Текст книги "Моя «Правда». Большие тайны большой газеты"

СПУТНИК НАД КАНАДОЙ

Сенсация в газете чаще всего рождается неожиданно.

Наш военный спутник сошел с орбиты и уже не принимал команды с Земли. По расчетам он должен был упасть на Канаду. Ничего особенно в этом не было, если бы на борту спутника не находилась энергетическая плутониевая установка. Защиты у нее не было, так как предполагалось после выработки ресурса перевести спутник на «кладбище» – в тот район космоса, где находились подобные аппараты. Но система управления отказала, спутник начал падать.

Шум в прессе поднялся невообразимый! Мол, плутоний, который есть на борту спутника, способен заразить огромную территорию, чуть ли не всю Канаду. Комментарии ученых соседствовали с требованиями политиканов запретить космические исследования, примерно наказать русских, ввести против СССР санкции и так далее и тому подобное. В общем, Советский Союз обсуждали и осуждали.

Мы с ребятами в коридоре говорили о том, что антисоветская истерия приобретает уж больно широкие масштабы. Я, в частности, заметил, что напрасно так шумят на Западе – раз защиты в установке нет, то она сгорит почти полностью в верхних слоях атмосферы и на поверхность попадет лишь незначительная ее часть. Ну а в космосе уровень радиации намного выше, чем у спутника.

Мимо нас шел Виктор Григорьевич Афанасьев. Прислушался к нашему разговору. А потом позвал меня. Захожу в кабинет. Просит рассказать о том, что случится, если спутник упадет в Канаду. Заверяю, что ничего страшного.

«Быстро напиши колонку обозревателя в номер», – распорядился главный редактор.

Я написал, занес Афанасьеву в кабинет.

«С кем надо согласовать?» – спрашивает он.

Отвечаю, что попробую с атомщиками, у меня с ними хорошие отношения.

Звоню министру, рассказываю о материале. «Нет, – слышу в ответ, – это надо согласовать с космическим ведомством – спутник их».

Звоню министру общего машиностроения.

«Это дело Министерства иностранных дел, – говорит он мне. – Раз речь идет о Канаде, то пусть они решают…»

Связываюсь с заместителем министра иностранных дел, и тот категорически советует мне звонить министру среднего машиностроения.

Круг замкнулся.

Иду к Афанасьеву. Рассказываю о своих переговорах.

«Перестраховщики», – комментирует он и распоряжается комментарий поставить в номер. У главного редактора «Правды» было право публиковать некоторые материалы под собственную ответственность, не согласовывая их ни с кем, и на этот раз Афанасьев воспользовался этим правом.

В частности, я писал:

«На спутнике „Космос-954“ установлена небольшая ядерная установка, которая вырабатывала электроэнергию для питания бортовой аппаратуры… 24 января 1978 года „Космос-954“ вошел в плотные слои атмосферы на севере Канады.

Один из основных законов создания ядерных установок – полная их безопасность даже в том случае, когда происходит авария. Именно так проектируются атомные станции и любые устройства, в том числе и работающие в космосе. В 1964 году при входе в атмосферу распалась радиоизотопная установка американского спутника „Транзит“, при экстренном возвращении корабля „Аполлон-13“ сгорела лунная кабина, содержащая радиоизотопы – никаких их „следов“ в атмосфере (не говоря об опасности для населения) обнаружено не было. Американские и советские конструкторы разрабатывают подобную технику таким образом, чтобы в любых случаях не произошло катастрофы… Реалистический подход к случившемуся проявился в Вашингтоне…»

На следующий день госсекретарь США Бжезинский заявляет, что газета «Правда» выступила очень разумно и правильно: нужно прекратить шумиху вокруг спутника, особого вреда он нанести не может.

Реакция американцев была понятно: они сами запускали немало подобных спутников, и с ними могло произойти нечто подобное…

О реакции в США стало мгновенно известно у нас, и в ЦК партии на очередном совещании кто-то из секретарей заметил, что надо реагировать на антисоветские выпады быстро и эффективно, как это сделала «Правда» по поводу спутника. Самое любопытное, что представители МИДа, Минсредмаша и Минобщемаша тут заявили, что они всячески способствовали тому, чтобы такой материал появился в газете. Афанасьев присутствовал на том совещании, но опровергать выступления своих коллег не стал.

«Будет повод, напомним им об этом спутнике», – сказал он мне.

Однако вспомнить о том спутнике мне довелось много лет спустя, когда я встречался с академиком Савиным. Анатолий Иванович рассказывал о своей жизни и работе – а ему довелось принимать участие и в Атомном проекте, и в создании боевой ракетной и космической техники, и в других оборонных проектах. И вдруг он говорит:

– Однажды «Правда» мне очень помогла.

– Как это?

– Мы создавали систему морской разведки. Запускали ряд спутников. Один из них отказал и начал падать на Канаду. У меня начались грандиозные неприятности, меня укоряли, ругали, требовали объяснений. А я ничего не мог сделать, так как спутник вышел из-под нашего контроля. И вдруг появилась заметка в «Правде», которая успокоила всех. Претензии к нам были сняты… Я даже хотел позвонить в «Правду», поблагодарить за содействие, но наш режим запретил это делать – очень уж мы были секретными…

Я подтвердил, что это именно так, потому что я хотел встретиться с создателями спутника, взять у них комментарий, но пробиться тогда сквозь завесу секретности было невозможно.

О КОРОЛЬКЕ ПЛУТОНИЯ

Секретность была непреодолимой, если речь заходила о ядерном оружии. Но иногда в «Правду» поступали весьма неожиданные просьбы. Однажды министр среднего машиностроения – самого секретного в стране ведомства – попросил написать о получении плутония для первой атомной бомбы.

– Я отдам необходимые распоряжения, – сказал он. – Обратитесь к академику Бочвару и его заместителю Решетникову. Они дадут всю необходимую информацию.

Почему надо написать именно о плутонии и именно сейчас, Ефим Павлович Славский не сказал. Лишь много лет спустя я узнал истинные причины, побудившие его обратиться к «Правде». Оказывается, в западной прессе появились статьи, в которых утверждалось, что плутоний был похищен в Америке и переправлен разведчиками в СССР, где он изучался. Опять-таки много лет спустя, работая над книгой «Атомная бомба», я узнал, что в Америке добыли кусок чистого урана-238, и именно этот факт послужил основой для публикаций в западной печати. Этот кусок урана был представлен Берии, и тот распорядился изучить его. Он считал, что его люди в США достали плутоний, и даже доложил о таком успехе Сталину. В Арзамасе-16 сразу же убедились, что это не плутоний, а уран. Пришлось разочаровать Лаврентия Павловича…

По «кремлевке» звоню академику Бочвару:

– Андрей Анатольевич, мне поручил Славский написать о плутонии, а потому прошу о встрече…

– О чем написать? – спрашивает академик.

– О плутонии…

– Я не знаю, что это такое! – вдруг слышу в ответ. – Наверное, Славский ошибся… И вообще я уезжаю в командировку, так что встретится с вами не смогу в ближайшее время…

Академик положил трубку. Перезвонил Славскому. Тот рассмеялся:

– Чудит академик, чудит. Поговорите с Решетниковым, но такой материал обязательно нужно опубликовать в «Правде». Так что, прошу вас, постарайтесь его подготовить. Как напишете, сразу ко мне…

Звоню Решетникову. Федор Григорьевич объясняет, что «добро» на встречу министр дал, а Бочвар действительно улетает в Алушту, где состоится конференция по материаловедению. Кстати, и он, Решетников, уезжает туда. Договорились, что я тоже прилечу в Крым.

Конференция проходила в небольшом санатории. Попал туда я во время перерыва. Начал искать Бочвара. Прихожу на пляж. Вижу одинокого худощавого человека, греется на солнышке. Спрашиваю, не знает ли он академика Бочвара. Тот смотрит внимательно на меня, спрашивает:

– А зачем он вам нужен?

– Я из газеты «Правда», хотел бы с ним побеседовать.

– Нет, не знаю. И вообще с ним не знаком, и такого ученого не знаю…

Мой собеседник почему-то заторопился, собрал свои вещички и ушел.

Через несколько минут подходит Решетников.

– Ну договорились с Бочваром? – интересуется он.

– Я его не нашел…

– Так вы с ним только что беседовали!..

В общем, академик Бочвар так и не дал мне интервью и поручил Федору Григорьевичу рассказать о получении первых граммов плутония.

Материал я написал. Показал его Е.П. Славскому. Тот завизировал его, так что, в конце концов, было получено разрешение на его публикацию. Это случилось 31 декабря 1978 года. Статья была запланирована для публикации 2 января.

1 января стоял страшный мороз. Заседание редколлегии начиналось в 12 часов, а потому рано утром я уже шел на работу. Было пустынно и очень тихо. Почему-то эту новогоднюю московскую тишину запомнил, и она вспоминается мне теперь каждый Новый год…

2 января в «Правде» появился очерк «Королек плутония».

Утром 3 января звоню Бочвару, интересуюсь, понравился ли ему материал.

– Не читал! – коротко отрезал академик. – Ничего не знаю, и по этому поводу, извините, с вами не могу говорить…

Потом Решетников рассказал мне, что Бочвар послал секретаря по соседним киоскам, чтобы она купила «Правду», и раздаривал экземпляры статьи своим сотрудникам. Оказывается, материал ему очень понравился…

Я писал: «„Королек“ – это крохотный шарик металла размером с булавочную головку. И для того чтобы его получить, на лабораторных столах нужно было создать металлургический завод в миниатюре… И невозможное оказалось возможным, потому что иного пути не было. И для академиков, и для рядовых сотрудников…»

Казалось бы, историю с подготовкой и публикацией в «Правде» всего лишь одного «секретного» материала можно было на этом и закончить. Но она получила неожиданное продолжение через несколько лет.

Был я в гостях у академика Харитона. Он жил в то время на улице Горького. Пили чай. Вдруг раздается звонок и приходит сосед, который жил на одной лестничной площадке с Юлием Борисовичем. Это был академик Бочвар.

Вместе сели за стол. Разговорились. Я поинтересовался у Андрея Анатольевича, почему он так избегал разговаривать со мной о плутонии.

– Поймите меня правильно, – ответил он. – Даже в своем служебном кабинете я никогда не произносил слово «плутоний», на него был полный запрет! А вы вдруг звоните и произносите его… Секретность настолько пропитала нашу жизнь, что вам это даже трудно представить… Была специальная терминология, своеобразный «птичий язык», на котором мы тогда все говорили… Это был образ нашей жизни. Хороший или плохой, уже не нам судить…

И верно! До конца своих дней большинство участников Атомного проекта никогда не говорили о том, что они сделали. О многих из них не станет известно уже никогда, и лишь о подвиге некоторых напоминают мемориальные доски на зданиях, где они жили. Есть такие и на доме, где рядом жили академики Ю. Б. Харитон и А. А. Бочвар.

НОЧЬ С ГАЛИНОЙ УЛАНОВОЙ

В моем кабинете дома по стенам развешаны фотографии. Это своеобразная летопись событий, которые случались в жизни. Этакий дневник, который помогает мне хранить память о прошлом.

А началось все с одного снимка, сделанного сразу после возвращения из космоса Валерия Быковского и Валентины Терешковой.

На мавзолее они стоят вместе с Юрием Гагариным, Германом Титовым, Павлом Поповичем и Андрианом Николаевым. Так первых героев космоса встречали москвичи.

Вскоре мне удалось подписать пару десятков фото. Автографы космонавтов пользовались огромной популярностью, а потому, когда я их дарил ученым (особенно зарубежным), они были в восторге. Так продолжалось несколько лет. И вдруг я слышу сообщение о гибели Гагарина… У меня остается всего лишь одна фотография. Я помещаю ее в рамку, вешаю на стену.

Постепенно новые снимки заполняют стены. Для меня они становятся «дневником жизни». Точнее, некоторой ее частью…

Есть среди них и фотографии Галины Сергеевны Улановой. Сделаны они во время юбилейных торжеств в Большом театре моим старинным другом Юрием Ростом.

Меня часто спрашивают: как появились эти фото и какое отношение я имею к Галине Улановой?

Отвечаю: «Однажды я провел с нею ночь…»

Не знаю, как среагировала бы на подобное заявление Галина Сергеевна. Могла сказать, что я лишился разума, и не стала бы слушать мои объяснения. Или же улыбнулась, мол, шутка получилась…

Предугадать ее реакцию всегда было сложно, а потому мало кто решался писать о ней, просить дать интервью или рассуждать о ее творчестве. Bee характере чувствовался некий стержень, и он пронизывал ее во всем – в отношении к людям, оценкам тех или иных событий, а также в ее категоричности суждений.

Я говорю об этом потому, чтобы понять те чувства, которые я испытывал, когда неожиданно для меня самого пришлось писать о Галине Улановой. Не будь знакомым с ней, наверное, сомнений у меня не было бы. Однако совсем иное чувство охватывает тебя, когда знаешь, что поутру герой твоего опуса будет читать его, а потом выскажет свое мнение. Причем напрямую, без экивоков, честно и прямо…

История эта начиналась много лет назад, когда я был заведующим отделом информации «Комсомолки». В отделе специальным корреспондентом работала Таня Агафонова.

Должность «специальный корреспондент» в газете особая по многим причинам. Она требует не только высокого профессионализма, таланта, оперативности, но и умения находить выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Всеми необходимыми качествами Татьяна обладала. Для нее, казалось бы, не было ничего невозможного. Любое редакционное задание – будь то защита бельков в Белом море или поиски снежного человека в горах Памира – она выполняла блестяще! Надо было только убедить ее, что никто другой не способен выполнить подобное задание, и успех был обеспечен… Однажды вечером в редакции зашел разговор о том, что неплохо бы взять интервью у Галины Улановой. Начали фантазировать и вскоре пришли к выводу, что газета пойдет у читателей нарасхват, если мы начнем публиковать воспоминания Улановой, которые потом можно будет издать отдельной книгой.

Что в этом необычного?

А то, что Галина Сергеевна не давала интервью, а тем более откровенничать ни с кем не будет…

Таня загорелась…

Я не мог и догадаться о том, что это редакционное задание в корне изменит ее жизнь. Она навсегда «ушла» к Улановой, стала очень близким для нее человеком. Вернуть в «Комсомолку» Татьяну так и не удалось.

Однако контакты мы с ней поддерживали. И именно Таня открывала многим людям, которым она доверяла, дорогу к Улановой. В том числе и мне. Несколько раз мы с женой бывали в гостях у Галины Сергеевны, там познакомились с Владимиром Васильевым и Екатериной Максимовой. В этом доме готовились совершенно потрясающие безе, белоснежные и удивительно воздушные, и только безумец способен был отказаться от прелестной сладости. Стой поры моя жена и я любят именно эти пирожные, но столь вкусных я уже не встречал ни разу.

В канун Нового года звонит Таня Агафонова и с присущим только ей придыханием говорит, что в первых числах января выйдет Указ о присвоении Галине второй Звезды Героя, и это случается впервые в истории, чтобы деятелю культуры давали такую высокую награду второй раз. По мнению Тани, «Правда» должна достойно отметить это событие.

Конечно, я с ней согласился, но заметил, что «Уланова проходит не по моему ведомству», мол, я занимаюсь наукой и учеными, но Николаю Потапову, который руководит отделом литературы, я сообщу эту информацию немедленно.

Прошло пару дней, вновь звонит Таня, сообщает, что Указ подписан и завтра, в канун дня рождения Галины Сергеевны, будет передан в печать.

И в этот момент в кабинет мой входит Потапов, говорит, что никого из искусствоведов найти не смог – все в разъездах, а потому материала об Улановой нет и не будет.

– Вас бы на космос бросить, – замечаю я, – вы бы покрутились и навсегда распрощались бы со своей спокойной жизнью…

– Согласен, – кивнул Потапов, – но у нас ритм жизни иной, чем у вас. Впрочем, докажи, что вы все можете – вот и напиши об Улановой!

– Ну и напишу! – Я принял вызов и только вечером понял, насколько был самонадеян. Честно признаюсь, я ничего не понимаю в балете, просто наслаждаюсь им, а потому, как рассказать читателю, чем именно выделяется Уланова из остальных, в чем именно ее величие?

Несколько попыток начать писать об Улановой как о балерине закончились неудачно: слова были стандартными, холодными и даже формальными. Так писать об Улановой нельзя!

А как надо?

В начале четвертого родилась первая строка, которая и определила характер всего материала.

«Признание в любви» – два слова, которые определили мое отношение к Улановой – балерине, наставнику, женщине, человеку.

Я писал:

«Не принято публично признаваться в любви. Но сегодня можно – ведь у Галины Сергеевны Улановой день рождения.

Не правда ли, стоит произнести эту фамилию, и возникает то удивительно теплое чувство, что делает нас лучше, добрее, возвышенней?

„Вот все кругом твердят: Уланова, Уланова, Уланова – ничего особенного – самая обыкновенная богиня!“ – Алексей Толстой сказал это невзначай, а проходят десятилетия, и глубже понимаешь, насколько он мудро выразил наше отношение к Галине Улановой.

„Обыкновенная богиня“ – это талант, труд и место Улановой в отечественной культуре. Это и дань уважения к народу, который подарил человечеству Шаляпина и Уланову.

Я не случайно назвал их рядом. Из многих великих имен. Федор Шаляпин поднял русское оперное искусство столь высоко, что даже Милан признал себя побежденным. Его, рожденного на берегах Волги, называют „русским богатырем“, в голосе которого звучала и вековая боль народа, и его безудержная удаль, величие и любовь к жизни. Галина Уланова открыла нам совершенство человеческой красоты, нежность и мягкость души того самого богатыря, голосом которого пел Федор Шаляпин.

В ней всегда жила сказочность. Того мира, который окружает ее не только на сцене, но и дома, во время репетиций, на гастролях в стране и за рубежом, среди учеников. Казалось, она смотрит на все удивленно, радуясь человеческой доброте и не понимая зла…»

А закончил материал я так:

«… Это было в 44-м. Группе летчиков, отличившихся на фронтах, вручали ордена. На следующий день они улетали в свои части, а вечером их пригласили в Большой театр.

– Танцевала Галина Уланова, – вспоминал мой отец. – И это было еще одной наградой для нас…»

К утру материал был написан.

Принес его Николаю Потапову. Тот сразу же прочитал статью. Понравилась. Потом вдруг задумался, сказал: «А как будем подписывать? Просто – Владимир Губарев, непонятно: почему?..»

Минут через пятнадцать заходит ко мне, торжественно провозглашает:

– Решение найдено! Подпишем «лауреат Государственной премии СССР», и это оправдывает, почему научный журналист пишет о балете…

Действительно, звание многое оправдывало, так как я был первым правдистом, кто в новое время получил такую премию.

Материал появился в «Правде». Мы оказались единственными, кто поздравил в этот день Г.С. Уланову со второй Звездой Героя. Утром мне позвонила Галина Сергеевна. Она была человеком скупым на похвалу, и это было хорошо известно. Тем приятнее было услышать от нее, что материал ей очень понравился, потому что искренний…

Пожалуй, слово «искренний» было ключевым для Улановой. Конечно же, ее окружало огромное количество людей, все ей говорили хорошие слова, но она оставалась к ним равнодушной, потому что четко умела определять грань между просто словами и искренностью. А потому так ценила последнее…

Я перечитываю «Признание в любви». Наверное, выпади мне вновь писать об Улановой, я ничего не добавил бы к сказанному и не убавил бы. Когда такое можно сказать, значит, ты добился в материале совершенства.

СПЕЦМИССИЯ В ПРОШЛОЕ

Очень часто писателю и журналисту приходится оправдываться за ошибки, которые он не совершал.

Не избежал этой участи и я…

Оговорюсь сразу: почти за полвека работы научным журналистом погрешностей (грубее говорить не хочется!) было множество. За некоторые удалось покаяться, за иные нет, но все-таки в общем краснеть за написанное приходилось довольно редко… Но один случай тяжелым камнем лежит на душе. Я имею в виду «Воспоминания» Л. И. Брежнева и ту их часть, что была названа мною «Космический Октябрь».

Постепенно стали известны те журналисты и писатели, которые работали над «Воспоминаниями» Генерального секретаря ЦК КПСС. Называлась и моя фамилия, а потому от очень разных людей – от академиков до коллег – я услышал упреки, мол, почему в главу о космосе закрались ошибки, а подчас и совершеннейшие нелепицы, которые недопустимы в подобного рода книгах.

Я полностью согласен с критиками: действительно, лгать в мемуарах руководителей страны недопустимо, так как это прямо или косвенно принижает роль истинных героев и возвышает тех, кто на такое неспособен. И ссылки на субъективизм уже не оправдывают искажение истины.

«Воспоминания» Л. И. Брежнева – документ эпохи. Безусловно, эта книга имеет огромное значение для понимания того времени, когда наша страна вырвалась на космические просторы и стала сверхдержавой. В отличие от мемуаров разных руководителей, в частности, того же Б. Н. Ельцина, «Воспоминания» несут в себе художественное осмысление истории. Все-таки в них главный герой не сам автор, а поколение, к которому он принадлежит. Мемуары Брежнева стали исключением из потока подобной литературы во многом благодаря тому, что над ними работали талантливые писатели и журналисты. Они использовали имя Генерального секретаря ЦК КПСС, чтобы правдиво рассказать и о войне, и о восстановлении страны после войны, и о целине, и о величайших достижениях нашего народа в космосе и науке. «Воспоминания» лишены кухонных передряг, сплетен, уничижения соратников и коллег, и хотя бы поэтому остаются интересным фактическим документом XX века.

Я работал научным обозревателем «Правды», когда получил специальное задание. Как уже было сказано выше, во время встречи в ЦК партии мне предложили написать «космическую часть» мемуаров. Но в отличие от других коллег, Анатолия Аграновского, Аркадия Сахнина, Александра Мурзина и Виталия Ганюшкина, которые писали «Малую землю», «Целину» и другие главы «Воспоминаний», меня отправили в «самостоятельное плавание». То есть я должен добывать информацию, не пользуясь ни архивами ЦК и Совета Министров и не упоминая о том, что работаю над мемуарами. «Правда» была прекрасным прикрытием, тем более что у меня появилась возможность публиковать интереснейшие материалы, которые скрывались под грифом «совершенно секретно». Цензура относилась ко мне лояльно, очевидно, получив соответствующее указание «сверху». В общем, «Правда» рассказывала о нашей славной истории ракетной техники и космонавтики, а одновременно я собирал материалы для мемуаров Брежнева. К сожалению, сам он уже не мог ничего рассказывать… Так рождался «Космический Октябрь».

Работал над этой главой я с большим удовольствием. Дело в том, что я понял: появилась реальная возможность рассказать о нашей космонавтике и о людях, работающих в этой области, правдиво и открыто. Я был уверен, что слишком многое в стране секретилось не во имя дела, а ради интересов отдельных чиновников и ведомств. Именно они пытались приукрасить действительность, скрывать тех ученых и конструкторов, которыми по праву должна гордиться вся страна. Я думал, что цензура не станет вмешиваться в текст, над которым стоит грозное и всесильное «ЛИ. Брежнев».

На первом этапе так и происходило…

Я попытался ответить на главный вопрос: почему мы вырвались в космос первыми? Конечно, личности главных конструкторов, входивших в Совет главных под руководством С. П. Королева, играли важную роль, однако, на мой взгляд, не это было решающим. Особенность заключалась в том, что в нашей стране ее оборона и выход в космос осуществлялись вместе – военными и гражданскими специалистами. Причем на первом этапе (впрочем, и позже!) оборонная тематика была решающей. Кстати, в «Воспоминаниях» была отражена роль атомщиков и И.В. Курчатова, благодаря которому, в частности, и произошло единение атомного оружия и ракетной техники. «Семерка» – наша космическая лошадка – получилась у Королева столь мощной из-за того, что ей предназначалось доставлять ядерную голову до «потенциального противника», то есть до Америки.

В общем, у нас не было противоречий между военными и гражданскими, а потому и создавался, а тем самым и развивался ракетно-ядерный щит стремительно.

В США два ведомства работали параллельно, конкурируя друг с другом. А потому затрачивая средств раз в десять больше, чем мы, Америка запустила свой «апельсин» позже, чем мы первый искусственный спутник Земли, да и Алан Шепард совершил свой 15-минутный прыжок в космос позже триумфального полета Юрия Гагарина.

Естественно, рассказывая о первых шагах в космос, Л. И. Брежнев не мог не оценивать развитие оборонной промышленности, тем более что одно время он работал секретарем ЦК по оборонной тематике.

В «Космическом Октябре» давалась оценка не только С. П. Королеву и М. К. Янгелю, которые ко времени написания воспоминаний уже ушли из жизни, но и действующим конструкторам и ученым – академикам Келдышу, Глушко, Пилюгину, Бармину, Челомею, Макееву, Рязанскому и другим. Подчас всего лишь несколько слов говорилось об их работе, но даже простое упоминание фамилий открывало впоследствии путь для журналистов.

Большое внимание уделялось в «Воспоминаниях» нашему лунному проекту. В частности, поддерживалась та точка зрения, что страна уже не была способна осуществить этот проект из-за высокой его стоимости, да и политическая составляющая отошла на второй план – американцы уже совершили несколько экспедиций на Луну. Подробно рассказывалось и об аварийных пусках Н-1. В частности, и о том случае, когда ракета взорвалась на стартовом комплексе, что, по мнению Брежнева, и послужило поводом для закрытия проекта.

Кстати, этот эпизод сохранился в «Космическом Октябре», но из-за механического сокращения он связан с «гагаринским стартом», что, конечно же, неверно. Впрочем, о сокращениях чуть позже…

Два эпизода, на мой взгляд, обязательно должны были быть в «Воспоминаниях» Брежнева. Одна из них – трагическая страница в истории космонавтики. Это взрыв ракеты М.К. Янгеля на старте 24 октября 1960 года, когда погибли маршал М. И. Неделин, многие ученые, конструктора, специалисты космодрома – всего 125 человек. Председателем Правительственной комиссии был назначен Л.И. Брежнев. Уже на следующий день он был на полигоне и собственными глазами видел все происшедшее. Он был потрясен. Его слова о том, что «продолжайте работать товарищи, мы искать виновных не будем», до сих пор помнят ветераны ракетной техники. Это было мудрое и верное решение, которое позволило вскоре поставить Р-16 на вооружение. Эта ракета помогла добиться ядерного паритета с США, она сделала далекую Америку уязвимой, а значит, ядерную войну бессмысленной…

Второй эпизод – это совещание в Крыму, а затем его продолжение в Кремле. Решалась судьба ракетной техники в СССР. Оппонентами выступали академик В. Н. Челомей и сначала академик М. К.Янгель, а затем его преемник В.Ф.Уткин.

Академик Челомей предлагал создавать «простые» ракеты, но выпускать их в большом количестве.

КБ «Южное», возглавляемое академиком М. К. Янгелем, настаивало на создании мощных ракетных комплексов, способных противостоять даже ядерным взрывам.

Мнения разделились и у военных, и у гражданских. Вольно или невольно главным судьей в споре конструкторов и ученых выступал Генеральный секретарь ЦК КПСС. Именно тогда Л. Б. Брежнев поддержал КБ «Южное», что позволило создать серию ракетных комплексов, которые до нынешнего дня стоят на защите страны. До появления идеи «звездных войн» было еще более десяти лет, но уже тогда на совещании в Крыму стало ясно, что они бессмысленны, так как появится СС-18 – «Сатана» – ракета, равной которой нет и сегодня.

В «Воспоминаниях» рассказывалось о том, как и почему было принято столь принципиальное решение. И если оценивать деятельность Л. И. Брежнева на посту Генерального секретаря, то именно оно, безусловно, определило роль СССР в мире на грядущие четверть века. Да и сегодня оно не менее актуально.

Моя работа была завершена, и она была отправлена в ЦК партии. Механизмов «прохождения» рукописи я не знаю. Мне известно, что читали ее Д. Ф. Устинов, К. У Черненко, помощник Генерального секретаря. Мне сообщили, что с полным вариантом этой главы «Воспоминаний» ознакомился и сам Леонид Ильич. Впрочем, в этом я сомневаюсь, так как какие-то правки он должен был внести… Но этого не случилось. Как я уже говорил, планировалось, что «Космический Октябрь» выйдет в декабрьской книжке «Нового мира» ко дню рождения Л.И. Брежнева. Однако Леонид Ильич до него не дожил. Верстку «Нового мира» срочно потребовали в ЦК партии, а оттуда «Космический Октябрь» вернулся в сильно урезанном виде.

Все, что было связано с обороной страны, с действующими конструкторами и учеными, а также все, о чем не писалось ранее, было убрано. Генеральный секретарь ЦК КПСС в полной мере ощутил власть цензуры. Мне кажется, из его мемуаров убрали даже больше, чем это случалось с нашими материалами. Кто это сделал, я не знаю до сих пор… Сокращения были сделаны механически, с какой-то даже злостью – по крайней мере, так мне показалось. Из-за этого вмешательства и произошло смешение времени и событий, родилось множество неточностей и даже ошибок.

К сожалению, этот вариант мне не показали, потому что со смертью Брежнева истинные творцы его мемуаров были мгновенно забыты.

До сих пор мне жаль, что «Космический Октябрь» не появился при жизни Брежнева – в этом случае многие страницы истории нашей космонавтики были бы открыты на четверть века раньше.