, патетики хоть отбавляй, – криво усмехнулся Бескровный. – Только давайте мыслить здраво, а то вы сейчас, как диссидент, начнёте обвинять пришельцев в гибели человечества.

Я оторопел.

– Простите, не понял?! А кто же виноват?!

– Мы сами, – спокойно сказал он. – То самое человечество, о судьбе которого вы скорбите. На настоящий момент политическая ситуация в мире такова, что, даже не будь нашествия, ядерный конфликт неизбежен, о чём свидетельствует небывалый рост террористических организаций и появление на чёрном рынке не только оружия массового уничтожения, но и технологий по его производству. Обратите внимание, что пришельцы никаких военных действий не предпринимают, всё это делают люди за пределами куполов. Пришельцы лишь инициировали процесс самоуничтожения человеческой цивилизации, который и без них был неизбежен, но, повторюсь, не будь их вмешательства, человечеству оставалось существовать максимум пару десятков лет. Поэтому я полностью согласен с Сэром Лисом – их нашествие иначе как гуманитарную акцию рассматривать нельзя. Они пытаются спасти хотя бы часть человечества, и это надо приветствовать.

– А если я не хочу такого спасения?

– При чём здесь вы или я? Если человек тонет, его спасают, не спрашивая, судорогой ли ему ногу свело, или он решил свести счёты с жизнью.

– Категорически с вами не согласен. Человек должен иметь право выбора.

– Чёрт вас побери! – поморщился Бескровный. – Опять диссидентские штучки – не знаю, что вы делаете, но я против. Вы, должно быть, не поняли, что я сказал? У трупа не спрашивают разрешения, проводить ли эксгумацию! С точки зрения пришельцев, мы все уже трупы, и они спасают тех, кого могут.

– Какие трупы? – тихо проговорил я. – Как посмотрю, вы ещё больший пришелец, чем всамделишные. Только рано нас хороните – мы ещё живы и поборемся.

Бескровный шумно выдохнул, развёл руками, непонимающе потряс головой.

– Детский сад, да и только. С кем вы будете бороться, каким оружием и, самое главное, какие идеалы будете отстаивать? Я не разделяю убеждений фанатиков веры, революционеров, экстремистов, террористов, но понять, что ими движет, могу. Диссидентов не принимаю на нюх – это, по-моему, клинический случай. Они возражают против чего угодно, и движет ими не убеждённость, а исключительно ущербная психология. Этакая затянувшаяся до зрелого возраста детская истерика по игрушке, которую ребёнку не купили в магазине. Оторопь берёт, когда слышишь голоса в защиту прав серийного маньяка-убийцы или террориста, взорвавшего здание с сотней людей. Во все времена бешеных собак отстреливали, а в наше время, того и гляди, найдётся какой-нибудь диссидент, который будет ратовать за запрещение отстрела. Ограниченные люди, обиженные судьбой.

– К чему вы мне лекцию о диссидентах читаете?

– К тому, что вы, вроде бы, парень не глупый, а изрекаете такое, что на голову не натянешь. Как диссидент.

Я выпрямился в кресле, стиснул зубы. Прав писатель или нет – дело второстепенное, но за такие слова в девятнадцатом веке приглашали к барьеру.

– В таком случае, можете считать меня диссидентом, но больше слушать вас не желаю.

– Вот и приехали, – разочаровано махнул рукой Валентин Сергеевич. – Уж лучше водку пить, чем с вами дискутировать.

– Это серьёзное занятие! – всё-таки не выдержал я. – Пить, жрать, да языком молоть о мировых проблемах, сидя в безопасном месте.

Валентин Сергеевич бросил на меня быстрый взгляд, но промолчал. Налил в бокал тоника, явно борясь с собой посмотрел на бутылку коньяка, но, так и не решившись добавить в бокал спиртное, выпил мелкими глотками.

– Понимаю, Артём, ваше состояние, – примирительным тоном сказал он. – Вы лишились смысла жизни – ни привычной среды общения, ни развлечений, ничего вам не оставили. Но, поверьте, кроме мордобоя, поножовщины, азартных игр на деньги, есть масса других увлечений. Чисто интеллектуальных.

– Вы меня с кем-то путаете. Ни грабежом, ни разбоем я не занимался.

– Криминальную составляющую я привёл к слову – судя по телевизионным каналам, она чуть ли не основная часть жизни общества. Доминирующая. В нормальном обществе люди стремятся стать интеллектуальной элитой – учёными, писателями, космонавтами, полярниками… А в современной России – киллерами, проститутками, либо же уехать отсюда к чёртовой матери. Насколько знаю, вы прекрасно разбираетесь в компьютерах – не пытались когда-нибудь увлечься чисто интеллектуальной проблемой? Естественнонаучной, философской, изотерической, теологической – да мало ли можно найти интересных проблем в Интернете?

– Предлагаете развивать мой интеллект? – кисло усмехнулся я. – Думаете, дорасту до уровня «новообращённых самаритян»?

– При чём здесь они? Их уровня интеллекта нам, естественно, никогда не достичь. Но удовлетворить собственное любопытство, решить самостоятельно какую-то проблему – вполне реально. И, можете мне поверить, вы испытаете ни с чем не сравнимое прекрасное чувство.

– Как же, так и поверил. Допустим, полгода я буду жилы рвать, разрабатывая компьютерную программу, покажу её «новообращённому самаритянину», а он в течение пяти минут объяснит, как эту программу можно написать гораздо проще. Сомнительное удовольствие.

– Нет-нет, вы не правы, – не согласился Бескровный. – Вы знаете, что я писатель. Честно скажу, до классиков литературы мне далеко. Но, тем не менее, когда заканчиваю роман… Словами это чувство не передать.

– То-то и вижу, как вы в поте лица новый роман кропаете, – жёлчно заметил я.

Удар был ниже пояса, но после того, как писатель обозвал меня диссидентом, я его жалеть не стал.

Валентин Сергеевич замер, и его нравоучительный запал угас в одно мгновенье. Он сник, ссутулился, глаза забегали по столешнице и рука потянулась к бутылке коньяка.

– М-да… – пробормотал он потухшим голосом. – Это вы меня по самому больному…

Он выпил рюмку, пожевал губами и посмотрел на меня жалким взглядом.

– Может быть, ещё и сяду писать… – извиняющимся тоном произнёс он. – Дайте в себя прийти.

«Тогда и вы меня за больное не цепляйте!» – хотел отрезать я, но в это мгновение новым даром ощутил, что к нам кто-то едет на стопоходе. Я выпрямился в кресле, поводил головой из стороны в сторону, пытаясь приноровиться к внутреннему зрению, но распознать, кто именно к нам направляется, не смог.

– Гости к нам, – сказал я.

– Где? – озираясь, встрепенулся Бескровный.

– Сейчас прибудут…

– Много?

– По-моему, один.