Текст книги "Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)"
Автор книги: Владимир Хазан
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)
Из Милана мне сообщают дополнительные сведения о движении евреев в пользу создания Палестинского государства.
Образуется особый еврейский легион для будущей экспедиции англичан в Палестину. Ядро легионеров образуют американские евреи, эмигрировавшие из России, и к ним присоединяются добровольцы из всех европейских стран. В Милане русские студенты-евреи почти все записались в легион и ждут только для открытия действий нарушения Италией нейтралитета.
Из Каира мне также пишут об образовании еврейского легиона как о деле решенном, вполне одобренном английскими военными властями.
То же самое сообщил мне и инженер Рутенберг, который отложил свою поездку в Америку и недавно приезжал в Рим. Он рассказывал много интересного о симпатиях, которые встречают еврейские надежды в нейтральных странах, в особенности в Италии.
Из всех этих разнообразных сведений можно, видимо, заключить, что дело действительно на ходу (Еврейский легион 1915: 2).
Деятельность «Pro causa ebraica» освещалась и в русско-еврейской прессе, которая не только внимательно следила за словесными баталиями на эту тему в официальной русской печати, но и, добывая сведения по собственным каналам, информировала читателей о происходящих вокруг Палестины событиях. Так, в напечатанном в еженедельнике «Рассвет» «Письме из Италии» М. Ламдона рассказывалось о конференции, устроенной комитетом «Pro causa ebraica» в Милане 24 февраля 1915 г. Эта конференция, по словам автора репортажа, стала
настоящей демонстрацией братской солидарности итальянских евреев, а также сочувственной демонстрацией культурных и демократических элементов всей Италии к многострадальному еврейскому народу (Ламдон 1915: 20).
В материале подробно описывалось открытие конференции:
Заседания этой конференции открыл писатель Марко Болафио, прочитав сочувственные телеграммы и заявления о присоединении к комитету, присланные евреями и христианами. Выражая свою благодарность всем почтившим собрание своим присутствием, и ь особенно известному писателю и драматургу Саббатино Лопец, Болафио в кратких чертах изложил историю возникновения комитета, указал, как в Америке, Германии, Франции, Англии наши соплеменники делают все возможное, чтобы после войны, при переустройстве Европы, евреи приобрели право на правоохранное убежище, где могли бы свободно развивать свои индивидуальные особенности. Он напомнил, что многим настоящее движение обязано некоторым выходцам из России, которые пользуются гостеприимством в Милане, и что в состав комитета вошли самые выдающиеся личности Италии, принадлежащие к разным партиям. Болафио выразил желание действовать в согласии с раввинами Италии и общинами, большинство которых уже изъявило свое сочувствие комитету, и кончил заявлением, что движение, начатое комитетом, должно быть занесено в парламенты, сделаться достоянием общественного мнения для того, чтобы еврейский народ, перенесший столько угнетений и внесший столько света во всемирную культуру, увидел наконец свою проблему решенной (там же).
Собравшиеся, говорилось в репортаже, единодушно приняли следующую энергичную резолюцию:
Конференция «Pro causa ebraica» выражает необходимость усиленной пропаганды для того, чтобы возбудить интерес общественного мнения к еврейской проблеме и облегчить таким образом борьбу за политическую, гражданскую и религиозную эмансипацию евреев в тех странах, где они подвергаются самым жестоким гонениям, и также считает необходимым заявить, что нельзя отделять от проблем интернациональной политики проблему о существовании и будущности нашего национального центра, созданного сионистским движением в Палестине. Комитет поручает исполнительной комиссии приступить немедленно к пропаганде посредством итальянской печати, собраний, митингов; создать, таким образом, в общественном мнении движение в пользу наших идеалов и изучить также вопрос о созыве в Италии интернационального конгресса для окончательного решения еврейского вопроса (там же: 21).
Сохранилось письмо самого Рутенберга по-итальянски (на почтовой бумаге отеля «Диана» в Милане), написанное на следующий день после конференции, 25 февраля 1915 г., и адресованное некоему адвокату (фамилия не названа; возможно, Виардо Момильяни). В письме рассказывается об этой конференции и говорится о необходимости провести большой конгресс на ту же тему в Риме (копия, // 22/20 – 25 h).
Информация о создании Еврейского легиона облетела весь мир. Она появлялась в разных средствах массовой информации, зачастую крайне далеких от Палестины и еврейских дел. Например, эмигрантская социалистическая газета «Наше эхо», выходившая в Париже (под ред. С. Платоновой), в заметке «Первый еврейский легион» сообщала (1915.19 июня):
В Египте сформирован первый еврейский полк волонтеров в количестве 500 человек. Волонтеры получают жалованье в размере около полутора рубля на российский счет в сутки. По отношению к питанию приняты все меры для строжайшего соблюдения правил «кошера». Покуда легион палестинцев в походах и боях не участвует: он еще готовится – волонтеры обучаются ратной науке.
Эта заметка относится ко времени, когда Рутенберг уже находился в США и в создании Легиона, о котором в ней говорится, участия не принимал. Следует вообще сказать, что несмотря на отмечаемый газетными репортерами энтузиазм вопрос с Легионом продвигался не столь успешно, как хотелось нетерпеливому Рутенбергу. Практических результатов своей деятельности он так и не увидел. Пока Италия не вступила в войну и сохраняла нейтралитет, нельзя было рассчитывать на поддержку официальными кругами еврейского военного формирования, которое влилось бы в состав британской армии. Позиция же Италии долгое время оставалась неопределенной. С 1882 г. состоявшая в военно-политическом блоке с Германией и Австро-Венгрией, она, с одной стороны, отказалась выступать на их стороне, хотя, с другой, испытывала непреодолимое желание участвовать в войне за передел мира. Это желание подогревали и международные события, и общественно-политическая ситуация внутри самой Италии (см. об этом: Salandra 1928; Корнеев 1958: 152-71; Корнеев 1959: 56–75; Любин 1978: 81-105, и др.)24. Показательным для отражения господствовавших в итальянском обществе настроений было требование войны группой футуристов во главе с Ф. Маринетти (см.: Marinetti 1915). В конце концов Италия присоединилась к Антанте, но произошло это только 23 мая 1915 г.
Помимо затянувшегося двусмысленного положения, итальянская политическая элита, в отношении которой основной расчет Рутенберга был естественным образом связан с представителями еврейства, в целом не оправдала его надежд. Б. Ворохов, который был очевидцем и непосредственным участником переговоров с ними, следующим образом описывал итальянско-еврейский истеблишмент, который, по его словам, играл «важную роль в стране»:
Многие из них сидят в министерских, депутатских креслах, являются партийными лидерами, известными журналистами, деятелями искусства. Евреев в Италии мало. Они не бросаются в глаза, пользуются всеми правами. В стране нет даже следа антисемитизма. К еврейскому вопросу и еврейским интересам они до сих пор относились очень прохладно. Все их еврейство – это еврейская община, пара общинных газет, выходящих два раза в месяц, и еврейский календарь, издаваемый общиной накануне Рош-хашана. Газеты и календарь печатаются на итальянском языке, и, кроме раввинов и преподавателей иешивы (во Флоренции), иврита никто не знает (Borokhov 1915: 2).
К этой краткой, но точной характеристике трудно что-либо добавить: имевшие хоть какой-нибудь политический вес итальянские евреи были, как правило, далеки от сионизма и равнодушны к нему. Один из самых влиятельных в этом плане людей Луиджи Луццати, депутат и сенатор, возглавлявший в разные годы ряд министерств, в том числе несколько раз – министерство финансов, а в 1910–1911 гг. сидевший в кресле премьер-министра25, хотя и поддерживал идею еврейского равноправия, но в целом к сионизму особенной тяги не испытывал26. Более того, он считал, что Турция – единственная страна, давшая евреям относительную свободу, и воевать против нее было бы преступлением. К тому же подобные действия, как ему казалось, неизбежно нанесли бы ущерб живущим в Палестине евреям и привели бы к краху их поселений там. По Луццати, следовало бы дождаться конца войны, а уже потом просить у победителей, в зависимости от того, кто ими станет – турки или англичане, устройства еврейских дел, см.: письмо Рутенберга X. Вейцману от 14 ноября 1914 в: Sefer toldot Hahagana 1956-64,1/2: 868-69 (большая часть из этого письма приведена ниже), ср.: Minerbi 1970: 40.
Рутенберг несколько раз встречался с Луццати: помимо отмеченного (см. прим. 25) обсуждения вопросов хозяйственных, непосредственно также в связи с идеей Легиона (встреча состоялась в ноябре 1914 г. в Генуе и была организована с помощью сочувствующего сионистам Анджело Сюллама). Обильных результатов беседы с Луццати не принесли, исключая разве что полученные от него рекомендательные письма, которыми Рутенберг воспользуется при поездке в США (Yaari-Poleskin 1939: 110).
История создания Еврейского легиона, или, как его еще называли, Отряда погонщиков мулов (The Zion Mule Corps), давно стала хрестоматийной (см., напр.: Sefer toldot Hahagana 1954-64, 1/2: 433-48; Ben-Zvi 1966, и др.). Вкратце она сводится к тому, что сформированный из евреев военный отряд с апреля по декабрь 1915 г. воевал в Галлиполи. Им руководил полковник британской армии Д. Паттерсон, описавший эту кампанию в книге «With the Zionists in Gallipoli» (Patterson 1916); его заместителем был герой русско-японской войны И. Трумпельдор. В январе 1916 г. Отряд перебросили в Салоники, а оттуда вернули в Александрию, откуда была набрана основаная часть легионеров (в Отряде было немало евреев из России, которых турки после начала войны выселили в Египет).
На основе 60 бойцов, оставшихся от расформированного Отряда, и евреев – эмигрантов из Восточной Европы образовался 38-й батальон королевских стрелков общей численностью 800 человек. Во главе его стал тот же полковник Д. Паттерсон (см.: Patterson 1922).
Другая часть Еврейского легиона, 39-й батальон королевских стрелков был сформирован в основном из евреев, живших в США, Канаде и нескольких десятков из Аргентины – в прошлом тоже в основном уроженцев России, Украины и Польши. Число записавшихся достигло 5000 человек (не все, однако, прибыли в Эрец-Исраэль)27. Заслуга их мобилизации полностью принадлежала Д. Бен-Гуриону, И. Бен-Цви и Рутенбергу. Последний, однако, и на этот раз плодов своей деятельности фактически не увидел: окончательная организация Легиона пришлась на январь 1918 г., когда Рутенберг находился за много сотен километров не только от места действия – Палестины, но и от Италии – в России.
Прибавить что-либо новое к событиям, основательно и подробно описанным самими их непосредственными участниками (помимо упомянутой книги Д. Паттерсона, см. воспоминания В.Е. Жаботинского «Слово о полку», 1928), вроде бы невозможно. Традиционно считается, что у колыбели создания Еврейского легиона стоят Жаботинский, Трумпельдор и Рутенберг. Так, к примеру, в книге о X. Вейцмане М. Вишняк писал:
Параллельно с дипломатической активностью, проявленной сионистами в союзных столицах, в более молодых, но не менее энергичных головах русских сионистов за границей возникла мысль подкрепить еврейские притязания на Палестину физической силой. Владимиру Жаботинскому, Иосифу Трумпельдору, Пинхасу Рутенбергу пришло в голову образовать особый отряд или легион из евреев-добровольцев, которые бились бы на стороне Антанты за еврейскую Палестину. Эта идея шла в прямой разрез с традиционной для сионизма, еще с герцлевских времен, политикой нейтралитета во внешних и внутренних делах различных государств (Вишняк 1939: 119).
Несмотря, однако, на упомянутую хрестоматийность, роль Рутенберга как главного инициатора создания Еврейского легиона, на наш взгляд, остается недооцененной. Обильная историография вопроса, числя его имя среди уважаемых участников этого предприятия, тем не менее в качестве вдохновителя самой идеи чаще всего приводит имя В.Е. Жаботинского (это, кстати, отражается даже в самом порядке следования имен у Вишняка). Пожалуй, наиболее серьезной работой, пересматривающей эту фактически неверную традицию, является статья израильского историка М. Минца «Yozmat Pinchas Rutenberg le-hakamat gdudim ivriim im parutz milkhemet ga-olam ha-rishona» (Инициатива Пинхаса Рутенберга в формировании еврейских военных отрядов в начале Первой мировой войны).
М. Минц справедливо указывает на то, что мысль о падении Оттоманской империи, открывавшем дорогу сионистскому проекту, была монополизирована самим же Жаботинским в его воспоминаниях и затем бесчетное количество раз повторялась вслед за ним (Mintz 1983: 181). В самом деле, перечитаем то, что пишет Жаботинский на первых страницах своего «Слова о полку». В роли корреспондента «Русских ведомостей» он отправился во Францию. Как выяснилось, столица из-за военной угрозы была переведена в Бордо: «правительственным учреждениям пришлось на время удалиться из угрожаемой столицы». И вот в Бордо, говорится в воспоминаниях Жаботинского,
в одно мокрое утро я прочел на стене афишу о том, что Турция фактически примкнула к центральным державам и начала военные действия (Жаботинский 1985/1928: 104).
И далее автор мемуаров рассказывает о том, что в это утро его посетила простая и в то же время чреватая многими и в высшей степени значительными последствиями мысль о разделе Турции после ее неизбежного поражения на стороне Германии и Австро-Венгрии и о том великом историческом шансе для евреев, которому послужит это поражение:
Теперь в Бордо, прочитав на стене подмокшую афишу, я сразу сделал единственный логический вывод; и по сей день не понимаю, почему многим из друзей моих понадобилось столько лет, чтобы прийти к такому простому заключению. Дело казалось мне ясно, как дважды два: что будет с евреями России, Польши, Галиции – все это очень важно, но в размахе исторической перспективы все это – вещь временная по сравнению с тем переворотом еврейского бытия, какой принесет нам расчленение Турции (там же).
Ср. восторженно-апологетическую оценку этой мысли политическим единомышленником Жаботинского и его биографом И. Недавой:
Однажды, почти как новое озарение, ему пришла в голову мысль, что сионистское движение должно стать союзником Великобритании, чтобы посредством вооруженной борьбы освободить Эрец-Исраэль от турецкого владычества (Недава 1985: XVI).
Дерзость и колоссальные исторические перспективы родившегося в голове Жаботинского проекта не подлежат никакому сомнению. Однако если быть объективным, то он был не только не единственным, но главное, не первыму кто начал думать и действовать в данном направлении – организации Еврейского легиона. «Пальма первенства», во всяком случае самой идеи, должна, без сомнения, быть отдана Рутенбергу. Другой вопрос, что материализовать эту идею в Италии, согласно первоначальному плану, несмотря на все старания, не удалось: сопротивление внешних обстоятельств оказалось непреодолимым.
Собственно, против идейного лидерства Рутенберга в деле с Еврейским легионом не возражают и сами биографы Жаботинского. Ср.:
Находясь в Италии, Рутенберг пришел к мысли о необходимости еврейского участия в войне раньше Жаботинского, то есть до вступления в войну Турции. Рутенберг считал, что так можно добиться двух целей: во-первых, повлиять на еврейское общественное мнение в пользу союзников (тогда Великобритания и Франция в свою очередь окажут давление на Россию); во-вторых, реализовать после победы союзников еврейские национальные надежды в Палестине (Кац 2000,1: 119).
Как известно, Турция вступила в войну 29 октября 1914 г., и, исходя из того, что пишет Жаботинский о «подмокшей афише» в Бордо, эта мысль, стало быть, не могла посетить его раньше указанного срока. Между тем Рутенберг проделал тот же путь, что и Жаботинский, – побывал в Бордо и в Лондоне, т. е. отправился искать поддержки идее Еврейского легиона во влиятельных кругах Франции и Англии, на полтора-два месяца раньше – в сентябре 1914 г., еще до открытия турецкого фронта28. Из этой поездки он писал Д. Гольдштейну:
Bordeaux
15/9/<1>914
Дорогой мой друг.
Дела покуда идут хорошо. Вопрос пришлось расчленить, заняться здесь только первой частью, которая будет рассматриваться послезавтра в совете. Рассчитываю на успех.
Для второй части еду в Л<ондон> через Париж. Здесь никого из сион<истов> не нашел. Так как в голове у меня все ясно, то и там рассчитываю добиться удовлетворительного ответа.
Всего доброго. Крепко жму руку.
П. Рутенберг29
Рутенберг обладал перед Жаботинским тем немалым преимуществом, что был известен в Европе как революционер-социалист, борец с царским режимом – отсюда поддержка его французскими социалистами, входившими в правительство Р. Пуанкаре. Так, например, он был знаком с братом еврейского писателя, драматурга, публициста, этнографа, создателя знаменито «Диббука», С. Ан-ского (Раппопорта) Хаимом Раппопортом, когда-то бывшим, как и брат, эсером, но осевшим во Франции, сменившим имя на Шарль и ставшим французским социалистом (позднее вступил во французскую компартию30). Знаком Рутенберг был также с одним из основателей французской Рабочей партии Жюлем Гедом (наст, фамилия Базиль; 1845–1922), в чьем журнале «Socialisme» сотрудничал Раппопорт. После начала войны до октября 1915 г. Гед занимал пост министра иностранных дел, см. в письме Вейцмана Ахад-ха-Аму от 3 декабря 1914 г. (в подлиннике по-русски):
Гед намекает, по всей видимости, на беседу и на demarches нашего Р<утенберга> (Weizmann 1977-79, VII: 106).
Мы не знаем, о каких конкретно demarches Рутенберга идет речь, но важен сам по себе факт имевшейся у него возможности их устраивать в присутствии министров крупнейших европейских держав. По всей видимости, именно Ж. Геда Рутенберг имеет в виду в своей статье «Два года назад <3>», опубликованной в «Di varhayt» от 20 августа 1916 г. (см. также в следующей главе упоминание Рутенбергом его имени как одного из «европейских учителей социализма» – в ряду Плеханова, Кропоткина и Вандервельде – в речи на массовом митинге, устроенном Бюро национально-социалистической пропаганды в Нью-Йорке 5 августа 1915 г.).
В руках Рутенберга имелся сильный дипломатический козырь – рекомендательные письма, открывающие двери правителей Европы. Где по социалистическим, а где – по еврейским каналам (прежде всего через барона Э. Ротшильда) он сумел взобраться на самую вершину европейской политической пирамиды, встречаться и иметь дело не с второстепенными фигурами, а с теми, кто непосредственно или за кулисами официальной политики определял развитие европейской и мировой истории.
Разумеется, далеко не все, кто стоял у кормила власти европейских держав или определял общественно-полититичес-кий климат в Европе, были проникнуты симпатией к рутенберговским идеям и начинаниям. Более того, среди фигур, оказывавших им противодействие или по крайней мере занимавших достаточно умеренную позицию, были известные евреи, такие, как, предположим, братья Жозеф и Соломон Рейнак.
Жозеф Рейнак (1856–1921), крупнейший политический деятель Франции, член парламента, адвокат и редактор, публицист и историк, в прошлом секретарь и директор канцелярии премьер-министра Л. Гамбетты (1881–1882). В годы «дрейфуси-ады» был одним из тех, кто возглавил антишовинистское движение в поддержку Дрейфуса. Несмотря, однако, на собственный опыт борьбы с юдофобией, он, как и его брат Соломон (1858–1932), один из известнейших французских археологов, был далек от сионизма и чужд требованиям права на Эрец-Исраэль. В написанной несколько позднее, уже в Америке, статье «Еврейские беды – хороший бизнес» («Di varhayt» от 12 августа 1916 г.) Рутенберг, приводя выдержки из письма, полученного из Парижа, цитировал, в частности, и такой фрагмент:
…Но французские евреи всякими интригами противятся этому <возникновению в Палестине еврейского национального центрах Жозеф Рейнак считает это опасным, кроме прочего, он опирается на теорию своего брата Соломона Рейнака о том, что мы не происходим от древних ханаанских евреев. И поэтому у нас нет прав на Эрец-Исраэль.
Некоторые французские раввины подтанцовывают ему, и это все оказывает влияние на мнение французской общественности…
Тем не менее следует подчеркнуть, что Рутенберг в общении с ключевыми европейскими лидерами добился максимума возможного. Обладая несомненной способностью психологического воздействия на собеседника, он сумел внушить им мысль не только о высокой авторитетности своей миссии, но и о персональной значимости того, кто ее осуществлял. Недаром некоторые из вершителей мировых судеб стали его личными друзьями – например, такой крупный политический деятель, как А. Бриан (1862–1932), будущий лауреат Нобелевской премии мира (1926), который с 1906 по 1931 г. неоднократно возглавлял различные министерства во французском правительстве и был премьер-министром. Когда через несколько дней после его смерти, наступившей 7 марта 1932 г., Рутенберг оказался в Париже, первым делом он пошел попрощаться с усопшим. 14 марта помечена следующая щемящая запись в его дневнике (RA):
Настроение у меня сегодня очень грустное. Т. е. голова и душа ясно и хорошо работают. Веселым никогда не бываю. Веселости у Господа Бога на мою долю не хватило.
Пошел сегодня проститься с Брианом. С тем, что от него осталось. На кладбище. Было в этом человеке всегда что-то интимно мне близкое. Типичный представитель и выразитель нашего великого и незадачливого поколения. Представитель не гениальный, но талантливый. Большой. Блестящий. Практичный. Бесконечно честный. Сделавший фантастическую карьеру. Во всем почти успевший. И по существу – неудачник. Чего-то не хватало.
Его смерть была большим шоком для меня. Очень жалко стало. Чего? не могу еще сформулировать. Смерть его заставила о многом интенсивнее думать. Хотел один на один с ним помолчать. Не удалось.
К моему удивлению сегодня, в понедельник, в рабочий, занятой день, тысячи мужчин и женщин, разных званий, разных состояний, шли к нему. К остаткам, памяти его. Зачем? Почему? В наше беспринцпипное, в наше страшное время распада, развала всего нас окружающего, всего нас составляющего, самой сущности нашей, в это время непроницаемого, липкого хаоса, возможно ли существование больших групп людей, объединенных бескорыстной идеей, «бесполезной» памятью? любовью к кому бы то ни было?
Очевидно, да.
Странно.
Но если да, значит имеется зацепка, связь прошлого с настоящим, настоящего с будущим! И на этой могиле, череп же, что-то хорошее, человечно достойное расти будет.
Или это только отживающие нашего поколения, усталые, разбитые, ищут самоутешение, самообман?
Но – вернемся ко времени Первой мировой войны.
В одном из не дошедших до нас писем X. Вейцману этой поры Рутенберг (об их знакомстве мы скажем ниже), по всей видимости, бросил упрек, что встреча того с английским послом в Париже Ф. Барти мешает его, Рутенберга, планам. В ответном письме (датировано 15 февраля 1915 г.) Вейцман, пытаясь рассеять подозрения своего корреспондента, писал, что это rendes-vous, устроенное против его собственной воли бароном Э. Ротшильдом, ничьих планов и интересов не затрагивало. В письме есть, в частности, такая фраза:
Я знал, что Вы намерены представить ему <послу> Ваши бумаги, но я совершенно не представляю, как мой визит к послу мог помешать Вашим делам (Weizmann 1977-79, VII: 166).
Комментируя это место, составители тома вейцмановских писем сообщают в редакторском примечании:
По свидетельству Авраама Рутенберга (брата Пинхаса Рутенберга), осенью 1914 г. Рутенберг получил рекомендательное письмо от одного из французских министров к сэру Э. Грею. Возможно, что именно по этому поводу Рутенберг намеревался встретиться с английским послом (там же; редактор Двора Барзилай, при участии Леонарда Штейна).
С рекомендательным письмом французского министра, имя которого, к сожалению, осталось неназванным, Рутенберг отправился в Лондон для встречи с министром иностранных дел Англии Э. Греем31. Главной целью было передать ему петицию, в которой английскому правительству излагались предложения об организации Еврейского легиона. Впоследствии один из основателей винного производства и винной торговли в Эрец-Исраэль (а также – в свои пятьдесят с лишком лет – доброволец этого самого Легиона) Зеев Глускин вспоминал:
В августе <речь должна идти о сентябре> 1914 года я встретился в Лондоне с П. Рутенбергом. Он говорил о возможности вступления Турции в войну и оккупации в этом случае Эрец-Исраэль английскими войсками. Поскольку для нас, евреев, это будет иметь огромное значение, следовало бы уже сейчас организовать нашу молодежь для службы в британской армии (Gluskin 1946: 128-29).
24 сентября 1914 г. Рутенберг писал Д. Гольдштейну из Лондона (письмо написано на почтовой бумаге Grosvenor Hotel, London):
Дорогой Давид Рафаилович.
О моих приключениях при приезде в Англию, включая арест, Вы, вероятно, знаете. Просил сестру Вам написать.
Видел вчера Зангвила32. Он «территориалист», но не «сионист»; «моралист», а поэтому не видит возможности изгнать из Палестины арабов, которые там в большинстве. Его интересует равноправие евреев в России, и сэр Грей ему «обещал» сделать, что сможет… В территорию еврейскую не верит. Через 2–3 поколения русским евреям будет так же хорошо, как и английским.
Спорить с ним не время, конечно. И переубедить его, конечно, не удалось бы все равно ни в чем.
Сегодня у меня свидание с Mr Cowen – душеприказчиком Гер-цля, видным сионистом. Вид его магазина готового белья не говорит за большую воинственность его. Самого мистера еще не видел. Вообще настроение у меня здесь скверное. А сидеть приходится и, может быть, не на что будет уехать, не только ни с чем.
Не унывайте. Желаю добра.
Крепко жму руку,
П. Рутенберг33
Мотивы и обстоятельства ареста Рутенберга в Лондоне, его высылки во Францию и весь комплекс проблем, возникших от причудливого и, по-видимому, непредумышленного наложения одних событий на другие – прошлой деятельности русского революционера-террориста на нынешнюю – еврейского националиста, в какой-то мере помогает понять его письмо Савинкову. В нем Рутенберг при всей любви и дружеских чувствах, питаемых к адресату, проявлял свой крутой нрав. Савинков решил, что Рутенберг отправляется в Лондон как член партии эсеров для политических переговоров, которые должны были привести к определенному давлению англичан на Россию в вопросе о демократических свободах и пр. Результатом этого недоразумения явилось его письмо Рутенбергу в Англию. Письмо, однако, было перлюстрировано, и, как считал Рутенберг, именно это обстоятельство послужило причиной его ареста34.
Письмо написано из парижского отеля «Metropole» и датировано 21 декабря 1914 г.:
Дорогой Борис.
Ездил в Лондон. В Folkstone меня арестовали по распоряжению центральной лондонской полиции, посадили в клоповник и на следующее утро в ближайшим пароходом отправили обратно во Францию. С трудом добился, чтоб не извещали об этом французскую полицию. Иначе меня выслали бы и из Франции.
Когда был в последний раз в Лондоне, начальник полиции сказал мне, что могу быть в Англии беспрепятственно. С тех пор ни в Лондоне, ни где бы то ни было, не сделал ничего, что могло бы подать повод к такому со мной обращению. Бумаги мои на этот раз были гораздо убедительнее, чем в прошлый.
В Folkstone узнал, что мое имя внесено у них в список лиц «нежелательных иностранцев» после моего выезда из Англии. Месяц тому назад там арестовали приехавшего бельгийца, похожего на меня, и отпустили дальше, только когда он сумел доказать, что он
Слежка и вмешательство русской полиции должны быть исключены, ибо пропустили в Лондон ехавшего со мной еврея, оттоманского подданного, с которым пробыл вместе в разных городах две недели. И пропустили по документам гораздо менее убедительным, чем мои. У меня было свидетельство президента генуэзского порта о моем русском подданстве и респектабельности моей личности с визой английского консула.
Единственно возможная причина – твое письмо, написанное мне в Лондон в сентябре. Присланное мне позже Карповичем35.
Хоть и ложно, но ты предполагал, что я поехал тогда в Лондон говорить с Греем о деле, так тебя взволновавшем. Ты знал, что все письма в Англию вскрываются. Об этом было напечатано в газетах. И в такое время ты написал мне, что мои разговоры с Греем шантаж. По легкомыслию, другого объяснения допустить не могу, ты не подумал, что на основании твоего письма меня могли немедленно арестовать. В свое время письмо твое не имело конкретных для меня последствий, п<отому> ч<то> не застало меня уже в Англии.
Ты, вероятно, писал об этом к Карповичу. И вся переписка читалась полицией.
Если мое предположение верно, а я его считаю единственно возможнымг, ты фактически, хоть и по легкомыслию, сделал на меня донос. И ложный. Ибо в Лондон я ездил не за тем, что ты предполагал. И если бы твои предположения были верны, тебе следовало подумать об опасности и неуместности таких радикальных мер. Ты скомпрометировал меня лично и важное дело, которому я нужен и с которым связано мое имя. Хоть легкомысленно, но ты совершил большое преступление, а не «проступок».
До сегодня заняться этим делом не мог. Теперь мне надо его разрешить. Мне надо быть в Лондоне. Хотел говорить с тобой лично, чтоб установить фактическое положение дела и сообразить, что делать. Телефонировал тебе несколько раз. Не хотел писать тебе. Предупредил поэтому Л.Г.36, знавшую мой адрес. Она не могла не предупредить тебя о происшедшем. А сегодня узнал у твоей консьержки, что ты уехал. Не потрудившись повидаться со мной. И опять-таки поступил очень плохо с точки зрения элементарной внимательности, обязательной для уважающих друг друга и себя людей.
Что сделаю, не знаю. Но предупреждаю тебя, что в случае надобности не посчитаюсь с тобой. Предупреждаю тебя, что ты не можешь без моего предварительного согласия говорить кому бы то ни было, что меня выслали из Англии как «нежелательного иностранца». Ибо речь идет не о наших с тобой принципах, а об интересах и
Письмо это покажу И.А. Рубановичу, которому как представителю партии может быть придется вклиниться в это дело. Сообщи немедленно, писал ли ты и что именно Карповичу.
Люблю тебя от всей души. Хорошо. Отношения своего не меняю и теперь. Но эти «инциденты» между нами заставляют меня думать, что мы можем стать большими врагами. Очень жалею об этом.
Обнимаю тебя. Глубоко жалею об огромной преступной нелепости, которую ты сделал, зарвавшись в твоем самомнении.
П. Рутенберг
Мой привет и сердечные поздравления Марье Александровне37 и Евгении Ивановне38.
У вас живет Ксен<ия> Ксеноф<онтовна>39, у которой нечего делать <sic> и есть много приятелей в Генуе, для которой интересная тема для переписки, вероятно, клад. Она не должна знать об этом инциденте. А если знает, никому не должна писать об этом40.
Арест и высылка Рутенберга из Англии в качестве «persona non grata» случились во второй его приезд, в декабре 1914 г. Что же касается первого, то тогда он познакомился с X. Вейцманом. Без малого четверть века спустя, приветствуя Рутенберга, которому исполнилось 60 лет, X. Вейцман, несколько ошибаясь в сроках их первого знакомства41, писал в поздравительной телеграмме:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.