Текст книги "Рай под колпаком"

Глава двадцать седьмая

– Говорю тебе, никого здесь нет, – послышался ломающийся мальчишеский голос.

– Давай, уйдём отсюда, – свистящим шёпотом предложила девчонка. – Вдруг кто-то войдёт?

– Кто сюда войдёт? Я двери на замок закрыл.

– Но здесь, наверное, ещё работают.

– Не пори чушь – какая работа? Гляди, бедлам какой, бумаги разбросаны.

– Прикрой эту дверь.

Дверь в «Архив» закрылась, и голоса стали глуше.

Я с трудом разлепил чугунные веки. Паралич мышц прошёл, я очнулся, но двигаться не хотелось. Безмерная тоска заполонила душу, и теперь мне по-настоящему не хотелось жить. Сознание оцепенело, окружающее воспринималось как бы со стороны. Моё тело – искусственная оболочка, созданная пришельцами, – неподвижно распростёрлось на полу, заваленное амбарными книгами записей гражданского состояния, а сознание как бы витало над ним. Я видел, слышал, ощущал запах книжной пыли, но на этом и всё. Мысли застыли, сознание бездумно фиксировало окружающее как видеокамера, не подвергая анализу, и только рассудок категорически не принимал своего искусственного происхождения.

За стеной в соседней комнате продолжался разговор.

– Ты чего притащила?!

– Астубурци под соусом, мастурни…

– Чо, дура совсем? Правильной хочешь стать от их продуктов? Пусть это свиньи жрут. Надо было колбасу брать, сыр, наши консервы… А ты конфеты притарабанила.

– Ты шампанское обещал…

– Ага, размечталась! Вчера все полки были заставлены, а сегодня – корова языком слизала… Они, блин, непьющие, и нас такими быть заставляют. Конкретно, пива три банки только и удалось у лоха какого-то стибрить. Держи. Мы его что, под конфеты пить будем?

– С астубурци… Оно кисленькое…

– Кисленькое! Ты что, беременная? Жри его сама!

Послышался звук открываемых банок пива.

– Неслабо… Закурить бы, так эти гады и сигареты из киосков изъяли.

– Возьми, у меня полпачки осталось.

Некоторое время за стеной молча курили.

– Нехило… – наконец сказал мальчишка. – Тут лучше, чем на чердаке. Музон бы ещё.

– Ты что, услышат…

– Плевать! У меня пара дисков есть, а здесь – компьютеры… Тю, бля, динамиков нет!

– Наш класс на десятки разбили… – тихонько сказала девчонка. – По два воспитателя на десятку. А у вас?

– То же самое. Блин, никакой свободы! Раньше предки дома доставали, а теперь эти каждый шаг пасут. Мы одна семья – треплются…

– У нас новый предмет вместо геометрии ввели – многомерное пространство…

– Ага. Дурь сплошная. Крыша едет.

– Нет, почему, интересно…

– А ты больше их продукты жри. Совсем чокнутой станешь. Такой же правильной. Тебе что, больше делать нечего, как о школе болтать?

– А о чём?

– Пива выпей. А я сейчас диск с крутой порнухой поставлю. Посмотрим.

– Может, не надо?

– Чего не надо? Ты чо сюда припёрлась? Знал бы, что ты из правильных, Люську бы пригласил. Она порнуху обожает. Так что, ставить?

Девчонка пьяненько хихикнула.

– Ну, поставь…

Минуту было тихо, затем парнишка выругался:

– Вот, блин! Что за допотопные компьютеры! Абзац полный.

– Чего она так дёргается? – снова хихикнула девчонка.

– Машина – тормоз. Была бы нормальная, да со звуком… Знаешь, как эта баба ахает? Отпад! А ты так можешь?

– Н-не знаю…

– Глянь, как у неё сиськи прыгают. А у тебя какие? Покажь.

– Лёш, ну что ты…

– А чо ты сюда пришла? Показывай. Не, ничо сиськи, в порядке.

– Лёша… Не надо… Ах… Лёша… Лёша… Только так, чтоб детей не было…

– Не боись, не впервой…

Послышалось шуршание одежды, возня тел.

– Ой… Лёша, больно… Перестань! А… А-ах!

На некоторое время в соседней комнате воцарилась тишина.

– В первый раз, что ли? – наконец спросил парнишка.

– Угу…

– Во второй раз понравится. Одевайся и подай мне пиво.

– Лёш, мы юбку испачкали…

– Подумаешь, испачкали! Щас в универмаг зайдём, новою выберешь.

– Лёш, а воспитатели говорят, что каждый день вещи менять нехорошо.

– А ты их, блин, больше слушай! Правильные выискались!

– Пойдём, Лёш…

– Щас, пиво допью. И диск забрать надо.

Вскоре они ушли, и в ЗАГСе воцарилась тишина. Пока малолетки занимались сексом, сознание воспринимало происходящее абсолютно индифферентно, но стоило им уйти, как в голове начали появляться безрадостные мысли. Земной, убогий и жестокий мир продолжал существовать в розовом раю на уровне детей. И хоть я не принимал таких отношений, они всё же были гораздо ближе и понятнее, чем отношения между «новообращёнными самаритянами». Не знаю, что за сознание впихнули в моё искусственное тело пришельцы – моделировали ли его или скалькировали матрицу с конкретного человека, – но это было человеческое сознание. А раз так, то я вправе считать себя человеком.

Сдвинув с груди толстенные амбарные книги актов гражданского состояния, я сел и прислонился спиной к стеллажу. Как ни бунтовал рассудок против раскрытия тайны моего существования, я сумел обуздать себя и принялся скрупулёзно осмысливать факты. Сказанное Ремишевским могло оказаться дезинформацией, чтобы сбить меня с толку и на время выключить из игры, ни цели, ни смысла которой я не понимал. Конечно, глобальная цель – вторжение, была понятна, но какую игру затеяли со мной? Или всё-таки моё искусственное происхождение – суровая правда? Увы, чем дальше я анализировал факты, тем больше убеждался, что Ремишевский не солгал. О моём искусственном происхождении свидетельствовали уникальные способности, которые должны обеспечить агенту финансовую и личную независимость, подспудное желание нигде не светиться, быстрая регенерация тканей, повышенное чувство опасности, бывшее и до «подарка» Тонкэ-террориста достаточно острым, сверхбыстрая реакция, фотографическая память… Наконец, попытка Ремишевского выяснить прибором моё кодовое имя – с чего бы, спрашивается, он это делал, будь я обыкновенным человеком? В эту же версию вписывался отказ Сэра Лиса и Наташи объяснить, почему я не могу стать «новообращённым самаритянином». А в пользу моей искусственной оболочки и её небольшого срока жизни говорили начавшая пробиваться седина и морщины. Всё остальное – детство в Лебединске, учёба в спецшколе, родители, их гибель, похороны – являлось не больше, чем легендой искусственного сознания. Находясь на Земле, я не должен был знать, что являюсь агентом, мне следовало ощущать себя человеком, иначе считываемые с моего мозга данные несли бы субъективную оценку. Но, похоже, мои создатели перестарались. Я настолько начал ощущать себя человеком, что, фактически, им стал. И неважно при этом, что моё тело искусственное, а сознание запрограммировано. Я – ЧЕЛОВЕК. И как человек буду действовать и жить. Какой бы ни была земная цивилизация – жуткой и убогой с точки зрения эго, – но это моя цивилизация. И я буду её защищать, какими бы благими намерениями ни руководствовались пришельцы при вторжении. Не только человек имеет право на личную жизнь и смерть, но и цивилизация. И никто не вправе решать проблемы жизни и смерти за нас – ни политики, ни бог, ни пришельцы. Только мы сами. Люди. И что бы там ни говорили о моём искусственном происхождении, я себя числю одним из людей. И никак иначе.

Выбравшись из-под груды рухнувших со стеллажа амбарных книг, я отряхнул одежду от пыли и вышел из «Архива». В рабочей комнате на столе возле так и не выключенного компьютера стояли пустые банки из-под пива, пластиковые судочки с нетронутой экзотической едой, на полу валялись конфетные бумажки и окурки. Насвинячить и уйти – это по-нашему. Как это Лёша называл «новообращённых самаритян» – «правильные»? А мы, значит, неправильные…

Выйдя из ЗАГСа, я направился к летнему кафе. Как же, так меня и ждало пиво – на столике остались бокал, тарелочка с паториче, пустая банка, записка, а полные банки исчезли. Я припомнил разговор малолеток и понял, кто был тот самый лох, у которого Лёша «стибрил» пиво. Что ж, поделом, буду знать, что не только «правильные» в городе живут. Можно было взять пару банок из машины и посидеть под тентом, но пить пиво в одиночку расхотелось. Причём, не столько пить, как при этом размышлять. Хватит, доразмышлялся, голова пухнет. Пора искать Тонкэ-террориста – если он умеет создавать пробой купола для снарядов, то, естественно, может создать пробой и для прохода человека. Мысль, конечно, верная, только как его найти, когда вот уже неделю Ремишевский со своей командой ловят его и никак поймать не могут?

Я сел за руль, бросил взгляд на заднее сиденье. Нет, в этот раз Тонкэ там не было, да и некуда ему подсаживаться – всё под крышу заставлено ящиками с пивом. И тогда я понял, что никого мне искать не надо – Тонкэ сам меня найдёт. Не напрасно он два раза подсаживался в машину, звонил по телефону и советовал, как добиться приёма телепрограмм из-под купола. Нужен был я ему не меньше, чем он мне.

Когда я подъехал к особняку, Бескровный меня не встречал. На столике у бассейна громоздилась грязная посуда – видимо, писатель считал, что если готовит он, то убирать должен я. А сам, наверняка, до беспамятства накачался коньяком и дрыхнет беспробудным сном. Есть за ним такой грех…

Я выгрузил ящики из машины на террасу, затем взял ящик с сигаретами и понёс в комнату Бескровного, руководствуясь мелочной злостью – раз он решил вменить мне посудомоечные работы, то пусть таскает пиво в погреб. В каком бы состоянии он ни находился.

К моему громадному удивлению, Бескровный не был пьян и не спал. В комнате висели слоистые облака табачного дыма, а Валентин Сергеевич сидел у компьютера с сигаретой во рту и увлечённо барабанил по клавиатуре. Моего появления в комнате он не заметил.

Я поставил ящик на пол, подошёл, заглянул через плечо на дисплей. Бескровный писал роман. Вдохновила его Наташа, и не волновало писателя, что в розовом раю его творчество будет отнесено к примитивистскому направлению. Судя по тому, что удалось прочитать на дисплее, Бескровный изменил своему кредо – работать исключительно в жанре фантастики – и описывал реальные события (хотя, по большому счёту, то, что творилось под куполом, было не менее фантастично, чем происходившее в его романах). Главным героем был я, но фамилию Валентин Сергеевич немного изменил – не Артём Новиков, а Артём Новицкий. Бескровный как раз описывал беседу между Новицким и неким писателем Виталием Сергеевичем накануне вторжения эго. Главный герой (то есть я) рюмка за рюмкой хлестал водку, безбожно курил, но, тем не менее, внимательно слушал наукообразные сентенции образцового трезвенника Виталия Сергеевича, потягивающего из бокала чистый тоник и деликатно отмахивающегося от табачного дыма.

– Сигареты заказывали? – сказал я, наклонившись к уху писателя. – Принимайте.

Вопреки ожиданию, он не вздрогнул, не испугался, а продолжал молотить по клавишам, не поворачивая головы.

– Сигареты? – отстранённо переспросил он. – Это хорошо, а то у меня заканчиваются… Не могу работать без «соски» во рту…

(В это время главный герой романа скомкал пустую пачку «Новости», распечатал новую и закурил).

– Ещё пиво привёз, – сказал я. – Не соизволите ли перетащить ящики в погреб?

– Пиво? – всё так же отстранённо переспросил Бескровный. – Нет, спасибо, не буду. Когда работаю, спиртное не употребляю…

(Главный герой опрокинул в себя очередную рюмку водки и жадно запил её пивом).

– Ну-ну, – саркастически хмыкнул я, отошёл в сторону и смерил писателя оценивающим взглядом. Оторвать его от работы не могли ни ядерная катастрофа, ни наступление Судного Дня. Разве что отключение электричества. Но под куполом не было Чубайса.

– Окно открыть? – предложил я. – Накурено так, что дышать нечем.

– Если не трудно… – пробормотал он, не отрывая взгляд от дисплея.

Что он пишет в данный момент, я уже не видел, но был уверен на сто процентов, что собеседник главного героя встал из-за стола и открыл форточку.

Распахнув окно, я вышел из комнаты и плотно прикрыл дверь. Вечерело, от реки тянуло сыростью, и как бы писателя не просквозило. Пусть работает, если ему в радость, а я займусь физическим трудом – надо отвлечься от тягостных дум. Столько информации навалилось, что, начни её осмысливать, можно с ума сойти.

Убрав со стола, я разыскал вход в погреб (оказалось, что дверь в него находится на кухне), взял ящик пива и спустился вниз. Если сказать, что погреб произвёл на меня впечатление, значит, ничего не сказать. Прав Бескровный, это не погреб, а погреба, и другое слово для подземного сооружения никак не подходило. Центральный проход, освещаемый тусклыми лампочками, терялся во мраке, через каждые десять метров от него отходили боковые проходы, а вдоль стен высились стеллажи с наклонными полками, на которых горлышками вниз покоились бутылки, бутылки, бутылки… Мечта алкоголика, а не погреба. Не удивительно, что Ремишевский, зная пристрастие большинства людей к алкоголю, удивлялся, почему я не занимаюсь «активным» отдыхом. С другой стороны его удивление подтолкнуло к парадоксальному выводу – несмотря на моё происхождение, причислял он таки меня к человеческой расе. И это было приятно.

Исследовать погреба я не стал – был солидарен с мнением мальчишки Лёши, что к дарам пришельцев надо относиться с осторожностью. Данайские дары ни к чему хорошему не приводят. Превратиться в «правильного» мне не грозило ни при каком раскладе, а становиться алкоголиком категорически не хотелось. Поэтому я складировал ящики с пивом у самого выхода из погребов, вышел, затворил дверь и…

И неожиданно понял, что заняться мне абсолютно нечем. В поисках хоть какой-нибудь мелкой работёнки я побродил по дому, минуты две постоял в холле, тупо уставившись в серый экран телевизора. Но включить не отважился – мало мне здесь душевной боли, так ещё на телеэкране наблюдать, как человечество готовится к самоубийству. Вспомнился вчерашний вечер, рыбалка, как не хотелось принимать в ней участие, и как мне было скучно, пока Бескровный ловил на блесну щуку. Но вчера на ночь намечалось перспективное дело, потому на рыбалке я нудился от безделья, сегодня же многое бы отдал, чтобы вновь очутиться на реке и забрасывать спиннингом блесну. Надо, надо разрядиться, дать отдых голове, а заодно и показать Ремишевскому, что я «активно» включаюсь в рекомендованную им психотерапию вечного отдыха.

Я подошёл к комнате Бескровного, приоткрыл дверь. Несмотря на открытое окно, табачный дым в комнате висел коромыслом, а писатель, не выпуская сигарету изо рта, напряжённо работал. Перестук клавиш рассыпался мелкой дробью, дымилась пепельница, полная окурков, писатель щурился от дыма, но не прерывался ни на секунду. Определённо, уговорить его отправиться на рыбалку не удастся. Даже не стоит заикаться.

Я хотел тихонько притворить двери, как Бескровный неожиданно попросил:

– Артём, не могли бы вы быть настолько любезны, чтобы сварить кофе?

Проговорил медленно, с расстановкой, будто и не ко мне обращался, а печатал фразу. Скорее всего, и то, и другое. Услышал, как открывается дверь, а описываемый эпизод соответствовал ситуации.

– Отчего же не быть любезным? Очень даже можно. Вам какой кофе? Натуральный, растворимый, чёрный, без сахара, со сливками?

– Варят исключительно натуральный… – не отрываясь от компьютера, в такт ударам по клавишам проговорил Валентин Сергеевич, и теперь я был точно уверен, что наш диалог протоколируется в романе. – Чёрный, очень крепкий, сахара чуть-чуть…

– Не извольте беспокоиться, будет исполнено в лучшем виде, – заметил я с иронией и направился на кухню, не став поправлять, что кофе не варят, а готовят. Хоть какое-то занятие…

Напиток я приготовил по собственному рецепту, предварительно расплавив в турке щепотку сахара, засыпал свежемолотый кофе, немножко прожарил, и только потом залил водой. Дождавшись образования пенки, снял турку с плиты и разлил кофе в маленькие чашечки. Не зная, что по вкусу писателя означает «сахара чуть-чуть», я поставил на поднос сахарницу и чашки и понёс в комнату.

– Если сахара мало, – сказал, ставя поднос на стол рядом с компьютером, – добавите сами.

Наконец-то Бескровный оторвался от клавиатуры, взял чашку, пригубил.

– Нормально, – одобрил он. – Когда будете готовить в следующий раз, рекомендую добавить корицы. Но немного – на кончике ножа.

Валентин Сергеевич протянул руку, нащупал пачку сигарет, но она оказалась пустой. Тогда он порывисто вскочил из-за стола, шагнул к ящику, достал блок сигарет, раздражённо разорвал его, закурил и снова сел к компьютеру.

– Кофе без сигареты – перевод продукта… – недовольно пробурчал он, вновь активно стуча по клавишам.

– Я это уже слышал.

– Это уже слыш… – рефреном отозвался Бескровный и тут же, резко отстранившись от клавиатуры, взорвался, впервые за всё время посмотрев на меня: – Артём! Не говорите под руку, я пишу!

– Пишите, пишите, – замахал я руками. – Калякайте… Только почему ваш герой, носящий, кстати, моё имя, – горький пьяница, а писатель – примерный трезвенник?

Перестук клавиш замедлился.

– Ну… – сконфуженно пробормотал Валентин Сергеевич. – Это, в конце концов, роман, а не публицистика… Имею право на художественный вымысел…

– Ага, – кивнул я. – Фантаст.

Валентин Сергеевич отстранился от компьютера и расстроено посмотрел на меня.

– Вот, и вы такой же, как все. Фантаст для вас бранное слово. Вроде как дебил.

Я рассмеялся.

– Что вы, право, Валентин Сергеевич, передёргиваете. Я вас не оскорблял. Это вы меня в романе оскорбляете.

Он покраснел, повернулся к дисплею.

– Хорошо, – буркнул он недовольно. – Если вы так считаете, изменю имя и фамилию главного героя.

– Вот и ладненько, – согласился я, взял чашку кофе и отошёл к окну. За спиной вновь возобновилось тарахтение клавиш, но уже с меньшей скоростью. Впечатлительный, однако, писатель, раньше за ним такого не замечал. Может, он такой, когда пишет? Теряет связь с реальностью и становится чрезвычайно уязвимым.

Прихлёбывая кофе, я наблюдал, как за окном стремительно сгущаются сумерки. Даже при моём ноктовидении, процесс шёл чрезмерно быстро, что никак не соответствовало географической широте Холмовска. Понятное дело, сказывалась двухсотметровая высота непрозрачной стены. Никогда не был в тропиках, но, по слухам, сумерки там такие же стремительные… Впрочем, как выяснилось, я вообще нигде, кроме Холмовска, не бывал. Лебединск, плоская степь Предуралья, где располагалась спецшкола, являлись ложной памятью, записанной в моём сознании пришельцами.

Над рекой появилась дымка тумана, в небе высыпали тусклые, мерцающие звёзды. Несмотря на исчезнувший розовый цвет, дисперсия света ещё проявлялась. Странно, в общем-то. Не сама дисперсия, а то, что отсюда звёзды, пусть и размытые, видны, а по уверению министра обороны России, с той стороны они не могут рассмотреть людей. Возможно, сказывалась кривизна поверхности купола, а может быть, дисперсия света имела разную величину: с внутренней стороны небольшую, а с внешней – огромную. Но, скорее всего, здесь было что-то другое, и разница в дисперсии света задана искусственно.

Наконец-то с небосклона исчез фейерверк снарядных разрывов. Поняли снаружи, что редкие случаи пробоя купола являются спорадическими и не влекут за собой его разрушение. Лишь бы не додумались шарахнуть по куполу ракетой с ядерной боеголовкой.

Снова грусть-тоска заполнила сердце, и вдруг в глубине сознания шевельнулось понимание, что нужно делать. Будто кто-то подсказал, или проснулась программа, заложенная в меня при проектировании. В последнее я не верил, поскольку понуждение к действию было чересчур локальным, больше похожим на зов, чем на конкретное задание.

Я допил кофе и повернулся к Бескровному.

– Как вам понравится предложение насчёт ночной рыбалки?

Валентин Сергеевич неопределённо повёл плечами, продолжая набирать текст.

– К описанию рыбалки я подойду дня через два… – отрешённо пробормотал он.

Сейчас от него не было никакого толку. Оторвать от компьютера ни за что не удастся. И к лучшему. Что-то мне подсказывало, что на реку следует отправиться в одиночку.

Забрав поднос с пустыми чашками я вышел на кухню и стал готовиться к ночному пикнику. Нарезал мясо большими кусками, лук кольцами, и принялся слоями укладывать в большую скороварку, пересыпая слои душистым перцем, лавровым листом и солью. Закончив с укладкой, спустился в погреба, взял три бутылки сухого вина и две вылил в кастрюлю. Придавил содержимое тарелкой, затем крышкой и наглухо привинтил её. Гнёт получился нормальный, и единственным несоответствием рецептуре было то, что мясо не успеет промариноваться. С утра мясо замачивают.

Поставив кастрюлю в большую сумку, я загрузил в неё шампуры, пакет с двумя лавашами, третью бутылку сухого вина, стаканчики, пару пучков петрушки, бутылку кетчупа – давно убедился, что для шашлыка кетчуп лучше свежих помидоров. Бескровный, возможно, обидится, если узнает, что я отправился на ночной пикник с шашлыками без него, но ставить писателя в известность о своём намерении я не собирался. Впрочем, от кого он может узнать, а если вдруг случайно проговорюсь, вряд ли обидится – ему сейчас не до того. Не сталкивался прежде с писателями, но, по-моему, для Бескровного творчество – нечто вроде угара. Когда находит вдохновение, силой от компьютера не оттащишь.

Ещё раз проверив, всё ли взял для пикника, я сунул в карман зажигалку, подхватил сумку и вышел во двор в серую ночь. Обойдя машину, направился к лестнице с обрыва, и тут меня словно что-то толкнуло. Я остановился, опустил сумку на землю и повернулся лицом к «Жигулям». Ещё один сюрприз от Тонкэ прорезался в сознании, и я наконец-то понял, каким образом, несмотря на экранирование мозга, вычислил меня Ремишевский в ЗАГСе.

Решительно шагнув к машине, я распахнул дверцу и откинул спинку водительского сиденья. Так и есть – между спинкой и сиденьем к искусственной коже кресла был прилеплен на присоске маленький чёрненький шарик. «Маячок», по которому легко можно определить местонахождение «Жигулей». Для пришельцев, с их технологиями, весьма примитивное средство слежения, могли бы придумать что-нибудь получше. Тут я вспомнил, что было у них получше – мой мозг, – но после его экранирования Ремишевский решил использовать сугубо земное изобретение. Я отлепил «маячок» от сидения, однако уничтожать не стал – повесил на дерево.

Взяв сумку, спустился по лестнице к причалу, забрался в катер и, по открывшемуся у меня наитию, обнаружил под приборной панелью ещё один «маячок». Этот «маячок» я прилепил к причалу. Пусть думают, что машина и катер стоят на месте, а я отдыхаю в особняке.