Текст книги "Рай под колпаком"

Глава тринадцатая

В гастрономе напротив дома писателя я взял не только хлеб. Вспомнив, что Валентин Сергеевич со вчерашнего утра дома не был, нагрузил разнообразными деликатесами два огромных пластиковых пакета и направился к нему.

– Ну что вы, зачем? – смутился с порога Валентин Сергеевич. – Продукты у меня есть, весь холодильник забит.

– Когда же вы успели? – удивился я.

– Ранним утром, когда от вас возвращался. Магазины-то теперь на ночь не закрываются. Хлеба только забыл взять… Да что мы на пороге стоим? Проходите.

Я вошёл, поставил пакеты на столик в прихожей.

– Что-то кота не вижу… – сказал, оглядываясь. – Я гриль взял, неужели Пацан нюх потерял?

– Его сейчас из пушки не разбудишь и ничем не приманишь, – рассмеялся Валентин Сергеевич. – Я тоже гриль взял, так он объелся и теперь на лоджии дрыхнет. Проходите в кабинет, а я чего-нибудь на скорую руку приготовлю.

Он подхватил пакеты и скрылся на кухне.

– Мне ничего не надо! – крикнул я вдогонку. – Недавно обедал, сыт.

– Да? – донеслось из кухни. – В общем, я тоже…

Я вошёл в кабинет. Шторы на окне были раздвинуты, окно распахнуто, письменный стол с дисплеем компьютера сдвинут в угол, а у окна стояла тренога с сорокакратной подзорной трубой. Вначале я подумал, что писатель в подзорную трубу подглядывает за соседями, но когда подошёл к окну и выглянул, то не увидел поблизости ни одного жилого дома. Напротив стояло трёхэтажное здание школы, а далёкие жилые дома заслоняли густые ветки голых пирамидальных тополей. Отнюдь не ради плотских удовольствий приобрёл оптику писатель.

– Не хотите есть – ваше дело, но по рюмочке, надеюсь, не откажетесь, – сказал Валентин Сергеевич, входя в комнату с подносом, на котором стояла начатая бутылка коньяка, две рюмки и блюдечко с нарезанным лимоном.

– К сожалению, откажусь, – развёл я руками. – За рулём.

– Да что вы такое говорите! – лукаво усмехнулся он. – Позавчера тоже вроде бы за рулём были, и сколько мы тогда употребили? А я предлагаю всего по рюмочке, глядите, какие ма-ахонькие.

– Позавчера никто не напускал за окном розового тумана, – вздохнул я. – А теперь мне в автосервисе вмонтировали в машину анализатор паров алкоголя. Выпью вашу махонькую рюмочку, и машина никуда не поедет.

– Вы что – серьёзно? – изумился Валентин Сергеевич.

– А как вы думаете?

Он оценивающе заглянул мне в глаза, сочувственно покивал.

– Жаль… – протянул. – Придётся одному… Хотя обычно один не пью, только на похмелье… Но сейчас мне надо.

Он налил рюмку, выпил, поморщился, закусил лимоном.

– Кстати, вы мне по сотовому звонили?

– Да.

– А в другой город звонить не пробовали?

– Зачем? У меня знакомые только в Холмовске.

– Зачем в другой город звонить?! Связь проверить! Может быть, это единственный способ связаться с внешним миром. Я по своему телефону пробовал – полная тишина. Но это же кабельная связь, а у вас всё-таки спутниковая, за пределами купола. Давайте попробуем?

– Попробуйте, – предложил я, протягивая ему сотовый телефон.

Вначале Бескровный попробовал набрать номер знакомого коллеги в Москве, затем в Петербурге, но ничего не получилось.

– Странно… – пробормотал он. – Спутниковая связь внутри города работает, а за его пределами – нет.

– Телевидение, как мы вчера убедились, тоже работает, и Интернет есть, – сказал я. – Но в каком виде… Кстати, а вы уверены, что сотовая и спутниковая связь – одно и то же?

– А вы?

– Не знаю, потому и спрашиваю, – пожал я плечами.

Бескровный смущённо улыбнулся.

– Честно скажу, – доверительно сообщил, – и я не знаю.

Мы невесело рассмеялись.

– Хотите, покажу ещё одну странность? – предложил он.

– Валяйте… – махнул я рукой. – Одной больше, одной меньше… Кругом сплошные странности. Вот если бы что-нибудь естественное…

– Естественное – это коньяк! – изрёк Валентин Сергеевич и, хитровато прищурившись, посмотрел на меня.

– Нет уж, увольте.

Валентин Сергеевич рассмеялся, затем подошёл к подзорной трубе, направил её куда-то вверх, настроил и подозвал меня.

– Смотрите.

Я посмотрел. Зеленоватое небо, розоватое облачко… Ничего необычного, если не считать цвета неба.

– Ну и что?

– Плохо смотрите. Видите радужную полоску, пересекающую облако?

– Вижу.

– Это купол. Так вот, облака сквозь купол проходят БЕСПРЕПЯТСТВЕННО!

– Да, действительно… – согласился я, пронаблюдав секунд пятнадцать за облаком и увидев, как смещается по нему радужная полоска. – И что из этого следует?

– Очень любопытное заключение. Сейчас я направил трубу повыше, это облако где-то в километре над землёй, а опустив трубу пониже, видел, как какая-то птица бьётся о купол, словно муха о стекло. Значит, либо купол на достаточно большой высоте проницаем, либо он непроницаем только для живых существ.

– А также для радиоволн, – добавил я со скепсисом. – Насчёт только живых существ вы глубоко ошибаетесь. Собственными глазами видел, как джип «проник» сквозь купол. Чуть ли не всмятку. Да и мои «Жигули» тоже…

Писатель задумался.

– Наверное, вы правы, – наконец согласился он. – Дело, скорее всего, в другом. В избирательной проницаемости…

– А не один ли вам чёрт, какая у купола проницаемость? – поморщился я.

– Не один, – категорически не согласился Валентин Сергеевич. – Хочется иметь связь с внешним миром, знать, что там думают о холмовском феномене, что собираются предпринять.

– Что собираются предпринять… – рефреном протянул я, отошёл от подзорной трубы, сел в кресло. – Помнится, Валентин Сергеевич, совсем недавно в этой комнате вы мне рассказывали о цивилизациях с более высоким уровнем развития и о муравейнике… Как по-вашему, что могут предпринять муравьи против бетонного дота? Боюсь, что именно так выглядит купол по отношению ко всей мощи человеческой цивилизации.

Валентин Сергеевич сел в кресло напротив, налил себе очередную порцию коньяку, выпил и принялся вертеть пустую рюмку в руке.

– Похоже, мне алкоголь противопоказан… – раздумчиво проговорил он. – Тормозит мышление… Уели вы меня моими собственными сентенциями. И всё же попытаюсь возразить. Само наличие купола говорит о том, что нас намеренно отделили от всего мира. Изменённые телевизионные программы, отсутствие многих сайтов в Интернете, отсутствие телефонной связи красноречиво свидетельствуют о практически полной изоляции Холмовска от информационного поля человечества. Это во-первых. Во-вторых, по всем телевизионным каналам нам преподносятся только высокохудожественные фильмы и познавательные программы; в Интернете, в основном, оставлены научные сайты. О чём это говорит? Зачем создана информационная блокада, и какую цель она преследует? Всё очень просто – чтобы внедрить в массы какую-либо идеологию, внушить обществу определённую мораль, требуется время на тотальное воспитание или оболванивание (в зависимости от точки зрения стороннего наблюдателя). Разрушить же мораль гораздо проще. Соотношение в затратах по времени и капиталовложениям приблизительно такое же, как на строительство здания и на его разрушение. Неважно при этом, что вы строите – прекрасный собор Василия Блаженного или ужасный дворец царя Ирода – на их возведение требуются годы, а разрушаются они практически в одно мгновение. Главное, знать, под какие опоры заложить фугас, или каких именно информационных червячков запустить в души людей. Именно потому, что ломать – не строить, и создана информационная блокада.

– Ну, вы и наплели! – фыркнул я. – Похоже, вам алкоголь, действительно, противопоказан. Теперь уже я вас ловлю на антропоцентризме. С чего это вы вдруг решили, что вам удастся подорвать моральный уровень «новообращённых самаритян», который, кстати, внедрялся в их сознание не годами, а в одно мгновение? Имел я примерно час назад беседу с бывшей проституткой и её сутенёром, и вы даже себе представить не можете, как изменилось их мировоззрение. Вас интересует моё мнение по этому вопросу?

– Ну-ну? – высоко поднял брови Валентин Сергеевич.

– Так вот, насколько я понял, к своему прошлому они относятся как к младенческому недомыслию. Приблизительно как… – Я замялся, подыскивая более точное сравнение. – Например, вы же не станете мочиться в летний полдень на многолюдной площади, как это может себе позволить двухлетний ребёнок? Недопустимость подобного поведения прочно записана в вашем сознании, и вы никогда такого не сделаете ни при каких обстоятельствах. Какого бы «информационного червячка» в вашу душу ни запустили. Но это элементарная моральная истина. В сознании же «новообращённых самаритян» на таком, почти физиологическом уровне, записаны столь высокоморальные критерии, что многие из них мы даже приблизительно не понимаем.

– Это какие же именно? – удивился писатель.

– Какие? – переспросил я и вдруг осознал, что понятия не имею об их моральных критериях. Но затем вспомнил разговор с Верунчиком двухдневной давности и понял, о каких истинах говорил, основываясь исключительно на подсознании.

– Например, бескорыстие.

– Да что вы такое говорите… – скривил губы писатель. – Прямо-таки и не имеем понятия о бескорыстии…

– Не имеем! – твёрдо сказал я и почти слово в слово повторил высказывание Верунчика: – Слово такое слышали, но с его проявлением никогда не сталкивались.

В этот раз Валентин Сергеевич ничего не ответил. Сидел, задумчиво вертя в руке рюмку и глядя перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом.

– Не совсем с вами согласен, – наконец тихо, будто разговаривая сам с собой, сказал он, – но пищу для размышлений я получил… Пожалуй, кое в чём вы правы… Одним психологическим воздействием такую метаморфозу с людьми не объяснишь. Здесь не обошлось и без физиологической перестройки организма. Мозга, нервной системы… Быть может, и каких-то иных внутренних органов.

На это у меня не нашлось что возразить. Предпосылки, из которых он сделал своё заключение, были мне непонятны. Я встал, подошёл к окну.

За окном было почти по-летнему тепло, и почки на деревьях лопались чуть ли ни на глазах. Ничего необычного я не видел, разве что машин на улице стало меньше, как и прохожих на тротуарах. В школьном дворе на спортивной площадке подростки лет по пятнадцати играли в баскетбол. Обыкновенные мальчишки, а не вундеркинды из кегельбана, – их броски по кольцу редко достигали цели. Занятий в школе сегодня не было, но за окнами то и дело мелькали рабочие в уже привычных оранжевых комбинезонах. Как понимаю, здание школы перестраивали «согласно цивилизованным нормам». Что делали внутри рабочие, из-за мутных стёкол разобрать не удавалось, но затем я увидел такое, отчего мурашки побежали по спине. Стёкла вдруг начали светлеть, окна расширяться, поглощая собой стены, крашенные белой краской деревянные рамы растворялись в стёклах как сахар в воде.

Я недоверчиво помотал головой, пытаясь избавиться от зрительной галлюцинации, но это не помогло.

– Материальная трансформация, – со вздохом сказал Валентин Сергеевич. Он тоже подошёл к окну и стоял рядом, держа в руке рюмку с коньяком. – Писал о таком, фантазировал, но никогда не думал, что сподоблюсь самолично наблюдать. Не верил в возможность подобных трансформаций: одно дело игры разума на бумаге, и совсем другое – законы природы.

Он выпил коньяк, цокнул языком.

– Самое горькое для меня во всём происходящем, – доверительно сказал он, – это то, что моя писанина в этом мире никому не нужна. Знаете, когда мы позавчера разговаривали, я немножко бравировал. Да, жил на нищенские гонорары, да, экономил на всём, даже на хлебе… Но утешало понимание – меня читают. Кому-то интересно… И было ещё одно – при встречах с читателями душу грело превосходство собственного интеллекта. Это, знаете ли, приятно… А! – Он махнул рукой. – А что теперь? Перед вашим приходом я вышел на лоджию и услышал разговор за перегородкой – соседи у меня: сантехник и дворничиха, муж и жена. О чём, как вы думаете, они говорили? Зачитывали вслух выдержки из учебника ядерной физики и, смеясь, комментировали некоторые положения. В частности, так называемый принцип Паули, согласно которому на одной орбитали могут находиться не более двух электронов. Так вот, оказывается, наши представления об электронных облаках в атоме чрезвычайно дремучи. На самом деле электроны не вращаются вокруг протонов, а образуют с ними диполи в четырёхмерном пространстве, а так называемая орбиталь электрона является его электростатическим полем. А мы, живущие в трёхмерном пространстве, наблюдаем их проекции в трёхмерном мире, и, поскольку в четырёхмерном мире существуют парно-параллельные трёхмерные пространства где и находятся электроны, в то время как протоны находятся в четвёртом измерении, то и возникает видимый эффект существования ядра с вращающимися вокруг него электронами. Смешно, не правда ли?

Я посмотрел на Валентина Сергеевича широко раскрытыми глазами. Смешно писателю не было, рот его кривился в горькой усмешке, губы подрагивали.

– Как вам удалось запомнить эту галиматью? – спросил я.

Он неопределённо передёрнул плечами.

– Интересовался когда-то топологией, поэтому и уловил смысл. Многое я бы дал за то, чтобы это на самом деле оказалось галиматьёй, но, увы… То, что мы сейчас наблюдаем, – он кивнул в сторону школы, – является ярчайшим подтверждением, что галиматья – не комментарии бывших сантехника и дворничихи, а наши представления о строении вещества.

Он мотнул головой, словно стараясь отряхнуться от наваждения.

– А давайте-ка выпьем, – с излишней бравадой заявил он. – Что ещё остаётся, когда наш интеллект, по сравнению с «новообращёнными самаритянами», находится на детском уровне? Горько и тоскливо ощущать себя невеждой…

– Спасибо, не буду, – в очередной раз отказался я.

– А я – буду! – Валентин Сергеевич нетвёрдым шагом направился к журнальному столику, где стояла бутылка коньяка. – Ох, и напьюсь сегодня… Похлеще, чем вчера!

Я бросил взгляд в сторону школы, но тут же поспешно отвёл глаза и отступил в глубь комнаты. Материальная трансформация здания ускорилась до такой степени, что напоминала изменение конфигурации пространства в виртуальной реальности. Захватывает дух, когда видишь такое на дисплее, но в настоящей реальности я испытал нечто вроде ужаса. Отвернувшись, я глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Душевное равновесие более-менее восстановилось.

– Валентин Сергеевич, у вас есть палатка? – спросил я севшим голосом.

– Есть, – ответил он, не поднимая головы. Писатель сидел в кресле и был занят очень важным делом – наполнял очередную рюмку. – А зачем она вам?

– Хочу уехать из города. Из-под купола, конечно, выбраться не получится, но и здесь находиться больше не хочу. Поставлю где-нибудь на берегу Лузьмы палатку и буду там жить. Тошно мне в городе… Вы видели их глаза? Муторно ощущать со всех сторон сочувствующие взгляды.

– Насчёт глаз вы правы. Давит их интеллект, ох и давит… – Валентин Сергеевич опрокинул рюмку, и его передёрнуло, будто выпил не отборный коньяк, а забористый самогон. – Не возражаете, если составлю вам компанию?

– Нет.

– Тогда зачем жить в палатке? Ночи ещё холодные, а у меня дача в заречье. До писательских дач в Переделкино ей далеко, но крыша над головой будет. И печурка там есть.

Глава четырнадцатая

Это больше походило на бегство из города, чем на открытие дачного сезона. Второй раз я бежал из Холмовска, но сейчас твёрдо знал, что далеко мне не уйти. Одно тешило, что ни города, ни его жителей видеть не буду.

Мы загрузили в багажник «Жигулей» принесённые мной пакеты с продуктами, благо Валентин Сергеевич дома их не распаковывал, на всякий случай взяли палатку – дача Бескровного находилась километрах в пятнадцати за городом, и было неизвестно, она внутри купола или снаружи. Неожиданной проблемой оказался Пацан. Выросший в квартире, кот видел улицу только из окна, и Валентин Сергеевич не хотел ни оставлять его на попечение соседям, как делал это раньше, ни выгонять во двор. При попытке вынести его из квартиры, кот начал бешено сопротивляться, выть, рвать одежду когтями и, наконец, вырвавшись, стрелой умчался в комнату, где забился под диван. Все попытки извлечь его оттуда голыми руками натыкались на отчаянное шипение и рычание, что при его габаритах и клыках не предвещало ничего хорошего. В конце концов Валентин Сергеевич выгнал кота из-под дивана шваброй, а я набросил на него плед. Спеленав кота, мы засунули его в спортивную сумку и застегнули молнию. В темноте кот затих, но при малейшем прикосновении к сумке оттуда доносилось грозное рычание.

Вот бы спеленать так Сэра Лиса и засунуть туда, откуда он появился в Холмовске. Пусть бы там рычал и бесновался…

– Садитесь на заднее сиденье, – сказал я Бескровному, открывая дверцу, – а то, как бы анализатор алкоголя не отключил мотор.

Вопреки утверждению писателя, что в одиночку он не пьёт, коньяка в бутылке к нашему уходу осталось на донышке.

Валентин Сергеевич поставил на сиденье сумку с котом, затем неуклюже забрался в машину. Я захлопнул за ним дверцу, обошёл «Жигули» и сел за руль. В салоне ощутимо пахло перегаром, но глазок алкогольного анализатора светился ровным зелёным светом. По всей вероятности, анализатор работал не по хромотографическому принципу – определению алкогольных паров в воздухе, а улавливал степень опьянения водителя каким-то иным способом, не путая водителя с пассажиром. В очередной раз я убедился, что земным технологиям до такого ещё далеко.

– Куда ехать? – спросил я, выруливая со двора на улицу.

– Через мост, за реку, – сказал Валентин Сергеевич. – Сразу за мостом свернёте налево на грунтовую дорогу, и вдоль Лузьмы доедем до места.

– Так вы крутой? – пошутил я. – Дача на реке… Небось, охрана, сигнализация…

– Ага, – в тон мне поддакнул он. – Шесть соток и хибара. А охрану в сумке везу.

Пацан, будто поняв, что разговор идёт о нём, зарычал.

Проехав через весь город и миновав мост, я свернул налево на разбитую грунтовую дорогу. Жилых строений за мостом не было – здесь начиналась промышленная зона алюминиевого комбината. Одного взгляда на завод, расположенный метрах в пятистах от моста, хватило, чтобы я отвернулся и больше в ту сторону не глядел, сосредоточив внимание на ухабах.

Завод окутывало дрожащее марево, но к тёплой погоде это не имело никакого отношения. Промышленный объект перестраивался, причём столь радикальным образом, что виденная мной материальная трансформация школьного здания не шла ни в какое сравнение с этой перестройкой. Серые корпуса цехов оплывали на глазах, восковыми свечами оседали заводские трубы, и было непонятно, на самом ли деле перестраивается комбинат, или ровняется с землёй. То же самое происходило и с тепловой электростанцией, чьи корпуса виднелись справа из-за комбината, только там трансформация уже подходила к концу. На месте ТЭЦ формировались странные полусферические сооружения, напоминающие параболические зеркала, режущие глаз ртутным блеском.

Наконец-то я понял, почему для своей экспансии пришельцы выбрали именно Холмовск. Обособленность города, замкнутый цикл производства и, главное, источник энергии – ТЭЦ, имели первостепенное значение для вторжения. Теперь, зацепившись за клочок Земли, они создавали свой, более мощный источник энергии, чтобы расширить плацдарм для дальнейшей экспансии. Ничто и никто им теперь не могло помешать. Конечно, я рассуждал с чисто антропоцентрических позиций, но на то я и человек. И пусть нынешние жители Холмовска считают вторжение благом, я, оставаясь тем, кем был, принять такую экспансию не мог. Слишком уж всё гладко в экспериментальном розовом мире, и я не верил, что в предложенном варианте нет червоточины. Как Верунчик, будучи ещё обыкновенным человеком, не верила в бескорыстность, так и я не верил, что нам предлагают возвышенный высокоморальный мир с молочными реками и кисельными берегами за просто так.

Изобиловавшая колдобинами дорога напоминала собой американские горки, то и дело ныряя с пригорка на пригорок. Тем не менее «усовершенствованная» модель «Жигулей» шла ровно, мотор тянул бесшумно, и машину лишь изредка покачивало на колдобинах. Тогда из спортивной сумки, подменяя собой звук мотора, раздавалось недовольное рычание.

– Ты гляди, а жизнь продолжается! – неожиданно заметил Валентин Сергеевич.

– Не понял? – сказал я, оглядываясь по сторонам. Промышленная зона алюминиевого комбината закончилась, завод скрылся за пригорками, слева тянулось серебрящееся на солнце полотно реки, а справа – хорошо ухоженное поле, с пробивающимися из-под земли белыми ростками. Никого живого поблизости не было.

– Да смотрите же! – воскликнул Валентин Сергеевич. – Здесь всегда была степь, поросшая бурьяном. А теперь, видимо, какой-то фермер взял землю в аренду и засеял поле. И плевать ему на то, что творится в городе.

Я бросил взгляд на поле, и что-то в нём мне сильно не понравилось. Я не специалист в сельском хозяйстве, но восторг писателя не разделял совсем по другой причине. Не верилось, что наш российский фермер способен столь тщательно обработать поле – ни одного сорняка, ровно вспушенная земля и идеальные ряды белых ростков, посаженных квадратно-гнездовым способом. К тому же ростки, похожие на маленькие, толщиной с палец, белые колышки, что-то напоминали, но что именно я сразу вспомнить не мог. И только когда машина взобралась на очередной пригорок, я понял, что мне помешало разделить восторг писателя, и изо всей силы надавил на тормоз.

Вдоль дороги, по полю, шествовала боком гигантская сколопендра – метров пятнадцати длиной и до полутора метров высотой. Сегменты, покрытые хитином цвета слоновой кости, отсвечивали на солнце, многочисленные лапки пританцовывали. Никогда не видел, чтобы животные передвигались боком, и уж тем более, представить не мог, что губоногие могут достигать таких размеров. Вот тебе и «прекрасный новый мир»…

С минуту мы остолбенело разглядывали громадного монстра, и лишь потом я обратил внимание на движение попеременно приседающих к земле сегментов. Но первым понял, что это такое, Бескровный. Фантаст, всё-таки.

– Биомеханизм… – зачарованно прошептал он. – Смотрите, как он саженцы втыкает… А посмотрите, что впереди делается!

Перед биомеханической сеялкой-сколопендрой простиралась никогда не паханная, поросшая прошлогодним сухим бурьяном, кочковатая земля, но метрах в пяти от сеялки она кишмя кишела небольшими, с кулак, быстроногими серенькими паучками. С молниеносной скоростью они уничтожали сухостой, рыхлили и выравнивали землю для посадки.

– М-да… – со вздохом протянул Валентин Сергеевич. – А я надеялся, что связь с внешним миром существует, и продукты нам будут поставлять оттуда… Оказывается, переходим на натуральное хозяйство… Интересно, что они сеют?

– Бакамарсту, – буркнул я, трогая машину с места.

– Что?

– Растительное мясо.

– Вы пробовали?

– Да. В жареном виде напоминает телячий лангет. Но, думаю, здесь есть посадки и растительной воблы, которой вы меня угощали в пивбаре, и чёрт знает чего ещё, что мы пока не пробовали, но непременно предстоит. Похоже, через полгода о земных продуктах придётся забыть.

Дальше мы ехали молча – увиденное испортило настроение окончательно. Минут через десять над горизонтом показалась розовая стена, и я остановился.

– Далеко ещё?

Валентин Сергеевич перегнулся через переднее сиденье, вглядываясь вперёд.

– Как вам сказать… Километров пять.

– Если пять, то это уже за куполом. Давайте здесь поставим палатку, – предложил я. – Место неплохое, берег песчаный, сушняка для костра на отмели много. Не хочется разбивать лагерь у стены купола – не для того из города выезжали.

Валентин Сергеевич бросил на меня недовольный взгляд.

– Вы что, устали?

– К чему вы клоните?

– Или бензина в баке мало?

– Эту машину заправлять не надо.

– Тогда в чём дело? Поехали, посмотрим, разведаем. Не понравится, окажется дача за пределами купола, – вернёмся. Место запомнили? Тогда вперёд!

Одолев ещё пару пригорков, мы, наконец, увидели большой косогор, по вершине которого проходила стена розового тумана. Косогор обрывался в реку почти отвесным обрывом, а его склон был густо усажен садовыми деревьями с проглядывавшими между ними крышами маленьких домиков.

– Если ваша дача на противоположном склоне, то ехать не имеет смысла, – сказал я.

– Нет-нет, она наверху… Почти по центру… – сказал Валентин Сергеевич, напряжённо вглядываясь в дачный посёлок.

– Ладно, поглядим… – сказал я, хотя с моей точки зрения ехать дальше не стоило. Какая разница, с той стороны купола или с этой находится дача писателя? Главное – возле. Жить рядом с циклопической розовой стеной я категорически не желал. Не хотелось мне видеть ничего трансцендентного, выходящего за рамки понимания. Хотелось обосноваться на нашей родной природе, пусть даже в розовом свете и под зелёным небом, но чтобы ничего иного не напоминало о пришельцах.

При въезде в дачный посёлок стоял большой одноэтажный дом, над дверями которого выцветшей красной тушью по белому ватману красовалась вывеска «Садоводческое товарищество «Заря». У крыльца стояли три стопохода, а за домом, возле стареньких тракторов и побитых автодорожных цистерн, несколько рабочих в оранжевых комбинезонах и такого же цвета бейсбольных шапочках разбирали завал из поржавевшего дачного инвентаря. Когда мы подъехали ближе, они как по команде прекратили работу и проводили нас долгими взглядами.

К чему бы это? В городе ни один рабочий не обращал на нас внимания…

– Здесь налево и вдоль обрыва, – подсказал Валентин Сергеевич, поскольку дорога у дачного посёлка разветвлялась на улочки.

Я свернул, и мы медленно покатили по едва приметной колее, заросшей мелкой травой. Ветки садовых деревьев с противным скрипом заелозили по дверцам. Садовые участки были маленькими, поэтому разнокалиберные домики стояли друг от друга не далее, чем в пятнадцати метрах. Вид у домиков был жалкий – понятное дело, здесь обустраивалась отнюдь не современная элита общества, а люди среднего и ниже достатка, для которых клочок земли служил средством к существованию. Но, странное дело, кроме рабочих на въезде в посёлок, никого на участках не было. И это в разгар весны, когда самое время работать в саду!

Чем выше мы поднимались на косогор, тем ближе и грознее вырастала перед нами стена купола с клубящимся внутри розовым туманом. С косогора хорошо просматривалось, как стена, изгибаясь, пересекает Лузьму и уходит за горизонт идеально вычерченной дугой. Я посмотрел на реку и чуть не потерял управление машиной. Вода у стены пенилась розовым молоком, и течение реки из-за стены ничуть не замедлилось. Всё-таки прав был Валентин Сергеевич, поверхность купола обладала избирательной проницаемостью.

– Стоп! – крикнул Бескровный, и я изо всей силы нажал на тормоз. До стены оставалось метра два.

– О чём вы думаете, мы чуть не врезались!.. – начал он, но, посмотрев мне в лицо, осёкся.

– Запомните, Артём, – он ободряюще потрепал меня по плечу, – рассеянность и склероз – это прерогатива моего возраста. Вам ещё рановато…

Он выбрался из машины, потянулся, разминая спину.

– Вот мы и дома.

Участок у писателя был донельзя запущенный, заросший сорняками, за зиму превратившимися в сухостой, но старые деревья ещё жили и готовились цвести. В углу участка, чуть ли не упираясь в стену розового купола, стоял небольшой обшарпанный домик, сложенный из шлакоблоков, рядом с ним, за яблоней, находилась беседка с широким деревянным столом.

– Выходите, выходите, – предложил Валентин Сергеевич. – Извините, за беспорядок – года два как сюда не заглядывал. Но, чем богаты…

Я выбрался из машины. Циклопическая стена, нависающая над участком, угнетающе действовала на сознание, несмотря на «весёлый» розовый цвет. Жить в такой обстановке не хотелось ещё более, чем в городе.

– Послушайте, Валентин Сергеевич, – сказал я, – давайте уедем отсюда.

Бескровный посмотрел на меня, затем огляделся по сторонам и надолго задержал взгляд на розовой стене, проходившей по меже как раз за его участком.

– Вниманию заинтересованных лиц: городская прокуратура наложенным платежом распространяет подписку о невыезде… – проговорил он в никуда, затем повернулся ко мне. – Я вас понимаю, – вздохнул он, – но я уже никуда отсюда не поеду. А вы – как хотите.

Он достал из машины сумку, вынул из неё запеленатого в плед кота, освободил его и поставил на землю. От гордости и достоинства саблезубого Пацана ничего не осталось – растерял по дороге. Очутившись на земле, он вжался в неё, и дрожал, испуганно озираясь, прижав уши и распушив шерсть. Узкие зрачки расширились, зелёные глаза превратились в чёрные бессмысленные пуговицы, торчащих из пасти клыков стало почти не видно.

Тем временем Бескровный открыл ключом двери домика, и принялся снимать с окон ставни, прикрученные изнутри болтами к рамам.

Я с тоской посмотрел на розовую стену. Прав был писатель – бежать из-под купола некуда. Нигде душа не обретёт покой… Я тяжело вздохнул, открыл багажник и, достав пакеты с провизией, понёс их в беседку.