Текст книги "Моя «Правда». Большие тайны большой газеты"

С ВИСКИ ПО ИНДИИ

В каждой истории, случавшийся с нами, всегда есть забавная грань. Чаще всего она вызывает улыбку, а у тех людей, что лишены юмора, недоумение.

Так произошло, когда после возвращения первого индийского космонавта на Землю мы были приглашены посетить эту страну. «Мы» – это основной и дублирующий экипажи, руководитель наших космонавтов Владимир Шаталов и три журналиста, которые освещали полет. От «Правды» в Индию поехал я.

Связи с космической Индией у меня были прочные. Еще в канун запуска первого искусственного спутника Земли «Ариабата» я посетил научные центры Индии, встретился с создателями спутника и в Индии, и у нас, написал книгу. Ее я назвал «Космический храм Индии», памятуя о том, что Джавахарлал Неру называл металлургические заводы и новые предприятия «новыми храмами Индии». Однако книжечка выходила в Политиздате, там посчитали название «храм» слишком «религиозным», а потому остановились на простом названии «Ариабата». Книга была переведена в Индии, я получил благодарственное письмо от Индиры Ганди.

Упоминаю обо всем этом не случайно, потому что новая поездка в Индию (страну, которую я очень люблю!) стала своеобразным продолжением предыдущих…

Итак, наша «космическая» делегация вылетает в Индию.

Георгий Гречко впервые летит в эту страну, а потому по старой дружбе беру над ним шефство. Объясняю, что необходимо делать, чтобы предохранить свой желудок от всевозможных микробов, бактерий и амеб, которые налетают на каждого европейца и от которых есть единственный способ защиты: виски. То есть перед каждой трапезой необходимо выпивать двадцать граммов виски, и все тогда будет хорошо!

Георгий воспринял мое предложение с понимаем и, естественно, поддержал его. Так началась наша «алкогольная история», которая продолжалась две недели.

Поездка была фантастической – разнообразной и очень интересной.

Мы побывали в разных районах страны, осмотрели достопримечательности Агры и Каджурахо, пробрались на слонах по джунглям, познакомились с научными центрами, покупались в Гоа и даже снялись в одном из фильмов в Боливуде.

И каждый раз – будь то завтрак, обед, ужин или прием – мы с Георгием Гречко употребляли по глотку-другому виски. Нам было весело, обстановка была непринужденной, да и поводов пошутить над собой мы давали немало.

Финишная точка была поставлена на приеме, который давала премьер-министр Индира Ганди.

К визиту экипажей был выпущен буклет, у всех космонавтов я взял автографы. Решил, что украшением буклета станет подпись Индиры Ганди.

– Она автографов не дает, – категорически заявил один из ответственных работников посольства. – Так что буклет можете оставить в номере гостиницы.

– Ему можно верить, – кивнул на нашего собеседника Гречко, – он ведь генерал…

Тут уж устоять я не мог, а потому предложил поспорить, что автограф я все-таки возьму.

Генерал (позже выяснилось, что это был резидент нашей разведки в Дели) сказал:

– Ставлю бутылку лучшего виски, если я ошибаюсь! Поспорили.

Идет прием. Подхожу к Индире Ганди. Говорю, что я благодарен ей за письмо и высокую оценку моей книги, посвященной запуску первого индийского спутника, а потом неожиданно добавляю:

– Госпожа Ганди, прошу прощения, но я поспорил вон с тем нашим генералом на бутылку виски. Я вынужден буду ее поставить ему, если вы не поставите автограф на этом буклете. Это будет очень обидно.

Индира Ганди улыбнулась, взяла протянутый мною фломастер и размашисто расписалась.

– Поздравляю, вы выиграли в споре! – заметила она. Фотография с автографами висит в моем рабочем кабинете…

А вскоре Индира Ганди была убита одним из своих телохранителей.

Ну а финал нашего путешествия по Индии состоялся уже в Москве. Для всех, кроме нас с Георгием Гречко, он оказался печальным: наши попутчики сразу же после прилета оказались в госпитале. Они все-таки подхватили где-то амебу, с которой врачи бились целых две недели. Ну а нам с Георгием только звонили, мол, как мы себя чувствуем?

Но у нас никаких последствий, так как и на этот раз лучшим лекарством против индийских хворей оказался хороший шотландский виски.

Кстати, бутылка от генерала хранится у меня до сих пор. Правда, пустая. Хранится просто как память о прекрасных днях, проведенных в Индии.

ЧЕРНОБЫЛЬ. ПЕРВЫЕ ДНИ АВАРИИ

Нас семеро. Журналисты из центральных газет. Нам разрешено побывать в зоне аварии, рассказать о том, что делается для ее ликвидации.

В основном это молодые газетчики, боевые и, к сожалению, не представляющие, насколько опасна та самая радиация, которую «нельзя пощупать, почувствовать, увидеть».

В Киеве к нашей группе присоединился Михаил Семенович Одинец. Фронтовик, опытный правдист, самоотверженный и бесстрашный человек.

Втроем – плюс фотокорреспондент «Правды» Альберт Назаренко – отправляемся в Чернобыль.

Первое, что увидели, – опустевший город. И, наверное, в эту самую минуту поняли, насколько трудная и длительная предстоит работа.

В райкоме партии Чернобыля расположилась правительственная комиссия. На дверях приколотые кнопками, написанные от руки записки: «Академия наук», «Минэнерго», «Инженерная часть», «Минздрав СССР»…

Это штаб по ликвидации аварии. Сюда стекается вся информация.

В коридоре сталкиваюсь с Евгением Павловичем Велиховым. Сразу же беру у него интервью.

– Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию?

– К сожалению, пока мы занимаем эшелонированную оборону, – отвечает он. – Необходимо обезопасить людей, поэтому и проведена эвакуация из 30-километровой зоны. Ну а наступление ведем на реактор, работаем не только рядом с ним, но и под ним. Наша задача – полностью нейтрализовать его, «похоронить», как принято у нас говорить. Все идет организованно, достаточно одного телефонного звонка – и решение принято. Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему. Нет ни одного человека, кто отказался бы от работы. Все действуют самоотверженно.

У Велихова усталое лицо. Сегодня он забыл побриться.

– С подобной аварией никто не сталкивался, – говорит он. – И необычность ситуации требует решения проблем, с которыми ни ученые, ни специалисты не имели дела. В общем, авария на станции преподнесла много сюрпризов.

Продолжить разговор не удалось. Велихова уже разыскивали. Начиналось очередное заседание Правительственной комиссии.

Так для нас, правдистов, началась Чернобыльская эпопея. В зоне катастрофы побывали многие работники «Правды», причем не только из отдела науки, но и международники, политические обозреватели, специальные корреспонденты.

Ну а в моей судьбе Чернобыль сыграл особую роль. Он не оставляет меня до сегодняшнего дня. В 2011 году выпустил книгу «Страсти по Чернобылю» – она начинается как раз с первых репортажей из зоны бедствия, и, казалось бы, обо всем уже сказано, но открываются новые факты, появляются новые свидетели – в общем, трагедия высвечивается новыми гранями. Поистине верно заметил я в самом начале, что «Чернобыль – это навсегда». К сожалению, слова оказались пророческими.

Подробно рассказывать о том, как правдисты работали в зоне катастрофы, я не буду, остановлюсь лишь на некоторых эпизодах, которые кажутся мне принципиальными. И первый из них – это Записка в ЦК партии, которую я написал после первого возвращения из Чернобыля.

ЗАПИСКА В ЦК КПСС. «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

9 мая был вызван в Москву Вечером я уже был в ЦК КПСС у Яковлева. Рассказал о своих впечатлениях. Он попросил меня к утру написать записку-памятку. Сначала не сказал, для кого… И только утром я узнал, что «Записка» предназначалась для Горбачева, а тот в свою очередь распорядился направить ее для ознакомления членам Политбюро ЦК КПСС. Спустя пять лет эта «Записка» была опубликована…

Итак:

«ЦК КПСС.

С 4 по 9 мая я был в районе Чернобыльской АЭС. Некоторыми своими наблюдениями считаю обязанным поделиться.

1. Эвакуация Припяти. Уже через час радиационная обстановка в городе была ясна. Никаких мер на случай аварийной ситуации там не было предусмотрено: люди не знали, что делать.

По всем инструкциям и приказам, которые существуют уже 25 лет, решения о выводе из опасной зоны должны приниматься местными руководителями. К моменту приезда правительственной комиссии можно было вывести из зоны всех людей даже пешком, но никто не взял на себя ответственность (шведы сначала вывезли людей из зоны своей станции, а уже потом начали выяснять, что выброс произошел не у них).

2. На работах в опасных зонах, в том числе в 800 метрах от реактора, находились солдаты без индивидуальных мер защиты, в частности, при разгрузке свинца. В беседе выяснилось, что такой одежды у них нет. В подобном положении оказались и вертолетчики.

И офицерский состав, в том числе и генералы, специально демонстрировал свою смелость, появляясь вблизи реактора в обычной форме. В данном случае необходима разумность, а не ложное шапкозакидательство.

3. Люди при эвакуации Припяти и при работах по обваловке реки также работали без индивидуальных средств защиты. Не может служить оправданием, что доза облучения составляла „годовую дозу“, – в основном это были молодые люди, следовательно, это скажется на потомстве.

Точно так же принятие для армейских подразделений „боевой нормы“ – это крайняя мера на случай военных действий, при проходе через зону поражения от ядерного оружия. На мой взгляд, этот приказ был вызван как раз отсутствием в данный момент средств индивидуальной защиты, которые на первом этапе аварии были только у спецподразделений.

Вся система гражданской обороны оказалась полностью парализованной, не оказалось даже работающих дозиметров.

Великолепно показали себя пожарные подразделения. Они предотвратили развитие аварии на первом этапе. Но даже подразделения, находящиеся в Припяти, не имели соответствующего обмундирования для работы в зоне повышенной радиации.

Кровля машинного зала сделана из материалов, которые легко воспламеняются. Из тех самых, которые использовались на ткацкой фабрике в Бухаре, которая полностью сгорела в начале 70-х годов. И хотя некоторые работники после случая в Бухаре были отданы под суд, эти же материалы использовались при строительстве АЭС.

7. В системе Минэнерго требования и отношение к атомным станциям в несколько раз ниже, чем в Министерстве среднего машиностроения. В частности: а) сокращено число обслуживающего персонала; б) регулярно берутся обязательства сократить время планового ремонта на 6–7 дней, в том числе и во время постановки 4-го реакторного блока; в) по мнению специалистов, качество поставляемо го оборудования за последние 10 лет снизилось вдвое. На АЭС поступает много дефектного оборудования от предприятий-поставщиков, не хватает контрольных и измерительных приборов и аппаратуры; г) задания на плановый ремонт удовлетворяются в Министерстве в течение 6 месяцев, так как требуется длительная переписка. В Минсредмаше – максимум неделя; д) охрана реакторных блоков явно недостаточна; е) отношение в Минэнерго к атомным станциям в последние годы стало таким же, как к ТЭЦ и ГЭС, не проводится жесткое разграничение между атомными и обычными энергетическими установками.

8. Поражает беспомощность местных властей. Для снабжения тех, кто пострадал, – не было одежды, обуви, белья – ждали распоряжений из Москвы.

9. В Киеве панические настроения возникли по многим причинам, но в первую очередь из-за отсутствия информации. Даже не о том, что случилось, а о радиационной обстановке в городе. Большое влияние оказала пропаганда из-за рубежа, а по радио и по телевидению не выступил ни один из руководителей республики, который сказал бы очень простые слова, что, мол, нет оснований для беспокойства и опасности для здоровья детей и жителей. Впервые на эк ранах телевидения появился т. Ляшко после встречи с иностранными журналистами.

Информация о поездке тт. Лигачева и Рыжкова в район АЭС оказала положительное влияние. Однако „молчание“ руководства республики в следующие дни, на мой взгляд, вновь подняло панику, особенно, когда стало известно, что детей и семьи руководящих работников вывозят из города. В кассах ЦК КПУ стояла очередь в тысячу человек. Естественно, в городе об этом прекрасно знали.

5 мая, на мой взгляд, неудачно выступил по телевидению министр здравоохранения УССР, что в свою очередь вызвало новую волну паники. В основном, по телевидению показывались танцевальные коллективы и другие сюжеты, хотя очень простая информация о радиационной обстановке в городе и элементарные комментарии ученых и специалистов сняли бы остроту напряжения, как это произошло после выступлений центральных газет. Однако в ЦК КПУ ждали указаний из Москвы, хотя возникновение панических настроений можно было предотвратить сразу же. Кстати, мы постоянно сталкивались с фразой: „Мы такого указания из центра не получали…“

Есть исключение. Секретарь Киевского обкома партии т. Ревенко постоянно информировал секретарей райкомов и через них коммунистов о реальном положении дел, благо он регулярно бывал в Чернобыле. И это приносило свои плоды, в области не было той паники, которую мы наблюдали в Киеве.

10. Сейчас настроение людей резко изменилось. Но, по сути, ликвидация последствий аварии только начинается. Предотвращен новый взрыв, а тяжелая радиационная обстановка остается. Ликвидация последствий потребует от нескольких недель до многих месяцев. Люди еще долго не смогут вернуться в дома. И надо объяснить им это, как и многие элементарные правила жизни в условиях местности, пораженной радиацией. До таких „мелочей“, что нельзя собирать грибы здесь в этом году и т. д.

И главное: именно сейчас необходимо ужесточить безопасность людей, работающих в зоне. Если на первом этапе еще могли быть исключения из-за сложности обстановки, то сейчас облучению людей не может быть оправданий.

…

Необходимо тщательно проанализировать все уроки этой трагедии. Во имя тех тысяч людей, которые так самоотверженно сражались с бедой. Народ сплотился, принял на себя всю тяжесть беды, не думая о последствиях. Примеров героизма множество, к примеру, несколько человек (в частности, майор Телятников, лейтенанты Правик и Кибенок и другие) локализовали аварию, спасли станцию. Они знали, что получат смертельную дозу радиации, но тем не менее не покинули блок, пока пожар не был потушен. На мой взгляд, они заслуживают звания Героев Советского Союза. Им осталось жить недолго, но зачем ждать, пока будут оформлены все необходимые документы, – на это уйдут месяцы?!

Естественно, у меня нет полной информации о событиях, но считаю своим долгом поделиться тем, что видел.

В. Губарев, редактор „Правды“ по отделу науки».

Комментарий к «Записке»:

Естественно, я ничего не знал о судьбе «Записки». Правда, уже на следующий день мне начали звонить, мол, почему я назвал лишь три фамилии, – Телятникова, Правика и Кибенка, ведь и другие заслуживают… Я объяснял, что точно знаю о них, а о других мне ничего не известно. К сожалению, Горбачев не сдержал слово: указы о присвоении званий Героев появились лишь в сентябре, когда большинство пожарных погибли…

Из моей «Записки» исчез абзац, посвященный Горбачеву. Я писал, что ему необходимо выступить публично и объяснить народу, что произошло. Через пять дней он выступил по телевидению, говорил откровенно, и я думаю, что «Записка» свою роль сыграла. Однако спустя пять лет (после ее публикации) я с удивлением обнаружил, что абзаца, посвященного Горбачеву, в ней нет.

16 мая 1986 г. «Записка» была направлена для ознакомления всем членам Политбюро ЦК КПСС. Я это сразу же «почувствовал» в Киеве: оказывается, Щербицкий «гневался» и распорядился, чтобы меня больше не пускали ни в ЦК, ни в Чернобыль. Но я работал в зоне Чернобыльской аварии по решению Политбюро ЦК КПСС, а потому не обращал внимания на «местные» решения…

И еще. В 1990 году часть архива была открыта, а в 1991 году опубликованы все секретные материалы и документы Политбюро ЦК КПСС по Чернобылю. И, к своему удивлению, я не обнаружил ни одной записки или письма от ученых и ведомств, которые чуть погодя так рьяно выступали и по Чернобыльской катастрофе, и по ядерной энергетике. К сожалению, никто из них в апреле и мае 1986 года не попытался проинформировать руководство страны о реальном положении дел, никто не выступил в защиту пострадавших. Так что все нынешние выступления по Чернобылю я обязательно сверяю с поведением людей в первый месяц аварии на АЭС.

ВОКРУГ «САРКОФАГА»

Восемь дней писал пьесу. Не мог даже заснуть: герои «не отпускали» ни на минуту. Галя Николаева (она вот уже четверть века перепечатывает на машинке мои рукописи) плакала… Это была первая реакция на пьесу…

Зашел в гости Юрий Апенченко. Попросил написать статью для «Знамени». Я показал ему пьесу. Он взял ее на один вечер. Утром позвонил, сказал, что «знаменосцы» единодушно решили публиковать «Саркофаг» в сентябрьской книжке. Я удивился – непривычны такие темпы: ведь уже шел июль…

Юрий сказал: что «знаменосцы» считают своим долгом сказать правду о Чернобыле.

Олег Ефремов прочел пьесу. В программе «Время» он заявил:

«В ближайшие дни худсовет МХАТа познакомится с новой пьесой о Чернобыле. Мы будем ее ставить»…

Это был пролог к «спектаклю» вокруг «Саркофага»!

Дискуссия в Доме ученых была организована отделом публицистики журнала «Знамя». Я не ожидал, что огромный зал Дома ученых будет переполнен. Однако на встречу пришли не только ученые, но и писатели, актеры. Короткое вступительное слово автора, а затем на сцену начали выходить все желающие… Разгорелся спор о пьесе, автор через десять минут был забыт – речь шла об уроках Чернобыля. Отчет о дискуссии, подготовленный А. Егоровым, был опубликован в «Литературной газете».

Из множества мнений приведу одно.

«Мы не требуем от пьесы скрупулезности документа, – сказала профессор-радиолог А. Гуськова. – Потребность в обобщении причин случившегося рождается и у журналистов, и у ученых, и у врачей. Впрочем, врачи – люди конкретного действия, способность к абстрагированию – не наше свойство. А потому буду говорить о своих ощущениях. Мы, радиологи, ограждали своих чернобыльцев от информации – сколько жертв, „нет, это не в нашей клинике“. То была „ложь во спасение“. Мы соотносили каждый шаг с моральным самочувствием больных. Мы не занимались проблемами их вины. Мы лечили и спасали… Не было у нас подавленности, страха перед бедой. Шла борьба на полном истощении нравственных и физических сил. А в пьесе действует не очень подготовленный медицинский коллектив – две старушки и три практикантки. Каково это прочесть родным, близким, всем, кто разделяет заботы медицины? Нет, сила противостояния несчастью была максимальной, и изображать ее иначе – неверно».

Я принес извинения медикам клиники: «Если я кого обидел, то не от злобы – от боли».

Дискуссия продолжалась, но… прислушиваясь к аргументам некоторых ученых-медиков, я пытался понять: почему они столь категоричны, более того – агрессивны? Да, возможно, писатель в чем-то ошибся, но неужели нужно осудить его, не помочь, а именно «ввести в ранг преступника», как выразился один из участников встречи.

Через несколько дней я понял, что иначе они поступать не могли, ведь именно ими было уже отправлено письмо… Извините, не «письмо» – это именуется иначе. Если бы сей «документ» был адресован писателю или в редакцию журнала «Знамя», то его можно было бы назвать письмом. Но адрес был иной: «КГБ СССР. Председателю». Вот так! А ведь на дворе не 37-й год, а 86-й… Неужели мы так ничего и не усвоили из прошлого?! Неужели доносительство в наших генах?!

Из письма в КГБ: «В пьесе искажена работа, которая проводилась большим медицинским коллективом по лечению пострадавших на ЧАЭС. Не показано, что при этом был использован большой научный потенциал по радиационной медицине, накопленный за последние 40 лет; был спасен ряд больных, получивших смертельную дозу облучения. Руководители института (Центра) и клиники описаны как недееспособные и малоквалифицированные специалисты, что также не соответствует действительности…

Пьеса наносит большой моральный ущерб всем советским людям и, в частности, пациентам, которые лечатся и будут лечиться в условиях асептических стерильных блоков…

Таким образом, данная ситуация может быть использована зарубежными средствами информации как основа для возобновления антисоветской кампании об искажении советским правительством и советскими учеными реальной картины, сложившейся в результате аварии на ЧАЭС».

Любой бюрократической машине достаточен лишь первый импульс. События начали развиваться с удивительной быстротой: в недрах правительственной комиссии была создана специальная группа, которой было поручено проанализировать пьесу. Чиновники с удовольствием начали заниматься художественным произведением – и их не смущало, что еще не закрыт 4-й реактор, что в зоне аварии работы по ее ликвидации только разворачиваются… Не смутило даже отсутствие автора в Москве, который, кстати, в это время выехал в Чернобыль…

И вот за подписью заместителя Председателя Совета Министров СССР Б. Щербины рождается еще один документ – новое письмо уже на имя Николая Ивановича Рыжкова:

«При прочтении пьесы складывается впечатление, что автор вместо объективного изложения событий преследовал прежде всего одну цель – отразить сенсационность, необычность происшедшего. По-видимому, в стремлении поскорее опубликовать художественное произведение на тему об аварии в Чернобыле автор не позаботился о совершенно необходимом, не проконсультировался со специалистами – физиками, конструкторами, врачами, работниками соответствующих министерств…

Минкультуры СССР, Госкино СССР, Гостелерадио СССР, Госкомиздату СССР, редакциям газет и журналов необходимо повысить требовательность к публикуемым материалам, исключить проникновение на страницы газет и журналов, на экраны кинотеатров и в телевизионные передачи недостаточно глубокой и тем более искаженной информации по вопросам, связанным с аварией на Чернобыльской АЭС».

Не правда ли, знакомые нотки?! Мол, в случившемся «виноваты» журналисты и писатели… Требования к точности информации звучали от тех же людей, которые тщательно ее скрывали, а зачастую и умышленно искажали.

Но они не учли новых времен – право на собственную точку зрения имеют не только власть имущие. Идо конца своей жизни я буду признателен Николаю Ивановичу Рыжкову, который прислал все эти материалы автору пьесы. Кстати, конкретные замечания я постарался учесть, но «Саркофаг» уже начал самостоятельную жизнь. И реакция на него была прямо противоположной той, что описали и авторы письма в КГБ, и члены правительственной комиссии. Б. Щербина не совсем точно информировал руководство страны – некоторые члены возглавляемой им комиссии по-иному оценивали пьесу, более того – поддерживали ее. В частности, академик В. А. Легасов.

Отзвуки этих событий, конечно же, сказались на судьбе пьесы. МХАТ отказался от ее постановки, по сути, пьеса попала под запрет и на Украине… Впрочем, предоставим слово, как говорится, «рядовым» людям.

В своем коротком выступлении при публикации сцен из «Саркофага» в «Советской культуре» я писал: «Как рассказать людям о том, что увидел, пережил? Как дать возможность всем почувствовать ту боль, что живет в душе? Мне показалось – это возможно лишь в театре, где зритель всегда становится участником событий, если, конечно, спектакль откровенный и честный».

И эта боль Чернобыля была услышана…

Приведу небольшие отрывки из писем зрителей и рецензий на спектакли. На мой взгляд, это лучший ответ и медикам, и функционерам, а также тем, кто смел лишь на словах…

Би-би-си: «Через всю пьесу проходит тема ответственности. После взрыва на месте происшествия остались и храбрые, и трусы, и те, кто не мог решить, что делать. Так, например, начальник станции вместо того, чтобы немедленно поднять тревогу, подумал прежде всего о своих внуках и покинул пост, чтобы на личной машине вывезти их за пределы опасной зоны. Выясняется, что если бы по местному радио была объявлена тревога, то все смогли бы пешком вовремя уйти из опасной зоны. Однако этого не произошло, поскольку никто не мог взять на себя ответственность и отдать такой приказ до тех пор, пока из Москвы не приехала правительственная комиссия… В пьесе Губарева трудно разграничить действительность и вымысел, остается предположить, что факты, изложенные в пьесе, достоверны, несмотря на то, что личности героев не всегда совпадают с действительностью».

И. Шадрина (Минусинск): «Без преувеличения скажу: спектакль „Саркофаг“ – событие. И главное там – не только Чернобыль. Там – о нас всех, о сегодняшнем дне, о невежестве нашем, непрофессионализме и системе безответственности. Наши медики, посмотрев спектакль, сказали: „Надо всех медсестер и врачей города в обязательном порядке провести через этот спектакль. Лучше любого совещания или политзанятия“».

Билл Бушнелл, режиссер (США): «Три месяца в Соединенных Штатах идет спектакль, рожденный болью Чернобыля. Приступая к работе, мы задались целью показать, что трагедия на советской атомной станции – это урок всему человечеству. Вырвавшаяся из-под контроля ядерная энергия ставит под вопрос существование самой цивилизации. Чтобы отвести эту угрозу, народы всех стран должны объединиться».

«Известия»: «Пьеса советского драматурга станет для английской публики событием. Королевский Шекспировский театр, как было заявлено на пресс-конференции, еще не ставил столь современной пьесы.

Встреча журналистов с творческой группой этого театра прошла во Всесоюзном агентстве по авторским правам 17 февраля. Переводчик пьесы Майкл Гленни сказал, что „Саркофаг“ к тому же – первая советская послевоенная пьеса, постановка которой будет осуществлена на сцене лондонского театра.

Английская творческая группа только что вернулась из Тамбова. Она специально ездила туда, чтобы посмотреть, как же выглядит спектакль, поставленный областным театром. Своими впечатлениями делится руководитель группы, режиссер-постановщик английской вариации „Саркофага“ Джуд Келли:

Нам было интересно: как интерпретируется эта пьеса в русской постановке, сохраняется ли то впечатление, которое остается после прочтения „Саркофага“. Мы пришли к убеждению, что пьеса может быть смело перенесена на лондонскую сцену – и не надо искать в ней какого-то особого национального колорита. Образы в спектакле имеют ценность общечеловеческую.

Чем привлекла вас пьеса?

Она затрагивает важнейший вопрос современности, волнует не только Великобританию, Европу, а весь мир – это проблема пользования ядерной энергии. В моей стране идет много дискуссий по этому поводу. Но Чернобыль изменил сам характер этих споров. Очень часто люди в качестве отправной точки считают, что у советских людей одна позиция, у других – другая. Пьеса же свидетельствует как раз об обратном. Наш театр решил внести свой вклад в разрешение этой человеческой проблемы».

Приведу еще несколько фрагментов из рецензий газет и журналов на постановку пьесы. Речь идет о восприятии трагедии Чернобыля.

Для людей, живущих на разных континентах, она стала личной. Именно так и воспринимались зрителями спектакли.

«Гардиан»: «Крупные темы не делают пьесы автоматически интересными, но несомненно способствуют этому. В пьесе Владимира Губарева „Саркофаг“ (которая, как все уже, наверное, знают, посвящена последствиям Чернобыля) поражает то, как высокопрофессиональная драматургия благодаря важности темы переходит в иное, еще более высокое измерение. Пьеса не просто критикует благодушно коррумпированную советскую бюрократию и подвергает сомнению целесообразность использования ядерной энергии, но в ней ясно и безошибочно чувствуется человечный и, возможно, санкционированный Горбачевым призыв покончить с безумием гонки ядерных вооружений».

«Лисенер»: «Пьеса производит огромное впечатление человечным, умным и неистеричным анализом проблем, сложных и больших, а также нарастающим чувством озабоченности и сострадания, сопровождающим героические усилия спасателей после аварии. Это очень важный театральный документ…»

«Лондон ивнинг стандарт»: «Если бы „Саркофаг“ написал английский или американский драматург, мои коллеги расценили бы пьесу как профессиональный вклад в существующую гору литературы, предупреждающей нас об ужасах радиоактивного заражения. Но поскольку она была написана научным редактором „Правды“ Владимиром Губаревым вскоре после несчастья, ее приветствуют как самую важную пьесу в Лондоне, по-настоящему замечательное произведение искусства, драму гуманистического характера, причем это делают критики, которые несомненно отвергли бы точно такую же пьесу, описывающую последствия аварии на электростанции Тримайл Айлэнд».

«Дейли телеграф»: «Губарева совершенно очевидно потрясло, что он увидел и о чем говорил с жертвами Чернобыля, это вызвало у него сочувствие и гнев. Он не писал эмоциональной пропаганды за или против использования ядерной энергии, а стремился четко и ясно предупредить об ужасных опасностях, связанных с таким использованием.

Его пьеса важна в плане общего контекста советского театра и общества, ведь в догорбачевские времена средствам информации запрещалось упоминать о таких плохих новостях, как тюрьмы, трудовые конфликты и стихийные бедствия на территории Советского Союза. „Саркофаг“ – это дитя новой гласности. На Западе, где таких ограничений не существовало, пьесе придется пробиваться исключительно за счет своих драматургических достоинств. Это честное произведение, умное, интересное и серьезное, и замечательное как документ, а возможно, и как пьеса».

«Дейли мэйл»: «Сюжет пьесы родился в Чернобыле», – говорит автор Владимир Губарев в трогательном вступлении к своему по-настоящему замечательному документальному произведению искусства, основанному на событиях вселенской катастрофы в миниатюре, происшедшей в отдаленном от нас районе Советского Союза.

«Как я смогу дать каждому почувствовать боль, разрывающую мою душу? Его пьеса, как он и обещал, является честным и откровенным анализом последствий взрыва, сфокусированным на жертвах аварии, доставленных в отделение интенсивной терапии Московского института радиационной безопасности.

Пьеса говорит о некомпетентности, невежестве, лакировке, но и о героической борьбе по спасению пострадавших. О начальнике пожарной охраны, позволившем использовать горючий материал при строительстве реактора, чтобы не нарушать график работы, об устаревшем оборудовании, об аварийной системе, непонятно зачем выключенной.

Но что замечательно и по-своему ободряюще, в той же самой мере, как леденят душу факты, это то, что автор не является объявленным вне закона политическим диссидентом. Он уважаемый научный редактор „Правды“, его пьеса уже поставлена по всей России, и ее увидят в Москве в печальную годовщину событий. Другими словами, новая официальная гласность – это не символическое явление. Эта пьеса оглушит любую аудиторию и вызовет горячую дискуссию».