Текст книги "Рай под колпаком"

Глава двадцать восьмая

Место для пикника я выбрал далеко за мостом на пологом берегу рядом с затокой, где скопилось много сухого плавника. Лучшего дерева на растопку для шашлыка не придумаешь – пламя небольшое, почти не дымит, зато жару много.

Разведя костёр, я сел на раскладной стульчик и принялся нанизывать на шампуры мясо, перемежая его кружками лука. Мясо не успело как следует промариноваться в вине, но выбирать не приходилось – лучше коротать время так, чем просто сидя у костра. Пока нанизывал шашлыки, костёр прогорел, и на земле засветились пышущие жаром уголья. Я вбил колышки и поставил шампура над жаром. Наступил самый ответственный момент – нельзя позволить капающему с шашлыков жиру возгораться. Подгоревший шашлык годится только для того, чтобы его выбросить. Соорудив из пучков петрушки метёлочку, я принялся макать её в оставшийся маринад и обрызгивать готовящиеся шашлыки, не забывая вращать шампура над жаром. Самая главная тонкость в приготовлении шашлыка – хорошо прожарить, но при этом не пересушить. Шашлык должен быть сочным, тогда он нежный и во рту тает.

Наконец шашлык был готов. Палкой я выгреб уголья из кострища и оставил шампура над горячей землёй, чтобы шашлык не остывал на холодном ночном воздухе. Расстелил на траве клеёнчатую скатерть, порвал на куски лаваш, откупорил бутылку вина. И только затем огляделся.

Серая в ночи степь, серое небо с тусклыми звёздами, гладь реки, абсолютная тишина – создавали впечатление, что не только вокруг, но и на всей Земле нет ни души. Не было ни ветерка, и река с отражавшимися в ней звёздами казалась застывшим металлическим зеркалом.

Я налил в стаканчик вина, сделал глоток, и взял шампур с шашлыком.

Именно тогда он и появился. Пришёл не со спины, а от реки, будто выйдя из зеркала вод не потревожив поверхности.

– Присаживайтесь, – предложил я, раскладывая второй походный стул. Невидимость для меня была не в диковинку. Самому овладеть бы этим приёмом, в некоторых случаях весьма мог пригодиться.

Убелённый сединами старик подошёл, опустился на стул. Точь-в-точь таким я неосознанно изобразил его на листе бумаги.

– Шашлык будете? – предложил я, протягивая шампур.

Он взял угощение, рассмотрел, понюхал.

– Слышать о шашлыке слышал, но никогда не пробовал.

– Вина не предлагаю, а то…

– Почему? – не согласился он. – Не откажусь.

– Ах, да… – спохватился я. – Вы же, как и я, искусственное создание. Впрочем, как и Ремишевский, но он непьющий.

Я разлил вино по стаканчикам.

– За близкое знакомство.

Он молча кивнул, не чокаясь, приподнял стаканчик и неторопливо выпил. Затем, посмотрев, как я управляюсь с шашлыком, тоже принялся есть.

– Тело у меня действительно искусственное, – тихо сказал он, – но я эго.

– Что?! – поперхнулся я. – Так вы не Тонкэ?!

– Тонкэ, – успокоил он. – Тот самый. Террорист. Тебя ввели в заблуждение, что мы не можем находиться в телах биороботов. Можем, когда искусственное сознание стёрто. Но это опасно, поскольку стереть искусственное сознание полностью практически никогда не удаётся. К тому же жизнь искусственных тел, по нашим меркам, чрезвычайно коротка. Ещё год назад я был таким же молодым, как ты.

– Выходит, «новообращённые самаритяне» не такие уж и правильные…

– В каком смысле?

– Врать умеют.

– Нет, – покачал он головой, – тебя не обманывали. Но ты слышал мнение человека, а не эго. Впрочем, многие эго, непричастные к руководству акцией вторжения, уверены, что не могли бы жить в искусственном теле. И они по-своему правы. Во-первых, как я уже говорил, жизнь искусственного носителя весьма непродолжительна – десять лет, по сравнению с тысячью, мгновение. Во-вторых, сознание эго несовместимо с искусственным сознанием, поэтому тебе никогда не стать «новообращённым самаритянином». Наконец, самое главное, находясь в искусственном носителе, эго приходится самому думать, самому управлять телом, питаться, разговаривать, действовать в конце концов. То есть быть полноценным, вроде твоего, сознанием, неотделимым от тела. Поверь, это очень трудная задача и не каждому эго по силам.

– Что значит, полноценным? Нет, я, конечно, принимаю своё сознание как полноценное, но, выходит, что эго, находясь в теле человека с его полноценным сознанием, является… гм…

Тонкэ улыбнулся.

– Мне казалось, что из объяснений Наташи ты должен был понять, в чём состоит суть взаимоотношений человеческого сознания и сознания эго в одном теле.

– Ни черта я не понял! – поморщился я.

– Попытаюсь объяснить более доходчиво, – кивнул Тонкэ. – Представь себе телемана, который днём и ночью сидит у телевизора и смотрит все программы. Он переключает телевизор с канала на канал, усиливает звук, наводит резкость, меняет яркость экрана… Если телевизор барахлит, ремонтирует его. Мания такого человека настолько велика, что он живёт жизнью телеэкрана, воспринимая горести и радости персонажей мыльных опер и художественных фильмов, как свои собственные. При этом телеман, в отличие от обычного зрителя, никогда не анализирует увиденное, не пытается переиначить поступки героя, а целиком и полностью переживает с ним жизнь согласно телевизионной версии. В первом приближении именно так и существует эго в теле человека, воспринимая мир через призму человеческого сознания, сопереживая всё происходящее вокруг вместе с ним, но не делая ни малейших попыток вмешаться в ход событий. Взамен этого, эго заботится о здоровье тела, об интеллекте носителя, ибо именно тогда чувственные составляющие первичного сознания являются наиболее выразительными и яркими. Теперь понятно?

Я почесал затылок.

– В общем-то да…

– Тогда налей ещё. Мне понравился шашлык с сухим вином.

– А как же реакция на спиртное?

– Если бы я воспринимал приём алкоголя через сознание естественного носителя, то получил бы эмоциональную контузию. Но в данном случае я воспринимаю его практически так же, как ты. Управление телом существенно снижает эмоциональное возбуждение от воздействия алкоголя.

– Приятно сознавать, – не удержался я от колкости, – что в вашем лице приобрёл ещё одного собутыльника. И в диких фантазиях представить не мог, что, сидя под звёздным небом, буду распивать сухое вино с пришельцем. Может, с горла, а? Так сказать, для полной романтики?

Тонкэ тихо рассмеялся.

– А ты-то сам кто? – напомнил он, принимая из моих рук стаканчик.

Рука у меня дрогнула, и вино расплескалось. Как я ни бравировал, но человеческая сущность во мне не хотела идентифицироваться с искусственным происхождением.

– Не принимай так близко к сердцу своё происхождение, – сказал Тонкэ. – Я понимаю, что люди ещё не сталкивались с иным разумом, в силу чего их мировоззрение вольно или невольно зиждется на антропоцентризме, а осознание своей принадлежности к чужой расе неприемлемо до психического срыва. Представь себе, что раса – это та же национальность. В цивилизованном обществе на национальность никто не обращает внимания – главное, что собой представляет личность. Хочешь числить себя среди людей – это твоё право. Взять хотя бы меня – я по происхождению эго, но люди мне гораздо ближе.

– Вот мы и выпьем за человечество, – отведя взгляд в сторону, глухо сказал я. В эту область своего сознания я не хотел никого допускать.

Он снова, не чокаясь, приподнял стаканчик и выпил. Я последовал его примеру.

– Ещё шашлык?

– Не откажусь. Очень вкусно получилось.

– Не совсем, – возразил я. – Мясо не успело как следует промариноваться. Но на природе любой шашлык вкусный.

Некоторое время мы молча ели. Я думал, Тонкэ объяснит, почему люди ему гораздо ближе, но он был целиком и полностью поглощён трапезой. Откусывал небольшие кусочки мяса, медленно пережёвывал, цокал языком. Эмоциональный гурман, способный от трёх капель коньяка впасть в каталепсию, но лишённый возможности воспринимать ощущения через чужое сознание, не мог быть никем иным, как гурманом гастрономическим.

– И что же всё-таки не так? – не выдержал я.

– Не могу сказать, впервые ем шашлык, – не сразу понял Тонкэ. Поглощённый вкусовыми переживаниями, он не смог уловить направление моего вопроса. – Оригинальный вкус, но сравнить не с чем.

– Надо понимать, что вы вызвали меня на встречу ради обсуждения вкусовых качеств шашлыка? – съязвил я. – Меня интересует, почему вы – террорист, почему интересы людей вам ближе?

– Извини, увлёкся… – Тонкэ отложил шампур в сторону. – Всё-таки я эго, и эмоциональное восприятие основа моего сознания. – Он вздохнул. – Ты был прав, когда не верил, что у симбиоза человеческого сознания и сознания эго имеются не только плюсы, но и минусы. Точнее, один минус, но огромный. Хотя ты его самостоятельно никогда бы не определил.

– Это ещё почему? Интеллекта маловато?

– Не в интеллекте дело, а во времени. Тебе надо прожить не менее тысячи лет и пронаблюдать четыре-пять поколений эго-людей, чтобы заметить изменения. Дело в том, что симбиоз сознаний эго и любого мыслящего существа нарушает генетический код носителя и приводит к стремительной деградации биологического вида. Причём регресс вида проходит по эволюционной лестнице чуть ли не поступенчато с каждым новым поколением. Всего через десять поколений вид Homo sapiens настолько регрессирует, что человек превратится в неразумное существо, а его тело окажется непригодным в качестве носителя эго.

Шампур выпал у меня из рук. Вот, значит, как… Подсознательно я не верил в бескорыстие пришельцев, так на самом деле и оказалось. Симбиоз, с первого взгляда выглядевший величайшим благом для человека, был на самом деле элементарным паразитизмом. Ничего в нашем мире не даётся даром, за всё надо платить. И в этот раз цена оказалась чрезмерно высокой. В мистических историях средневековья, дьявол, подписывая договор со смертным, предоставлял ему при жизни любые блага, но после смерти забирал душу в ад. Но тогда договор касался исключительно конкретной личности, а сейчас в зависимость от подобного договора попадало всё человечество, и ни подписи, ни даже согласия у людей не спрашивали.

– Вам-то какое дело до судьбы человечества? – хрипло спросил я. – Вы ведь тоже эго…

– Эго, – согласился Тонкэ. – Но не надо всех эго мерить одним аршином. И у нас есть личности, не согласные с доктриной вторжения. Как, допустим, среди людей есть любители охоты и, в противовес им, защитники окружающей среды, ратующие за запрещение этой варварской забавы.

– И много вас таких защитничков?

– Здесь я один. – Тонкэ тяжело вздохнул. – К сожалению, по своей биологической сущности мы гораздо более общественные существа, чем люди. Приблизительно как пчёлы, муравьи, поэтому индивидуальное мнение о вторжении имеют лишь единицы эго.

– Так… Понятно… Диссидент-одиночка… Теперь вы ищете соратников. Интересно только, почему выбрали меня, искусственного биоробота, а не человека? Что-то не верится, что вы не могли найти соратников среди людей.

– Я поддерживаю контакт с людьми, – спокойно возразил Тонкэ. – Но эти люди находятся за пределами купола. А здесь только мы с тобой. К тому же для противодействия вторжению эго человек должен обладать некоторыми необычными способностями, которыми рядовые люди не наделены.

– Вы имеете в виду предвидение цифры, которая выпадет в рулетку? – скептически заметил я. – Грош цена такой способности.

– Я имею в виду вовсе не те способности, которые были заложены при проектировании твоего тела – они были нужны, чтобы ты смог адаптироваться и свободно жить в человеческом обществе. Теперь тебе понадобятся другие таланты. Помнишь тот слизкий комочек, который я заставил проглотить у кладбища? Он содержит набор хромосомных радикалов, которые медленно преобразуют твоё тело и позволят обрести дополнительные необычные способности. Некоторые из них ты уже ощутил – экранирование мозга, ноктовидение, умение обходиться без сна. Другие придут несколько позже – например, ты сможешь устанавливать контакт на расстоянии с иным сознанием. Зачатки этого уже проявились – ты приехал сюда по моему зову.

– А также невидимость и умение скатывать пальцами монетки в трубочку, – фыркнул я с недоверием.

– И это тоже, – серьёзно подтвердил Тонкэ. – А также многие знания. Например, как проходить сквозь купол и как пользоваться пересадочной станцией между мирами, установленной на местном кладбище.

– И когда же они проявятся?

– Некоторые способности сформируются уже к концу недели, а некоторые – через месяц.

– А почему не сразу?

Тонкэ снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– У людей по этому поводу есть хорошая пословица: девять женщин со сроком беременности один месяц не смогут родить одного ребёнка. Ты, фактически, сейчас проходишь стадию перерождения.

– Перерождения? Кем же я стану?

– Внешне никак не изменишься. Но зато появятся новые способности, а возможности старых возрастут многократно.

– Ну-ну… – Я разлил остатки вина по стаканчикам. – Знаете что? Вот когда моё перерождение завершится, тогда и приходите. Поговорим.

И выпил.

– Позже не получится.

– Почему? Боитесь, Ремишевский поймает? Кстати, может быть, он и его бригада именно сейчас нас окружают.

– Нет, только не сейчас. Ты позаботился и снял «маячки» с катера и машины, поэтому остался единственный признак, по которому нас могут засечь – по тепловому излучению. Но мы сейчас находимся в экранирующем поле, а на даче я создал твой тепловой фантом. Кстати, с десяток моих тепловых фантомов гуляют по городу. Но дело не в этом. И даже не в том, что в связи с обстановкой на Земле каждый час дорог. Мой носитель начинает давать сбои и через сутки прекратит существование.

– Носитель? А вы?

– И я тоже. Я не Аутоике в собачьей оболочке, и некому позаботиться о пересадке моего сознания. Боюсь, мы видимся последний раз.

Я недоверчиво глянул на старика, но ничего не сказал. Свою смерть он принимал спокойно, с достоинством. Не укладывалось в голове, что существо из другого мира могло настолько переживать за судьбу человечества, что решилось не только пойти поперёк доктрины своей цивилизации, но ради этого добровольно обрекло себя на срок жизни в пятьсот-семьсот раз меньший, чем у его сородичей.

– Ты поранился? – спросил Тонкэ. – Или испачкался, когда готовил мясо?

Я недоумённо проследил за его взглядом и посмотрел себе на грудь. Никогда раньше не замечал за собой рассеянности и неопрятности – имел возможность сменить рубашку на даче, но забыл. Рановато начала проявляться рассеянность. Так же, как седина и морщины на лице.

– Это не моя кровь. Ремишевского.

– Каким образом? – удивился Тонкэ.

– Было дело…

Я не стал я вдаваться в подробности.

– А ну, снимай рубашку! – неожиданно распорядился он. – Снимай, снимай.

– Зачем?

– Я прошу, сними рубашку и передай мне, – настойчиво попросил он.

С некоторым предубеждением я разделся и протянул рубашку Тонкэ.

– Простудить меня хотите… – недовольно пробормотал я, набрасывая на плечи куртку. Весной ночи у реки холодные, и температура воздуха понизилась до шести-восьми градусов.

– Сейчас верну, – пообещал Тонкэ, достал из кармана идентификатор имени и принялся водить им по пятнам крови на рубашке. – Конечно, по папиллярным узорам проще, но по хромосомному набору тоже можно определить код… Всё! Можешь одеваться.

Он вернул рубашку, и я поспешно оделся. Возился Тонкэ всего минуту, не более, но за это время рубашка успела остыть и неприятно холодила тело. Вино было допито, водки я прихватить не догадался, даже термос с кофе не взял. Откуда было знать, что стылой ночью на пустынном берегу придётся обнажаться?

– И каков же код смерти Ремишевского? – спросил я.

Тонкэ посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.

– Хорошо, – наконец сказал он, – я сообщу код. Но попрошу применить его только в безвыходном положении. Чтобы не получилось как в прошлый раз.

Я пожал плечами.

– Удивляюсь я вам. За вами охотятся, хотят взять живым или мёртвым, сами вы стремитесь уничтожить купол, в результате чего почти гарантированно погибнет колония «новообращённых самаритян» в Холмовске, и в то же время озабочены судьбой какого-то рядового биоробота. Жалко вам, видите ли, его убивать.

Тонкэ покачал головой.

– Во-вторых, подчёркиваю, что именно во-вторых, Ремишевский отнюдь не рядовой биоробот. Лишний раз убеждаюсь, насколько сильно в твоём сознании укоренился антропоцентризм – если биоробот, значит, существо второго сорта и с ним можно поступать как заблагорассудится. Как с вещью. А во-первых, и это главное, он – личность, и для меня не имеет никакого значения, искусственно созданная или сформировавшаяся естественным путём. Основное кредо эго – неприкосновенность личности, непричинение вреда её телу.

– То-то во время первого нашего знакомства вы обещали разбрызгать мои мозги по ветровому стеклу, – фыркнул я. – Наслышан о двуличности эго. Сами убивать не можете, потому создали для этого биороботов. Вы-то что здесь делаете, жертвуя ради людей своей жизнью? Зачем корчите из себя чистоплюя?

Тонкэ по-стариковски вздохнул.

– Знаю я вашу поговорку: с волками жить, по-волчьи выть. Но у меня не получается… В противовес основной доктрине нашей цивилизации я считаю, что слияние психотипов эго и человека должно происходить на основе взаимного согласия обеих сторон.

– Ага! Хочется, чтоб и овцы были целы, и волки сыты. Так не бывает. Террорист-пацифист – это что-то новенькое.

Тонкэ молчал. Сидел на раскладном стульчике, смотрел на меня неподвижным старческим всепрощающим и всё понимающим взглядом, и я читал в его глазах то же самое, что и в глазах «новообращённых самаритян» – жалость ко мне, к моей воинственной психологии первобытного человека.

Я перевёл взгляд на угасающие угли.

– Ешьте шашлык, а то остынет, – буркнул.

– Спасибо, я сыт, – корректно ответил он.

– А я хочу есть, – сказал я и взял шампур.

На самом деле есть не хотелось, но сидеть под жалеющим взглядом эго не доставляло удовольствия.

Мясо оказалось чуть тёплым, и жир застывал на губах. Вкус не улучшил даже кетчуп, которым я обильно полил шашлык.

– И какой же код смерти у Ремишевского? – спросил я.

Тонкэ помедлил с ответом, но всё же сказал:

– Аутонпец.

– А у меня?

– У тебя? – удивился он. – У тебя его уже нет. В результате развития твоей личности во время адаптационного периода на Земле кодировочная программа самоликвидировалась. Помнишь «Error!» на световом табло идентификатора имени? Даже если где-то в архивах создавшей тебя лаборатории сохранился код, и кто-то произнесёт его в твоём присутствии, это не подействует.

– Кажется, я его уже слышал… Ауфлемэ.

– Когда ты это слышал? – заинтересовано спросил Тонкэ.

– Во время первой встречи с Ремишевским, за день до вторжения. Он тогда пришёл ко мне в качестве спонсора телевизионной викторины «Кому повезёт?»

– Нет, – улыбнулся Тонкэ. – Это был код запуска основной программы агента. Но эта программа тоже самоликвидировалась вместе с кодом отключения.

Я через силу доел шашлык и воткнул шампур в землю. Губы сковывала неприятная корка застывшего жира.

– Так, поел, теперь запить бы… Эх, не догадался взять побольше вина.

– Возьми моё, – предложил Тонкэ, протягивая стаканчик. Он так и не выпил последнюю порцию.

– А вы?

– Больше не хочу. Я уже получил свою дозу эмоций.

– Ну-ну… – буркнул я. Только теперь начал понимать, что шашлык и вино способствовали поддержанию нормального метаболизма искусственного тела, а сознание эго питалось эмоциональным восприятием вкусовых ощущений.

– Ваше здоровье, – сказал я и залпом опорожнил стаканчик.

Невыносимая горечь разлилась во рту, продрала горло. Я закашлялся, заперхал, но сплюнуть не получилось.

– Что это?!

– Некоторые свободные радикалы моих личных хромосом, – спокойно объяснил Тонкэ. – Они частично передадут тебе мою память, и это поможет разобраться в истории эго и нашей сущности.

– Кто-то… – продолжая перхать, сипло выдавил я. – Кто-то только что говорил о взаимном согласии обеих сторон…

– А ты бы отказался? – невозмутимо спросил он. – В таком случае не стоит продолжать дискуссию.

– Что… Что вы для меня ещё припасли?

Я встал со стульчика, как пьяный проковылял к берегу, нагнулся, зачерпнул ладонью воду, прополоскал горло. Затем напился. Вода была ледяной, от неё ломило зубы, но в то же время и безвкусной после нестерпимой горечи хромосомной «микстуры». Оставалось надеяться, что в весенних водах реки нет никаких микробов.

– После моего коктейля ты можешь пить воду из любой лужи, – словно уловив мои мысли, сказал Тонкэ. – Ни одним из штаммов самых смертоносных земных бактерий и вирусов не заразишься.

– Ну, спасибо, уважили, – пробурчал я, возвращаясь назад. – Всю жизнь мечтал пить из луж.

Я рухнул на стульчик и уставился на старика, решившего перед смертью передать мне своё хромосомное завещание. Он тоже молчал и выжидающе смотрел на меня. Минуту, другую мы смотрели друг на друга, а затем в моём сознании несмелым рассветом пасмурного утра забрезжило понимание.

– Говорите, – устало сказал я. – Насколько понимаю, вы не сказали самого главного.

– Во-от… – вздохнул старик. – Начинаешь предчувствовать. Это хорошо, на это я и надеялся. Пока, конечно, на уровне интуиции, но недельки через две…

Он замолчал и отвёл взгляд в сторону.

– Говорите, я слушаю.

– Если ты согласишься, то этих двух недель может и не быть.

– Почему?

– Вместе с хромосомным коктейлем я ввёл инициатор…

Он по-прежнему не смотрел на меня, а слова цедил медленно, словно выдавливал из себя через силу.

– Да что вы тянете кота за хвост! – сорвался я. – Начали говорить, так говорите!

– Теперь, стоит тебе пожелать, и ты превратишься в мощное оружие. Гравитационную бомбу.