Текст книги "Страх"

Глава девятая: Следствие 1.

Утром Олег Дмитриевич предложил съездить за Ириной и привезти её на дачу. Калюжный согласился и пошел звонить жене, чтобы предупредить. Но телефон не отвечал.

«Странно, где же она может быть в семь часов утра?!» – с тревогой подумал он. Он подождал с полчаса и вновь позвонил – тот же результат. И Эдурад Васильевич понял, что с женой что-то произошло. Воображение рисовало самые страшные картины, так как он знал с кем имеет дело.

Друганов его сообщение встретил внешне спокойно, сказал:

– Не нужно, Эдик, паниковать раньше времени. Вполне возможно, что в квартиру попытались проникнуть и она вызвала милицию.

– В таком случае, где она? Почему её нет в квартире?

– Ну мало ли, – пожал плечами Олег Дмитриевич. – Может быть она сейчас в милиции, дает объяснения. Давай немного подождем.

Калюжный позвонил домой перед обедом. Телефон молчал. Он послонялся по Золотой горке, выпил пива. Тревога за судьбу жены с каждой минутой все нарастала. Теперь он был больше чем уверен, что её либо убили, либо захватили в заложницы и скоро предъявят ему свои условия. Каковы будут эти услович он знал заранее. Когда он позвонил через час, то услышал, наконец, испуганный, несчастный голос Ирины:

– Эдик, это ты?!

Эдуард Васильевич испугался и повесил трубку. Теперь отпали все сомнения – жена схвачена бандитами. Жена никогда прежде не называла его уменьшительно, почему-то считала, что это не имя, а собачья кличка. Они сломили её сопротивление и заставили им помогать. Калюжный представил, что пришлось ей вынести и совсем пал духом.

Друганов его действия не одобрил, сказал с осуждением:

– Экий ты, Эдик, трус! Хочешь ты этого или нет, а связываться с ними все равно придется. Иначе, как мы узнает, чего они хотят. Представь, каково сейчас ей приходится.

– Что вы предлагаете?

– Иди и звони снова. Узнай, чего они хотят.

– Как ты не понимаешь, дядя Олег, что Ирина в любом случае обречена?! Они её используют, а потом убьют. Она им нужна лишь для того, чтобы связаться со мной. Как они это сделают, они тут же могут её убить.

И бывший летчик-испытатель, может быть впервые в жизни, растерялся.

– Что же делать?! – спросил он беспомощно.

– А я знаю? – ответил Калюжный вопросом. – У меня и так голова буквально чугунная от всего этого.

В конце-концов они решили дождаться следующего утра.

А под утро их разбудил вой милицейской сирены. Калюжный вскочил, выглянул в окно и увидел напротив ворот две «Воги» и микроавтобус «УАЗ».

«Ну вот, все само-собой решилось!» – с облегчением подумал Эдуард Васильевич. Ночью к нему самому приходили мысли обратиться за помощью в милицию. А они, будто их подслушав, сами приехали. Скорее всего и Ирина у них. Это упрощает его задачу.

Калюжный спокойно оделся, вернул браунинг Друганову.

– Спасибо, дядя Олег! Похоже, он мне больше не понадобиться.

– А почему здесь милиция? – спросил тот. – Они что, в курсе всего?

– Вряд ли. Вероятнее всего они разыскивают меня, как подореваемого в убийстве Татьяничевой.

– Кого?

– Нашего заместителя прокурора. Наш прокурор постарался.

И будто в подтверждение слов Калюжного раздался властный голос по мегафону:

«Гражданин Калюжный, сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Дача окружена».

«К чему только они устроили весь этот цирк?» – равнодушно подумал Эдуард Васильевич, выходя на крыльцо. И тут же получил сильный удар сзади по голове, от которого потерял сознание.

Пришел в себя он лишь в машине. Рядом сидел молодой сотрудник в форме старшего лейтенанта. ещё один одетый по гражданке на переднем сидении. Стоило лишь Квалюжному пошевелиться, как в затылке запульсировала сильная боль. Он невольно застонал. Сидящий на первом сидении обернулся, весело проговорил:

– Очухался, козел! Думал, что мы тебя не найдем, да?

У него было широкоскулое и довольно симпатичное лицо сильная шея борца. Вот только глаза… Темно-карие глаза были нехорошими, лютыми. Очень даже нехорошими. Человек с такими глазами просто не мог быть порядочным. И Калюжный понял, что этот сделает все, чтобы допиться от него признательных показаний.

– Зачем вы меня ударили?

– Ударили?! – почти искренне удивился оперативник. Обратился к своему коллеге, сидящему рядом с Калюжным: – Саша, ты его бил?

– Нет, – ответил тот.

– Ну, вот. И я не бил. Что-то ты путаешь, гражданин прокурор. Это тебе очевидно приснилось. – Он нагло рассмеялся.

Калюжный счел за лучшее промолчать. Но это не устроило оперативника.

– Почему молчишь, прокурор?

– Я не знаю кто со мной разговаривает. Может быть вы бандиты?

– Ах, какие мы обидчивые! – издевательски проговорил оперативник. – Порошу покорнейше меня извинить. Разрешите представиться. Заместитель начальника отдела уголовного розыска майор милиции Коломиец Антон Борисович. Будут какие вопросы, пожелания? – Коломиец вновь рассмеялся.

– Почему вы разговариваете со мной в таком тоне? – вопросом ответил Калюжный.

– Ну вот, теперь ему мой тон не нравится, – вздохнул майор. – Ты слишком капризен, прокурор. Саша, поговори с ним другим тоном.

Старший лейтенант коротко размахнулся и ударил Калюжного в живот. Удар был настолько силен, что Эдуард Васильевич испугался, подумал что внутри что-то лопнуло – настолько была сильна боль, перехватило дыхание.

– А такой тон тебе понравился? – вовсю веселился Коломиец.

– Палачи! – с трудом выдавил из себя Калюжный.

– Саша, выпиши ему ещё за оскорбление при исполнении.

От второго удара у Калюжного попылыли перед глазами радужные круги. И он с тоской подумал, что эти два подонка обязательно выбью из него признательные показания. Он не сможет долго терпеть эту адскую боль.

– Не надо меня бить. Пожалуйста! – униженно попросил Эдуард Васильевич.

– Вот это другой разговор, – удовлетворенно проговорил майор. – А то – «палачи»! Этак можно договориться до больших неприятностей. Саша только малость размялся. Ты, прокурор, ещё не знаешь, как он может делать это по настоящему. Я прав, Саша?

– Конечно, шеф, – отозвался тот, ухмыльнувшись.

– Вот видишь, прокурор! – «обрадовался» Коломиец подтверждению своих слов. – Причем, делает он это настолько профессионально, что ни один эксперт не прикопается. Я прав, Саша?

– Конечно, товарищ майор.

– А знаешь, прокурор, чего Саша особенно не любит?… Ты почему молчишь, прокурор, когда тебя спрашивает милицейское начальство. Больно гордый что ли?

– Я слушаю. – Калюжный чувствовал, что ещё чуть-чуть и он расплачется от всего этого издевательства.

– Это хорошо, что слушаешь. Это правильно. Чтобы потом не было претензий. Так о чем это я? – продолжал куражиться майор. – Ах, да. Вот я и говорю – наш Саша особенно не любит, когда ему вешаеют лапшу на уши. Скажи, Саша?

– Точняком, шеф! – подтвердил старший лейтенант. – Я очень этого не люблю. Когда мне «лапшу» – я натурально зверею.

– Вот видишь, прокурор. Так-что ты хорошенько это запомни, чтобы без всяких обид. Понял? – Не дождавшись от Калюжного ответа, угрожающе переспросил: – Так понял или нет?!

– Понял, – обреченно ответил тот.

В Заельцовском райуправлении Коломиец объявил Эдуарду Васильевичу, что он задерживается по подозрению в убийстве заместителя транспортного прокурора Татьяничевой Маргариты Львовны и оформил протокол задержания. После чего, Коломиец и старший лейтенант отвели Калюжного в пятнадцатый кабинет, майор запер его на ключ, и, строго глядя на подозреваемого, указал на стул за письменным столом и деловито сказал:

– Садись. Пиши.

– Что писать? – не понял Калюжный.

– Ты что тут мне прикидываешься, сученок?! – взревел майор. – Явку с повинной пиши. Как ты угрохал бедную женщину.

– Послушайте, Антон Борисович, неужели же вы действительно верите в то, что говорите? – попробовал было вразумить майора Калюжный. – Ведь это же абсурд! Я даже не знаю как и при каких обстоятелствах убита Магарита Львовна. Поэтому, если бы я и согласился написать эту самую явку, то я даже не знаю о чем писать.

– Так, значит, так! – Выдохнул Коломиец. Он снял с себя ветровку. Под ней оказалась тонкая тенниска, рельефно подчеркивающая бугры тренированных мышц майора. – Ты слышал, Саша? – обратился он к своему помощнику. – Этот козел опять меня не понимает. Я уж и не знаю, как с ним разговаривать. Похоже, он только одного тебя понимает. Займись.

– Как скажешь, шеф, – нехорошо ухмыльнулся старший лейтенант и двинулся на Калюжного.

– Не надо, – поспежно проговорил Эдуард Васильевич, обренченно садясь за стол. Он понимал, что они все равно выбьют из него нужные им показания. Так для чего терпеть боль, издевательства? Может быть это даже к лучшему. На суде все, даст Бог, выяснится. Окажись он сейчас на свободе, то непременно бы попал в лапы киллеров. А те миндальничать не будут. Очень даже не будут. Однако о видеокассете на следствии ни в коем случае говорить не надо. Иначе… Иначе даже трудно представить, что может быть.

– Что писать? – спросил он Коломийца.

– Ну вот, это же совсем другой разговор, – обрадовался тот. – Пиши: «Прокурору Заельцовского района Парфенову А.П. от гражданина Калюжного Э.Д. Явка с повинной. Гражданин прокурор, хочу признаться, что мной 27 июля сего года из личных неприязненныйх отношений была убита заместитель Новосибирского транспортного прокурора Татьяничева М.Г. прн следующих остоятельствах. Убийство Татьяничевой мной было задумано давно, так как она постоянно насмехалась надо мной, называя идиотом и рохлей. С этой целью я просил транспортного прокурора Грищука П.В. выдать мне табельное оружие, якобы для самообороны. А когда он мне отказал, для совершения преступного умысла, решил завладеть пистолетом самой Татьяничевой. В указанный мной день вечером я купил бутылку шампанского и отправился к Татьяничевой домой. Она очень удивилась моему приходу, но встретила радушно, накрыла на стол. Когда мы выпили уже по первому бакалу шампанского, я вновь наполнил бокалы и попросил Татьяничеву принести мне соли. Она ушла на кухню, а подлил ей в шампанское большую дозу клофелина. После ужина, когда мы смотрели телевизор, она уснула. В секретере в железной банке из-под индийского чая я нашел её пистолет и двумя выстрелами в голову убил её. После чего уничтожил свои отпечатки на пистолете и покинул квартиру. Эти два дня я скрывался на даче своего знакомого Друганова О. Д., где и был задержан сотрудниками милиции».

Записывая продиктованный ему текст, Калюжный понял, что в его составлении принимал самое непосредственное участие прокурор Грищук. Майор не мог знать, что Татьяничева называла Эдуарда Васильевича рохлей.

– Записал? – спросил Коломиец.

– Да.

Майор взял лист, прочел, сказал удовлетворенно:

– Ну вот, это же совсем другое дело! А говорил, что не знаешь об обстоятельствах убийства. А оказалось, что ты все прекрасно знаешь и помнишь. Молодец! Распишись.

– Теперь знаю, – равнодушно согласился Калюжный, подписывая написанное.

Коломиец снял телефонную трубку, набрал номер.

– Привет, Родион Иванович! Клиент созрел и желает с тобой встретиться… Обижаешь. У нас как в аптеке, без обмана… Нет, он оказался очень понятливым. Искренне раскаивается в содеянном. Написал явку с развернутом виде… Ага. Через полчаса будем.

Майор положил трубку, сообщил Калюжному:

– Едем к следователю прокуратуры. И смотри у меня там, без выкрутасов. А то Саша реализует свой потенциал на полную катушку. Понял?

Эдуард Васильевич ничего не ответил, лишь горько усмехнулся. Он сейчас себя не уважал. Очень даже не уважал.

Следователь прокуратуры оказался рыжим рыхлым мужчиной лет тридцати пяти. На его некрасивом одутловатом лице было написано явное равнодушие к происходящему, даже какая-то брезгливость, вероятно оттого, что приходится иметь дело с такими типами, как Калюжный.

– Старший следователь прокуратуры Дробышев Родион Иванович, – представился он Эдуарду Васильевичу и вялым движением руки указал на стул. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Калюжный сел. Следователь поднял глаза на Коломийца.

– Ну что у тебя? Где?

Майор раскрыл папку, достал документы, положил их перед следователем.

– Это протокол задержания, а это явка с повинной. Все, как обещал. – Он коротко хохотнул.

– Ну да, это конечно… – Дробышев почмокал полными губами, бегло ознакомившись с явкой. Сказал Коломийцу: – Ты вот что, майор. Ты там подожди. – Он кивнул на дверь.

– А может быть мне… – начал было майор, но Дробышев его перебил:

– Не нужно. Теперь решетка на окне у меня прочная, никуда не денется.

Говоря это, следователь имел в виду факт полуторагодичной давности, когда из этого кабинета, выставив решетку, бежал подследственный Говоров, работающий сейчас старшим следователем облпрокуратуры. Говорова, кстати, задерживал также Коломиец.

После того, как майор вышел, Калюжный спросил Дробышева:

– Родион Иванович, сколько вы работаете в прокуратуре?

– Двенадцать лет. А при чем тут это?

– Я потому, что вы, опытный следователь, должны понимать, что это, – Эдуард Васильевич кивнул на лежавшую перед следователем явку с повинной, – на воде вилами писано и в суде рассыпется, как карточный домик.

Следователь долго смотрел на Калюжного с таким выражением лица, будто тот ему уже до чертиков надоел и если бы не долг службы, то он бы давно его выставил из кабинета.

– Ну зачем же вы так, Эдуард Васильевич, – наконец лениво проговорил Дробышев. – Зря вы нас недооцениваете. Что ж вы думаете, что на одном вашем признании мы пойдем в суд? Ну зачем же вы так?! Мы уже сейчас располагаем массой косвенных доказательств вашей виновности.

– Это каких же, позвольте полюбопытсвовать?

– Всему свое время, Эдурад Васильевич… Впрочем, если вы настаиваете, то я не буду делать из этого тайну. Во-первых, свидетелем вашей бурной ссоры с потерпевшей, при которой вы угрожали ей убийством, была секретарь прокуратуры Концовская Ольга Викторовна. Во-вторых, в день убийства вечером вас видела соседка Татьяничевой входящим в их подъезд. В-третьих, ваша жена… Правда, я лично с ней не встречался, её по моему заданию допрашивал Коломиец. Так вот, ваша жена сказала, что 27 апреля вы пришли домой очень поздно и в сильно возбужденном состоянии, сказали, что вам на какое-то время придется уехать.

Калюжный представил, что пришлось пережить Ирине, как над ней нужно издеваться, чтобы она написала подобное.

– Вам Коломиец садист и палач. Ему доставляет удовольствие избивать людей.

– Зря вы так о нем, Эдуард Васильевич, – все также лениво-равнодушно проговорил Дробышев. – Он очень опытный оперативник и жалоб на него, во всяком случае, до вас, в прокуратуру не поступало… Однако вы ещё не выслушали, что в-четвертых. Так вот, в-четвертых, на одном из стаканов на столе Татьяничевой обнаружили отпечатки ваших пальцев.

– А каким образом стакан оказался на столе?

– Надо полагать, что вы из него пили шампанское.

– Но в явке с повинной говориться о бокалах?

– Да?! – впервые удивился следователь. Просмотрел написанное. – Действительно неувязочка вышла. Будем считать, что здесь вы допустили неточность. Но её легко будет устранить при вашем допросе. Верно?

– Скажите, кто выезжал на место происшествия?

– Я выезжал. А разве это имеет какое-то значение?

– Весьма существенное. – Калюжный понял, что расчитывать ему не на что. Если до этого он ещё надеялся, что все подстроил Коломиец, а следователь лишь заблуждается относительного его виновности, то сейчас эти надежды рухнули окончательно. Все они одна команда и действуют сообща. При осмотре места происшествия просто не могло быть никакого стакана с его отпечатками пальцев, так как тогда никто из организаторов убийства не предполагал, что произойдет, как говорят юристы, ошибка в объекте и вместо Калюжного будет убит его сосед. Стакан появился (очевидно взят из кабинета Калюжного) тогда, когда нужно было обвинить его в убийстве Татьяничевой. Дробышев скорее всего фальсифицировал протокол осмотра места происшествия переписав его заново и подделав подписи понятых. Все это несложно будет доказать в суде. Однако, до суда ещё надо дожить, в чем Калюжный сомневался. Очень даже сомневался. Если они пошли на такое, то им ничего не стоит организовать его «самоубийство». Да, так наверное и будет. Для них это во всех отношениях предпочтительнее. Они избавляются от необходимости выходить в суд со столь скользким делом, избавляются от него, Калюжного, как свидетеля их преступных действия, и, наконец, прекращают дело по убийству Татьяничевой за смертью обвиняемого. Все довольны, все смеются. Да, невеселая перспектива.

– Ну так что, Эдуард Васильевич, приступим, пожалуй, к допросу, – сказал Дробышев.

– Делайте, что хотите, – вяло отмахнулся Калюжный. – Я ничего говорить не буду. В явке с повинной уже все написано.

– А как же быть со стаканом?

Эдурд Васильевич грустно усмехнулся.

– Да, я сейчас припоминаю, там вместо бокалов были действительно стаканы.

* * *

В камеру Калюжный попал лишь вечером окочательно вымотанным и физически, и морально. Едва дотащившись до свободной койки. он лег и отключился. Проснулся он внезапно от ощущения грозящей опасности. Открыв глаза он увидел стоящего над ним здорового парня. В руках у него было два связанных носка. Мгновенно все поняв, Эдуард Васильевич попытался вскочить, но парень успел набросить на его шею удавку, второй крепко схватил его ноги. И тогда Калюжный что было мочи закричал. Заключенные повскакивали с мест, зашумели. Однако здоровый парень не отказался от своего намерения и сильно потянул за концы носок. Крик Эдуарда Васильевича захлебнулся, перешел в хрип.

– Ты что, подлюка, делаешь?! – подскочил к здоровому парню один из заключенных. – А ну отпусти его!

– Он, мужики, стукач, – ответил тот.

В это время дверь распахнулась и камеру стремительно вошел молодой офицер в форме старшего лейтетената.

– Что здесь происходит?! – громко и требовательно спросил он.

Здоровяк сразу ослабил удавку и, бросив её на пол, пытался ногой задвинуть под кровать. Второй отпустил ноги Калюжного.

– Я спрашиваю – что здесь происходит? – повторил вопрос старший лейтенант.

Калюжный сел и, потирая болевшее горло, с трудом проговорил:

– Меня только-что пытались убить, товарищ старший лейтенант.

Офицер сделал вид, что не заметил необычного к себе обращения, спросил:

– Кто?

– Вот этот, – Эдуард Васильевич указал на здорого парня.

– Да врет он все, козел! – бурно реагировал тот на слова Калюного. – Приснилось ему это, гражданин начальник!

Калюжный наклонился и достал из-под кровати самодельную удавку, протянул старшему лейтенанту.

– Вот доказательство. Этим он пытался меня задушить.

– Разберемся, – сказал тот, беря носки. – Кто вы такой?

– Я старший помощник Новосибирского транспортного прокурора Калюжный, задержан по подозрению в убийстве.

После этих слов в камере зашумели, запереговаривались. Здоровый парень растерялся, сказал в замешательстве:

– Извините, гражданин прокурор, ошибочка вышла. За кореша я вас принял. Шибко вы на кореша моего смахиваете. Над корешем хотел подшутить. Ну.

Старший лейтенант повернулся к стоявшему у него за спиной сержанту, спросил раздражено:

– Почему прокурорского работника поместили в одну камеру с уголовниками?

– Так Коломиец сказал, – растеряно ответил сержант.

– Кто здесь командует Коломиец или… Срочно перевести Калюжного в другую камеру.

– Слушаюсь! – Сержант попытался щелкнуть каблуками, но из этого ничего не получилось, сказывалось отсутствие строевой подготовки.

– И напишите на мое имя объяснение.

– Слушаюсь!

«Кажется пронесло! – с облегчением подумал Калюжный. – Теперь мне вряд ли будут вновь организовывать „самоубийство“. Во всяком случае, в ближайшее время».

Глава десятая. Говоров. Любовь и все прочее.

Дорогие сограждане, милые мои соотечественники, люди добрые цветущей планеты «Земля», замечательные вы мои человеки, хорошие и разные, грустные и веселые, счастливые и несчастные, всякие, львы, слоны и носороги и все зубастое, клыкастое, носастое, ушастое и рогастое племя ваше, свободные птицы, парящие в облаках, киты, дельфины, рыбы, моллюски и прочие многочисленные жители водных глубин, букашечки-таракашечки, все, все, все, кто может слышать меня, видеть меня, обонять и осязать, со всеми вами я хочу поделиться великой радостью, ниспосланной мне Великим Космосом, потрясшей все мое естество от кончиков пальцев до глубин сознания, заставившее забыть все мелочные обиды и неприятности прошлой жизни, воспламенившее мое сердце великой жертвенностью, – Я Влюбился! Влюбился пылко, страстно, безумно, возвышенно, безмерно, бесконечно, нетленно, беззаветно, нежно и благоговейно, как может влюбиться лишь впечатлительный юноша, впервые увидевший прекрасную Афродиту, выходящую из пены морской. Влюбился в тот самый момент, когда моя юная прекрасная Диана обратила ко мне свое пылающее гневом лицо и сказала: «Пошел вон, козел!» Эта грубая, обидная, но справедливая фраза, будто вобрала в себя все противоречия окружающего мира и моего естества, показала все мелочность и пошлость моей прошлой жизни, всю пагубность былых моих устремлений. И тогда я дал себе слово отдать все свои жизненные силы, энергию души и пламень сердца, а если того потребуют обстоятельства, то и самуё жизнь, чтобы навсегда стереть в её сознании эти суровые слова и заслужить её прощение. Я положил на алтарь любви свое пламенное сердце и сказал: «Оно твое! Делай с ним, что хочешь. Я готов на все!»

Тем из читателей, кто ещё на понял, что со мной произошло, я готов все это повторить ещё раз. Но уверен, что есть читатели, которые не поймут и на десятый раз. Специально для них (другие могут это место пропустить) я скажу примерно следующее: «Слушай сюда. Короче, когда она похиляла, я ломанулся за ней, тормознул. Ты куда, мол, чукча? А она – ты, мол, козел и все такое. Я чуть кони не откинул. Натурально. Короче, я на неё запал. Клево заторчал! Полный отпад! Ну».

Полагаю, что сейчас всем стало ясно, что с одним из героев этого романа, конкретно со мной, Андреем Говоровым, верящим в созидательные силы Космоса, произошло то, что рано или поздно должно было произойти. И понял я, что то, что я раньше принимал за любовь, была вовсе не любовь, а лишь стремление одинокого молодого человека удовлетворить естественные потребности сильного, цветущего организма и спастись от одиночества в компании хорошенькой женщины. Любовь нечто совсем, совсем иное. Огромная, теплая, властная, Она вошла в меня, подняла на такую недосягаемую доселе высоту, что захлебнулось сердце мое восторгом и я ощутил себя Богом, Она низвергла меня в такую жуткую, холодную и страшную бездну, что сжалась душа от омерзения и жалости к себе, и я почувствовал себя червем. Я был настолько могущественен, что мог раздвигать горы и соединять моря, и настолько ничтожен, что не мог ничего. Я был героем, готовым сразиться с многоглавым огнедышащими драконом и я был трусом, боящимся даже шелеста листвы или легкого дуновения ветерка. Я был всем. И я был никем. Я обратил свой взор назад, в свою прошлую жизнь, и не увидел там ничего. И ужаснулся: «Двадцать шесть лет! А ещё ничего не сделано для бессмертия, ни единого поступка!» И я поклялся совершить подвиг, чтобы моя любимая мною гордилась. В моем сознании возникал её божественный образ и я робко и восторженно говорил: «Да светиться имя Твое! Да прибудет воля Твоя, моя Возлюбленная!»

Так фонтонировал я, возращаясь глубокой ночью со свидания с Таней. Мы с ней сегодня обошли едва ли не полгорода и все говорили, говорили, говорили. Обо всем. Я говорил, что жизнь – есть способ существования мыслящей энергии, она бесконечна во времени и пространстве, а наши хоть и прекрасные, но бренные оболочки лишь временные пристанища жизни, её колыбели, и, покинув их, мы соединимся с Космосом, чтобы жить вечно. И она понимала меня. «Но каким нам быть там, – говорил я, – полностью завист от того, какими мы станем здесь». И она разделяла мои убеждения. И нам этого было вполне достаточно для ощущения полноты жизни и остроты ощущений.

В эту ночь, я, как не пытался, заснуть не смог. Поэтому, можете представить, что являл собой утром. Не успел появиться на работе, как меня вызвал Сергей Иванович. Долго, прищурившись, расматривал насмешливым взглядом, будто я за одну ночь путем мутагенеза превратился в какое-то комичное и нелепое существо.

– Ну и видок у тебя, коллега! – покачал он головой.

– Главное не внешность, а содержание, – парировал я.

– Я и говорю, что ты похож на неандертальца. – Немного подумав, уточнил: – Влюбленного неандертальца. В глазах много огня, но мало интеллекта.

– Вы что, меня специально пригласили, чтобы поиздеваться? – спросил я.

– Не только. Но чтобы ещё и дать задание. – Он улыбнулся улыбкой средневекового инквизитора. – Надо срочно, с учетом имеющихся у нас данных, допросить Виноградову и по возможности составить фоторобот преступника. – И став «серьезным», добавил: – Хорошенько запомни – фоторобот преступника, а не фотографию Виноградовой в натуральную величину в костюме Евы. Этого нам не надо, это лишь повредит делу. Повтори.

И я понял, насколько человек должен быть осторожен в выборе знакомств. Один опрометчивый поступок может в будушем доставить массу неприятностей, будет долго, а то и всю жизнь сидеть саднящей занозой в сознании, станет поводом постоянных намешек родного коллектива и любимого начальства. И сколько не посыпай голову пеплом, не говори, что ты уже совсем другой, ничего не поможет.

– Да ладно вам, – вяло отмахнулся от этих издевательств Сергея Ивановича.

– Нет, ты все же повтори, – настаивал шеф. – С некоторых пор я в тебе неуверен, можешь перепутать.

– Я должен состаывить фоторобот преступника, – проговорил я обреченно.

– И допросить Виноградову без применения физичческого воздействия, рукоприкладства и рукосуйства.

– Этого нашим с вами договором обусловлено не было, – выразил я протест.

– Это дополнительное условие, но непременное. Оно появилось после нашего общения, коллега. Повторите!

И мне пришлось до конца испить эту горькую чашу.

– Допросить без рукоприкладства, – покорно сказал.

– И рукосуйства.

– И рукосуйства, – хмыкнул я. – Ну и словечко! Где вы только их откапываете?!

– Где надо, там и откапываю, – проворчал Иванов. – С Богом коллега! В четырнадцать ноль ноль быть у меня. Будем думать, как вызволять Беркутова из пасти мафии и кумекать, что нам делать дальше.

Вчера известие о похищении моего постоянного оппонента Димы Беркутова здорово на меня подействовало, все буквально валилось из рук. А сегодня уже сознание к этому попривыкло, воспринимает, просто как ещё один печальный факт окружающей нас действительности. Но почему-то верилось, что с ним все будет нормально. Иначе в мире станет слишком скучно жить. Может быть, именно с его уходом, нарушится хрупкий баланс сил, и человечество будет обречено.

Однако здорово подкузмил меня шеф. Встречаться с Виноградовой мне страшно не хотелось. И надо было этому случиться именно сейчас, когда моя душа, благодаря любви, поднялась на небывалую высоту, стала почти астральной. И вдруг, почти по-Жванецкому, – мордой об забор. Да, здесь затоскуешь.

Я позвонил Шилову.

– Рома, ты допросил Виноградову?

– Нет. Тут, понимаешь, это… Некогда было. А тут ещё с Беркутовым.

– Так-то ты выполняешь задание следователя и просьбу лучшего друга. Я в тебе, Рома, разочарован.

– А что, срочно? Так я сейчас.

– И немедленно. Вызывай её по телефону. Через час она должна быть вместе с тобой у меня. Вот такая, Рома, установка на текущий момент.

– А если она того, не согласится?

– Тогда бери мою машину и дуй за ней.

– Хорошо, Попробую.

Через пять минут он позвонил.

– Андрюша, а она говорит, что не может. У неё там какая-то…

– Инфлюэнца? – подсказал я.

– Во-во. А что это такое?

– Что-то вроде простуды или гриппа. Она у неё постоянно. Я на эту инфлюэнцу попался как глупый карась. В таком случае, бери мою машину и поезжай за ней.

– Я если она, это, откажется?

– Рома, я в тебя верю. Ты способен уговорить любую женщину.

– Да ну тебя.

– В крайнем случае, разрешаю пременить физическую силу. Только, пожалуйста, без рукосуйства.

– Без чего, чего? – явно не понял мой друг.

– Без рукосуйства, Рома, без ру-ко-суй-ства. Так сказал мой шеф Иванов. В переводе это должно означать, что нельзя совать руки туда, куда совать не положено.

– Ну, ты даешь! – хмыкнул Шилов.

Через десять минут он появился в моем кабинете и тот уменьшился ровно наполовину.

– Давай ключи.

Я передал ему ключи от машины.

– Мой «француз» у прокуратуры.

– Видел.

– Тебе выдать доверенность на право вождения моим авто?

– А? Не надо. Отмажусь если что.

– Боже! Ну и лексикон! В таком случае, мужайся, друг! Впереди тебя ждет нелегкая операция, И помни – без рукосуйства.

– Да иди ты, – ответил Шилов и вышел из кабинета.

Через полтора часа он появился у меня вместе с возмущенной Виноградовой. Вид у нашего Святогора от общения с ней был измочаленным. Зато на нашу Цирцею смотреть было приятно во всех отношениях. И все-таки она была чертовски хорошенькой. Нет-нет, только не подумайте чего-нибудь этакого. Моя астральная душа была надежной гарантией тому, что никакие козни Эрота, чары Венеры и стрелы Купидона не достигнут цели. Но и ей было ведомо чувство прекрасного. Как же, порой, внешность обманчива, и как не соответствует содержанию.

– Андрей Петрович, что же это вы меня, как преступницу какую?! Возмутительно! – с пафосом и благородным блеском глаз воскликнула Виноградова. – Я буду жаловаться!

– Это ваше право, Любовь Сергеевна, – сказал я сухо и официально. – В таком случае, мы будем вынуждены привлечь вас к уголовной отвественности за умышленное введение органов следствия в заблуждение и искажение обстоятельств дела, за пособничество бандитам и, наконец, за укрывательство такого серьезного преступления, как убийство. Весь этот букет правонарушений потянет, как минимум лет на шесть-семь лишения свободы. Как вы считаете, товарищ старший лейтенант?

– Не знаю… Но лет на пять, точно, – ответил Роман, как всегда серьезно и обстоятельно.

Лицо нашей Ксантиппы стало белым, как материковый лед на островах Франца Иосифа, глаза наполнились ужасом, ноги ослабели и она медленно опустилась в кресло, хорошенькими, пухленькими, но трясущимися губками пролепетала:

– Андрей Петрович, побойтесь Бога!… Что вы такое?! Как вам, право, не стыдно так с бедной и беззащитной?…

Нет, она ещё не была готова к раскаянию и чистосердечному признанию, её душу ещё не жег позор за содеянное, она все ещё продолжала играть чужую, кем-то навязанную ей роль. А потому во имя её же нравственнного возрождения (все в руках Создателя нашего) я должен, обязан быть жесток, но справедлив.

– Товарищ старший лейтенант, Капустин вами подготовлен к очной ставке с гражданкой Виноградовой? – спросил я, заранее зная, что слова «очная ставка» приводят свидетелей в священный трепет, женщин – в особенности, а такие вот дамочки с вечной инфлюэнца в головке имеют на это эксклюзивное право.